Журнал «Юность» №11/2020

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Александры Дудки «Зимнее Возрождение»

Обложка создана в рамках воркшопа от сооснователей дизайн-агентства «Труд» @trud_agency Светланы и Всеволода Выводцевых на творческой антишколе дизайна и архитектуры «Таврида»

Сергей Шаргунов

Скажи, кто такое Есенин?
Слово главреда

В 1925 году, ранней осенью, будущий основатель и главред «Юности» Валентин Катаев с Сергеем Есениным и недавно приехавшим в Москву Эдуардом Багрицким оказались напротив еще не снесенного нежно-сиреневого Страстного монастыря, возле памятника Пушкину, еще стоявшего в начале Тверского бульвара, и уселись на бронзовые цепи.

Катаев похвастал умением Багрицкого за пять минут выдать классический сонет на любую тему. Есенин предложил тему «Пушкин». Случилось состязание. Есенин написал такое стихотворение, перепутав фамилию Эдуарда:

 
Пил я водку, пил я виски,
Только жаль, без вас, Быстрицкий!
Нам не нужно адов, раев,
Лить бы Валя жил Катаев.
Потому нам близок Саша,
Что судьба его как наша.
 

Есенину оставалось несколько месяцев…

Литература его, как и пушкинская, неотделима от заданности судьбы и роковой развязки.

Ему сто двадцать пять, Сергею Александровичу, а ушел он в тридцать, и весь он – непостижимая стихия.

В нем сочеталось слишком много, казалось бы, противоречивого – тихость и буря, ласковость и ярость, грустные проводы Руси уходящей и жажда нови, тяга к братству и обостренное одиночество.

Словно бы вобрал в себя и выразил самые разные черты русского характера.

Можно было бы попытаться разобрать жизнь и творчество поэта по периодам и порассуждать о его развитии.

Первые шаги в литературе парня из рязанского села Константиново, обожествление мира вокруг избы, обретение голоса…

Можно даже предположить, что тезис прозрачной крестьянской лирики, сложенный с антитезисом вычурного имажинизма, дал затем удивительный синтез – сплав простоты и яркости.

А можно увидеть, как хаос самоистребления в последние годы все страшнее клубился в его стихах.

И все же мне видится один человек, страстный, ищущий правду, растворенный в природе.

Есенин – это не только березы и покосы, и не только кабацкая горестная лихость среди осколков разбитой любви, и не только гимн бушующей стихии… Всё это отдельные самостоятельные поэтические миры, которые он вместил в свою грудную клетку. И все неотделимо от огромной земли с названьем кратким «Русь».

О Есенине написаны очень разные книги, но, повторяя эпизоды его жизни и обращаясь к одним и тем же произведениям, они находятся в полемике между собой. Авторы расставляют разные акценты. Почему так? Наверное, потому, что Есенин бескраен и бездонен, не вычерпать.

«Я молюсь на алы зори…» – писал он и как будто одухотворял природу своим соучастием в ее таинствах. Один из его современников вспоминал, как Сергей упоенно выстраивал цепочку родственных слов, венчавшихся собственной фамилией: «Осень – ясень – весень – Есенин!» Мне кажется, его стихи – это явления природы. В детстве он поэтично боялся, что лошадь вылакает луну из воды. Но такая заботливая нежность переносилась и на животных, на зверье, которое, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове. Недаром огромную известность ему принесла пронзительная «Песнь о собаке».

 
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
 

Но Есенин – это и трагедия саморастраты, та боль, что так жутко выразилась в одном из его поздних стихотворений:

 
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
 
 
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая… я плачу…
Прости… Прости…
 

И конечно же, расцвет этой боли в великой поэме «Черный человек».

Отдельный разговор о Есенине и Боге. Он сказал о себе сам: «Я ведь Божья дудка…» У Есенина библейские образы, стихи о Христе, но и богоборчество, вернее, жертвенный порыв к Новейшему Завету – стремление обрести новое небо и новую землю, где все будет по-настоящему, без лжи и муки. Отсюда и его поэма «Инония», чаянье, что наконец-то все сотворится по-иному, ощущение единства с разбойниками, блудницами, простыми душами и гонимыми прежде верующими – от старообрядцев до небольших истовых групп… Их привлекал на свою сторону и Пугачев, еще один есенинский герой. Запись сохранилась, найдите в интернете, послушайте монолог из одноименной поэмы, читает автор – грозно и мощно, настоящий мужик:

 
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!
 

