Небо над Патриаршими

Этот рассказ, как и любой предыдущий – не исповедь, и уж тем более не руководство к действию. Все трюки, описанные в книге, выполнены профессионалами. Не пытайтесь повторить самостоятельно.

Моим первым шагам в небо посвящается.

Спасибо всем, кто причастен к моему знакомству с авиацией.

S7 Aero, особая благодарность за вдохновение.

///

Шел третий час моего ожидания у кабинета. От скуки и переутомления я пролистывала журнал c мужским характером, невесть откуда взявшийся в стенах медучреждения. Без интереса, без энтузиазма, – просто нужно было чем-то занять руки. И время. На коленях томилась толстая папка с анализами, выписками и заключениями, в желудке – колкая пустота, а на плече беспечно дремало время под покровом этой повсеместной духоты и монохромности пространства. Мое время…

– Дети есть? – спросила терапевт, пока я, стягивая ботинки.

– Я сама еще ребенок, – ответила я, вставая на весы.

Она окинула меня косым взглядом и крякнула, сдавливая смешок.

– Не родишь потом, – вынесла она вердикт.

– Уверена, демография страны примет сей факт с достоинством и обойдется без моего участия, – пожала плечами я, пока она снимала показатели веса и фиксировала их на бланке. – А этому телу такие нагрузки точно противопоказаны. И без того перегрузят…

Она снова воткнула в меня едкий взгляд, но уже без озвучки, затем своевольно развернула и примерила к настенной линейке. Цифры роста кривыми загогулинами следом легли на листок. Сантиметровая лента зафиналила свод данных по телу известными обхватами.

– Одевайтесь и подождите в коридоре, – скомандовала мед уполномоченная и отложила мою карту на край стола. – У третьего кабинета. Вас пригласят.

Кабинет номер три находился в конце коридора.

“Председатель летной комиссии Холодова Вероника Степановна” гласила табличка на закрытой двери. Из антуража вокруг: все те же серые стены, кулер и кем-то забытый журнал на диванчике ожидания.

“Президент строительной компании по собственному желанию оставил свой пост”, – гласил заголовок глянцевой обложки.

“Чем только не тешатся президенты”, – усмехнулась я и открыла журнал на указанной странице…

Госпожа Холодова явно заставляла себя ждать.

– Есть вопросы, Вероника Степановна, – тыкала терапевт шариковой ручкой на строку в раскрытой карте, когда я, наконец, проникла в хоромы председательницы.

Вероника Степановна деловито поправила очки и чуть отстранила нависающую над ней даму в халате.

Я сидела на стуле напротив и наблюдала за сценой с партера.

– А по крови что? – уточнила председатель, поднимая на меня пронзительный взгляд.

– По крови – норма, – ответила врач.

– А диаграмма?

– И диаграмма

– Зрение?

– И зрение.

Вероника Степановна еще с минуту поизучала меня, придерживая оправу очков, как микроба под микроскопом, затем взяла папку с моим фото и бегло пролистала страницы, как совсем недавно я просматривала журнал.

– Она же не линейная, Вера Пална, – снова отмахнулась председатель и с грохотом опустила печать на папку. Так в уголке моей фотографии поселилась синяя прямоугольная печать «Годен»

Я быстро шла по улице, почти бежала, крепко прижимая папку с печатью к груди, на манер букваря. Мне очень хотелось есть. И выспаться. И еще чего-то… То ли влюбиться, то улететь на воздушном шаре, то ли… какая разница, собственно, когда в потемках пути вновь появляется маяк направления, а внутри по телу будто откликом растекается сладостное чувство стремления. И было совершенно без разницы, что на улице корчился февраль, с неба сыпал мокрый снег, который день не переставая, а под ногами грязное месиво уже стало привычным не зависимо от района и старания жилищников.

