Женские судьбы. Повести, рассказы, стихи

© Людмила Андреевна Худякова, 2022

ISBN 978-5-0059-2458-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Повести и рассказы

Вероника

До замужества она не могла себе позволить такого расслабления в ванной. В маленькой четырёхкомнатной квартире, где она жила с родителями и тремя сёстрами, ванна была обычно занята. Не успевала расслабиться, как кто-то из сестёр стучал, торопил, прогонял её мечты. А она о многом мечтала. Сначала о художественном училище, но это вызвало протест родителей: « Если и закончишь, дальше плакатов к очередным праздникам и выборам не продвинешься. Будешь обречена на безденежье. Учись. Ведь лучше всех в классе по математике. Поступишь в институт или университет». Безденежья она боялась, поэтому старательно училась. И, правда, старшая сестра, закончив пединститут, удачно вышла замуж, живут в областном городе. Зарплата, хоть и небольшая, но регулярная, ипотеку вот взяли.

Заканчивала девятый класс, собиралась в десятый, когда в семью пришла беда. Отец возвращался домой после корпоративного праздничного застолья, упал прямо на улице. Обширный инфаркт. Скончался сразу. Какой тут десятый, когда в семье, кроме неё, ещё две сестры и больная, вышедшая на пенсию мать? Поступила в политехникум в родном городе, ездить не надо. Закончу – пойду заочно в вуз.

Плод шевельнулся, похоже, дочке (на УЗИ узнала) надоело купание, пора возвращаться в реальную жизнь. Вероника увидела в зеркале хоть и не самое красивое, но очень счастливое женское лицо. Да, она теперь счастлива! Он недавно пришёл из армии, только что устроился работать на местный завод, решил восстановиться в техникуме (до армии не закончил). Познакомились в столовой. Он не учился в художественной школе, поэтому не знал канонов красоты, и каноном стала она. Ему всё в ней казалось прекрасным, и любовь росла в геометрической прогрессии. Вскоре произошло ещё до брака то, чего она всегда боялась, но при таком нарастании чувств ей, воспитанной в строгой морали, этого было не избежать. Догмы – одно, а взаимные чувства – другое.

Свадьбу сыграли по необходимости: ждали ребёнка. Жизнь отравлял токсикоз, она и есть за праздничным столом не могла, да и после тоже. Жили сначала у его родителей, затем в однокомнатной квартире бабушки, которая переехала к дочери.

После ванной очень хотелось есть. Токсикоз давно прошёл, аппетит был отменный.

Николай- так звали мужа-сварил куриный суп, пока она была в ванной. Её радовало, что с первых дней семейной жизни он всю домашнюю работу брал на себя. Ласки его были постоянными, он словно торопился насладиться ей, угодить во всём. Даже прилюдно обнимал и прижимал к себе, целовал. А ей и стыдно, и радостно от такой любви.

Было воскресение. На лестнице слышались пьяные голоса. Собралась копания «после субботнего возлияния всё не разойдутся», – пронеслось в голове.

– Подожди, сбегаю за хлебом, мусор вынесу, вместе поедим, потом погуляем, —

сказал убегая.

Расчесала после ванны волосы, надела платье к обеду, сервировала стол, разложила салфетки, сделала капустный салат. Коли всё не было. Да где же он? В коридоре, наконец, умолкли. Вдруг стук. Ключи вроде с ним. В дверном глазке узнала соседу, открыла дверь.

На лестничной площадке весь в крови лежал ОН с ножом в груди и больше никого. Она закричала криком раненого зверя. Он поднял голову, тихо сказал: « Не волнуйся. На мне всё мигом зарастает, ну в больнице полежу, только-то». Первыми приехали полицейские, затем скорая помощь. Когда ехали в больницу, он старался её подбодрить, улыбался. Рассказал, что пытался утихомирить хулиганов, они затеяли драку, а тут удар ножом. В больнице его повезли в операционное отделение, а ей дали валериану, чтобы она успокоилась (ведь рожать скоро) и отправили домой со словами «завтра навестишь».

Она пришла со свекровью на следующий день. Пожилая женщина, принимавшая передачи, как-то обычно сказала им: «Так он же умер».

04.01.22

История одной судьбы и отпавшей от стола ножки

Сутки, как и время, сместились в её сознании. Она могла уснуть в 5 часов вечера, проснуться выспавшейся в 10часов. Ночью уныло бродила по комнате, в общий коридор и туалет, расположенный прямо перед лестницей на этаже, не ходила, чтобы не будить старческими ночными шагами соседей. Горшок, закрытый крышкой, а иногда в забывчивости и открытый, держала в углу комнаты. Содержимое выливала утром, когда в квартире ощущалось движение.

