Королева вернулась в ту позднюю осень,
Где ни бунта еще, не войны.
И Шопена ей ветер внезапно приносит,
И веселые песни и сны..
Там все живы, ни казней там нет, ни расплаты,
Маскарада веселая спесь,
И поэты, и музы несутся куда-то,
Презирая и ярость и лесть.
Что случится потом, это все расписали
Сценаристы, печальная ночь.
Это осень несется по судьбам устало,
Черной меткой ложится у ног
Лист засохший, не будет, и нет оправданья,
Только серая тьма и покой.
Королева спешит в пустоте на свиданье,
И Шопен тихо машет рукой…
Штраус в вальсе закружит, оставит внезапно,
И обрушит на мир тишину,
И с какою надеждой, мечтой и азартом
Мир опять погружался в войну.
И Шопена ей ветер внезапно приносит,
И веселые песни и сны..
Королева вернулась в ту позднюю осень,
Где ни бунта еще, не войны….
Экстаз от музыки и слова,
Летящего куда-то ввысь,
Пусть окрыляет душу снова,
Как сон, как призрачная жизнь.
И человек парит в тумане,
Как ангел на рассвете тает.
Пусть нас коснется и обманет
Та музыка, и улетает
Душа за нею в неизвестность,
Как в этом мире много звезд,
И если победит словесность,
То музыка в траве средь рос
Останется еще до срока,
О, дивный Скрябин, ясен путь,
Когда душа в улыбке Блока
Пытается его вернуть.
И если нет ему предела,
И если музыка жива,
То где-то за чертой несмело
Он подберет еще слова.
Но там, где музыка царила,
Где даль была ему видна,
Ее отчаянная сила
Лишь гению во тьме дана.
И дотянувшись до экстаза,
Он падал в пропасть облаков,
Когда одна спасала фраза,
Когда вела его Любовь
Тяжелой поступью по душам и телам
Проходит Август, пепеля былое,
И осени еще закрытый храм
Влечет, уводит, манит за собою.
Очей очарованье, смутный бред,
О том, что с нами осенью случится,
Но в августе уйдет от нас поэт,
И задохнувшись, даже не простится.
Седьмое, несчастливое число,
В ладони черновик иной поэмы,
И только август жизням всем назло
Расстреливает зло и вдохновенно.
Звереют в этом зное палачи,
Кармен у двери обреченно плачет,
Но он настал, кричи иль не кричи,
Он с нами, и не будет нам удачи…
И пусть потом ласкают сентябри
Тех, выживших, и с осенью знакомых,
Но улетают души – журавли,
И только фотокарточки в альбомах,
И тени, и сомненья, и полет
Над этой бездной – все неповторимо,
Нас август на Смоленское ведет,
От жизни и от лирики незримо.
Там холодно и сыро в этот час,
И он цветов и слов не замечает,
И только август проступает в нас,
И новые кошмары обещает…
И осени еще закрытый храм
Влечет, уводит, манит за собою.
Тяжелой поступью по душам и телам
Проходит Август, пепеля былое
Мчится тройка в метель,
И мечта улетает куда-то,
Среди бурь и потерь
Уносился возница крылатый,
Не осталось надежд,
И мечте безрассудной не сбыться,
Мчится тройка в метель,
И за нею душа моя мчится…
Кто нас встретит пути
В тишине возле самого леса?
Нам до цели б дойти,
Улыбается ласково Леший.
И в тумане ночном
Берегини замрут в хороводе,
И совсем о чужом,
Волк серые рядом завоют.
Мы пройдем этот лес,
Душ своих мы в лесу не оставим,
Где-то путник исчез,
Видно жил он в миру против правил,
Обнаженная степь
Нас зловещей метелью встречает,
Вот и мир мой исчез,
И в тумане он вновь пропадает
Остается строка,
Кони ржут, жутко волки завыли,
Я сегодня легка,
Перпутав все думы и стили,
Не найдем мы огня.
Не отыщем обратно дороги,
Только кони меня
Довезут до чужого порога.
И умчатся во мрак,
И останется только смириться,
В этом ужасе драм,
Проступают любимые лица.