Есенин ощущал в дерзком переустройстве страны – продолжение истории и даже пробуждение древней вечевой воли.

Небо превращалось в гулкий колокол.

Одновременно о революции и уплывающей любви одна из, по-моему, вершин его поэзии – «Анна Снегина», была и «Страна негодяев», где вместе с упованием на справедливость показана катастрофа святынь и традиций, униженность захваченных смутой.

А еще он поездил по Западу и все показавшееся ему меркантильным, пустым, враждебным жизни осыпал тоскливыми проклятьями в письмах и очерке «Железный Миргород». Торжество денег, расчета и цинизма – этого Есенин опасался и в России и очень ей не желал.

Никакого колониализма, только самобытность, только поэтический полет народа.

Есть что-то символичное в том, что 3 октября – это не только день рождения Сергея Есенина, но и день русского бунта 1993 года в финале нашего двадцатого века, закончившегося кровью убитых в тот вечер и на следующее утро…

Чуть переиначивая его строки, можно сказать:

 
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
«Скажи,
Кто такое Есенин?»
Я тихо ответил:
«Он – вы».
 

Его слова пульсируют в висках, звучат в песнях – от романсов до рэпа. Эти слова живут с нами – молитвенно, чистые и неизъяснимые.

Есенин головокружительно многообразен, но и всякий раз предельно честен.

Его нежность и его натиск – словно смена времен года над русской землей. Золотистые мягкие чары и безудержное половодье.

Осень, весень, Есенин.

Поэзия

Алена Бондарева

Прозаик, литературный критик, главный редактор портала «Rara Avis. Открытая критика». Родилась в поселке Саянск Зиминского района Иркутской области, живет в Москве. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького. Верлибры публикует впервые.

Космос
Триптих

О космосе

 
Прослушала пять книг о космосе,
дряхлых, но хитрых богах прошлого,
сложносочиненных наркотиках будущего,
терраформировании Марса
и других наивных-наивных мечтах человечества.
 
 
Что говорить?
Я и сама когда-то подпевала ракете Маска,
думала о перспективах дисперсного расселения
и дружелюбных пришельцах.
Хотела быть первой женщиной на Луне.
Или на худой конец здесь, на Земле, —
кем-то вроде Зинаиды Гиппиус и Терешковой в одном лице.
А потом, лежа на крыше старого сарая,
смотрела, как звезды катятся за горизонт.
Но это было давно, в жизни.
 
 
Нынче в аду мы начинаем утро со статистики Проценко,
меряем комнату шагами, а температуру – трижды в день,
тщательно промываем нос и полощем горло,
чередуя алкоголь и антидепрессанты, игры с ребенком
и сообщения подруге
с просьбой взять сына до конца пандемии,
если вдруг что.
 
 
В нашем аду больше не думают о панацее и литературе,
не смотрят на звезды, не хотят в космос.
Мы изменились,
изменились и наши мечты.
 
 
Один противочумный костюм,
надежный респиратор с необходимым числом фильтров,
хорошее средство дезинфекции
(не для себя, для мужа – врача) – мой предел.
 
 
Пусть о будущем мечтают другие,
подпевая Дэвиду Боуи,
веселясь в забавном приключении карантина,
фотографируя еду и друг друга.
 
 
Мне же достанет:
противочумный костюм – одна штука,
хороший респиратор – одна штука,
фильтры и надежное дезинфицирующее средство – в достаточном объеме,
немного везения и веры Бога в нас.
 

02.04.2020

Армстронг

 
Надеваешь скафандр в 9, 17 и час ночи.
Приветственный знак рукой.
Сигнал.
Шлюз открыт.
Выход.
 
 
Сколько раз ты мечтал ступить на реголит Луны?
Или увидеть Землю, кинематографически плывущую
в легком мареве темного космоса?
Точно Гагарин, махнуть рукой мне и сыну оттуда,
откуда мы не увидим, но вера откроет нам глаза?
 
 
Ты хотел быть первым, вторым – единственным
в недрах бесконечной Вселенной.
Шагнув в вечность, возможно, навстречу Богу.
Маленький для человека,
огромный для всего человечества.
 
