Loe raamatut: «Площадь атаки», lehekülg 3

– Надо найти местечко, где можно сесть и снова подключить мой ноутбук. – Я кивком указала на полицейских.

– Черт.

– Ага.

Мы огляделись по сторонам. Куда бы присесть? Когда-то, две администрации назад, на площади стояли скамейки. Потом началась первая волна протестов, пока еще довольно мягких, она заключалась в том, что тысячи человек тихо-мирно сидели на площади, заняв все скамейки, и ели мороженое. Ведь никакие законы не запрещают есть мороженое, и ты не слоняешься по улицам, а просто сидишь в зоне, предназначенной для сидения. Последним указом тогдашнего премьер-министра, незадолго до того, как ему вынесли вотум недоверия и он улетел на президентском самолете, нагруженном тюками бумажных евро – говорят, те, кто решил оценить их сумму, сожгли шесть счетчиков банкнот, потом, плюнув, стали просто взвешивать в тоннах, – так вот, своим последним указом он велел убрать все скамейки и заменить их несуразными привалинками высотой до талии с углом наклона семьдесят градусов. Вот вам, злостные пожиратели мороженого!

Тем не менее присесть было некуда, и гнусный старый борис посмеялся-таки последним.

– Вот. – Кристина скинула пальто и осталась всего лишь в просторном свитере. В нем она казалась еще меньше, моложе, уязвимее. Свернула пальто и положила его на более-менее чистый клочок асфальта.

– Ну ты и мученица. – Я уселась на пальто и полезла в сумку за телефоном. – Спасибо. – Не успела я открыть крышку ноутбука, как в полицейских рядах началось шевеление. Из здания парламента вышел летучий отряд в защитных доспехах, как у Дарта Вейдера, с оружием наизготовку. Они выстроились за спинами у рядовых полицейских, хриплыми голосами отдавая приказы. – Черт бы их всех побрал. – Я отложила ноутбук, Кристина потянула меня за руку и подхватила с земли пальто. Вся толпа выставила телефоны и стала снимать происходящее. Самые предусмотрительные вооружились длинными раздвижными селфи-палками и подняли их над головами.

– Похоже, Литвинчук получил-таки письмо?

Вокруг нас людские потоки текли то туда, то сюда, толкая со всех сторон. Дула автоматов, направленные только что вышедшими спецназовцами в спины их коллегам, смотрели также в толпу. И каждая пуля, пролетевшая мимо копов (или пронзившая одного из них), полетит прямо в нас. Толпа вокруг полицейской шеренги распалась в виде гигантской буквы V, демонстранты теснились по бокам, беспрерывно щелкая телефонами и селфи-палками.

Нас тоже зажало в толпе, потому что Кристина чуть ли не силой подняла меня на ноги и утащила с предполагаемой линии огня.

Противостояние было напряженное. Копы орали на спецназовцев, те на копов, сверкали оружейные стволы. В пустоту посреди буквы V вышла одна из «цветных революционерок», девчонка ростом футов пяти, не больше, еще не растерявшая подростковой угловатости, и вставила в пращу шарик с краской. Подняла, стала раскручивать. Люди затаили дыхание, потом один из демонстрантов истерическим, срывающимся голосом крикнул ей что-то – наверно, вроде как «Прекрати, дуреха». Но праща вертелась над головой со свистом, перекрывавшим даже гомон толпы. Девчонка сосредоточенно прищурилась, оскалила зубы, ухнула, как толкательница ядра, и выпустила снаряд. Толпа развернулась, провожая глазами его полет. А шарик пролетел по широкой дуге сквозь холодный воздух, сквозь едкий свет прожекторов и плюхнулся точно в цель – прямо в зад одному из копов в защитных доспехах. Девчонка взметнула кулак и растворилась в толпе, а подстреленный коп вскрикнул, машинально потянулся к забрызганному заду, потом поднес руку к глазам и оторопело уставился на кевларовую перчатку, измазанную бананово-желтой блестящей краской. Спецназовцы за его спиной все как один прицелились в него, и, честное слово, я даже видела, как напряглись их пальцы на спусковых крючках, но, к счастью, никто из них не пальнул этому бестолковому борису в спину и не размазал его легкие по асфальту. А когда забрызганный коп потянулся к своему пистолету, у его товарища хватило соображения выбить оружие из его руки, и оно, медленно вертясь, заскользило по обледенелой площади по направлению к толпе.⁸

Наступило долгое растерянное молчание. Все – демонстранты, копы, элитный спецназ, не будем забывать и скинхедов-неонацистов – лихорадочно размышляли, что же делать дальше.