– Это сон, – говорят,
И пора тебе снова проснуться,
И улыбка твоя
Мне поможет в реальность вернутся..
Черный ворон во мгле,
Черный кот мне укажет дорогу,
Я иду по земле,
И плутаю в тумане немного.
Но взлетает строка,
И душа за ней к звездам несется.
Шепчет дед мне: – Пока,
Подождём, она снова вернется.
Он шептал отчаянно: « Россия»
С француженкой по-русски говорил.
Не понимала. Как его бесила.
Но деньги оставлял и уходил.
А в кабаке и плакали и пели.
И стала жизнь похожа на игру.
И офицер в прокуренной шинели
Кричал им: « Я за Родину умру».
И этому безумию внимания,
Он плакал, не скрывая горьких слез.
И тихо пела женщина чужая
Про красоту рассветов и берез.
1990
Изгнанники
Лунный свет таинственный и странный,
Пианиста осветил внезапно,
В городе далеком, безымянном
Жил он то с тоскою, то с азартом.
Женщины его боготворили,
А мужчины страшно ревновали,
Дни в песок бесследно уходили,
Только ночи страсти волновали,
В музыке его жила стихия,
И стихи известного поэта,
Снова в грезы века уносили,
И серели среди звезд рассветы,
До России им не дотянуться,
Да и нет прекрасной той России,
Как же он мечтал назад вернуться.
Как его в Париже все бесили.
Странное создание, иностранец,
Им даривший горечь и презренье,
Исполнял какой-то дивный танец,
И транжирил снова вдохновенье.
Усмехались дикие французы,
Русские понять его пытались,
Не осилив ностальгии груза,
На чужбине где-то затерялись..
Музыкой назад лишь он вернется,
Чтобы в той стихии закружиться,
И увидеть призрачное солнце,
Только в зеркалах не отразиться.
В городе далеком, безымянном
Жил он то с тоскою, то с азартом.
Лунный свет таинственный и странный,
Пианиста осветил внезапно.
В серой башне заперли до срока,
Позабыли выпустить на свет,
Навсегда остался одиноким
Этот божьей милостью поэт.
Он писал поэму от экстазе,
Понимая смысл его едва ль,
И жила надежда в каждой фразе,
И селилась на душе печаль.
Никого из близких не осталось.
К башне перекрыты все пути.
Остается пустота и жалость,
И не дотянуться до любви.
Музыки унылая стихия
И собратьев вечная возня,
Девочки мерещились босые,
Страсти он сумеет ли унять
Башня прямо в небо уносила,
Звезды подарила и мечты,
И таланта бешеная сила
Дотянуться ль нам до высоты.
Никого в тумане не осталось,
Только крылья никли за спиной,
И к Икару высота и жалость,
Подарили мир совсем иной.
Он писал поэмы на закате,
Башню не желая покидать,
Чайки вились, силы им не хватит,
До него добраться, докричать.
Только не желая быть с другими,
Он остался там, на высоте,
Люди не запомнят даже имя,
Просто взял и в небо улетел,
Рукопись парила на просторе,
Не сгорела, утонула там,
Где для нас осталось только море,
Блеск луны, и страсти вечный гам
И письма из далекого Парижа,
Какой -то даме, я ее не знаю.
Но снова берег Сены сонной вижу,
И слышу звуки вальса, вспоминаю
О том, что с нами не могло случиться
О том, что в тихом блеске пропадает.
И только Сена и чужие письма,
Мне о тебе опять напоминают.
Она давно мертва, но я не верю.
Что тот костер страстей угаснет скоро,
И только Сены обреченный берег
Все Анну ждет с надеждой и укором.
Ей выпала судьба совсем иная,
Но ждет ее в тумане Модильяни,
И никогда художник не узнает,
Что было в этом жутком мире с нами.
Но там другая Анна, королева
Французов будоражит не напрасно,
И нет в стране отчаянной предела,
И Генрих мертв – все зыбко и опасно.
Но не сломить им дочки Ярослава,
И над столицей наступает утро,
Читаю письма, дивная забава.
Ее назвали Дерзкой или Мудрой.