 
Мечты сбываются, но не до конца.
Пусть черные дыры и спирали галактик
развлекают детей поколения Z,
разумеется, если эволюция не забракует.
У тебя же и земных дел предостаточно.
 
 
Стерилизованный тайвек каждое утро подписывают заново.
Там, за дверью шлюза, должно быть ясно,
кто врач и кто отдает команды.
Очки и респиратор эф-эф-эф-пэ-три
делают людей из твоей бригады похожими друг на друга
и совсем немного на молодого Армстронга.
 
 
Но для 14 пациентов
с заболеваниями разной тяжести
(четверо скоро умрут)
это сходство не имеет значения.
 
 
Интубационный набор, дефибриллятор,
маска для неинвазивной вентиляции легких,
ИВЛ и главное – умелые руки, – важнее для работы.
Теперь такой же сложной, как и выход в открытый космос.
 
 
«Оказывать реанимационное пособие в СИЗе, – говоришь ты
после смены, звоня, видимо, из машины, —
все равно что участвовать в заплыве через Ла-Манш
в резиновых сапогах».
 
 
9, 17 и час ночи.
Как космонавты, солдаты, шахтеры и прочие.
Для опасных дел государства всегда выбирают простых парней,
которые не задают лишних вопросов,
но по умолчанию готовы стать пушечным мясом.
Или, если повезет, кем-то вроде Армстронга,
плывущего в бесконечном космосе.
 

20.05.–20.06.2020

Вселенные

 
Ребенок, собака,
психические расстройства,
неизлечимые заболевания, —
больше не имеют значения.
 
 
Как не имеют значения восемь лет брака,
новая машина,
свежевыкрашенный балкон
и прочие планы.
 
 
Теперь важен только опыт.
Мой считается менее стоящим.
Quod licet jovi, non licet bovi, —
говорили древние и повторяю я.
 
 
Победителей не судят,
а героям разрешается все.
Ветер веет и ветер волен.
Кто я такая, чтобы закрывать ставни?
 
 
Из меня вышла посредственная Ярославна,
да и Пенелопа так себе.
Весь карантин молила Бога о здоровье,
а надо было о счастье – зная, где падать,
стели основательнее.
 
 
Что ж, посажу петунии на балконе,
пусть радуют глаз.
Научу сына языку цветов – никогда не угадаешь,
что в будущем пригодится.
Теперь нам двоим нужно быть особенно сильными
и во многом разбираться.
Дорогой Одиссей, мой нежный Армстронг,
 
 
Восемь лет назад было дано достаточно,
но мы мало чем воспользовались правильно.
Что поделать, молодость – пора опытов и ошибок.
 
 
А ты как хотела? – спрашиваешь раздраженно.
Отвечаю:
Как Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский,
вдвоем за потерянным чемоданом через всю Европу.
Но вышло иначе.
 
 
Твой исследовательский интерес поощрителен.
Космос действительно огромен и полон других Вселенных.
Жаль только, что наша
стала тебе мала и кажется давно изученной.
 

25.06.2020

Олег Демидов

Родился в 1989 году. Поэт, критик, литературовед. Окончил филологический факультет МГПИ и магистратуру по современной литературе МГПУ. Составитель нескольких книг и собраний сочинений Анатолия Мариенгофа и Ивана Грузинова. Победитель V Фестиваля университетской поэзии (2012). Дипломант премии имени Н.В. Гоголя (2019). Автор двух поэтических сборников – «Белендрясы» и «Акафисты», а также книги «Анатолий Мариенгоф: Первый денди Страны Советов».

Подношение Бродскому

«В деревне люди не живут…»

 
В деревне люди не живут,
а наезжают только летом,
но в красном видится углу
сам Саваоф. Путем поэта,
как будто бы путем зерна,
иду по Норинской. Кругом
сквозь чистый белый снег видна
Россия. Слышен метроном.
 
 
О чем ты, северная птица,
поешь в истопленной избе?
Неужто траурные письма
строчишь возлюбленной М. Б.?
Стучит машинка, виски стынет,
и печка щелкает дрова.
Ты допиши своей Марине,
и сядем вместе вечеря́ть.
 

