Loe raamatut: «Плохая девочка»
Глава 1
Мариана
– Что там? – Спрашиваю у толпящихся в коридоре студентов.
Из-за высоких дверей раздаются странные звуки. Будто кошку тошнит.
– Прослушивания. – Бросает через плечо один из ребят. – Конкурс на дополнительный курс по вокалу.
– Ух, ты… Ясно.
Значит, я опять заблудилась.
Сверяюсь со своим списком, затем смотрю на табличку с номером кабинета: «254-1». А мне нужна аудитория «245-1». Учебный год только начинается, а я уже второй раз опаздываю на лекцию. Катастрофа!
– Черт… – Бормочу под нос, отрывая взгляд от ежедневника. – Где же…
– Первый курс?
Передо мной парень. Высокий, светловолосый. С широкой, дружелюбной улыбкой.
– Что, прости?
– Я говорю, сегодня твой первый день? – Он сияет. – Ты – первокурсница?
– Я? А… в общем, да. – Задумчиво киваю.
– Так и подумал. У меня был точно такой же растерянный вид в первый учебный день. Или даже год. Ты заблудилась?
Я смотрю на него снизу вверх.
– К сожалению.
Парень понимающе заглядывает в мой ежедневник.
– В «Большом» легко потеряться. О, да ты составила расписание!
– С подсказками по поводу расположения аудиторий. – Смущенно признаюсь я. Закрываю ежедневник и прячу за спину. – И все равно умудрилась облажаться.
– Просто ты еще не выучила секретные ходы, – его улыбка дарит тепло, – они не указаны в планах здания.
– Секретные?
– Да. Переходы, по которым можно быстро перебраться из одной части университета в другую. Идем, покажу. – Он мягко подталкивает меня в сторону лестницы. – Какая аудитория тебе нужна?
– «245-1».
– Это здесь.
Я послушно следую за парнем. Мы огибаем лестницу, сворачиваем за угол, и перед нами оказывается переход, уставленный кадками с роскошными растениями. Из окон, застекленных в пол, открывается потрясающий вид на город.
– Ничего себе! – Вырывается у меня.
– Сразу за переходом направо. – Благородно пропускает меня вперед незнакомец. – Там нужная аудитория.
– Спасибо, а ты… – Я останавливаюсь.
– А мне в другую сторону. – Парень разводит руками.
И я еще раз отмечаю про себя, что он очень приятный.
– Спасибо еще раз…
– Макс. – Он протягивает мне руку.
– Мариана. – Пожимаю ее. – Мариана Турунен.
– Так ты… неместная? – Его лицо вытягивается. – Ох, прости за бестактность.
– Нет, все хорошо. Мой папа – финн. Мы из Сампо, это почти на границе, но уже восемь лет живем здесь.
– Тогда понятно, почему говоришь без акцента.
– Да. – Я бросаю взгляд на часы. Меньше минуты до лекции. – Ой, прости. Нужно бежать, иначе…
Макс понимающе кивает.
– Надеюсь, тебе понравится в Большом, Мариана! – Изящным жестом вскидывает ладонь. – Еще увидимся!
– Надеюсь. – Краснею я.
Разворачиваюсь и быстро даю деру по переходу – не хочется, чтобы Макс обнаружил мой сияющий румянец.
Каким бы симпатичным ни был этот парень, мне сейчас нужно думать не о нем. Получить достойное образование в одном из лучших университетов страны – вот, что я обещала маме перед ее смертью. И я шла к этой цели несколько лет. Прилежно училась, посещала репетитора и подготовительные курсы – все для того, чтобы поступить в Большой: так у нас называют этот госуниверситет.
Сейчас моя задача – сосредоточиться на учебе и не отвлекаться на посторонние дела. А если конкретнее: успешно справляться с основной программой, взять несколько дополнительных курсов и, если получится, пройти отбор на интенсив по истории мировой литературы.
Отец мог бы оплатить мое дополнительное обучение, но я не хочу его в это ввязывать: наш семейный капитал и так значительно уменьшился за время болезни мамы – пришлось продать контрольный пакет акций компании деловым партнерам. Если мне достанется бесплатное место на интенсиве, это его точно порадует. Папа будет мной гордиться.