И снова пишет Анну Амадео,
И Люксенбургский сад дышал прохладой
И страсти нет границы и предела,
И мы в плену и в чарах этих сада.
И в мире, где музыки плен отступает,
Где душу терзают иные стихии,
Из мрака опять пианист возникает,
Садится к роялю, почти обессилев,
Он столько миров одолел и реалий
Иных он увидел небесную силу,
Его волновали и шири и дали,
Симфония звезд его мрак осветила…
И чтобы теперь не сказали другие,
Какая бы воля ему покорилась.
Он с нами, он рядом, но Мастер бессилен
Явить нам и гнев свой, и радость и милость.
И мы приобщились к страданьям эпохи,
Штрихи ее нам так понятны сегодня.
И снова живем на последнем мы вздохе
И музыки свет, и сознанье, что вольно
Душе на просторе, что осень настанет
Не скоро, а скоро весна растворится,
И с нами в тумане тот звездном останутся
Любимые звуки и рифмы, и лица…
И только забытая скрипка все пела
О том, что со мной никогда не случится.
И легкая птица над нами взлетела,
Она не боялась упасть и разбиться.
Ночь странным кошмаром нависла над нами,
Кричали коты или выли собаки,
Все это казалось каким-то ударом,
Каким-то угаром, и звезды, и знаки,
Пытались о чем-то поведать, но снова
Взлетала над пропастью белая птица,
И только забытая скрипка взволнованно
Нас всех разбудить могла или разбиться.
Откуда пришел в этот мир Паганини,
Какая в душе затаилась тревога,
Все было прекрасно, но стали чужими
И жизнь продолжалась легко, но убого.
Кричали вороны и выли собаки,
Во тьму уносились внезапно сирены,
И тьма обещала нам новые драмы,
Но снова окутает нас вдохновенье..
Там музыки чудо нам гений являет,
Там нет ни тоски, ни извечной печали,
И падает ворон, во тьме исчезает,
И первые звезды уже засияли
«„»»»»»»“»
В недописанной поэме
Затухали чьи-то страсти.
Догорали постепенно,
И поэт в незримой власти
Возвращался в мир иллюзий,
Ждал капризную графиню.
Приходили сны и люди.
Но она его покинет.
Там какие-то сомненья,
Рифмы скорбные угасли,
И пропало вдохновенье
Ждал он Музу, но напрасно.
С юным графом пировала,
Не хотела возвращаться.
И поэма догорала,
Обретая боль и счастье.
Как же все несовершенно,
Как меняются полеты,
В недописанном мгновенье
Все тонуло отчего-то.
Кот таинственный являлся,
Музыку иную слыша,
И поэт в нем растворялся
В небо поднимаясь выше.
И читая обреченно,
Строки оборвало время,
Сон о Музе обнаженной
Возникал, ему не веря,
Он перо хватал, чернило,
Он за ней летел в туманы,
Было все конечно мило,
Было все, конечно странно.
А Левитан все грезит о тепле,
Стремится к Плесу из глухой столицы,
Чтобы шагать так просто по земле,
И чтобы с пути в печальный час не сбиться.
Там все постыло, тягостно, темно,
Не пишется, не любится, я знаю.
И старый клен не заглянул в окно..
И в небе не увидишь птичью стаю.
Какие-то тревоги и дела,
Его к равнинам тем не отпускают.
Идея вспыхнув, снова умерла,
И потому в глазах тоска такая.
А Плес все ждет картины и творца,
Он верит в то, что все к нему вернется,
Безбрежность мира, неба высота,
И алое там на закате солнце…
Пора бы уходить, а он стоит,
И грезит наяву, и сквозь туманы,
Он видит Русь понятную на треть
Печальному еврею Левитану…
Он видит даль и ширь ее полей,
Ее простор ему ночами снится,
Чем дальше он уходит, тем светлей,
И радостнее эти сны и лица.
О, так бы написать, чтобы потом
Она явилась снова в мир нежданно,
Склоняется над белым он холстом,
И эта высь прозрачна и желанна.
И Музы так прекрасны в этот миг,
И женщины его неповторимы,
Он пишет мир, он снова пишет мир,
Такой роскошный и такой любимый.
