Молчание вдребезги. Как написать и потерять роман

При оформлении обложки использовано произведение художника Владимира Потекушина «Женщина-кошка».

Внутри текста авторские иллюстрации из графической серии «Набор открыток "С наилучшими пожеланиями от Тарасика Бильбао"»

Редактор Ольга Рыбина

Корректор Оксана Сизова

Дизайнер обложки Мария Ведищева

© Марина Лугавцова, 2022

© Мария Ведищева, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-3747-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Молчание вдребезги
Повесть о том, как написать и потерять роман

Приступая к чтению «Молчанья вдребезги», запаситесь картой Васильевского острова, мягким и теплым пледом, чашкой кофе или какао, воспоминаниями из детства и юности, романтикой прошлого и стопкой ассоциаций с японским искусством. Сквозь время и пространство отправляйтесь с автором и ее соавтором на поиски уже написанного, но пока не утраченного романа «Градо», окунитесь в магию словесных узоров и всполохов памяти, ощутите тяжесть потери и радость узнавания, легкую грусть и бесконечное счастье…

От автора

Это слишком правдивая и поэтому самая невероятная история из всех, что я знаю.

Глава 3. «Алмазная строка»,

разговор с соавтором

Приступив к созданию потерявшегося во времени романа «Градо», не сразу, но я смирилась с потерей контроля над событиями собственной жизни. Каждый день они выстраивались за моей спиной в шумную очередь, пытаясь один раньше другого подбросить на письменный стол ворох символических подсказок и информационных крючков для самых неожиданных поворотов сюжета будущего романа. Мне запомнилось, как в позднее полуденное время первого дня декабря, перед тем как мысленно отрепетировать и записать набело сцену прощания главного героя Лариона Диманиса с Гением места Васильевского острова, я, никуда не торопясь, шла по нечетной линии Большого проспекта. В голове раскручивались финальные метры сюжетных линий – требовалось всего одно, самое последнее, усилие, чтобы закольцевать их в тороидальный бублик главного эпизода с восхитительной черной бездной контекста посередине. До последнего момента не зная, что выведет моя рука, я слегка притормаживала действие – ставила, как верстовые столбы, пунктирные ментальные паузы, сопротивляясь расставанию с родными литературными душами и теми, кто причинил им, не стесняясь моего присутствия, столько горя.

Главный герой романа отдал близким и дальним все, что имел, спас родных, освободился от давления социума и должен был вот-вот совершить блаженный квантовый скачок в иную реальность. Мучительное состояние отложенной смерти отменялось, впереди маячил победный берег Чудского озера, а Васильевский остров исчезал из его жизни навсегда. Растворялся в ранних сумерках, уплывал за линию горизонта, как белое облако.

Облако! Я остановилась, будто споткнувшись, на углу проспекта и 15-й линии, вернее сказать – замерла в состоянии стазиса, кинув случайный взгляд на закатное небо. Прямо на моих глазах в воздушном пространстве плотные облака пришли в движение и сооружали почти настоящую театральную сцену, закрытую почти настоящим занавесом с малиновым сияющим узором в цвете доброго скорпиона из японской долины Валдора, давнего знакомца любимого писателя Кэндзи Миядзава. Плавным взмахом занавес поднялся, и я увидела стоящую на авансцене фигуру демиурга Максимилиана. Он красовался перед единственным зрителем в горделивой позе, задрав подбородок, и был явно доволен произведенным эффектом, забыв о собственном позоре и изгнании. «Помаши рукой, если слышишь», – мысленно обратилась я к не самому приятному персонажу. И он услышал – несколько раз изящно помахав в ответ рукой. Небесная подсказка высветила из темноты подсознания всех участников финала, расставила их по своим местам, зарядила свежей энергией вдохновения, и я бегом, пока все не расплескалось внутри, помчалась к письменному столу. Благо не далеко.