«Ты, рожденный работать в ватнике стеганом…»

 
Ты, рожденный работать в ватнике стеганом,
прославляющий мир через русскую хтонь,
древнегреческий знал, но почти не использовал —
уходил в перевод, как в балтийскую топь.
 
 
На друзей-алконавтов арго израсходовав,
некрологи писал – хоть в граните отлей,
не чураясь ни будущей фантасмагории,
ни истории, ни мертвецов, ни теней.
 
 
Перед Богом нет эллинов, нет иудеев:
эмпиреи не терпят людской суеты,
зато терпят бумага, гусиные перья
и живой гуттаперчевый русский язык —
 
 
растворившись в его Ионическом море,
ты похож стал на крупных реликтовых рыб
и уже не по суше гулял – в акваториях —
находивши разломы тектонических плит,
 
 
где прячутся греки, евреи, татары,
поделив меж собой временные пласты
и какую-то землю названием «Таврия»
или, если по-русски, Засахаре Кры.
 

«В провинциальном университете…»

 
В провинциальном университете,
на кампусе среди студентов и каких-то хиппи, йиппи или йети
(один Бог знает, что это за дети),
ты созидаешь сигаретный дым,
 
 
в котором приютился русский норов,
туман у Малой и Большой Невы
и пепел от салонных разговоров,
приятных споров, дружеских подколов,
что, впрочем, тоже навевают сплин.
 
 
Энн Арбор, глушь и вечная сонливость.
Спасает «Бушмилс», реже баскетбол,
порою «Ардис» выдает сюрпризы
(Парнок, Платонов, Бабель, Гиппиус),
но в целом пустота и ничего.
 
 
И остаются женщины да память
в элегиях Архангельской зимы:
их можно сочетать друг с другом, разве
не забывать поставить лед и в вазе
подрезать стебли, чтоб цвели цветы.
 

«Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки…»

 
Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки,
на хитон и хламиду заменишь футболку,
на руке будут сонно болтаться котлы,
но уже не для времени – просто, без толку;
 
 
по разбитым дорогам завянут шузы,
заржавеют от выпивки медные трубы,
негасимый огонь превратится в пустырь,
а ты сам обернешься надгробием грубым,
 
 
на котором легко прочитать пару строк,
пару строк о величии замысла Бога:
«Это был человек, совершенный никто,
но сумел утонуть в ангелическом слоге».
 

Владимир Косогов

Родился в 1986 году в Железногорске. Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Публиковался в журналах «Арион», «Знамя», «Октябрь», «Нева», «Сибирские огни», «Москва». Лауреат поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай», международного Волошинского конкурса, премии «Лицей».

«Это все набухают на ветках почки!..»

Е. К.

 
Это все набухают на ветках почки!
Это все щебечут над ухом птички!
Это люди уходят поодиночке,
как в обугленных шляпах худые спички.
 
 
Я и сам не чувствую облегчения,
я всю зиму мучил стихотворение.
Получилось хуже, чем ожидалось:
жизнь ушла на вдохе, судьба – осталась.
 
 
Так и что теперь, не писать ни строчки,
чтобы вдруг никакой не случилось стычки?
Приглядеться если – видны листочки,
восхищаются жаворонки, синички.
 

«Уже не человека – пленника…»

 
Уже не человека – пленника
Иных, заоблачных миров —
Спросил: «Позвать тебе священника?»
Отец кивнул без лишних слов.
 
 
Ведет дорога на заклание
Рабов Твоих в глухой тупик,
Чтоб для последнего свидания
Прийти в сознание на миг.
 
 
И длится до реанимации
Смертельный бой – предсмертный час.
А что не в силах попрощаться мы,
Так – то не главное сейчас.
 

«Выучил чиновничий язык…»

Сергею Сергеевичу Романову

 
Выучил чиновничий язык.
Он как птичий к нёбу прилипает,
сорный вытесняет борщевик,
говорит о том, чего не знает.
 
 
Клерк типичный, вросший в конеляр,
все на нем щебечет как по нотам.
Не отчет выходит – мемуар,
на потеху судьям, идиотам.
 
 
«Косогов В. Н., рожденный в
г. Железногорске (подсудимый —
далее по тексту). Он вины
не признал. Но факт неоспоримый:
 
 
рано утром, с четырех до пол —
девятого, записывает знаки
(вставлена шифровка в протокол,
будет взят анализ на филфаке)».
 