Капитан Летучего Голландца
Проносился в сумерках незримый,
Не хотел мириться и сдаваться.
Пусть над ним смеялись Серафимы,
С ним сатиры дерзкие шутили,
Пили ром, и дев крутых делили,
И куда-то в полночь уходили,
И кого-то дальнего любили.
Ну а он в тиши своей каюты,
О поэмах спорил и ярился,
Если там, в тумане не сдаются,
Значит, снова этот мир разбился
На штрихи его, и пусть не зримы,
В тишине печали и утраты
Любовались ими херувимы,
И несли корабль его куда-то.
И к холодной пристани причалив.
И пройдя все бури и утраты,
Ждал он снова деву на причале,
А она ушла, ушла куда-то.
Волны возле ног его уснули,
И искали света и расплаты,
И стояли боги в карауле,
И несли, несли его куда-то.
Только смелым море покорится,
Только дерзких обожают музы,
И так просто в небе раствориться,
Даже им, отчаянным и мудрым.
Нет не принца, жду я капитана,
Он придет, грозы не побоится,
Будет в небе биться неустанно
Ветер, Посейдон нам будет сниться.
Тихий берег навсегда оставив,
В лоно волн он утопает снова,
И глухими темными ночами,
Пьет он ром рассеян и взволнован.
Не хотел мириться и сдаваться.
Пусть над ним смеялись Серафимы,
Капитан Летучего Голландца
Проносился в сумерках незримый.
И вдруг бессонница явилась в старый дом,
Уселась в кресло, речь ведет о Блоке,
И вижу, тает профиль за окном,
И он уходит. Гневный и высокий,
Но почему так август сиротлив,
И тяжек, что не выдержат поэты.
И странных строк изысканный мотив,
Нам говорит о смерти, и воспеты.
Они и прокляты в 17 году.
И оставляют Анну, сиротливо,
За гробом вновь поклонники идут.
И слышатся тех песен переливы.
Неузнаваем, странно одинок,
Средь Демонов он свой, я это знаю,
И первый оторвавшийся листок,
В преддверье ада, и у двери рая.
И никуда не впустят, странный мир,
И странный миг – одно земное слово,
И черный кот отступит перед ним,
И смотрит тот, отчаянный сурово.
А здесь летят куда-то письмена,
И никого не встретит ветер лютый,
Она одна, бессильна, влюблена,
И пусто всем и жутко почему-то…
Седьмое, этот странный страшный день,
Когда поэт от горя задохнулся,
И демона мелькнула рядом тень,
И Велес в поднебесье усмехнулся.
А Питер жил дождями и жарой,
И отдышаться в сумраке не мог,
Не узнанный, не признанный, чужой,
Нас покидает обреченно Блок..
2.
И женщины, любившие его,
И те, кто только в пустоте встречали,
Осиротели, больше никого
Не полюбить им, просто жить в печали,
Не оглянулся, в Пекло уходя,
Не попрощался- боль и ужас снова,
В душе испитой, и ему нельзя
Вернуться из пожара из былого.
Мы все печальны, где-то между строк,
Читая и наветы и признанья,
Мы пониманием, что уходит Блок,
Уходит в бездну, все забыв страданья.
И женщины, как Демоны, вдали,
Не видят ничего, хотят проститься.
Он обходился без земной любви,
И сам он в поднебесье растворился,
Таинственный, как Мерлин на пиру,
Где рыцари свои скрестили шпаги.
Он принимал небрежность и игру,
И полон был надежды и отваги.
Но тот огонь спалил и короля,
И рыцарей его, а он в тумане,
Ушел по углям, ала заря,
Плащ чародея, всех туда поманит.
Поэт в застенках горд и светел,
И пусть все недруги трепещут,
Его стихи уносит ветер,
Звучат в бескрайнем небе песни.
И он седого генерала
Поддержит, вдохновит, оставит
Ему судьба так в жизни мало.
И все сегодня против правил.
Печаль и нежность прогоняя,
Не оставляя им отрады,
Они опять стоят у края,
Любуясь градом звездопада.