Эта сцена полностью перенесена в последнюю главу романа. На его страницах, как в небе над набережной лейтенанта Шмидта, открывается миру настоящий облачный театр в пурпурных красках заходящего солнца, с нежным сине-голубым просветом чистого неба и тонкими теплыми линиями дыма от районной ТЭЦ. Ее три трубы в виде высокой западной короны заметны из любой точки острова, а горячий дым расцвечивает белой скорописью Покраса¹ холстину холодного неба над зимней акваторией Невы. Картина изменчивой красоты застыла на несколько драгоценных секунд. Занавес опустился, и все исчезло, как не бывало. Надо мной опять нависало серое пастбище с плотными рядами облачных баранов.

Когда создаешь повесть для тех, кто хочет написать отличный роман и не сойти с ума из-за порушенного привычного уклада жизни, хочется сразу же с первых строк подбодрить, вдохновить и предупредить смельчака, что он вступает на дорогу, где каждый шаг оплачен потерями. Никто не даст гарантий, что ты нынешний, выплеснувший синеву глаз в рукописные невские воды, будешь умнее, добрее и привлекательней себя вчерашнего. Скорее, наоборот. Не хотелось бы, чтобы читатель сразу утонул в бесконечных именах героев «Молчанья вдребезги» – а иногда один и тот же персонаж имеет их несколько, а также раньше времени разочаровался в сюжете и не дочитал повесть до конца.

Роман «Градо» читать не обязательно, но некоторое представление о его действующих лицах желательно получить. За что я люблю магический реализм, так это за полную свободу авторской фантазии и жанровую всеядность будущего произведения. Этот творческий метод безболезненно вплавляет все разнообразие литературных правил, поэтому во избежание запутанных объяснений кто есть кто одолжим для повести такой полезный путеводный элемент, как список действующих лиц. Итак,

Действующие лица повести «Молчание вдребезги»

Агния, она же Кара, или Кара-тян – автор романа «Градо»;

Мартин – друг и соавтор Агнии;

Штольц – муж Агнии, дипломированный этнограф и музейный работник;

Феодора Мотуз, она же Феня, или Феникс – подруга Агнии, актриса;

Леон, Леончик, Леонид, или Ленька-провокатор – закадычный приятель Агнии, театральный критик;

Серж Немиров – друг детства Агнии;

Зина, или мудрейшая Зу-без-головы – анаконда из коллекции Зоологического музея;

Агафоно-сан, бывший Гинза – книжный червь;

Мими Савраскина – библиотечная крыса, доктор подземных наук, агент иностранной разведки;

Тарасик Бильбао – музейный ящер, реставратор, график, мастер камнерезного искусства и осиротевший тайный питомец министра иностранных дел Российской империи Владимира Николаевича Ламсдорфа;

Лили Марлен, она же Мебу-но Отодо – названа в честь знаменитой старшей фрейлины Внутреннего дворца. Является ее прямым потомком. Родилась в здании бывшей имперской библиотеки в Уэно, ученица Агафоно-сан и друг Мартина.

Основные действующие лица романа «Градо», без упоминаний о которых автору повести не обойтись

Ларион Демушкин, творческий псевдоним Диманис – художник и просто хороший человек, перепутавший в жизни взлеты и падения;

Лиза Демушкина – жена Диманиса¸ искусствовед и, по выражению одного из героев романа, «самая прелестная и богатая латифундистка северо-западного региона»;

Мефодий Демушкин, компьютерный игрок Мефисто – сын Лизы и Лариона;

Григорий Стороженко – друг Диманиса, букинист, полиглот и, как оказалось, талантливый чернокнижник – ученик того самого Григория Отрепьева, владевшего магией лапонцев;

Адриан Домицин – друг детства Лариона, живет в соседнем дворе, инженер-судостроитель на Балтийском заводе;

Ангелина, Геля, Гелечка Домицина – его жена, медсестра районной василеостровской больницы;

Максимилиан, он же Максим Леонтьевич Свешников – владелец заповедной усадьбы, в прошлом – архитектор;

Егор Горностаев, или Гор Всесильный – бывший сокурсник Лариона, владелец архитектурного бюро, коллекционер, мастер декоративно-прикладного искусства высокого класса;