Я шла. Шла без разбора маршрута и направления. Просто шла, – то останавливалась, подстраиваясь под трафик людского потока, то снова набирала темп. Я находилась в каком-то полусне, очнуться от которого у меня уже не было сил, и продолжала идти. Перенапряженный истощенный мозг в целях самосохранения может отключаться, вводя тело в пассивное полузабытье, но поддерживая при этом монотонную мышечную моторику. И мое состояние было тому явным подтверждением. Сколько так еще я прошла, не силюсь ответить. Скажу лишь, что восприятие вернулась, когда я стояла посреди улицы, подставляя лицо падающим с неба осадкам, и улыбалась. Хилые снежинки таяли, едва достигнув тепла тела, и мокрыми пятнами оседали на тонкой обветренной коже. Еще минута и чье-то массивное плечо бесцеремонным вторжением вернуло меня к реальности. Сквозь тяжесть восприятия я повернула голову и, будто прошивая плотную пелену, взгляд сфокусировался на выложенных светодиодной лентой буквах «to go» в окне витрины. Желудок тут же спазмом отозвался на сладкий кофейный аромат появившийся следом. Я попыталась вспомнить, когда ела в последний раз. Мозг отказал в ответе.

Стряхнув остатки отупения, я зашла в кофейню и заняла крайний столик в углу. Официантка не заставила себя долго ждать и быстро возвратилась с картонным стаканчиком и ламинированной страницей незамысловатого меню. Я открыла клапан пластиковой крышки и сделала глоток. Ароматная жидкость обожгла губы и приятно прокатилась по пищеводу. Так, наверное, и ощущается “жизни в каждом глотке”, особенно, когда этот глоток первый. Все последующие пошли привычнее и приятнее. Я постепенно наполнялась теплом. Только сейчас я поняла, насколько замерзла, а ботинки промокли насквозь. И, похоже, натерли. От одной мысли, что сегодня придется еще куда идти, тело непроизвольно вздрогнула.

На столе ему в такт завибрировал телефон.

– Да, – ответила я на вызов.

– Да, неужели! – выдала трубка. – Где тебя носит? До тебя не дозвониться весь день!

– Я в медицинском центре была. У меня летная мед комиссия.

– И что?

– Прошла. Годна. Со следующей недели приступаю к обучению

– Бред! – нервно полоснул искаженный голос в трубке. – Куда тебя все несет?! Ты уже достигла свой максимум. Сиди – не рыпайся. Летать она захотела…

– Бред – это то, что ты сейчас несешь, – собрав остатки сил, оборвала я. – Если более по делу добавить нечего, я отключаюсь.

Трубка еще что-то буркнула, но я уже скинула вызов. Спустя минуту телефон снова зажужжал. То же имя, то же фото. Я скинула. И снова вызов. Сколько их было еще, я не считала. Просто отключила звук, запрокинула голову затылком на стену и направила взгляд в окно. Сквозь запотевшее стекло не было видно ничего кроме снега и расплывчатых огней встречных автомобилей. На фоне размытого городского пейзажа едва различимым контуром я уловила свое отражение. Узкое лицо, выраженные скулы, большие глаза, впалые от усталости, ровная чувственная линия губ, чуть вздернутый носик, – базовый набор барышни за тридцать, ничего примечательного. Даже третье ухо на лбу не выросло. Еще россыпь мелких морщинок, разумеется, тонкой сеточкой нарастающая по чувствительной коже, но сегодня ее, как истинный джентльмен, вежливо сгладил город размытым светом с окна. Я улыбнулась ему, принимая почтение, и заметила, что край блузки замялся и вылез из пояса брюк, обнажая часть тела.

“Так и в жизни”, – подумала я, усмехаясь своему отражению. “С виду все так слаженно, красиво, гармонично, но обязательно что-то, – да торчит… в самом неподходящем месте”.

Он торчал мне, как кость в горле. Как заноза в известном месте. Как нож под ребром… какие еще там есть сравнения? В целом, вы поняли, – как ни сравнивай, суть одна: то, что мешает, рано или поздно за что-то зацепится. И ладно бы отвалилось там же и сразу, так нет, – вырвет с мясом кусок того места, откуда торчит и потащится следом за тобою по жизни кровоточащим балластом.

«Жизнь слишком сложная, чтобы проживать ее в одиночку», – успокаивала я себя, когда тяжесть нарыва достигала своего апогея и снова приклеивала пластырь там, где следовало бы обратиться к хирургу.