Определился с некоторых пор и ночной ритуал. Сначала стояла у старого деревянного с приставленной ножкой стола, всматриваясь в окно, вспоминала двор, каким он был в 20 годах, когда они с мужем были молодыми рабочими и с шестью детьми приехали сюда, в трёхкомнатную квартиру двухэтажного деревянного дома на углу улицы Малышева и Пушкинского переулка. В маленьком, тёмном, окружённом домами дворике кипела детская жизнь. Подъезды по-соседски были открыты, и малышня скакала и пряталась по всему дому. Зимой мужское население дома в выходной помогало детям построить горку; снег, естественно, приносили из-за ворот (во дворе его почти не было).

Весёлый детский визг разносился по всему дому. Окна кухни и большой комнаты, как называли гостиную (в действительности там была детская), выходили на Куйбышева,

где на противоположной стороне был гастроном, и всегда по движению сотрудников магазина можно было догадаться о приёме продуктов. Вначале их возили на лошадях, которые, пока стояли при разгрузке, оставляли свои лепёшки прямо возле магазина; затем появился на радость дворникам грузовик.

Хозяйством Тася занималась экономно и разумно. В магазин занимать очередь бежали дети, а их было у неё двенадцать. Шесть родились уже в этом доме. Продукты несли все скопом, зимой через дорогу везли на санах, когда дети ещё были малы. Радовались, когда дома они лежали кругом: на столе, табуретах, подоконниках. Пахло сытно и вкусно. Жаль, что так быстро всё исчезало. Семья была велика.

Как давно и недавно всё было. Что было вчера – не помнила, а что тогда, в 20—30 годы не забыла.

Когда она приехала из далёкого села устраиваться на завод, подошла цыганка на вокзале, погадать предложила.

Стало интересно, да деньги были зашиты в панталонах, отказалась. Та и бросила вслед:

«И счастливой, и несчастной будешь. Семья большая будет, да одинокой останешься».

Вскоре замуж вышла за рабочего Егора, дети пошли. Как квартиру получили, работать перестала. Дети болели, родных не было. Освобождение от работы больше 3 дней по болезни ребёнка не давали. Детей приходилось оставлять или с кем-то из старших сестёр, а они и сами ещё малы были, или привязывать верёвкой детскую ножку к столику, ставить рядом воду, которая, как правило, оказывалась разлитой. Наверно, поэтому и сломалась эта окаянная ножка, которую муж Егор постоянно ремонтировал. Весь день сердце за детей болело, когда так их оставляли. С дикими глазами прибегала домой: лишь бы жив!

Трое маленьких (и трёх-то лет не было) ангелами стали. У одного- дифтерия, у двух других – скарлатина. Жаль, фотографий нет, не успели снять, давно это было, в 29, кажется. В один год друг за другом. Поэтому, когда младший Петрушка заболел дизентерией, Егор сказал: «Увольняйся, Таисия! Дети никаких денег не стоят. Дома работы хватает». Петруша-Петруша, любимец отца был, всё на рыбалку с ним бегал. Вместе и погибли в 34-ом. На Исеть рыбачить ходили, почти у дома пьяный водитель грузовика сбил. Оба насмерть. Соседка ведро с рыбой занесла. Рыба жива была, а они – нет.

Таисья Степановна включила ночник, взяла потрёпанный альбом, её беда и счастье, села к столу. Надев очки, морщилась, плохо видя в бледном свете дорогие лица, глядевшие на неё сквозь время. Павел, Степан – погодки. Оба закончили УПИ, отправились по распределению на Кузнецкий металлургический комбинат, оба погибли от устроенной там диверсии. Жениться парни не успели даже. Егор ездил на похороны, Материальную помощь семье привёз, на что она им. На фото они после окончания вуза, счастливые, весёлые.

Дочь Надежда красавицей выросла, парней метлой отгоняли, тоже УПИ закончила, замуж собралась, и перед свадьбой оба с женихом заболели корью, в больнице лежали, но не спасли их, как и двух младших детей, которые, видно, заразились от них, когда те с конфетами и печеньем в гости приходили.