– Сразу быка за рога? – Раздается чей-то голос, когда я уже почти дохожу до конца перехода.
– Что? – Поворачиваюсь. Меня догоняет худенькая девчонка с медно-рыжими волосами и серебряным колечком в носу. – Это ты мне?
– Тебе. – Усмехается она. – Мы с тобой здесь первый день, а на тебя уже обратил внимание Макс Лернер. Вы та-а-ак мило ворковали. Другие девушки могут только мечтать о таком!
– Это который… – указываю в ту сторону, куда скрылся мой собеседник.
– «Лернер-логистикс», слышала?
– Кажется, нет. Нет.
– Ты что, с луны свалилась? – Удивляется девушка. – Его семья – одна из самых состоятельных в городе. Я Макса еще со школьных лет помню: он всегда был звездой гимназии, девчонки по нему с ума сходили.
– Ясно. Но меня это не интересует. – Открываю ежедневник и еще раз сверяюсь с записями. Отлично, передо мной нужная аудитория.
– Точно с луны.
– Прости. – Останавливаюсь, чтобы достать из кармана разрывающийся от звонка телефон. На экране незнакомый номер. Отвечаю: – Алло.
– Здравствуйте, приемное отделение городской клинической больницы. – Сообщает женский голос безэмоционально. – К нам поступил пациент после аварии, без документов, в его телефоне мы нашли ваш номер. Вы записаны в его справочнике как «Дочь».
Мое сознание мутнеет. Желудок скручивается в комок.
– У вас мой отец?.. Что с ним?!
– Вы должны срочно приехать. Он в состоянии крайней степени тяжести.
– Да, конечно. Назовите адрес!
– Для начала мне понадобятся данные вашего отца. Как его зовут?
– Турунен. Его зовут Харри Турунен!
– Это полное имя?
– Да. Без отчества.
– А вы?
– Я – Мариана. Его дочь.
– Есть еще какие-то родственники, которым следует сообщить о его состоянии?
– Нет. – Внутри у меня все обрывается. – Только я.
– Хорошо. – Звучит монотонный голос диспетчера. – Записывайте адрес.
Кай
Я вздрагиваю и просыпаюсь.
Какого черта?
Кровь глухо пульсирует в затылке, мышцы ломит, во рту дикая сухость. Я зажмуриваюсь, а затем снова открываю глаза. Часто моргаю, чтобы картинка прояснилась. И, наконец, начинаю различать обстановку: темно-синие обои, идиотские малиновые шторы, гитара на стене.
Все ясно.
Я у Илона. Вчера была вечеринка. Я оттягивался до глубокой ночи, а потом…
Рядом что-то шевелится. И через секунду из-под одеяла показывается сонная девица: косметика размазана, волосы всклокочены, губы припухли и потрескались.
– Ты кто? – Спрашиваю я.
– Алиса.
Она зевает.
– Понятно.
Ни черта – на самом деле.
Мне ее имя ни о чем не говорит. Не припомню, что знакомился хоть с какой-то Алисой вчера ночью. Хорошо, хоть симпатичная. И с красивой фигурой – это я замечаю, когда она потягивается, и одеяло падает, обнажив ее грудь.
Меня мутит. Да так сильно, что на лице проступает пот. Тяжело вздохнув, я стираю его ладонью и пытаюсь встать с кровати.
– Кай? – Зовет она.
Значит, мы знакомы.
Поднявшись, я обнаруживаю, что полностью обнажен, но не пытаюсь прикрыться.
– Что?
– Мне понравилось. – Мурлычет девица, перекатываясь по постели, чтобы лечь ближе к краю. Теперь она не отводит взгляда от моей задницы. – Повторим как-нибудь?
Значит, у нас точно был секс. Ах, ну, вот. Я вижу на полу использованные средства защиты и пустую бутылку из-под виски.
– Где мой телефон? – Оглядываюсь.
– Наверное, остался в одежде. – Усмехается девчонка.
– А одежда?
Мне нужны хоть какие-то подсказки.
– Внизу, в гостиной.
Я что, поднялся сюда уже голым?
Но вместо того, чтобы произнести вопрос вслух, я сглатываю желчь и мычу:
– Хм.