«В одиночку…», – усмехнулась я отражению.

С самого детства мне всегда казалось, что я живу в одиночку. Одна. Хотя у меня был старший брат и жалкое подобие семьи. Жалкое, потому что искаженное неполноценностью. Мать дважды пыталась выстроить отношения с мужчинами после моего отца. Его я, к слову, не помню. Только фамилия и осталась. Возможно, и к лучшему, так как двое других представителей мужского пола растворились на моих глазах сначала в алкогольном забытьи, а после – и вовсе. Такова была сила любви моей матери. Всеобъемлющая, истощающая и угнетающая. Я позднее нашла в себе силы простить ей эту убогость именуемую в ее восприятие «любовь», но это случилось гораздо позднее. Изначально это воспринималось как первоистина, – единственно верное и искреннее чувство, в котором холодное, сквозящее по полу ощущение одиночества – абсолютная норма. Временами мне казалось, что я не родная – приемная. Сейчас я понимаю, насколько это была глупость, ведь моя мать была не того кроя души, чтоб взять на воспитание сироту или еще чего – чужого ребенка. Так или иначе мне невероятно сложно было принять родственное единство с теми людьми, под единой крышей с которыми приходилось расти. По этой же причине я хваталась за любую возможность покинуть это пространство. Ведь оно никогда не было для меня домом. Просто крыша и стены, где можно переждать ночь. Еще ванная, чтобы омыть тело и склад насущных вещей. Дом – это то место, где отдыхаешь душой. Где тебе рады и легко можно говорить обо всем, что на сердце. Он не обязательно большой и обустроенный по актуальному тренду. Возможно, это просто квартира, возможно даже в доме стоящим в очереди на реновацию по причине аварийного состояния. Это не так уж и важно. Важно, что вечером там очень тепло и уютно. А по утрам пахнет свежесваренным кофе с особенным ингредиентом, придающем даже самому скудному сорту невероятно бодрящий вкус – щепотка души, называется. Собственно, он же – секрет тепла и уюта в жилом пространстве, а не размеры жилья, его интерьер или район. В таком месте я должна была оказаться с самого начала. Такое я искала и пыталась создать всю свою жизнь. И всегда представляла его, когда меня оставляли в квартире одну. Такое часто бывало. Тогда я научилась быть интересной самой себе, тогда же – подружилась с одиночеством. И страхом.

А еще тогда у меня был кот. Рыжий толстый и очень умный для животного. Это понимание тоже пришло гораздо позднее. Его я по -настоящему любила. Было ощущение, что он действительно все понимал, как бы прозаично это ни звучало. Когда я оставалась одна и мне становилось страшно или одиноко, я зарывалась в его шерсть, обнимала крепко, а он клал мне лапы, на плечи и тоже обнимал, как-то по-человечески что ли, и успокаивал. Терся об меня головой и урчал. В такие моменты я часто плакала. И говорила с ним. Обо всем на свете.

Он умер от старости. Вместе с ним ушла и моя единственная связь с «домом».

Живность я более, к слову, не заводила.

Никаких.

Даже цветок в горшке.

Я как-то слишком рано поняла, что мне не нужен в жизни кто-то, кого я буду обслуживать, тем самым обретая свою нужность и хоть какой-то смысл. Но я великодушно учтиво позволяла это делать другим. Тем, кому была необходима такая возможность – находить для себя смысл в заботе обо мне. Тем более, что сама относилась всегда к таким людям, которые скорее сдохнут от голода, чем что-то для себя приготовят или сходят в магазин. Я принимала проявления бытовой заботы с благодарностью, но всегда расставалась с ними так же легко, как их проявители теряли в нем свой смысл. В том смысле, что по жизни мне были подобные проявления приятны, но не первостепенны. По жизни мне нужен был… спутник. Да, спутник. Наверно, это слово более всего подходит под определение. Хотя оно мне не особо нравится. Если вникнуть в суть слова, спутник – это самостоятельный одинокий субъект, разрезающий абсолютную тьму и пустоту, – крутится один одинешенек вокруг, да около и никак не может приблизиться. Но кто у нас в принципе во что-то вникает… и уж, тем более, – в суть.