Алексей, или Алексис – кузнец, владелец мастерской «Красная кузня», соратник Лариона по творческому объединению «Дремучие пни Отечества»;

Игорь Сивиков – владелец галереи «Кабинет доктора Калигари»;

Павлуша Иванович – арт-директор галереи;

Диоген – городской сумасшедший и не только;

София Генриховна Мариенгоф – поэт и библиограф детской районной библиотеки, на пенсии;

Серафима Петровна Бубликова – учительница Диманиса по русскому языку и литературе, подруга его мамы;

Натали Демушкина – мать Лариона Диманиса, учитель математики;

Юрий Демушкин – отец Лариона, капитан 3-го ранга, герой-подводник;

Кот Кузя Корабельный, он же дипломат Кантакузин – живет на ледоколе «Красин» и служит по дипломатической части в администрации Гения места;

Рекс Собакин – служебная овчарка, друг Лариона, заботится о своей злобной хозяйке Шуре, потому что больше некому;

Шура Агафонова – местная василеостровская гарпия, от которой окружающим одни неприятности;

Арсения – волчица хорошего мифологического происхождения, тайная поклонница Рекса;

Господин Ламех – главный и единственный садовник в усадьбе Максимилиана;

Пьер и Марсель – малютки фавны, сбежавшие в заповедник «Сергиевка» с картины художника Боннара «Весна»;

Гений места – пес Цербер. Можно познакомиться со всеми тремя головами сразу. Смотрите, не перепутайте. Слева направо – Серый, Беляш и Черныш.

До скорых встреч на Васильевском острове!

Глава 1. Соавторы

С днем рождения, Гектор Луи Берлиоз

Без шлифовки и алмаз не блестит.

Японская поговорка

Левая рука дрогнула. Растопырив пошире задрожавшие от нетерпения пальцы-перья, она зависла над клавишей, подобно ясноокому соколу царя Саргона на охоте в окрестностях Дур-Шаррукина. На экране мелькнул заветный частокол единиц, и указательный палец со сломанным ногтем обрушился на точку в черном пластмассовом квадрате. Вот и все. Роман «Градо» окончен в 21 час 11 минут 11 декабря 2018 года.

Я с восторженным улюлюканьем перепрыгнула через разрушенную ежедневной писаниной стену книжной крепости, поставила копытом ментального скакуна невидимую печать «прочитанному верить» на пламенеющей рукописи и… приготовилась к блаженству заслуженного праздника.

Увы! Вокруг меня мир не вспыхнул яркими огнями и не завертелся с бешеной скоростью карусели. Над головой медленно сгущался тяжелый морок повседневности: все те же привычные шорохи по углам, запах грейпфрута из чашки с остывшим чаем и кусачий шарф из шерсти монгольского яка, обнимающий шею с воспаленным горлом.

По давней вредной привычке я отщелкала пальцами последние такты траурного марша² – имею право – конец истории без Фукуямы – и с последним ударом откинула подальше от стула уютный плед, сотканный из порывов норд-оста за окном, скрипа ржавых ворот в дворовой арке, собственного сопения и легкого дыхания соавтора, утонувшего в ловушке кресла с потертой клетчатой обивкой. Волнение потихоньку угасало, натолкнувшись на безразличие окружающего мира.

– А ведь мы, Мартин, не каждый день романы дописываем.

– Можно сказать, первый раз. Привалило по полторашке сметаны с верхом. Полный букет Мюр-Мерилиза у нас нарисовался. Что ты там вчера про цветок с буковками на прозрачных лепестках бормотала? Вроде как огромная лиловая хризантема у тебя во сне расцвела под утро? Красуется около Аничкова моста, лепестками прозрачными к солнцу рассветному тянется…

– Не около, а прямо на середине моста она выросла – ну, вроде борщевика заморского на задворках Ленинградской области. Листья звенят на ветру, а корни полощутся в мутных водах Фонтанки, как нечесаные космы Дайкидзина³. А между корнями рыбки в прятки играют. Вот как мне все привиделось.