– Да, хорошо повеселились. – Подтверждает мои мысли незнакомка.
Как там ее имя?
Голова кажется до жути тяжелой, а свет из окна слепит так, что взрезает веки. Прикрыв хозяйство декоративной подушкой, я покидаю комнату и бреду в поисках туалета.
Повсюду царит страшный бардак: на полу лежат пустые пивные банки, обертки, мишура, окурки. В смежных комнатах обнаруживаются спящие люди, лица которых я вижу впервые, но это не удивляет: просыпаться в странных местах после загула в странных компаниях в последнее время стало для меня нормой.
В ванной комнате ждет еще одна находка – женские кружевные трусики. Кто-то повесил их на зеркало, точно трофей. Представив, чем тут могли заниматься этой ночью, я морщусь. А в следующую секунду еле успеваю наклониться над унитазом, и мой желудок покидает спиртное вместе с остатками еды.
Воспоминания о вчерашнем вечере проносятся перед глазами, точно кадры киноленты.
«О, это же Кай, проходи, брат!»
Они все рады меня видеть. Кто-то тут же протягивает бутылку.
Какая-то блондинка садится на колени.
«Уйди прочь, не люблю блондинок! – стряхиваю ее с себя, точно пиявку. – Лживые куклы!»
А потом смех, крики, свист, танцы. Я говорю какому-то придурку, что его подружка позволит мне себя трахнуть, если только поманю ее пальцем. Даже уговаривать не придется. Называю его импотентом. И зря.
Сплюнув в последний раз, жму на кнопку слива. Выпрямляюсь, подхожу к раковине. Черт…
Область вокруг моего носа сильно припухла, даже глаза заплыли. Надо признать: выгляжу я дерьмово. Не дерьмовее, чем моя жизнь, но отражение в зеркале пугает. От боли не получается даже улыбнуться, а прикосновение к переносице переносится с трудом – череп буквально взрывается.
«Кай, все, хватит, прекрати!» – этот визг так и вибрирует в мозге.
Сначала тот козел ударил меня, а затем я его – бил, пока не содрал в кровь костяшки пальцев. Пока меня не оттащили. Если бы этого не произошло, я бы бил дальше – остервенело, яростно. На поражение. Пока бы не убил.
Я не знаю жалости и не умею прощать.
Только физическая боль приводит меня в чувство. Мне нужен был его удар, и я его получил. Что было дальше – тоже вполне закономерно. Поразив противника, я забрал свой приз. Алиса – точно, так ее звали. Сначала она брыкалась – для вида, а потом, смеясь, стала срывать с меня одежду прямо в гостиной под общий смех и крики.
Возможно, она думала, выставить меня идиотом. Раздеть и сбежать. Но я не дал бы ей такого шанса. Примерно представляю, чем мы с ней занимались всю ночь в спальне второго этажа, но теперь, глядя на себя в зеркало, понимаю – перед таким уродом с разбитым носом она вряд ли раздвинула бы ноги сейчас.
– Ох, дружище, это настоящий кошмар. – С этими словами встречает меня Илон.
Друг морщится, глядя на то, что стало с моим носом.
– Не говори-ка.
Он лежит на диване, закидывая в рот чипсы и запивая их какой-то дрянью из жестяной банки. Его родители должны вернуться в обед. Либо друг не переживает по поводу их возвращения, либо еще слишком рано, чтобы об этом беспокоиться.
– Не знаешь, где моя одежда?
Илон безучастно пожимает плечами.
– Если ты хоть что-то отыщешь в этом бардаке, это будет чудом.
– Ты накурился, что ли? – Машу перед его лицом рукой.
Такой заторможенный.
– Это любимая подушка моей мамы закрывает твои яйца, или у меня галлюцинации? – Вместо ответа, стонет он.
– Помоги найти мне одежду, и я верну твоей мамуле ее любимую подушку. – Рычу я.
– Она сама ее вышивала! – Сокрушается Илон.
– Главное, что вещь пригодилась.
Друг медленно обводит взглядом мое тело: все синяки, татуировки, загар, а затем вздыхает:
– Может, мне тоже заняться хоккеем?
– Ясно. – Отмахиваюсь я. – В поисках одежды ты мне не помощник.