А суть моя была такова, что быть любовницей и, тем паче, содержанкой – мне никогда не было интересно. Любимицей – да. Любимкой, на крайний случай, – для тех, кто совсем не в силах удержаться от уменьшительно-ласкательных.

Но растрачивать себя на соц пакет… простите, но совсем уж сомнительная ценность.

– Если мы с тобой не равны, какое место занимаешь в социуме ты? – бросала «кость» в очередной попытке указать мне свое место и зашлифовать это дело забористым скандалом.

– Не имею ни привычки, ни полномочий навешивать ярлыки, но одно могу сказать точно – места у нас разные, – я всячески старалась не подпитывать конфликт.

– Рад, что ты хоть это понимаешь, – усмехался он с надменностью и неспешно проводил мизинцем над бровью, как жест полного подавления всего происходящего и приумножения покоя. Своего. Того самого, что веет земельной сыростью.

Я чаще молчала в ответ. Тяжело выдыхала, отходила куда-либо в сторону, максимально возможно увеличивая дистанцию, и молчала.

«Откуда и для чего порождаются подобные люди», – вертелось в голове нечто подобное. «Откуда и для чего они появляются в моей жизни?»

Но наружу прорывалось только молчание.

Какой смысл стараться что-либо подробно и детально объяснить, когда на тебя смотрит пустой надменный взгляд. Такая тупость и пустота угнетает. Ее очень хочется наполнить звуками. Любыми. И как правило ее заполняют лишь те, которые порождают еще большую тупость. Потому я выбирала молчание. Как особый вид извращенной мести… для него. И уголок упоения – для себя.

Мало, кто способен вынести вой сирен. Еще меньше тех, кто может выдержать их молчание.

И я выбирала молчание.

Все чаще и чаще я выбирала молчание. Я выбирала запрятаться где-то в углу, жалеть себя и лелеять свои воспоминания. Не хвататься более за настоящее, ведь оно уже через секунду становится прошлым. Я выбрала остаться оболочкой. Отжившей оболочкой, без желания, без ожидания, без содержания. Его в себе. Сама по себе с этой жизнью. От меня прежней осталась лишь кожа. Бледная, чувствительная, склонная к сухости и увяданию. Тонкая. Настолько, что сквозь нее с легкостью проникала всепоглощающая пустота. И расползалась по углам. И плела там свои паутинки, подсвечивая изнутри мелкой сеточкой купероза.

В такие моменты крайне необходим спутник, – он умеет разрезать собой пустоту.

Но его не было.

А у меня не было больше сил вытягивать из общей кучи потерей то одну, то другую.

Сколько же их было…

Сколько же их еще…

Я бросила взгляд на мобильник. Экраном вниз он лежал на столе. Вид у него был, что он сейчас зазвонит, завибрирует. Но он молчал. А я безвольно блуждала глазами по его очертаниям. Будто вновь прорисовывала. Штрих за штрихом. Слой за слоем. Блик за бликом. Так обводят контура своих воспоминаний, когда хотят под ними укрыться. Придать им значимости. Зацепиться за них.

И с минуту они еще были четкими хорошо различимыми, затем начали расползаться, заполняя пространство, и медленно вытекли крупицами слез по щеке.

Я попросила счет, сунула телефон в карман и покинула кофейню, как покидают территорию чьей-то личной жизни. Без шанса на возвращение.

Звонок раздался на утро. Он застал меня в постели и был очень важным.

– Ирина Дмитриевна, здравствуйте, – прозвучал бодрый женский голос в трубке. – Как ваши успехи с мед комиссией? Напоминаем, что для начала обучения нужно предоставить ВЛЭК в администрацию летной школы.

Я улыбнулась, потирая глаза ладонью. А, да, разумеется, – заговорила я, с усилием восстанавливая события минувшего дня, – вчера была пройдена. Сегодня смогу привезти оригинал в АУЦ¹.

– Замечательно. Будем ждать вас. Офис работает до 18.00

– Благодарю, до встречи.

– До встречи.