Первым очнулся командир отряда Литвинчука. Он выкрикнул какой-то приказ, и его солдаты снова направили дула на всю неровную шеренгу полицейских, а те торопливо перестроились лицом к ним. Командир спецназа стал называть имена – те самые, которые мы им послали, и его бойцы вытаскивали тех бедняг из строя одного за другим, заковывали в наручники и уводили.

Когда ушел первый, любопытство толпы, и без того зашкаливавшее, взлетело до небес. С каждой минутой шеренга копов редела все сильнее, и настойчивый гул голосов, пересказывавший все события на телефоны, достиг лихорадочного накала.

Когда действо закончилось, в строю осталось не больше половины полицейских. Несколько спецназовцев шагнули вперед и заполнили пустые промежутки, встав плечом к плечу с теми самими копами, в которых только что целились. Оставшиеся копы перетрусили куда сильнее, чем демонстранты. Я огляделась, ища глазами неонацистов. Они ребята приметные, ходят в скинхедовских униформах, всегда держатся вместе, всегда гневно сверкают глазами на каждого, кто рискнет взглянуть на них, всегда с банками пива в руках. Но их нигде не было видно. Ага, вот и они, кучкуются в задних рядах, о чем-то горячо переговариваются, машут руками, даже толкают друг друга. Злятся, должно быть: собирались прорываться сквозь строй, готовились к серьезным неуправляемым потасовкам, а теперь не знают, куда девать накопленную психическую энергию. Одни, похоже, разглядывали поредевшие ряды полицейских и размышляли, не прорваться ли прямо сейчас, даже без поддержки «оборотней в погонах»; другие, кажется, хорошо помнили о чудовищной репутации личных отрядов Литвинчука, прославившихся на всю страну пытками и исчезновениями политических противников. Это было единственное силовое ведомство, которому ни разу не задерживали и не сокращали плату.

Алкоголь – жуткая дрянь. Какой-то болван вырвался из рук приятелей и потащился через всю площадь. Он был так пьян, что еле держался на ногах, однако клаксон у него работал на полную мощность, и из бестолковой глотки рвались наружу громкие вопли, которые не могла удержать в себе его пьяная душа. К его воинственным крикам прислушивалась вся площадь, а впереди расстилалось такое просторное, такое манящее V‐образное пространство, и он ринулся напрямик, размахивая арматуриной, как крестьянин вилами, шел прямо на стволы, обрамлявшие площадь.

Командир спецназа что-то приказал ему, всего один раз, крикнув погромче, чтобы быть услышанным даже сквозь пьяный лепет. Потом указал пальцем на одного из своих людей, тот вскинул автомат, прицелился и снес нацисту голову, разметав по асфальту осколки костей и клочья мозга.

Телефонные камеры тысячами глаз запечатлели это со всех возможных ракурсов.

Первый крик – парень, где-то позади меня – был быстро подхвачен. Меня толкнули, потом еще, потом так сильно, что я упала на колено. Кристина крохотными крепкими руками подняла меня на ноги.

– Спасибо, – еле выдавила я, и нас снова захлестнул ураган бегущих тел, и нам тоже пришлось бежать и толкаться, чтобы нас не затоптали.

Потом крики стали не слышны – они утонули в реве звуковых пушек, включенных копами. Это акустическое оружие сочетает очень громкие звуки с чрезвычайно низкими частотами, от которых все внутри перекручивается. Слух отказывает, и вы чувствуете, что вот-вот обделаетесь. Толпа застыла на месте, люди корчились и затыкали уши. Наконец, вдоволь поиздевавшись, пушки выключились, оставив после себя жалобные всхлипы и предсмертные судороги волосков внутреннего уха.