 
И уже другой напишет клерк,
препод с недосыпом под глазами:
«Косогов – ничтожный человек,
только вы его судите сами».
 

«Слава Богу, смертно это тело…»

Саре Зельцер

 
Слава Богу, смертно это тело.
Значит, прекратится в тот же миг
Боль в груди, что жгла осатанело,
С губ срывала первобытный рык.
 
 
Кто концовку выдумал? С улыбкой
На лице чтоб я сошел на нет.
Стал орфографической ошибкой,
С этим светом тот рифмуя свет…
 

Дмитрий Ларионов

Родился в 1991 году в городе Кулебаки Нижегородской области. Окончил филологический факультет ННГУ имени Лобачевского. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Звезда», «Плавучий мост», «Кольцо А», «Нижний Новгород» и других. Шорт-листер Волошинского конкурса (2017, 2019), финалист премии «Лицей» в номинации «Поэзия» (2020). Живет и работает в Нижнем Новгороде.

«Кенигсберг» и другие облака

Другие облака

 
Кружила бабочка /исчезла/,
река в апрель перетекла;
а я курил помятый «Честер»,
смотрел другие облака.
«Ни древний Родос, ни Гавана, —
твердил себе. – Ни Лимасол.
 
 
Я вопреки – любил упрямо».
И пел БГ с альбома «Соль».
<…> но облака смещали тучи,
потом черемуха цвела.
Рюкзак и плеер многим лучше
сбивали перечень утрат.
 
 
Не говори, обычный метод;
другие песни прогони.
Проснусь и я лиловым летом,
где во свету лежим одни.
Обоим, верно, под двадцатник
/блестит заколка у окна,
 
 
молчит будильник у кровати /.
<…> идут другие облака
и чайки – разрезают утро.
<…> полуоткрытое окно.
И целый мир ежеминутно
опять сдвигается в одно.
 

«Играет ножичком на Лыковой…»

 
Играет ножичком на Лыковой;
сидит с иголочки клифтец.
Закат толчеными гвоздиками
смещает облачный свинец.
 
 
Он точно был в «КОГИЗе» Рябова,
сюиту жизней я читал:
хранил в руках живое яблоко,
переходя ночной квартал.
 
 
Но на страницах ранней «Юности»
не довелось быть рядом с ним.
Не по знакомству, не по глупости —
смотри – на Лыковой стоим:
 
 
Денис, Владимир и товарищи
/и не спросить: «Чего-чего?»/;
а рядом – под звездой мигающей —
задумчив Игорь Чурдалев.
 
 
Спешит один на Караваиху,
другой – умчал в Автозавод.
Взят «Кенигсберг» и левый Heineken.
Вся жизнь пошла наоборот.
 

Лимонов

 
В индийском воздухе не растворился:
оплыл Москвы бесснежный март
на оболочке влажного ириса.
Качнулась времени корма:
Ист-Сайд, Вест-Сайд, пустой парк Иоанна
и Сены – мутная вода —
стремит к Ла-Маншу два тюльпана.
Он прожил эти города,
он был герой в плаще. И сочинитель.
Потом – бушлат и Вуковар,
опять Париж, Москва. Наезды в Питер
в пивных обтерли рукава.
Через кострища флагов возвращался,
режимный Энгельс вспоминал.
Другим – Венеция и Талса —
а у него – иной финал.
Не за одну звезду в покатом небе
жизнь обернулась колесом:
в его глазах свободы соль. И пепел.
И троекуровский песок.
 

Проза

Анастасия Курляндская (Родионова)

Журналист поэт прозаик.

Стихи и проза публиковались в литературных журналах, рассказ «Куколка» вышел в сборнике издательства «Эксмо» «Жить!». Автор текстов к ряду театральных проектов, среди которых «Орфические игры. Панк Макраме» Бориса Юхананова, опера «Эвридика» на музыку Дмитрия Курляндского в постановке Антуана Жиндта (Франция), I’d rather sink Алиенор Доше (Германия), участник музыкального проекта «Курляндский/Родионова».

Убить Ленина
Фрагмент романа

Все герои вымышлены, совпадения случайны.

3.

– Ань, глянь, как Игорь на тебя смотрит-то. Может, сойдетесь, будете самой красивой парой МГУ, – сказала однажды Анне ее приятельница Вера с филологического факультета.