Начинаю исследовать гостиную, поднимать вещи, заглядывать под диванные подушки, за шторки, под кресло. Обнаружив свои боксеры, спешно натягиваю на себя, затем отбрасываю в сторону подушку.
– Э-эй! – Плюется Илон.
Подушкой ему попало по лицу.
– Есть курить? – Спрашиваю у него.
– Ты же спортсмен, разве это не очень… – мямлит он.
– Есть курить, спрашиваю?
– Ок, дружище, не кипятись. – Илон выуживает из кармана пачку и зажигалку.
Прикурив, я продолжаю поиски. Швыряю вещи в разные стороны и не утруждаю себя тем, чтобы класть их на место. Бардак переходит из стадии «ужасный» в «катастрофический», но мне плевать – тем более, что Илону плевать вдвойне. Он точно под кайфом.
– Аллилуйя. – Выдыхаю, обнаружив свою одежду на пуфе.
Надеваю джинсы, футболку, кожаную куртку – и все это, не выпуская сигареты изо рта.
– Здесь есть пепельница, – напоминает Илон.
Но пепел уже летит на ковер.
– Оп, извини. – Хмыкаю я.
– Вчера кто-то снял, как ты бьешь этого парня в челюсть, и выложил в Тик-ток. Эффект с падением повторяется несколько раз. – Хихикает Илон. – Падает, поднимается, падает, поднимается. Как неваляшка!
– Выложил? Серьезно?
– Ты стал звездой, дружище! – Он вытягивает ноги и кладет на стеклянный столик. – Там просмотров уже тыщ сто!
– Господи… – Тушу окурок в пепельнице. – А где мой телефон?
Стучу себя по карманам.
Как раз в этот момент хлопает входная дверь, и через пару секунд в гостиной появляется Эмилия. Моя девушка.
– Здорово, сестренка! – Приветствует ее Илон, закидывая чипсы в рот.
Он ждет очередное зрелище, ведь на лице у нее написано жуткое негодование. Вбивая каблуки в пол, она бросается ко мне. Ей даже не нужно осматриваться, чтобы понять, что этой ночью тут веселились. Без нее.
– Привет, Эм. – Хрипло говорю я.
Сейчас все будет по стандартной схеме. Она толкнет меня, начнет визжать, обвинять в том, что я конченый урод. Я промолчу. Затем она станет искать следы других женщин, а потом расплачется. И если Алиса к этому моменту не успеет спуститься, и никто из участников вечеринки меня не выдаст, я просто прижму Эмилию к себе и скажу, что все хорошо, и зря она волнуется.
А если ее и это не устроит, и она начнет качать права, мне придется быть грубым. Обвиню ее в том, что она не дает мне ни глотка свободы и ни сантиметра собственного пространства, а затем скажу, чтобы катилась ко всем чертям. И тогда девушка бросится ко мне на шею с извинениями. С ней все так просто и так предсказуемо – слава богам.
А еще Эмилия самая красивая девчонка в Сампо, и потому мы встречаемся уже три года. Как бы сложно временами ни было.
– Кай! – Вскрикивает она.
Я натягиваю улыбку, готовясь к обычному выяснению отношений.
– Твой нос… – она замирает.
– Да, вчера на игре. – Пожимаю плечами. – Пришлось принять обезболивающее.
Киваю в сторону Илона, и тот салютует ей бутылкой.
Эмилия замирает в метре от меня и заламывает руки, будто не может сказать что-то очень важное.
«Это что-то новенькое» – настораживаюсь я.
– Кай, мне очень жаль…
– Да что такое?
– Твоя мать, она никак не могла дозвониться до тебя. Мы все не знали, где тебя искать…
– Какого черта? – Не выдерживаю я, выпрямляясь.
– Это насчет твоего папы.
Желчь снова подступает к горлу. Внутренности словно завязываются тугим узлом. Мне хочется съежиться от боли. Я будто снова становлюсь невидимым. Снова становлюсь глупым одиноким мальчишкой, вздрагивающим от телефонных звонков и щелчков двери в ожидании, что он вернется домой. Я снова на мгновение становлюсь подростком, мечтающим, что папа обнимет и скажет, как сильно любит.
А затем включается защитная броня.