И копов я уже не видела – они затерялись среди толпы, аккуратная V утонула в людском водовороте, многие плакали, держались за грудь или за голову. Прозвучало громкое объявление – искаженное, не разобрать.

– Что он сказал? – спросила я у Кристины, повернувшись так, чтобы она видела мое лицо, смогла прочитать по губам.

– Хочет, чтобы мы ушли. – Ее голос доносился словно из глубокого колодца.

– И я хочу уйти, – подтвердила я.

Кристина кивнула. Мы огляделись, высматривая остальных из нашей группы, но это было безнадежно. Люди бесцельно кружили, плакали, искали своих близких. Я достала телефон. Сигнала нет. В подобных ситуациях полицейские всегда стараются соблюсти тонкий баланс между наличием интернета (чтобы следить за всеми подряд) и его отключением (чтобы никто не смог координировать действия). Сейчас, видимо, они решили, что набрали уже достаточно сведений о демонстрантах, чтобы потом разыскать их, и пора всех разгонять. Но были такие, кто не мог уйти самостоятельно. Во время панического бегства многие получили травмы и остались лежать на холодной брусчатке, либо одни, либо, если повезет, у кого-то на руках. Мне вспомнились все увиденные здесь семьи, бесчисленная детвора.

Некоторые люди не могут справиться с подобными ситуациями, их накрывает. Я видела такое и прекрасно понимаю. Но я не из таких. Мы с моей лимбической системой, той самой, которая выдает реакцию «бей или беги», отлично подружились и пришли к соглашению: она не тревожит меня, а я не тревожу ее. Я видела необходимость как можно скорее уйти, но не ощущала страха. Я сочувствовала беднягам, лежащим на земле, но понимала, что от иностранки, не говорящей на их языке, толку очень мало. Гораздо полезнее будет человек, знающий, где находится больница, и способный поговорить с медиками, и я надеялась, что такой человек непременно появится.

Кристине, однако, было очень плохо. В лице ни кровинки, зубы выбивали дробь. Возможно, у нее небольшой шок, да к тому же температура на улице упала градусов на десять.

– Пойдем. – Я потянула ее к кольцевой дороге, опоясывавшей площадь, потом к улице, которая, насколько помню, вела к моему отелю. Там нам ничто не будет грозить.

Несколько минут Кристина покорно шла за мной. Сначала вокруг нас скопилась большая группа рыдающих и перепуганных демонстрантов (бывших), постепенно она начала редеть и вскоре рассеялась. Мы приближались к деловому кварталу, где и располагался «Софитель».

Знаете, я люблю раскладывать все по полочкам. Это моя сверхспособность. На одной полочке я только что видела, как убили парня, вроде как отчасти из-за меня, и побывала в гуще толпы, охваченной паническим бегством. На другой полочке я понимала, что этой ночью пошла на безумный риск, из-за которого могу лишиться работы, а то и хуже. На третьей полочке, однако, лежала мысль о том, что я несу ответственность за эту малявку, то ли подружку, то ли сестричку, общение с которой начиналось просто от скуки, но постепенно переросло в моральный долг, и сейчас она взвинчена не меньше меня. Телефоны у нас обеих не работали и, если Литвинчук будет строго соблюдать протокол, останутся немыми еще несколько часов, а это значит, что в обозримое время никто не сможет пробиться к нам, да и мы ни к кому. А значит, вытаскивать ее из этой переделки придется мне. У меня был отдельный номер в отеле, и при вечерней уборке горничная должна была принести шоколадки, которыми мы сможем восполнить уровень сахара в крови, как того и требует протокол первой медицинской помощи. То есть любой доктор посоветовал бы нам срочно вернуться в отель и больше не соваться в то пекло, куда она меня охотно затащила бы опять.