Большая, пышная, как дрожжевое тесто, с простонародным выговором, она была противоположностью стройной, рафинированной Анне. Та посмеялась над примитивным ходом Вериных мыслей, но фраза о самой красивой паре все же запала ей в голову, и в следующий раз Аня улыбнулась Игорю в ответ, когда они пересеклись на лестнице первого Гума.

Через неделю он подарил ей самиздатовскую кандидатскую Зиновьева – «Метод восхождения от абстрактного к конкретному (на материале “Капитала” К. Маркса)». Анне было не очень интересно, но она прочла, а на следующий день они сидели в столовой, Анна аккуратно отхлебывала компот маленькими глоточками и задавала Игорю уточняющие вопросы.

Через год они поженились, его аспирантская стипендия с преподавательской ставкой и семейная комната в общежитии позволяли им жить неплохо по советским меркам, раз в две недели они даже ходили обедать в ресторан «Прага», ели котлету по-киевски, запивали шампанским и рассматривали посетителей.

– Думаю, он ей изменяет, пришел вчера за полночь, сказал, что в таксопарке проблемы… – Аня замешкалась, додумывая продолжение. – Что машины недосчитались и вызывали милицию. А она уже звонила в таксопарк, всего там досчитались, вот только его не было.

– Боже мой, какой еще таксопарк? – смеялся Игорь.

– Он там работает, вон видишь, у него усы квадратные и проседь на них, как шашки на машине. – Аня указала на усы пятидесятилетнего мужчины в клетчатом пиджаке, он сидел за столиком с блондинкой его возраста, у которой было красивое, утомленное лицо.

– Почему изменяет? Он же страшный, а она красотка.

– Потому что это единое основание двух взаимоисключающих сущностей и они так взаимодействуют.

– Значит, повезло, что мы с тобой тождественны – оба умны и хороши собой, – снова засмеялся Игорь.

Аня кивнула. Ум Игоря порой вызывал у нее сомнения, чтобы прогнать эти мысли, она представляла их счастливую старость на профессорской даче или, быть может, в эмиграции, где-нибудь в уютном европейском университетском городке. Это помогало, но ненадолго.

Игорю было не занимать кругозора, но недоставало хватки, чувства момента, скорости реакции, и все это намекало на слабость. Порой Анна думала, что скоро, возможно, даже начнет презирать его за этот намек. Но пока выдерживала свои чувства за дверью, которую откроет в подходящий момент, когда произойдет что-то необратимое. Что именно, она сама не могла объяснить.

Однажды, в выпускном классе, Аня гуляла по парку с парнем, в которого была тогда влюблена. Вдруг на пустую аллею выскочила большая страшная собака и с лаем бросилась на них. Анин кавалер отреагировал мгновенно, прикрыл ее собой, собака рыкнула пару раз и скрылась за деревьями. Но испуг, который читался в тот момент в его глазах, так неприятно поразил ее, что она не стала с ним больше встречаться.

Когда Аня рассказала эту историю Игорю, он не мог понять, чем она оказалась недовольна.

– Так тот парень же за тебя испугался, – удивлялся он.

А Анна не могла объяснить, почему неумение «держать лицо» имеет для нее такое значение.

Игорь кивнул в сторону двух мужчин, одному на вид около тридцати, другому немного за пятьдесят. У обоих аккуратные, средней длины бороды, только старший был похож то ли на цыгана, то ли на еврея с кучерявыми наполовину седыми волосами, бровями вразлет и бордовым шейным платком, а у младшего была эталонная русская внешность, встречающаяся на дореволюционных фотографиях. Близко посаженные серо-голубые глаза, темно-русые волосы, прямой, определяющий лицо нос, только большая выпуклая родинка на лбу, похожая на присевшую муху, нарушала благородный былинный образ. На столе перед ними стояла бутылка самого дорогого коньяка, жюльены и розетка с икрой.

– А, постой, я их знаю! – вдруг вспомнил Игорь. – Это Олег Бойко и Ян Маркович. Мы мельком пересекались у Вольского в прошлом году. Ян – искусствовед, Вольский рассказывал, что он картину Филонова недавно продал то ли в Голландию, то ли в Бельгию. Как-то через Эстонию ее переправил, авантюрная история, но я забыл подробности.