– Не зови его так. – Я взъерошиваю волосы, прикуриваю еще одну сигарету и затягиваюсь дымом. – Он мне не отец.
– Он умер, Кай. – Дрожащим голосом сообщает Эмилия. – Твоего папы больше нет.
* * *
Помнится, мать тогда начала здорово прикладываться к бутылке.
Когда отец уходил на работу, она заваливалась у телевизора со стаканом дешевого портвейна – на хорошее вино не было денег – или с банкой пива. А к полудню ее уже было не растолкать. Мама спала сном мертвеца, а к вечеру, проснувшись, накачивалась еще сильнее. Отец стал раздражительным, срывался на нее за отсутствие ужина и грязную посуду, и тогда она устроила бунт – впервые ушла в запой и… из дома.
Мне было восемь, и я не очень хорошо помню, как именно и где она проводила время – был занят на тренировках. Но вечерние скандалы особенно врезались в память. Не застав ее дома после работы, отец уходил на поиски. Проверял темные подворотни, увеселительные заведения, квартиры соседей и сомнительные дома, больше похожие на притоны. А потом приводил ее, еле живую, или приносил на руках – если она была пьяна в стельку.
Так все кончилось, а начиналось более-менее сносно.
Я не помню, чтобы отец утешал ее, когда она начинала хандрить, или обещал, что вместе они справятся. Мать была танцовщицей и запила, когда получила серьезную травму на паркете и не смогла больше выступать со своей труппой в северной столице. Мы тогда обосновались в крохотной квартирке в Сампо, маленьком городишке возле северной границы, откуда был родом отец, и здесь она постоянно чувствовала, что задыхается.
Он не поддерживал ее, это точно. Иначе бы не позволил произойти тому, что с ней стало. Мать не могла найти работу – он злился, она скучала дома одна – он замыкался в себе, ей было плохо – отец этого не замечал. Теперь я почти уверен, что тогда она страдала от депрессии, он же постоянно подчеркивал, что ей стоит перестать изображать страдания и принять реальность.
Наверное, они были людьми из разных вселенных и потому совершенно не понимали друг друга. Но я не был виноват в этом и не заслуживал того, чтобы стать свидетелем рушения их отношений.
Ссоры. Они стали частью нашей повседневной жизни. С обвинениями, грязными оскорблениями, матом и битьем посуды. Мать орала, что посвятила жизнь никчемному человеку, а отец закрывался от нее в комнате, чтобы не слышать этого. Она пинала дверь и била в нее кулаками, пока синяки и раны на руках и коленях не начинали кровоточить, а потом уходила в другую комнату и наливала себе стаканчик, чтобы успокоиться. Очень быстро одного стаканчика стало не хватать, понадобилось два, а позже три и четыре.
Так продолжалось около двух лет, и все это время я метался меж двух огней. Слушал крики, ругань, видел драки – когда мать лупила отца, а тот продолжал терпеть это с каменным взглядом, устремленным в стену. В душе я понимал, что так не будет продолжаться вечно. Однажды она устанет биться в глухую стену, а ему надоест прятаться от нее в панцире мнимого равнодушия, и все рухнет. Но я не готов был к тому, что это произойдет так скоро и внезапно.
Тот день словно был каким-то особенным.
С вечера не было никаких скандалов, мать была пьяна, но они с отцом вполне мирно общались перед сном, а утром она даже встала пораньше, чтобы приготовить нам завтрак – яичницу, которую ей, на удивление, удалось не сжечь.
– Сегодня игра. – Напомнил я отцу. – Ты успеешь?
Год назад он сам привел меня на просмотр в хоккейную академию. Очень переживал, смогу ли я пройти и получить место в команде. Ужасно радовался, когда у меня это получилось. И когда мать протестовала, что у нас нет денег, чтобы вкладываться в экипировку, тренировки и будущие сборы, он рьяно защищал свою идею, обещая, что будет работать вдвое усерднее, чтобы оплатить все необходимое для сына.
Тогда я еще был его сыном…
– Как раз после работы поеду прямиком на ледовую арену. – Пообещал он мне.