Мы свернули на улицу, ведущую к «Софителю». Я схватила Кристину за руку и почувствовала, как она дрожит. Понадеялась, что это от холода или от волнения, потому что с травмой я бы так легко не справилась. У подъезда дежурили два рослых бориса с полуавтоматами и в бронежилетах. Они устремили на нас свирепые взгляды. Я ответила тем же. Борисы не видят в суровых переглядках ничего личного, наоборот, улыбку они принимают за неискренность.

Я достала карту-ключ от своего номера. Один из них взял его, не сказав ни слова, и поднес к висящему на поясе NFC‐считывателю. Тот мигнул зеленым.

– Добро пожаловать, – кивнул борис.

Я повела Кристину в дверь, но на пути вырос борис номер два. Он положил руку ей на плечо и протянул руку – предположительно, за ключом, но, думаю, взятка сработала бы не хуже.

– Она со мной, – сказала я. Борис номер два сделал вид, будто не понял. Я взяла на себя смелость отстранить его руку – я, конечно, не черный пояс, но всегда считала, что джиу-джитсу расслабляет гораздо лучше йоги, – и потащила Кристину в отель. Мне было не до них. Охранник заорал на нас, вошел следом, размахивая пистолетом, и хотел схватить меня за руку. Но я же сказала, мне не до них. Через мгновение он растянулся на полу, и тут из-за стойки вышла секретарша. Мы с ней однажды уже поцапались, когда я заселялась; она не хотела выписывать счет за номер на адрес моей фирмы и требовала, чтобы я заплатила по кредитной карте. Я отказалась, поэтому просто откинула встроенное сиденье на своем чемодане, уселась, раскрыла ноутбук и стала просматривать электронную почту, старательно игнорируя эту даму, пока ее начальство говорило по телефону с моим начальством и улаживало конфликт. При виде меня, восседавшей на аккуратной чемоданной табуреточке вместо мягких диванов, все, кто входил в вестибюль, от удивления разевали рты. Именно такого эффекта я и добивалась, потому что он здорово ускорял процесс улаживания.

Вот и сейчас барышня сразу узнала меня и наверняка поняла, что у меня на пути лучше не вставать.

– Моя подруга пойдет со мной.

– Ее необходимо записать в журнал регистрации.

– Нет, – отрезала я и потащила Кристину к лифтам.

Секретарша ринулась за нами по пятам:

– Простите, мадам, но все гости должны быть записаны в журнал, таковы правила.

– Я запишу ее позже, когда буду выезжать.

Она скользнула за нами в лифт:

– Мадам…

– В ваших правилах указано, когда именно гостей следует записывать в журнал?

– Мадам, наша политика…

– О политике побеседуем утром. Спокойной ночи.

Я потащила Кристину к своему номеру, чувствуя, как взгляд секретарши по ту сторону закрывающихся дверей лифта прожигает мне спину. Она не посмеет вышвырнуть меня среди ночи, тем более что все полицейские заняты совсем в другом месте. Вот если бы я была парнем и поздней ночью завалилась в «Софитель» с парой малолетних шлюшек, никто бы и глазом не моргнул и не заикнулся о чрезвычайном положении. Но если женщина пытается проявить сестринское сочувствие, то это вдруг оборачивается нарушением всевозможных правил. Черт бы их всех побрал.

Кстати.

В номере, закрыв дверь, я скинула ботинки, запихнула в шкаф куртку, шапку и перчатки, стянула теплые леггинсы и осталась в обычных колготках. Кристина застыла у порога, прислонившись к двери. Глядела в пространство и дрожала. Состояние легкого шока. Я достала из мини-бара колу и вложила ей в руку.

– Выпей, потом сними теплые вещи. Ночь выдалась непростая. – Она сделала несколько больших глотков, я забрала у нее банку и помогла снять пальто. – Ботинки тоже, не заляпай мне ковер. – Она наклонилась, разулась, потому что мама воспитала ее правильно. Я усадила ее на край кровати и снова дала банку. – Давай-ка посмотрим, что там начудил Литвинчук.