Я отбросила телефон, потянулась и не спеша вылезла из постели.

Говорят, нужно иметь цель, чтобы подниматься с кровати по утрам, а что делать, если не вставать – и есть цель? Ничего. Ничего ты с абсурдом не поделаешь. Да, и не надо, наверное. В этом абсолютно неидеальном мире должно оставаться место чему-то абсурдному. Пропади оно – и вся ирония происходящего пропадет вместе с ним. А без иронии нынче совсем никак. Без иронии не выжить. В этом городе, что пахнет канцерогенами фаст фуда, снятым асфальтом и повсеместной фальшью. Городе, в котором воспитанная книжками, без гроша в кармане, толком не знающая правил игры и, не умея держать равновесие, я, наверняка, захлебнулась бы тем, что называют реальностью. И пропала бы без вести в этой груде бетона с весьма извращенным чувством юмора. Но он оказался ко мне благосклонен. Как ни странно. Радушно окутал своей скользкой прохладой и привил незаменимые качества для выживания: землистый цвет лица, хроническую усталость и самоиронию.

Кутаясь в халат, я подошла к окну. Вчерашний снег крупными каплями размывал перспективу грядущего.

“Чем интеллектуальнее человек, тем чернее его юмор”, – думала я, прислонившись лбом к стеклу. “Проверено”.

Видимо, этим я его и расположила…

\\\

Он стоял, уперевшись вытянутыми руками в стену. Вода струями стекала с потолка по его безвольно опущенной вниз голове, увлекая за собой мокрые пряди волос. Глаза его были закрыты. Я не видела лица из-за его округлого бицепса, но знала, – они закрыты. Плечи тяжело поднимались вверх. Медленно и тяжело. Будто пытаясь удержать на себе что-то. Неимоверную ответственность, разом вывалившуюся на эту жилистую трапецию.

Он чуть пошатнулся. Но сохранил равновесие с помощью рук.

«Упора в руки быть не должно» – отчего-то подумалось мне. “Иначе не удержишь. Иначе падение”.

Есть такая степень усталости, когда невольно все скатывается на руки. И они опускаются. У всех. Вне зависимости от физической подготовки.

Я открыла дверь душевой капсулы и осторожно шагнула внутрь. Вода оказалась едва теплая. Мурашки стадом проскакали по спине до затылка. Я мягко обхватила его под плечи, едва коснулась губами кожи между лопаток и прижалась туда лбом. В голову ударил дурманящий аромат – запах родного человека. Еще одно чудо природы – что по какой-то причине, по каким-то неписаным законам совершенно посторонние люди становятся близкими. Пусть даже на какой-то непродолжительный срок. Всегда это было непонятно. И удивительно. Я улыбнулась краешками губ, глубоко вдохнула и чуть потянула его на себя.

– Ты свободен и любим, – заговорила я, прижимаясь крепче. – Этого с лихвой хватит, чтоб выдержать любую нагрузку.

Что уж, говорить о нагрузке в размере моего веса. Даже с тяжестью характера вместе взятые…

Эту нагрузку он взял достаточно легко, хотя и не сразу.

///

– Девушка, извините, время не подскажите? – спросил он, невесть откуда возникший возле меня. Я сидела на веранде кафе и с остервенением гоняла остатки льда на дне стакана.

– Не простое, – я приложила бокал со льдом ко лбу и посмотрела на него. – Ох, не простое…

Он улыбнулся тогда в ответ и посмотрел как-то особенно снисходительно. Я была под этим взглядом будто в клетке, постылой тесной клетке. В обессиленном ожидание, когда меня переведут из нее. Когда проходящий мимо смотритель, остановится, посмотрит с сочувствием и скажет: эту не запирайте более – я забираю ее с собой.

Через минуту он сидел напротив. И о чем-то рассказывал. Я не вникала – о чем. Я слушала его голос. Казалось, такой голос можно издать только без легких, – он больше походил на шорох ветра в листве деревьев. И был как воздух после дождя – чистым прохладным и убедительным.