Глотнул кофе и поставил чашку на стол. Вниз по чашке, с того края, где он коснулся ее губами, поползла черная капля. Я смотрел на след, который она оставляет, и думал о том, что это важный день, и мне нужно приложить все усилия, чтобы победить в своей первой важной игре. Чтобы оправдать надежды отца. Чтобы не подвести его.
Не знаю, о чем он думал в тот момент. Но никогда не забуду, как посмотрел на меня, слегка улыбнулся и с теплом потрепал по голове.
В тот день в школе мне везло буквально на каждом уроке. Пятерка за контрольную по чтению, свободное времяпрепровождение на физкультуре, а вместо противной математики – дежурство в раздевалке. Я отлично провел время. А на обратной дороге нашел кошелек с несколькими купюрами и заспешил домой, чтобы обрадовать мать. Если она не пропьет эти деньги, то мы сможем заплатить за свет и воду в этом месяце.
Отец повстречался мне на лестнице, когда я, перепрыгивая через две ступени, поднимался на свой этаж. Он спускался, держа на плече увесистую спортивную сумку. И заметно растерялся, столкнувшись со мной лицом к лицу.
– Папа, а ты куда? – Впился я глазами в сумку. – Разве ты не на работе?
– Да, я… вот, нужно вынести мусор.
Меня должно было насторожить, что он избегает моего взгляда, но вместо этого я отошел на шаг, чтобы пропустить его.
– А где мама?
– Сейчас только выброшу мусор и сразу вернусь. – Нервно выдохнул отец и помчался вниз, не разбирая ступеней.
Это была его последняя и самая жестокая ложь.
– Харри! – Завопила мать.
Я побежал на ее голос.
За свет мы так и не заплатили. Нам его отключили. А через месяц нас завалили всевозможными счетами и судебными требованиями, потому что отец больше не вернулся.
Я так и не узнал, что произошло между ними в тот день, когда отец вернулся с работы пораньше, чтобы собрать свои вещи и уйти. Мать ползала по коридору в собственной рвоте и слезах. В квартире густо пахло алкоголем и табачным дымом.
Любой бы не выдержал. Но не всякий ушел бы. Бросая мою мать, он бросил и меня. Мы с ней оба в один день стали бывшими для него. Ненужными. Мы стали воспоминанием, которое хочется стереть из памяти, будто его и не было вовсе.
Поняв, что отец сбежал, я бросился вниз по ступеням. Выбежал на улицу и стал звать его. Побежал в одну сторону, затем метнулся в другую. Возможно, он отошел за дерево и притаился, чтобы глупый мальчишка не увидел его. Возможно, так ему проще было бросить меня – ничего не объясняя. Бросать всегда легче, если не приходится смотреть в глаза.
Но в тот день я отчаянно не верил тому, что это действительно произошло. Тому, что он мог поступить так со мной. Пока мать заливала горе спиртным, я трудился на льду. Бесстрашно вступал в схватки, летел с клюшкой наперевес в самое пекло сражения, толкал корпусом игроков команды соперника и с остервенением, не свойственным восьмилетке, ударял по шайбе – словно хотел запустить ее в космос.
Мне хотелось, чтобы он видел, как я могу. Чтобы гордился. Чтобы понял, как любит меня, и вернулся.
Но он не пришел.
Сколько я не рассматривал трибуны, его не увидел. Команда одержала победу, я получил растяжение. Тренер помог мне снять доспехи: коньки, ракушку, гетры, шорты, наколенники и комбинезон. Помог переодеться и отвез меня домой. Мне и раньше бывало нелегко, но в тот момент я вдруг понял – детство кончилось.
Харри Турунен больше не приходил. Ни к нам домой, ни на собрания в школу, ни на игры. Ни разу. Он больше не звонил моей матери и не искал встреч со мной. Когда она подала на алименты, он исправно платил их, но эти жалкие деньги, они не доходили до меня – мать их пропивала. И следующие несколько лет превратились в попытки выжить в водовороте ее бесчисленных пьянок.
Я возненавидел отца.
За его трусость, за черствость и эгоизм. За его безразличие. За блевотные массы пьяной матери, которые я отмывал ночами вместо того, чтобы спать или делать уроки. За смех и тычки ее пьяных кавалеров, которые стали приходить в дом толпами и чувствовали себя хозяевами в нашем доме. За ее беспамятство и похмельную агрессию, в течение которой она могла потчевать меня пощечинами или отборной бранью.