А вот на помятом фото Семён. Сколько раз эту единственную его карточку в руках держала! Родился на 4 килограмма, крепким рос. Стоит боком гордо, руки в карманах, независимый парнишка. До чего резвым подростком был! Раз соседи прибежали сказать, что Стёпка на крыше их дома сидит! С милицией снимали. Чего удумал! Как чувствовала, не отпускала с другом в деревню. Егор отпустил: каникулы, что по городу шататься, опасно. На четырнадцатом своём году утонул в пруду Семён. Там, в деревне, и похоронили. Таисия Степановна всматривалась, как бы представляя, что было бы, если бы жив остался. Семья бы была, внуки приходили, лепетом своим радуя. А так одна.

Отложив альбом, легла на узкую кровать. За стенкой на кухне зашевелились. Видимо, Аркадий Васильевич встал, чайник на газ ставит. Надо чай согреть. Поможет сосед в термос налить, чтобы и на потом хватило. Всегда, наливая, говорит: «Никак не поймете, что газом можно пользоваться сколько угодно». Привыкла за свою жизнь тепло экономить.

Аркадий Васильевич и Роза Иосифовна появились здесь в годы войны, когда Свердловск заполнило громадное количество эвакуированных. Прибывших из Минска сотрудников завода оптической продукции распределяли по квартирам. Именно в эту комнату, где она сейчас живёт, их и поместили. Сыновья Фёдор и Данил друг за другом были мобилизованы, она в это время сутками работала на заводе. Соседи оказались добрыми и интеллигентными евреями, в годы войны помогали и продуктами, и сочувствием, когда на Курской дуге погиб Фёдор. Данил попал без вести под Сталинградом. Аркадий Васильевич предпринял поиски, но последняя надежда была утрачена. С опозданием пришла похоронка. Обе они в её альбоме.

Роза Иосифовна, чтобы изменить жизнь соседки и вывести её из горя, помогла ей устроиться санитаркой в госпиталь. Сутками она была там, домой идти не хотелось.

Уже в конце войны Роза Иосифовна попросила переписать на них и вторую комнату,

т. к. их двое, а она одна, комната пустует, да и платить коммунальные платежи ей дешевле будет.

После окончания войны еврейское семейство решило остаться на Урале, и когда Тася увидела округлившийся живот Розы, она обрадовалась, что у них будет долгожданный младенец, на радостях перебралась в эту мрачную комнату, не ребёночку же в ней жить, темно тут даже днём. Родился Владик, с открытым сердцем стремилась помочь, но между ней и ребёнком воздвигалась стена «не надо». Не надо облизывать соску, поднятую с пола, а потом давать ребёнку, не надо вытирать его рот своим фартуком, не надо открывать форточку на кухне, когда там Владик, не надо угощать Владика кусочком сахара, кормить чёрным хлебом с солью: у него вздутие, говорить ему «пойдём исть» вместо « пойдём кушать», не надо кружить его по комнате, держа за руки, и т. п.

В целом, семья соседей, в том числе и Владик, относились к ней неплохо. На Новый год, женский праздник, День рождение – подарки; продукты из магазина – Вадик сбегает, отдыхайте. А она-то как была благодарна! На случай смерти и комнату на Вадика хотела переписать. Не понадобилось. После окончания Вадиком института он долго не женился, работал в каком-то НИИ, где познакомился с женщиной старше его по возрасту.

«Такая милая Сонечка, у ней и квартира двухкомнатная недалеко от центра, есть ребёночек, мальчик трёх лет. Давно о внуках мечтаю», – рассказала ей Роза Иосифовна.

Молодая семья радовала своим посещением, когда приходила на воскресные обеды.

«Самый сок», – говорил Аркадий Васильевич невестке распространённый в 70 годах комплимент. Роза Иосифовна улыбалась, Тася тоже радовалась чужой радости.

Шло время. Таисия Степановна очень одряхлела, отдать в приют – комнату не получишь. Уговорили взять квартирантку-студентку, уход кой-какой, деньги за квартиру заплатит, может, в комнате хоть приберёт.

Студентка нашлась, но не прижилась. Семнадцатилетнюю «маковку» уж очень пугала хозяйка. Когда девушка приходила вечером после занятий, Таисия Степановна выясняла, где она ночевала, в шесть часов вместо занятий нужно было невзирая на сессию ложиться спать, а ночью видела фигуру, стоявшую у её кровати и листавшую древний альбом. Ночью студентку будила ножка стола, оторвавшаяся от своего пристанища, и угол стола валился на подушку кровати, будил. А ещё запах старческой мочи ударял в нос. Утром «бабуся», как называла девушка Таисью Степановну, выясняла, почему квартирантка газ включила, а ведь кухня – это епархия соседей, а девушка туда и вовсе никогда не заходила.