– Слыхал я, что в Японии принято шепотать на ушко садоводу: «Пока не вырастишь сто хризантем, не получишь красивого цветка». А у тебя только один цветок и вырос. Да и то во сне. И зачем надо было карабкаться с закрытыми глазами за чистым лепестком? Спала бы себе и спала. Ведь отняли у тебя ловкачи добычу…

– Обычное дело, – пробурчала я. – Здоровая конкуренция. Даже во сне, как пишут мудрые, мы совершаем творческий выбор на благо или во вред своим произведениям⁴.

– Ну-ну! Надеюсь, хоть на сегодня игра с буквами, словами, предложениями окончена?

Соавтор засунул мягкую подушку поглубже под бочок и с ехидцей кивнул в сторону черного квадрата окна без единого светлого пятнышка:

– Никому-то до нас и дела нет. Когда третью главу закончили – студенты хоть порадовали – втихаря фейерверк запустили около «Маринада»⁵. Славно же мы повеселились на чужом празднике! Даже песни голосили в форточку и, что интересно, не сфальшивили ни разу:

 
Salut, c’est encore moi.
Salut, comment tu vas?⁶
 

Мартин увлекся. Миндалевидные глаза цвета болотной ряски подернулись бензиновой пленкой удовольствия от тающих на языке карамелек французских звуков. С особенным воодушевлением соавтор выпевал похожее на мяуканье, мерцающее обсидиановым мартовским нетерпением таинственное «муа».

– Мартин, не вредничай. Лучше подходящую музыку включи. Без всякого твоего Мюра и Мерилиза, – проворчала я и под мягкие звуки Шубертовской восьмой симфонии си-минор, мгновенно разлившиеся из старенькой портативной колонки, продолжила критиковать соавтора уже в более миролюбивом состоянии духа. – Мог бы из Берлиоза что-то поставить. Этакое нечто из ничего, воздушное и усыпляющее обыденное сознание. Чужое вдохновение просто так в поток творчества не забрасывает⁷. Так что держи, Мартюша, фасон и соответствуй моменту, как символист подпольного призыва с пряным привкусом метамодерна на сахарных устах.

– Выражение «сахарные уста» отвратительно! Вроде идешь себе по городу Тегусигальпе, оглядываешься. А из каждой лавки тебе черепа из сахара улыбаются, как родному. И имеют право, чертяки. День мертвых только раз в году! Такие сахарные уста у всех, обзавидуешься.

– Есть отличный рецепт от зависти любой степени запущенности. Пара капель абсента под язык из бокала с картины Пикассо, и все как рукой снимет. За удачу, дорогой соавтор! Представляешь, какое совпадение чисел! Успели эпилог дописать в день рождения того самого Гектора Луи Берлиоза. Вот кого бы пригласить на огонек! Обсудили бы наше создание, о будущем поговорили, чаю попили с бубликами.

– Сами с черствыми бубликами управимся. Про Берлиоза, но не композитора, уже все до нас, как есть, прописали. Так что читай классиков, не пей чай из немытых чашек и не завидуй пышным букетам на «Литераторских мостках».

– Совет хорош, – согласилась я с Мартином. – Даже спорить не буду. Вот скажи, как меня угораздило ткнуть событийным шилом в нашу милую московскую тетушку Марго? Если бы не твое предупреждение – «стоп, машина!» – впала бы в грех плагиаторства и не поморщилась…

– Ты об этом лучше Остину Клеону⁸ расскажи при случае. А я уж как-нибудь без твоей благодарности обойдусь. О-хо-хо. Челюсти-то разъезжаются в разные стороны. Зеваю, зеваю… – Мартин с утробным завыванием распечатал сахарные уста и без всяких намеков на этикет бесстыдно вывалил язык влажной ковровой дорожкой Берлинского кинофестиваля.

– А ну, закатывай язык обратно! Эк тебя разобрало! Видимо, придется смириться с тем, что неоконченная симфония Шуберта подходит для двух символистов, растрепанных сквозняками Васильевского, как упавшие с моста десятого числа⁹ японские хризантемы сорта «Пышная львиная грива» с наброском-дирекционом романа на упругих лепестках. Вот как.