Я достала ноутбук из сумки и села рядом с Кристиной, отвернувшись, пока набирала пароль. Литвинчук писал на английском пополам с борисовским, и я торопливо листала его письма, а Кристина читала их у меня через плечо. За решетку бросили сорок одного копа, после нашего ухода на площади арестовали больше пятидесяти демонстрантов. IMSI‐перехватчики сотового сигнала провели учет всех телефонов, находившихся той ночью в округе, и на стороне сервера начали формировать запросы в министерство связи, собирая всю информацию о вызовах, чтобы затем построить социальный граф и провести анализ информационного каскада. Эта хитрая методика на основе машинного обучения позволяет выявлять лидеров, формальных или нет, выискивая людей, чьи звонки вызывали «каскад» активности: Алиса позвонила Бобу, тот затем связался с Кэрол, Дэном, Иви и Фейтом, так что, получается, Алиса здесь главная, а Боб – ее лейтенант и покорный раб.

Главная польза от этих информационных каскадов в том, что они дают ценную оперативную информацию – арестуйте всех этих Алис, и вы серьезно подорвете возможности противника. Эта Алиса может даже не догадываться, что она здесь главная, она, возможно, просто вдохновляет сторонников своими речами, не имея формальной власти, поэтому никто не сможет сказать, что вы арестовали не того, кого надо. Отсюда следует, что в ваших руках оказался именно тот, кто надо, поэтому компании вроде «КЗОФ» всегда смогут продемонстрировать свою полезность для вашей авторитарной банановой республики.

Я поискала среди записей свой телефонный номер, потом Кристинин, потом номера всех ребят из ее радикальной ячейки. Наше защитное оборудование должно было обмануть IMSI‐перехватчики, подсунув им случайные номера, способные пройти проверку на правильность контрольной суммы, так что их программы не смогут с ходу определить, что номер поддельный. Похоже, сработало: программа назначала случайный IMSI‐номер любому устройству, которое покажется ей подозрительным, и при каждом взаимодействии генерировала новые случайные номера. Из десятков тысяч номеров, перехваченных копами за ночь, сотни будут фальшивыми.

Я быстро пролистала списки арестованных, позволив Кристине пробежать их глазами. Несколько раз она тихо вскрикивала, наткнувшись на знакомые имена; эти люди сейчас томятся в полицейских застенках, а может, их пытают электрошокерами – такова была излюбленная тактика Литвинчуковых специалистов по агентурной разведке. Здешний мир жесток, и чем скорее юная Кристина научится раскладывать все по полочкам, тем лучше.

Я решила немного потренировать ее.

Закрыла ноутбук, положила его на стол, повернулась к ней лицом:

– Кристина, сегодня ночью твои сторонники могли погибнуть. Ты это понимаешь?

Она отвела глаза.

– Погоди, детка, слушай меня. Могла произойти кровавая баня. Ты сама говорила – без меня ты не сможешь проникать в их сеть.

Она сверкнула глазами. Сердитый славянский эльф.

– Чего ты хочешь? Не могу же я за две недели стать суперхакером.

– Конечно, не можешь. Вот почему тебе и твоей компании надо прекратить работу.

– Что за чушь ты несешь? – Когда она злилась, ее акцент становился резче. «Чушь» прозвучала как «чушшж» с гортанным хрипом в конце.

– Взгляни правде в глаза. А правда – вот она: Литвинчук и его приятели опасно подошли к краю. С одной стороны, один хороший толчок может сбросить их в пропасть, как ты сегодня и видела. А с другой стороны, они понимают, что близки к падению, и не станут шутить. Для борьбы вы не нужны. Найдите укромное место, чтобы залечь на дно, уезжайте в другую страну – куда угодно. Выждите полгода-год, и правительство рухнет само по себе.

Она мгновенно перескочила из замешательства в ярость. Ее затрясло сильнее, чем там, на холоде.

– И кто его столкнет?

– Кто-нибудь еще.

– И что с ними станет?

Я пожала плечами, ощущая себя борисом.

– Если повезет, останутся живы.

– Почему они, а не я?

– Потому что ты умнее.

Она опять сверкнула глазами, медленно, демонстративно встала и начала одеваться, натягивая на себя слой за слоем.

– Ты куда?