И хотя Роза Иосифовна и Аркадий Васильевич очень привязались к студентке, т.к. она тоже была «самый сок», квартирантка уехала в общежитие.

Однажды утром в то время, когда Таисия Степановна обычно с термосом выходила на кухню, она не появилась там.

Аркадий Васильевич робко постучал в дверь её комнаты. Она лежала на кровати, но была уже в другом мире вместе со своими детьми и мужем. Альбом лежал возле упавшего столика с отпавшей ножкой. Похоронили Таисию Степановну на кладбище, где Широкая речка. Было 5—6 соседей, Роза Иосифовна, Аркадий Васильевич и Владик. Стол с отпавшей от него ножкой, как и другие нехитрые пожитки, вывезли на помойку. А альбом? Куда же его? Не с ней ведь. Только в огонь.

03.03.2022

Листая памяти страницы

Глава 1 Возвращение из армии

Геннадий вернулся из армии, где отслужил три года, в марте 1954 и намеревался сразу бежать к Татьяне, но тётка с мужем, у которых он жил последние два года, устроила встречу, как было принято; приехали родители с кордона, пригласили родственников. Все собрались в большой комнате с массивной печью, одна сторона которой выходила на маленькую кухню, вторая часть – в комнату. На печи полати были, где он спал раньше и заветное слово «Танечка» ещё сохранилось, хоть печь и побелили к его приезду. Демобилизованный скромно сидел в центре стола, рассказывал о службе. Детвора то и дело выбегала на улицу за снегом, который, балуясь, опускала ему за шиворот и удивлялась, что он не боится холода; мальчишки крутились возле него, залазили под стол, стреляли из детских пистолетов пульками. Ребятишек, покормив, отправили во двор, где они стали играть в «войнушку», удачно атаковали собаку, которая громко лаяла, местное население, куры, испуганно эмигрировали из курятника и громко кудахтали. Степан, муж Дарьи и хозяин дома, открыл калитку в огород, покрытый уже рыхлым снегом, закрыл стоящий там колодец крышкой и крикнул: «Солдаты, вперёд, к победе!» Детвора с криками «ура» помчалась в огород.

Гена, улыбаясь, сидел во главе стола, так хотелось спросить тётку о Тане, ведь полгода от неё писем не было, тётя Даша в письмах на вопрос о ней однотипно отвечала, что давно её не видела. А жили-то на соседних улицах. При всех спрашивать было неудобно. Только к ночи родня разошлась по домам. Родители уехали утром, и Геннадий после их отъезда стал собираться якобы пройтись. Надел впервые за три года всё штатское. Пиджак раньше был великоват, до службы ещё к окончанию училища решили купить с запасом, зато пиджак и брюки теперь в самый раз. Причесался и, сбрызнув волосы одеколоном из пульверизатора, оглядел в зеркало свою фигуру, сохранявшую привычную военную выправку; улыбкой попытался скрыть тревогу, появившуюся в глазах.

– Ты куда собрался? Не к Тане ли? – опередила его вопрос тётка. – Я видела её не одну несколько раз, не хотела тебе писать об этом. Ты осторожнее там и Надьку возьми с собой. Надька, пятилетняя внучка Дарьи, сама хотела увязаться за Геннадием.

Он понял это « не одну», от сопровождения попытался отказаться, но решил не обижать девчушку, вцепившуюся в него двумя руками. Подумал: схожу с ней в магазин, куплю конфет, а потом её – домой, а сам тоже с конфетами – на соседнюю улицу.

Очень удивили магазины. Такого до армии видел только в областном городе. Пирамиды баночек с красной и чёрной икрой, сгущенное молоко, копчёные колбасы, красные головки сыров. Надя оказалась экспертом по конфетам. Купил по сто граммов «Ромашки», «Буревестника», «Озеро Рица» и сразу дал ей по одной. Надька стойко держала оборону, пришлось идти с ней.

Двухэтажный дом, те же занавески в окне второго этажа, подъезд, где так долго целовались при прощании с Татьяной. Обещала ждать, в письмах рассказывала о себе, о друзьях, мечтали о совместном будущем. Двери открыла мать Тани, просила больше не беспокоить их. И он понял то, чему не хотел верить: не дождалась. Сразу покраснело его лицо, забегали на скулах желваки и помутнел взгляд.