Мартин вздохнул и вполголоса продолжил:

– Кровью сердца нашкрябали двадцать авторских на живых лепестках той самой хризантемушки. Да кому ж это интересно…

Я кивнула – ваша правда, дорогой соавтор! – и понарошку, но с врожденной актерской сноровкой зажала пальцами воображаемый мундштук. Затянулась сладким дымом перетертых в мелкий табачный лист эмоций и отбросила назад со свистом неведомо как возникшей из подсознания казачьей нагайки еще одну несуществующую в природе вещь – нить иссиня-черного с золотым отливом жемчуга. Этот жест, подсмотренный в мизансцене французского немого кинофильма, использовался мною по особо торжественным случаям во время выступлений на сцене невидимого театра.

– Форточку открой, от дыма голова закружилась – завыть хочется, как Рекс на ледокол «Красин». – Мартин прикрыл глаза и с головой нырнул в мерное колыхание музыкальных волн.

Я отвернулась от соавтора и еще раз проверила количество знаков в тексте. Может, на сегодня достаточно жить придуманной жизнью? Пришло время подумать о своем – или с воем, припоминая любимчика Рекса, – окружающем мире? Не удержавшись, я хихикнула, представив, как голосисто подвываю на луну и с яростью оскорбленного в лучших чувствах автора ругаюсь с дипломатом Кантакузиным около поднятого трапа ледокола. Ни о чем серьезном думать не хотелось. Душа просила буйных погулянок, прогулянок, банкета на выездной сессии конгресса книголюбов или клуба любителей леопардовых эублефаров. Эх, ветры яростные североатлантические, африканское сирокко вам через дорогу, кара-буран¹⁰ в спину и вьюги-метели среднерусской равнины на бедовую голову! Лети, моя тройка, сквозь бурю и белую мглу! К «Яр-р-р-ру» за весельем безудержным… Хотя куда лететь-то, в какую сторону света? Не помню. Не знаю. Не пробовала. И где сейчас тот самый «Яр»?

– Мартюша, а ты не догадался Штольца подговорить на праздничный ужин? Хорошо подготовленная импровизация сейчас не помешала бы.

Мартин, не открывая глаз, покачал головой:

– Мы с ним два дня в контрах из-за системы дробного питания. Временами – недобрыми смутными временами – доводит меня Штольц до бешенства. Так бы его глаза холодно-льдисто-водянистые и выцарапал! С корнем вырвал и собакам скормил у пункта горячего питания для лиц без определенного места жительства! Эти уполовиненные, дурно пахнущие порции с нулевой калорийностью плохо влияют на нервную систему. И заметь, – Мартин открыл собственные невыцарапанные глаза и буквально зашипел мне в лицо: – Сам-то он ни сном ни духом о наших достижениях якобы – делаю ударение на слово «якобы» – и не догадывается. Докладываю, что сию минуту вышеупомянутый Штольц полеживает на бархатном диванчике марсалового оттенка с черной изнанкой ночи в городе Сочи и делает вид, что статью об архитекторе Стасове пишет, а сам на планшете под одеялом смотрит «Опасный поворот»¹¹. Сколько он тех опасных поворотов уже перевидал и пережил? Никто не знает. Даже я. И кстати, сегодня он еще одного ежа притащил. И спрятал пылесборника в книжный шкаф. Янтарный еж номер двадцать в каталоге ненужных вещей!

– Мартин. Тебе надо иногда вспоминать пословицу о том, что не стоит дразнить гусей, плевать в колодец…

– Ну, не скажи! Если рыба захочет, вода уступит, – вывалил соавтор из памяти очередную японскую пословицу. И тут же заголосил истошным голосом: – «Вот – новый поворот…», это не я, а Штольц напевает, а заодно грезит, прикрыв синюшные веки, об исчезающем острове, где много-премного дней тому назад он играл новеньким пластмассовым совочком в песочнице с чистейшим кварцевым песком из разбитой колбы времени. А его маман в это самое время в гастрономе для него же, дитятки любимого, сырки в шоколадной глазури покупала. Так и говорит: «В настоящей глазури, из настоящего шоколада и сами сырки из настоящего творога». И добавить нечего. Пролетарская аристократия всегда отличалась утонченным нюхом на натуральный продукт. Сноб наш ленинградский – колючки врастопырку из праздничной тюбетейки. Ишь, притомился и отдыхает от родных и близких.