– Там мои друзья. Им нужна помощь. Если кому-то нужна помощь, я иду туда. Не убегаю.

«Ну и катись», – подумала я. Уговаривать не стану. Не моя это забота. Я убрала Кристину на полочку.

Дверь за ней закрылась.

Задребезжал гостиничный телефон.

Я выдернула его из розетки. Наверняка звонит секретарша из вестибюля, все еще злится из-за Кристины. Пошла она к черту.

Тогда зазвонил мой мобильник.

Он был в режиме «не беспокоить», но некоторым, очень немногим абонентам разрешалось его преодолевать. Одним из них, к моему стыду, был Маркус Яллоу. Но это, конечно, звонит не он. Он и номера-то этого не знает (но на случай, если когда-нибудь узнает, я заранее приняла меры, чтобы он смог дозвониться. Вот такая я дуреха).

– Маша, нам надо поговорить. В вестибюле через пять минут. Машина подъезжает.

Ильза, Волчица СС. Мановением руки умеет превращать воду в лед.

Я сунула махровую салфетку под кран, по методу француженок мгновенно протерла свои самые загрязненные места, вытащила ящик с одеждой, опрокинула его на кровать, отыскала белье, чистую футболку с технической конференции в Катаре, джинсы. Термолегинсы потеряли приличный вид, и я не стала возиться с ними: вряд ли придется много времени болтаться на улице.

Хоть я и раскладываю все по полочкам, но не думайте, что я не понимала очевидную вещь: вот-вот произойдет нечто ужасное. По правде говоря, этого звонка я ожидала много месяцев, с того дня, когда впервые установила следящее оборудование, а потом сразу же подошла к первой попавшейся группе диссидентов и объяснила, как избавиться от слежки. При моем характере работы цитировать «1984» довольно нелепо, однако мне всегда западала в душу вот эта строчка Джорджа Оруэлла: «Уинстон, вы знаете, что делается в комнате сто один. Все знают, что делается в комнате сто один». Я с первого дня знала, что в конце пути встречусь с кем-нибудь вроде Ильзы, примерно при таких же обстоятельствах, как сейчас.⁹

Знаете, Оруэлл всегда называл вещи своими именами. Умирающий от туберкулеза, с горькой обидой на красных, предавших его товарищей в гражданской войне в Испании, раненный в горло, он влюбился в британскую шпионку намного моложе его и составил список людей, которые доверяют ему, но которым он не доверяет. Он от руки своим почерком написал его на листке бумаги и отдал своей возлюбленной. Насколько известно, она так и не дала хода этим сведениям.

По-моему, Оруэлл превосходно умел раскладывать все по полочкам.

* * *

В лифте я проверила телефон и ноутбук: оба гаджета выключены, зашифрованные диски отсоединены. Потом глянула в зеркало – видок такой, словно я напилась вдрызг, – и вспомнила, что не накрасила глаза. Ильза всегда выглядела словно только что из салона красоты и носила костюмы строжайшего покроя, будто сшитые в Восточной Германии и затем доработанные в Гонконге мастером-кутюрье. Мне нравилось быть ее полной противоположностью. Мои худи с логотипом сериала «Мистер Робот» и джинсы намекали: я вам не простая служащая, я талант, вам не удастся легко найти мне замену, поэтому имею право носить что хочу.

Ильза уже была в вестибюле, стояла у бара и смотрела в телефон. При виде меня убрала его в сумочку – чехол Фарадея, я пощупала, когда мы вместе проходили через рамки в аэропорту, – и застегнула на молнию.

– Мисс Максимоу.

– Мисс Нетцке. – Таково было ее настоящее (ну почти) имя – Герте Нетцке. По крайней мере, оно значилось у нее в удостоверении личности.

– Пойдемте.

Перед входом ждала машина. Без шофера. Она сама села за руль. Так безопаснее – никто не подслушает разговор.

– Мисс Максимоу.

– Да.

Она тронулась с места. Мы отъехали всего на пару кварталов. На улице стоял лютый холод, в темноте мерцали причудливые световые пятна – с соседних улиц просачивались сквозь туман огни полицейских машин на блокпостах.