Пошёл по центральной аллее, потом повернул обратно, бродил с Надькой, уплетающей конфеты, по знакомым улицам. Дошли до училища, которое до армии с отличием закончил по специальности «Машинист экскаватора», побеседовал с преподавателями, посоветовали не тянуть с трудоустройством, карьер за городом расширяется, рабочие всегда нужны.

Отвёл попутчицу домой, а сам вернулся к вечеру, сообщил, что проходил медицинскую комиссию для устройства в комбинат, планирует вскоре перебраться в рабочее общежитие.

– Что же у меня жить-то не хочешь? – с обидой спросила Дарья.

– Не сердись. Хочу самостоятельно жить начать. Приходить буду, дяде Степану помогу по хозяйству, тебе – в огороде.

Глава 2 На кордоне

В первое воскресение Геннадий поехал к отцу на кордон, где провёл своё детство. Григорий работал егерем, и Геннадий помогал в детстве насыпать корм и соль для животных, а, повзрослев, даже переписывал отчёты, которые отец составлял для охотничьего хозяйства. На кордон к неудовольствию сидящего на цепи пса Джека часто приходили косули, лисы; зайцы вообще ночью тут хозяйничали, а тот лишь лениво лаял.

А вот подруга Джека Лариска (так звала собаку мать Геннадия Люба, всегда мечтавшая о дочке, но из-за женских болезней не дано ей этого было) отчаянно всех прогоняла. Лариска с детства стала лесным животным, жила не в доме, не в конуре, а рыла себе норы, куда систематически таскала сворованные у хозяев и охотников вещи: то носок, то детскую игрушку, даже свою боксёрскую перчатку Геннадий нашёл в её норе.

Миска с едой, которую даже и ставила Люба не у конуры, а у норы, часто стояла с холодным супом или кашей, а собака ловила в кустах лесных мышей, бегала за зайцами, принесла раз маленького зайчонка. Лежал как мёртвый, потом пришёл в себя; Григорий соорудил ему клетку, кормил, а когда зайчишка подрос, выпустил в лес.

Весной у Лариски появлялись щенки, обычно пять. Она их прятала в норе, выводила уже повзрослевших; относилась к ним по-разному: выбирала обычно кого-то одного, холила, кормила, облизывала, других гнала от себя. Кормить новых членов семьи приходилось Любаше. Она искала им новых хозяев, и каждый год находить их было сложнее.

Раньше ещё один член семьи жил в доме: любимец всех кот Васька, который отличился ловлей мышей. Григорий раз по просьбе родственника отдал его временно, а вышло, что навсегда. Не смог прижиться кот в коммунальном доме. Всегда ласковый, Васька сначала проявил строптивость, кусался, когда ласкали, затем загрустил, отказывался от еды. Раз выбежал из открытой двери и пустился по лестнице, ведущей вверх, на чердак. Как ни звали новые хозяева, кот не спускался; и мясо, и рыба в его плошке оставались и затем заменялись: он бастовал. Позвали Григория, чтобы тот выманил Ваську с чердака и забрал с собой. На голос хозяина вышел, есть не стал, лёг и у его ног умер. После этого держать кошек в доме не стали, о Ваське помнили.

Григорий с Любашей радостно встретили сына, расспросам конца не было. Одобрили решение жить в городе и начать самостоятельную жизнь в общежитии: у Дарьи семья разрослась, дочь замуж вышла, пока Геннадий служил; её семья с ними живёт, да и внуков полон дом.

В городе снег подтаивал, а в лесу он лежал кругом. Взяв лыжи, вместе с отцом Гена решил пробежаться по лесу. Снег уже покрылся тонким настом, в детстве и без лыж по нему бегал. Небо серо-голубое, весеннее, ели не мёртвые, какие бывают летом, а живые, и тёплый жёлтый свет украсил сосны. А на этом дереве хорошо к зиме подготовились белки. Сколько под ним ошелушенных еловых шишек! А на полянке много сбегов. Зайцы, похоже, побегали тут. Солнечные лучи видны сквозь заросли, у ствола зимние опята. Люба зимой их порой на суп собирает.

– А полыньи в реке появились? – поинтересовался сын.

– Появляются, но бобров не видел. Поляна у реки выгорела у того места, где ты рыбачил. Костёр рыбаки не потушили.

Как же Геннадий соскучился по лесу, по хлопотам и заботе матери, её отменным пирогам. Лес успокоил душу, захотелось жить активно, просто жить, пусть и без Тани.