– Ну, это не тебе, Мартин, судить. Пусть развлекается, как может, лишь бы не вспомнил о декабрьских потеряшках.

Не каждый месяц, но частенько в моей жизни случается досадная оплошность. Иду домой, думаю не пойми о чем и теряю счета за квартиру, только что извлеченные из почтового ящика. Могу их оставить в лифте или между лепестками чугунных цветов забыть на парадной лестнице. Только отвернешься – а их и след простыл! Хоть мчись после такого происшествия по неведомым дорожкам, чтобы избежать расплаты за рассеянность. Может, когда и удастся спрятаться в ничейном помещении, за которое не надо платить по счетам.

И я смогла, как хитрый литературный эмбрион с невостребованным опытом устного сказителя, добраться до своего спасительного запасного выхода. Убежала по черной лестнице заколоченного подъезда в одну из ста пятидесяти семи оборонительных башен Саргона – ну, того самого, с соколом, – где никто не заставляет искать исчезающие квитанции и бороться с неприлично возвышенными мыслями.

Штольц – самый прекрасный человек на Васильевском острове, где выросло не одно поколение его предков. Он – прозрачная для радостей мира нежная душа, любитель поэзии, математики, знаток архитектуры и главный контролер по семейным финансам. А еще он наш с Мартином живой предохранитель от неприличного легкомыслия. Именно такой подпольный запас легких и веселых мыслей позволил мне подкопить достаточно сил для завоевания кусочка персонального неба над головой, почирканного крыльями свободных чаек, летающих над гранитом набережной лейтенанта Шмидта. И в один из удачных дней у меня все получилось.

Выход из-под семейного диктата увенчался успехом в первый же вечер независимости, когда я ритмично забарабанила по клавишам и цыкнула на домашнего тирана, чтобы не шумел, – не выношу писать романы среди вульгарных бытовых звуков. Штольц выпучил глаза и замахал руками от восторга, как бешеная ветряная мельница, что означало: «Зуб даю – больше ни одного случайного писка». До ночи я его не видела. Убежал в соседнюю комнату и только подглядывал в щелку, не грешу ли я тайными сетевыми излишествами.

– Что ж, нам есть чем гордиться, Мартин. Поработали на славу – и вот результат: почти готовая книга. На завтра запланируем последнюю вычитку. Обязательная процедура перед тем, как сдать рукопись в издательство. Все сделаем, как ты советовал – пиши рьяно, редактируй резво.

– Это не я придумал. Название книги¹² запомнилось.

– Понятно! Хотя порезвиться с редактурой не очень-то и получится. После последней вычитки проведем самую последнюю вычитку, потом окончательную и бесповоротную вычитку… Без единого опасного поворота! И, наконец, около входа в издательство спляшем финальную авторскую правку на посошок. Дело серьезное. Под миллион знаков настучали – слишком много для романа. Придется полностью вычеркнуть трагическую историю семьи Сивиковых, сократить цепочку воспоминаний Диманиса и без остатка урнировать бессильную злобу автора в рассуждениях о современных архитекторах, пиратствующих на острове… Таких сильных чувств они не заслужили. Ты согласен, что…

– Что это за термин такой «урнировать»? – перебил Мартин.

– Классический термин военной приемки – в урну выбросим избыточные литературные образцы. Слишком мы много историй запихали под одну обложку, отложим до лучших времен. Иначе роман треснет или взорвется, как некачественный боеприпас, на книжной полке.

– Вот шуму-то будет… А мы вроде как и ни при чем…

– Еще как при чем. Придет еще наше время, засядем за вторую книгу и вспомним о владельце галереи Сивикове, что крутится на карусели успеха при таланте, деньгах и в шляпе с серебряными бубенцами. Как думаешь, справимся?