Пусть палачи мертвы и пьяны,
Пусть никого не будет боле,
Он видит сон, там профиль Анны,
Они остались вместе двое.
Ее хождение по мукам,
Лишь начинается сегодня,
А он, готовый вновь к разлукам,
Уходит в призрачное море.
Он будет там опять сражаться,
Но палачи зверей страшнее,
И в странных безднах отражаться
Его душа еще посмеет.
Но нет такой безумной силый,
Которая б его сломила,
Шагает, радостный и сирый,
И улыбается счастливый.
И тень Летучего Голландца,
К ним снова явится к рассвету.
В психушку бросятся сдаваться
Убившие тогда поэта…
Расстрел Набокову приснится,
И он увидит в час заката,
Летит по небу к звездам птица.
Убийц настигшая расплата
21 августа был расстрелян безумными палачами
Но кто пришел в мой дом из тьмы сегодня?
Ворчит усталый чайник на плите.
Дни августа в урочный час проходят,
И остаются тенью на холсте.
Поговорим о тех, кто не вернутся,
Свое сраженье завершив сполна,
И тени их мелькнут и отвернутся,
И лишь горит ущербная луна.
Там снова Дьявол смотрит на пожары,
Их столько запалили в этот год,
Махнув рукой, вздыхает он устало,
И по углям в Сибирь опять идет.
И ничего не ново и не свято,
Все в этот час закончится в тиши,
Но кто пришел в мой старый дом когда-то,
И кто к столу сквозь этот гам спешит?
Луч солнца и огня осветит снова,
Испитый лик пришельца, и во тьме,
Еще молчу до часа рокового,
И кофе пью, и он читает мне
Перед расстрелом то стихотворение,
Где Африка все дышит в грозный час.
И вот они последние мгновенья,
Часы стучат, как пули, как стучат…
Ко мне приходит тот, кто бдит ночами,
Чтоб снова запретить его стихи,
И мы молчим, глухими временами
Осталось лишь молчать, о как стучит
Перед прощаньем сердце, комиссары
Исполнят приговор, печаль темна,
И только кот насмешливо усталый,
Плеснет в стакан, не спирта, а вина…
– Но это кровь, – невольно я шептала,
Он усмехнулся, зашипел, поник,
Поэма «Крест» во тьме еще звучала,
И обнимал тот призрачный двойник.
Так и живем опять перед расстрелом,
И никого на призрачном пути.
Опять поэт в том мире озверелом
Не смог по углям до конца пройти.
На самом деле художник М. Врубель умер 14 апреля 1910 года, Но мне хотелось бы связать его уход с метелью последнего дня января и снежными кострами А. Блока, потому что зимой уходить не так печально, но это только вымысел автора.
А в городе моем искрится снег,
Жар-птицей солнце зимнее слепит.
И перепутан тот и этот свет,
И дева не поет, а лишь скрипит.
В заоблачной дали так ясен миг,
И так далек от зимнего костра
Усталый Блок, или его двойник,
Он ищет истину и пьет с утра.
А истина в вине, но лишь вина,
А не вино, в душе моей тоска,
А в городе моем, лишившись сна,
Поэт все пишет, как же ночь горька.
Без страсти и без женщины родной,
Уют и пыл он отвергает, тень
В тиши склонилась снова надо мной,
И кот шипит, и слишком много тем,
Чтобы вина не сделалось вином,
А разбавлялась горечью потерь.
И как метель металась за окном,
И пела песню дивная метель….
Холодный свет, прощается январь,
Он был спокоен и размерен, но
Расслабиться поэтам не давал,
В окно стучится к нам февраль шальной
На целый день обычного длинней,
Прибавит снова радостей и бед,
Я убеждаюсь, истина в вине,
Меня вина ведет на белый свет.
И затаясь у снежного костра,
Гадаю, а какой сегодня год.
А может тот, когда беда с утра,
И Врубель в забытьи своем умрет…
И бледный Блок его царевну вновь
Разглядывает в снежной тишине.
И выбравший покой, уют земной,
Отправлен в мир иной, там тоже снег.