Ильза обернулась ко мне. Она никогда не пользовалась ботоксом, это я вам точно говорю. Долгие годы в прокуренной атмосфере советской эпохи наградили ее сеткой морщин, вырастающих одна из другой, как фракталы, и венчала это великолепие серо-стальная короткая стрижка, как у Джуди Денч в роли морского офицера. Типичный германский нос походил на лыжный трамплин, большие карие глаза широко расставлены, брови широкие и выразительные. По-старушечьи отвисшие мочки были проколоты, но я ни разу не видела у нее в ушах сережек.

У нее был кошмарный талант пронзать вас своим внимательным, как у кобры, взглядом, пришпиливая к месту. Я ощущала этот взгляд даже при погашенном освещении в машине. Она ждала, что первой заговорю я. Но я не собиралась уступать. Игра в переглядки была несложной, я ее прекрасно освоила. Лучше, чем она.

– Ты поступила глупо.

В ее устах «глупо» было самым крепким выражением и приберегалось для монументальных провалов.

Я пожала плечами. Сердце бешено колотилось. Но на лице я постаралась ничего не отразить. Мне уже доводилось получать трепки и похуже этой, однако сейчас почему-то было гораздо страшнее. Может, потому что я знала, как много казней на ее счету, как много ночей она провела в бесчисленных тюремных камерах… Все негодяи, с которыми я раньше сталкивалась, были всего лишь мальчишками, изображавшими крутых коммандос, а она не изображала, она такой была. Насколько я могла сказать, в глубине души у Ильзы таилась всего лишь еще одна Ильза. Поразительно. Хотела бы я когда-нибудь стать такой же. По крайней мере, на одной из моих полочек. На другой я ненавидела и ее, и себя за это.

– Ты же понимаешь, что теперь доверие к тебе подорвано.

Я пожала плечами. «Подорвано» – всего на несколько букв отличается от «по полочкам».

– Вы преувеличиваете. Думаете, следующий автократ, которому захочется нанять «КЗОФ», обратится к Литвинчуку за рекомендациями?

– А почему бы и нет?

Об этом я, честно сказать, не задумывалась. Вряд ли существует социальная сеть, вроде LinkedIn для диктаторов, где они обмениваются впечатлениями о подрядчиках в кибервойне. Впрочем, кто их знает.

– Ну, во‐первых, есть немалая вероятность, что его мертвое тело валяется где-нибудь в канаве.

Она подумала над этим с истинно тевтонским хладнокровием.

– Все равно. Проболтаться могут его же собственные люди, его сотрудники. Есть риск, что какой-нибудь репортер опубликует…

– Никакого риска. – В Словстакии уже лет восемь нет мало-мальски работающей прессы. Есть только занятый на полставки стрингер из RT, передающий репортажи из соседней банановой республики, есть диссидент, анонимно публикующийся на Global Voices, и единственный в Словстакии государственный телеканал под названием «Выбор». Борисам не чуждо чувство юмора.

– Возможно. Но эта история касается не только нас. Если об этом кто-нибудь пронюхает, за такую новость ухватятся во многих странах. Везде, где работает «КЗОФ», и не только.

– Тогда постарайтесь, чтобы я ни о чем не рассказала.

Господи, ну и глупость я сморозила.

– Маша, ты уволена.

– Да ладно, я же просто…

– Сказанного не вернешь. На этой встрече я предполагала ограничиться дисциплинарным взысканием. Но теперь все кончено. Ты сама решила свою судьбу. – Оказывается, ей не чужда доброта.

– Простите. Мне жаль, что так получилось.

– Еще бы не жаль. Желаю тебе всего наилучшего в будущих начинаниях. Разумеется, никаких рекомендаций ты не получишь.

Мои дурацкие глаза наполнились дурацкими слезами. Я положила их на отдельную полочку, но они оттуда соскользнули.

– Герте…

В ее взгляде мелькнуло если не сочувствие, то по крайней мере очень хорошая имитация. Морщины помогали ей выразить любое чувство. Думаю, она часто практиковалась перед зеркалом.