За годы, которых не было в моей жизни, потому что я пытался приспособиться к новой реальности. За то, что он сбежал и повесил на маленького ребенка ответственность, которую не захотел нести сам. И за детство, которое отнял у меня, убегая из нашей квартиры, не оборачиваясь.
Я возненавидел его за силу, которую обрел благодаря его побегу. За жесткость и характер, которые не подарил бы никакой спорт. За боль, которая обтесала меня точно камень, и за правду жизни, которая открылась мне раньше, чем любому из детей.
Конечно, я плакал, умоляя мать завязать с выпивкой. Лил слезы и просил больше не пускать в дом посторонних людей. Она не смогла бросить выпивку даже после того, как один из ее дружков поставил мне синяк под глазом. Веселье и алкогольный туман стали ее жизнью, я – остался за бортом.
Ситуация начала меняться года через три, когда кто-то из соседей пожаловался в социальную службу. Крупная, грубая тетка пришла к нам в квартиру морозным утром. Бесцеремонно отодвинула меня в сторону, вошла и стала фотографировать обстановку в каждой из комнат.
Дома было не так уж ужасно – накануне я успел немного прибраться, а маму забрала к себе после попойки сердобольная подружка.
– Где мать? – Спросила тетка грозно.
– Ушла за продуктами к завтраку. – Соврал я.
Дождался, когда она полезет с проверкой в холодильник, и рванул к соседям. Там растолкал мать, заставил умыться, причесаться и вернуться домой. А когда она собралась, вручил ей пакет с продуктами, позаимствованными у соседей.
В тот раз нам повезло, и мать всерьез задумалась о том, как наладить жизнь. Она бросала пить, затем срывалась, затем проходила лечение и снова пила. Окончательно бросить мама решила, когда я на несколько дней ушел из дома. Мне тогда было лет одиннадцать. Меня приютила бабушка Хелена, но матери знать об этом было не обязательно.
Когда я вернулся, обезумевшая от испуга мать вынесла из дома все бутылки, порвала отношения с дружками-пьяницами и выучилась на мастера маникюра. Теперь в нашей квартире стало еще больше чужих людей, но все они были трезвыми, и в подавляющем большинстве женщинами – каждая приходила на маникюр со своими проблемами, радостями, новостями, и общение с ними удерживало мать на плаву.
Я рано начал работать – мне нужно было оплачивать снаряжение, тренировки и сборы. Мне было тринадцать, когда стал брать подработки: грузчиком, уборщиком, расклейщиком объявлений, помощником в цеху завода. Я ощущал себя взрослым и потому не мог больше принимать подачки от тренера, стремившегося всеми силами удержать меня в спорте, и от бабушки, которая всякий раз рассовывала по моим карманам деньги, которые откладывала из собственной пенсии.
Я не привык надеяться, что что-то упадет мне с неба. Я выгрызал у судьбы свое и каждый день доказывал на льду, что достоин того, чтобы находиться там.
Утренние и вечерние тренировки, отработка техники движений, раскатка, откатка, вбрасывания, буллиты, отжимания. И все это по кругу, каждый день, снова и снова. Тогда, когда нормальные люди уже ложатся спать, или еще продолжают спать.
Комплекс «сухих» упражнений, бег, змейка, а затем новые ледовые сражения. Выезды в другие города, словно открывающие какой-то другой, неведомый мир, который мог бы однажды стать моим. Кувырки, отжимания, огромный ежедневный труд на тренировках – и мне пришлось сменить школу: новая обходилась недешево, зато расписание можно было подстроить под тренировки.
Мне нельзя было болеть: грипп – страшный враг спортсмена, больничный отнимает у тебя лидерскую позицию в команде. И спать тоже было нельзя: нужно было заниматься по школьной программе, помогать матери и успевать подрабатывать.
Вскоре я закрепил за собой позицию центрального нападающего. Мои реакция, скорость и выносливость росли, техника оттачивалась почти до автоматизма. К этому моменту вся стена в моей комнате уже была увешана кубками, медалями и плакатами. Успехи, неудачи, травмы – отец не знал ни о чем. К тому времени, он уже жил в достатке, и у него появилась новая семья – такая, о какой он всегда мечтал. Образцовая, идеальная. Та, которую не стыдно представить обществу.