Там февраля извечная тоска,
И сила грез, нахлынувших с утра,
Допишет Лебедь слабая рука,
Присядет возле снежного костра
И растворится. Больше нет вина,
И есть вина за прошлое. Тайком
Исчезнет Лебедь. так темна она
В обличье белом, и уютен дом,
И дым и пар. и все теперь без них,
Ну а февраль надвинется, как сон.
И только там, в пустыне грез моих
Он вечно темен. и всегда влюблен.
Бессмертие на княжеском пиру,
Как чашу круговую он возьмет,
Метели в этот миг навек замрут.
И он уйдет в тот снежный хоровод,
Когда весна так страшно далека,
Когда метель покоя не дает,
Он больше не удержит кисть в руках,
И потому безропотно уйдет
О как они похожи в этот час
Художник и поэт в метельной мгле,
И где-то там сердца еще стучат,
Когда лютует смерть на их земле.
И Демон, сидящий на склоне скалы
В отчаянье смотрит на звезды,
Ему не понятно безумье игры,
И кажется все не серьезным.
Но надо подняться, куда-то идти,
Позировать, звать, отзываться,
И Пан как всегда у него на пути,
И некуда больше деваться.
Художник устало испортит портрет,
И суть его явит иную,
О сколько безжалостных горестных лет
Красавцев безумцы рисуют,,
Колдуют, творят, а пришел Дориан,
В немой и извечной печали.
И дева допишет в печали роман,
И призраков дамы встречают.
Боятся кометы, и странный излом
Их души в тумане терзает,
А Демон мечтает совсем об ином,
О чем? Да и сам он не знает.
Ему не понять то безумье игры,
И той красоты одичанье.
Поэтому замер на склоне скалы,
В тревоге, в печали, в отчаянье
Блеск каменных глыб или это цветы?
Какие-то чудные лики.
Душа задохнувшись от той высоты,
Обрушится в пропасти с криком,
И там, где Тамара, убитая им,
Уносится с ангелом в небо,
Лишь мертвых иллюзий останется дым —
Остатки огня в глыбе снега
Она сказала, что устала ждать.
Он только усмехнулся и растаял,
Но сколько можно пьесу исполнять,
Где все не то, не так и против правил
И в полночи метался снегопад.
И пес соседский выл в порывах ветра,
Он не вернется в этот мир назад,
И им обоим так удобно это.
Когда мужчина зол и одинок,
Кому он нужен, и куда стремится,
И капитан команду всю обрек,
Скитаться вечно, берег только снится.
Мне нынче снова снился Гумилев,
Он убегал от женщины любимый,
И слышал только страшной бури рев,
Когда прослыл навек непобедимым.
А Анна в тишине его ждала,
На снегопад смотрела из окошка,
И словно бы раздавленной была,
И грустной, и растерянной немножко.
Но появлялись лучшие стихи,
И корабли растаяли в тумане,
Она прощала все его грехи,
А он ее опять в пучину манит,
Вот так и жили, бунт легко пройдя,
На берег не сошел он в час заката,
И в шорохе забытого дождя
Была надежда и была расплата.
17 марта музей отмечает 164-летие Михаила Александровича Врубеля
Художник был не смел и одинок,
В пылу страстей и откровений дерзок,
Как каменный в пустых горах цветок
Не растерялся не растаял где-то.
В пылу столицы века серебро
На нем свой отпечаток оставляло
И он писал, вампирам всем назло,
Какие-то эпохи прославляя.
И Блок взирал с восторгом и тоской,
На то, как Лебедь в пропасть увлекала,
Художник был таинственный, чужой,
Непостижимый, время наступало
Бунтарское, и тихо угасал
Не зная, что не будет всем прощенья,
Он Велеса в том Пане узнавал
И слышал муз заоблачное пенье.
И странный век, и страшный мир взирал,
На ад и рай, его порывам внемля,
Он уходил за ней, он умирал,
Не понимая небеса и землю..
Но где-то там, на призрачном пути,
Сойдется Ангел с темной силой снова,
Чтоб разговор о вечности вести
В тумане бездны дерзко и взволнованно
Tasuta katkend on lõppenud.