– Маша, я хорошо знаю тебя. Когда-то я и сама была такой же. Своими поступками ты пытаешься уничтожить саму себя. Дело не в том, что ты поставила под угрозу «КЗОФ»; угрозы показывают, как далеко ты зашла. Если намереваешься и дальше крушить все на своем пути, моя задача – позаботиться, чтобы ты творила это подальше от «КЗОФ» и от всех нас.

– Герте, клянусь, я просто сдуру ляпнула дерзость. Плохо выспалась. Давайте я немного посплю, пожелаем друг другу доброй ночи, а потом начнем заново?

– Неверие, отрицание, торг. Потом придут чувство вины и гнев. Затем – депрессия и надежда. Удачи тебе, Маша. – Она щелкнула замком.

Ловко у нее получалось. Я уже собиралась выйти из машины, как вдруг догадалась спросить:

– А как же уведомление? Выходное пособие?

– Характер нашей работы не требует соблюдения строгих правил. Кроме того, ты уволена по собственной вине. Можешь оставить себе свое оборудование, и мы оплатим сегодняшние сутки в отеле. Обратный билет на самолет у тебя есть.

Верно, есть. Транспортный агент «КЗОФ» всегда бронировал билеты по полному или гибкому тарифу и имел с этого астрономическую выгоду – для подобных трюков надо как минимум быть членом IATA и знать обходной пароль от их системы. Черт, я, наверно, даже смогла бы загнать билет в аэропортовской кассе и получить наличные евро, доллары или швейцарские франки.

Машина Герте отъехала. Я осталась дрожать на улице.

Огляделась, пытаясь найти ориентиры, и глаз зацепился за знакомый церковный шпиль. Оттуда всего пара шагов до «Дунайского бара-ресто». Время близилось к половине третьего ночи, а значит, бар или только что закрылся, или вот-вот закроется.

Я поежилась, плотнее натянула капюшон. На лице еще оставался зеркальный грим, и от него кожа невыносимо чесалась, на губах ощущался его неприятный привкус. Я свернула за угол и замедлила шаг. В «Баре-ресто» еще горел свет, за толстыми стеклами бродили смутные силуэты. Хотела было рвануться туда, но что-то меня остановило, что – сама не знаю. Огляделась еще раз, осторожнее. Всю дорогу, пока шла сюда, на улицах витало ощущение угрозы, в тумане и на ночном небе мелькали отблески мигалок на полицейских машинах и дорожных блокпостах, тревожная светомузыка не прекращалась ни на миг.

А теперь наступила тьма. Ни единого лучика света, если не считать окон «Бара-ресто». Сумрак вперемежку с чернотой, лишь в припаркованных вдоль улицы машинах движутся еле различимые тени.

Я развернулась и бросилась бежать. За спиной хлопали двери машин, слышались крики, топот бегущих ног, потом взвыла сирена, ночную тьму разорвали огни, которых мне до этого так не хватало. Я петляла и петляла, сворачивая то за один угол, то за другой, ошалев от шума, ожидая, что вот-вот в спину ударит полицейская дубинка или даже пуля.

Нырнув в крошечный, чуть шире моих плеч, переулок старого города, я резко притормозила. Осторожно перевела дух, осмотрелась, убедившись, что переулок не заканчивается тупиком, потом достала телефон и, глядя в его блестящий черный экран, как в зеркальце, выглянула из-за угла. Ни единого проблеска. Глубоко вздохнула еще пару раз и неторопливо вышла из переулка, настороженно прислушиваясь.

Издалека, со стороны «Бара-ресто», доносились крики и сирены. Из ближних окрестностей – ничего. Я сформулировала гипотезу: те люди в машинах – тайная полиция и спецназовцы – следили вовсе не за мной, а за «Баром-ресто». Литвинчук или кто-то еще на ступеньку ниже его решил, что после такой ночи надо навести порядок. Я вывернула куртку на белую сторону, отстегнула капюшон и целеустремленно зашагала в сторону «Бара-ресто», старательно изображая случайную прохожую, которая идет куда-то по своим собственным делам.