– Ты, как всегда, самое интересное забываешь, а второй?

– Второй – это его помощник. Они давно вместе работают, выставку вот провели запрещенных художников в одной провинциальной усадьбе, ты слышала же о ней? Так это они все организовали. Сначала шло хорошо, местные их прикрывали, а потом областное начальство со скандалом выставку ликвидировало, но часть произведений была неподучетной, и, видимо, Бойко с Марковичем смогли их спрятать. За них теперь, разумеется, плотно взялись, но они, видишь, держатся, марку не роняют. Вообще, конечно, времена наступили вегетарианские.

Мужчины заметили, что на них смотрят, узнали Игоря и приветственно замахали, подзывая к себе.

– Давай подойдем к ним, – сказал он.

Анна достала из сумки зеркальце, поправила длинные золотисто-рыжие волосы так, что несколько прядей из пучка выпали на плечи, довольно улыбнулась и пошла за мужем.

– Мне рассказывали о том, какую интересную вы написали диссертацию, но умолчали, что вы женаты на самой красивой девушке Москвы! Мечта прерафаэлитов, – сказал Ян Маркович.

Голос у него был глубокий и приятный, как бордовый цвет его шейного платка. Кудри с проседью легли на выпуклый большой лоб, и он нарочно не убирал их, а иногда потряхивал так, что они спиралями катались по лбу. Маркович долго, не стесняясь, рассматривал Анну, как обычно разглядывают красивую картину.

«Голубой, наверное», – решила она.

Олег же, наоборот, смотрел украдкой, и от его взгляда у Анны по спине пробежали мурашки. При знакомстве он протянул ей руку и задержал Аннину ладонь в своей чуть дольше приличного. Она с опаской посмотрела на Игоря, но он уже увлеченно расспрашивал Марковича о его планах по поводу новой выставки.

– Я думаю, через год все точно удастся организовать. Мы сейчас стараемся вести себя тихо, живем в Ленинграде, точнее, в Пушкине, иногда по делам наведываемся в Москву, – рассказывал он чуть захмелевшим голосом. – У нас с Олежкой традиция, приезжаем на Ленинградский вокзал, берем такси и едем сразу в Сандуны мыться.

– А в Сандунах правда банщики посетителей до сих пор называют «ваше превосходительство»? – зачем-то спросил Игорь, и Анне стало за него стыдно.

– Ну, кого-то, может, и называют, а старого еврея и молодого русского афериста молча бьют по жопе веником. Простите, Анечка. Так вот, мы моемся, паримся, смываем с себя дорожную пыль, выходим на свежий воздух, снова берем такси и едем в «Прагу», обедать. А потом уже за работу можно браться.

– Официант, принесите два фужера для наших друзей и бутылку шампанского! – попросил Олег, голос у него был под стать глазам, чистый, довольно высокий, со следами простонародного выговора, от которого он, судя по всему, старался избавиться.

– И чем вы будете заниматься в Москве? – спросил Игорь.

– Составлять один очень интересный каталог. Хотя это громко сказано, в типографии в нашем положении обращаться опасно, поэтому будем печатать сами. Но много нам не надо, каждый экземпляр будет наперечет, чтобы к кому не надо в руки не попал, – объяснил Маркович.

– Помните, как у Галича:

 
«Эрика» берет четыре копии
Вот и все!
…А этого достаточно.
Пусть пока всего четыре копии —
Этого достаточно,
 

– очень фальшиво напел Олег.

– Эрика берет четыре копии, а ксерокс значительно больше, – многозначительно произнес Игорь.

Он рассказал, что у него есть доступ к ксероксу в одном НИИ.

– В институте, где я недавно получил ставку, ксерокса нет, и слава богу. Но есть в дружественном заведении. Журнал копирования ведет чудесная старушка с голубыми волосами по кличке Мальвина. Я часто подкидываю ей халтуру, а она за это пускает к аппарату и как-то умудряется мухлевать с чернилами, за ночь успеваю сделать много важных дел.

– Будем иметь в виду, – сказал Олег.

Аня поморщилась, ее волновало, что Олег говорит с Игорем каким-то снисходительным тоном, хотя старше его всего на пару лет. Да и у мужа сейчас солидная должность в институте, на которую его взяли, хотя он только дописывает кандидатскую.