Жена – стройная блондинка Мария с большими синими глазами и идеальной прической. Какая-то фифа из администрации города. Полагаю, он и бросил мою мать из-за нее. И ее дочь – Мариана. Очкастая выскочка, правильная до тошноты. Отличница, гордость школы.
Я впервые увидел ее на школьной линейке, где награждали лучших учеников. «Мариана Турунен» – произнесла директор, и меня словно ударили в солнечное сплетение. Я растолкал толпу одноклассников, чтобы лучше рассмотреть однофамилицу, и когда она сделала шаг вперед, увидел за ее спиной своего отца. Тот с восторженным видом хлопал в ладоши, пока ее награждали грамотой – целых две минуты, без перерыва.
Директор что-то плела про то, что отец Марианы пожертвовал школе чуть ли не целое состояние, а меня в этот момент будто варили в кипятке заживо.
Я смотрел на эту щуплую отличницу с брекетами, на ее длинные косы, на идеально отглаженный сарафан, белую блузку и гольфы, и пытался осознать, что это она – та, кого мой отец теперь любит больше меня. Та, кому он посвящает все свое время, к кому ходит в школу на собрания и на выступления в хоре, кому помогает делать уроки, кого одевает, кого…
Я задыхался. Чуть не рухнул в обморок – такое у меня состояние было в тот момент. Стало так больно, так противно, что захотелось умереть.
Правду говорила мать, когда смотрела на их счастливые лица на снимках в местной газете: «Кто бросает своих детей, тот воспитывает чужих». А мне все равно было непонятно. Отказаться от своих генов, бросить, забыть, растоптать и начать жить заново, не вспоминая…
Эта боль долгие годы точила меня изнутри.
В той статье говорилось о том, что Турунены расширяют бизнес и уезжают в северную столицу, и я долгими вечерами смотрел в потолок и представлял, как они гуляют по городу и едят мороженое. И все втроем держатся за руки. И смеются. И потом идут в цирк, или в парк на аттракционы – да в любое место, которое мне недоступно, и там веселятся. Я мечтал, что однажды стану известным, и не буду нуждаться ни в чем.
И добьюсь этого сам.
А потом ярость накрывала меня с головой.
Я каждый день боролся за свое место в этом мире, а этой несуразной девчонке с жидкими косами все доставалось легко и просто. Почему? Почему я мечтал о внимании отца, а она получала его каждый день – просто так, как что-то само собой разумеющееся? Разве это справедливо?!
Я закончил школу благодаря своему усердному труду, а не потому, что кто-то внес пожертвование. Я поступил в местный университет благодаря хоккею и оценкам за экзамены, а не потому, что кто-то договорился, чтобы меня приняли. И чем чаще я об этом думал, тем острее ощущал, что внутри меня что-то надломилось.
Ударяя клюшкой, я бил по отцу.
Сбивая с ног противника, я мстил тому, кто произвел меня на свет, а потом избавился от меня, как от надоевшей собачонки.
Ввязываясь в драку, я знал, что каждый удар станет ударом по воображаемому врагу из моих мыслей.
Он засел занозой в моем сердце, и что бы я не делал, у меня не получалось вынуть ее. Миллионы «Зачем?», «Почему?», «За что?» терзали меня во сне и наяву.
В детстве я думал, что добьюсь успеха на льду, и отец явится и скажет, что гордится мной. А повзрослев, мечтал, что однажды стану знаменитым, и он захочет пожать мне руку, а я отвечу, что его заслуги в этом нет. А позже я понял, что ненавижу его всем сердцем.
И все равно ждал, что этот человек однажды придет на мою игру. Искал его глазами в толпе и на трибунах. Но этого, конечно, не происходило.
И тогда я возненавидел и тех, кто отнял у меня отца. И его идеальную жену, из-за которой он не мог себе позволить свидания с сыном. И притворно ангельскую белокурую пиявку, которая получала от него то, что не принадлежало ей по закону и совести. Девочку, носившую его фамилию, ставшую заменой родному сыну и забравшую все его внимание. Мариану.