Не скрывая интереса, я наблюдала за ним. Ему было под пятьдесят или около того. Подтянутая фигура, осанка. То, что чаще всего именуется статью. И улыбка. Широкая. Объемная. Магнетическая.

– “Константин Викторович Поленов”, – прочла я на тисненой визитке, возникшей передо мной вслед за приглашением посетить совместно какое-то мероприятие. “Генеральный директор. Строительная группа компаний “Царь Град”.

– Можно просто по имени, – обратился он. – Так я чувствую себя не настолько старым.

– Мне не удобно принять данное приглашение… Константин Ви… Костя, – осеклась я, чуть было не обратившись по имени отчеству.

Он мягко улыбнулся, демонстрируя тем самым, что ему приходятся по вкусу, как я поправляю себя.

– Вы просто моя спутница. Не более. Сразу после мероприятия я отвезу вас домой. Или раньше, – после официальной части, если совсем уж заскучаете. Ничего личного, – поймите правильно.

– И все же, – настаивала я.

– В чем причина? Можно узнать?

– Можно, – кивнула я. – Едва ли найдется в моем гардеробе туалеты под стать вам и статусу предстоящего события.

Он негромко рассмеялся.

– Красивая молодая дама может идти в черном свитере куда угодно, – заговорил он, пробежавшись по мне глазами. – Набери мне завтра, и мы обговорим все сопутствующие детали.

– Пожалуйста, – добавил он и ближе придвинул ко мне визитку.

Я была взволнована. Это было заметно. Но постепенно успокаивалась, слушая его голос и, в который раз отметила, какая от него шла уверенность, сила и власть. О том, что он еще деспотичен, неуживчив и непоследователен в действиях, я узнала позднее. К этому же прибавилась его особая удачливость и высокомерие. Он ко всем относились с легкой улыбкой, – некой помеси теплоты и надменности. Небрежно похлопать по плечу, – было особым его жестом демонстрации превосходства, а укротить непокорного – излюбленным развлечением.

– Для предстоящего мероприятия и пестроты и убранства ты слишком лаконично выглядишь, – выдал он, разглядывая меня, когда я вышла к нему по ступеням торгового центра.

На мне было белое платье простого кроя, забранные на затылке волосы, на ногах босоножки, в руках маленькая сумочка и очки. Большие темные очки. Я приспустила их на край переносицы и посмотрела на него с изумлением.

– Точно! – я сделала акцент указательным пальцем, демонстрируя, что что-то забыла. Затем скинула большой бумажный пакет на плитку, вынула оттуда серый пиджак, расшитый пайетками, цепями и вышивкой, и набросила его на плечи.

– Недаром же кардиналы, которые действительно правят бал, провозглашаются серыми, – улыбнулась я, спускаясь к нему.

– Он улыбнулся в ответ, окидывая меня довольным взглядом: – И этот цвет тебе очень к лицу.

“Пока не скользит по нему”, – добавила я мысленно. “И не ложится тенью…”

Но вместо этого лишь прокрутилась вокруг своей оси, взяла его за руку и повлекла за собой в ритмы играющих уличных музыкантов.

– Я не умею танцевать, – ухмылялся он особенно ласково, когда мы достигли центра пешеходного бульвара и остановились, развернувшись друг к другу. – Я предпочитаю смотреть, как это делают другие.

– Хорошо, – шепнула я, приподнимаясь на носочки. – Когда-нибудь я станцую для тебя. А пока нам нужно потренироваться, чтоб не отдавить друг другу ноги где-нибудь на очередном твоем официальном приеме.

Резким жестом я выдернула шпильку, слегка помотала головой, пуская каскад волос по спине, и положила руки ему на плечи. Далее пространство закрутилось в танце. Я смеялась в голос, запрокинув голову назад. Чувствовала его дыхание на тонкой коже шеи и ключиц. Вдыхала аромат его духов, его тела вперемешку с запахом городского зноя на рубеже лета, свежести неминуемой ночи, и слепящих вспышек цифровых билбордов. Как коротких замыканий восприятия, финальной из которых условились мои растрепанные волосы вперемешку с сединой его жесткой щетины.

Какой все же выдался день!

И, казалось, какие могут быть последствия…