5.

Когда Игорь попросил счет, Маркович энергично замотал головой, кудри пружинками забавно отскакивали от его лба, и Анна засмеялась. Олег уже не скрываясь разглядывал ее, а при прощании снова задержал руку. В этот момент Анне показалось, что ее завернули в большое ватное одеяло, и нет вокруг этих столиков, официантов в фартуках, нет Игоря, Марковича и даже самого Олега, есть только ощущение защищенности, как в детстве, когда папа вез ее, укутанную с ног до головы, на санках по засахаренной морозной Москве, до того как их выселили из квартиры и они навсегда поселились в Рыбинске. Аня больше никогда не видела такой белый, хрустящий снег, как тогда.

Через полгода Игоря арестовали. Когда его посреди ночи под руки выводили из их комнаты в общежитии, он оглянулся через плечо на Анну, засмеялся и начал напевать: «Эрика берет четыре копии… Вот и все!»

Тогда она поняла, что очень сильно любит его.

– Ты теперь соломенная вдова, – расплакалась Вера, когда узнала, что случилось с мужем подруги.

– Давай без этих деревенских клише, Вер, никто уже так не говорит, – отмахнулась Аня. Она терпеть не могла, когда ее жалеют. – Игорь теперь герой, диссидент. К тому же сейчас уже никого больше, чем на три года, не сажают, освободится – и уедем с ним в Америку.

Вера сочувственно покачала головой, она решила, что с горя у ее подруги поехала крыша. Когда-то Аня призналась ей, что тоже хотела поступить на филфак, но не прошла по конкурсу и поэтому оказалась на философском, где балл чуть ниже. С тех пор Вера стала искать любую возможность, чтобы с ней пообщаться. Она смотрела на гибкую, высокую, со вкусом одетую Аню и упивалась осознанием того, что прямо сейчас занимает ее место на кафедре славянской филологии. Дочка сельской продавщицы, которая по три километра пешком ходила в школу, добилась того, чего не смогла добиться эта столичная фифа. Вере было хорошо от этой мысли, но потом становилось за нее стыдно, и она старалась, как могла, угодить Анне: то перепишет за нее курсовую, то принесет банку ее любимых квашеных помидоров, которые закручивала Верина мать.

Анна тоже получала выгоду от их дружбы. Безотказную Веру можно было нагрузить просьбами, перед простоватой подругой она могла спокойно посплетничать об однокурсниках, поделиться тем, как видит Игоря на профессорской должности, а себя – в их большой, просторной квартире с ребенком и няней.

– Хорошо, что я не прошла на филфак, пришлось бы учительницей в школе работать, а после философского сам Бог велел дома сидеть, – виолу-шутку, вполусерьез рассуждала она.

А Вера, размякшая от фразы «не прошла на филфак», охотно слушала и поддакивала.

На следующий день после ареста Игоря Аня сидела на полу их семейной комнаты в общежитии, вокруг валялись скомканные вещи, горы бумаг, немного посуды и высокие стопки книг.

Она держала в руках самиздатовского Гумилева и вчитывалась в любимые стихи, прежде чем от них избавиться.

 
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела,
 

– монотонно произносила Анна и раскачивалась из стороны в сторону.

Глядя на нее, Вера подумала, не стоит ли вызвать неотложку. Она пришла помогать подруге собирать вещи, ведь из семейной комнаты теперь нужно было выезжать.

– «Шатуны», Юрий Мамлеев, – прочла Вера на стопке листов, вручную сшитых белыми нитками.

– Ой, это надо спрятать, спрячь ты, умоляю! И там фотография внутри, не потеряй! – взмолилась Аня.

– Ты что, Ань, я боюсь! – ответила Вера.

Аня тихо заплакала.

– Передай это матери Игоря, она завтра придет, ну прошу тебя. – Аня сильнее зарыдала.

– Ладно, ладно, ты чего, не реви. Раньше бы тебя из университета выгнали, а теперь не тронут, у нас уже, считай, гласность, – приговаривала она успокаивающим тоном, пока складывала в коробки вещи.

– Ты сейчас так наклоняешься за вещами в этой своей цветастой юбке, с широкими лодыжками, что мне кажется, ты деревенская баба, которая на речке полощет белье, – всхлипнула Аня.