Я открыла электронную папку «Литературная учеба» – и еще раз пролистала отзывы на роман от студентов школы литературного мастерства «Алмазная строка»:

– Вроде ничего не забыли, учли рекомендации опытных писателей. Слили в сеть отрывки, дождались ответной реакции читателей. Или не дождались?

– Не одобряю безоговорочно! Надо из всех сетей удалиться и припасть к первоисточнику сорока трех секретов вдохновения¹³ в спасительном молчании!

– Главное, понять, не упустили мы чего, все ли усвоили должным образом? Книжные полки до сих пор от учебников нечитаных ломятся, а еще материалы интервью с Цербером где-то затерялись. Помнишь беседу с Гением места? Дождь хлещет. Мы, как две снулые рыбы, без звука рты разеваем. Рассмешили все Церберовы головы по очереди. Думаю, что Беляш про учебный рудник с тоннелями под 21-й линией не случайно проговорился. Мол, лежат там в ящиках золотые самородки и ждут, когда наступит час сияния самой большой в городе дельты лучезарной на фасаде храма¹⁴. Только представь этот обжигающий свет расплавленного серебра? Хорошо, что очки солнцезащитные всегда при мне!

Мартин улыбнулся и с напевной интонацией выдал несколько памятных фраз:

 
Июль, подземный переход,
Жара, язык наружу – нет очков спасенья —
Успели мы друг друга разглядеть…
 

Потом замолчал и, казалось, потерял интерес к рассуждениям о только что написанном романе. Он упустил, вернее, отпустил нить разговора, которая лопнувшей дребезжащей струной болталась между нами. Соавтор замолчал, засуетился в клетчатом убежище, пытаясь скрыть беспокойные мысли.

– Да ладно, иди, – я махнула рукой в сторону коридора, – сегодня я добрая…

– Вот и славно! Понимаешь, опаздываю. Обещал Штольцу, что приду ровно в двадцать один час пятьдесят пять минут на просмотр сериала «Совесть». Ты же знаешь, как я люблю наблюдать за предателями в кино. Какие же они все там умные, обаятельные, мерзкие. Противно смотреть, а хочется. Эх, детективчики, чики-чики-брямс – сразу догадаемся о злодее прямс! А еще имею надежду, что вознаградят меня поздним ужином за почтительное подхихикивание во время сеанса. Неужели Штольц не захочет перекусить в приятной компании? Так что иду, иду… Стихи по дороге сочиняю.

 
Што ли Штольца шумят шаги,
Што ли я не шумею шбежать,
Угощение от Штольца штащить,
Отлетев ш полпинка, ш полноги
От холодного ельника…
 

– Холодный ельник – это что такое? Холодильник с продуктами?

Откуда у Мартина прорезались эмоции, тлеющие в голодном желудке угольками яростных шипящих звуков? От вечернего недоедания? Смутных обид?

– Мартин, не обижайся. Для твоего же здоровья Штольц старается.

Соавтор не ответил. Он уже в мыслях оставил меня наедине со смутными авторскими переживаниями.

– Иди уж…

Я наблюдала краем глаза, как, спрыгнув с кресла, Мартин замер напротив меня, словно величественная фигура, мастерски прорисованная в последнем томе рисовальных штудий Готфрида Баммеса¹⁵. Начался наш обычный художественный забег по кочкам! А я и не возражала – всегда готова насладиться ритуалом прощания и прощения ежедневных обид и злодейств. Больше никаких свидетелей – только я и уже свободный от обязанностей соавтора Мартин.

В самом начале совместного сочинительства этот забавный ритуал превратился в наш главный спасительный буек среди моря бурных авторских эмоций. Тогда еще только-только выстраивалась робкая трехмерная система координат¹⁶ истории главного героя Диманиса. Создавая план романа, мы почти безнадежно заплутали в трех главах, пытаясь запихать в первый же эпизод появление в нем всех основных персонажей. Мы запутались в галдящих вокруг нас антагонистах, комических старухах в архетипе королев на казенном жаловании, обаятельных трикстерах и благородных героях с ободранными в боях за железо и золото петушиными хвостами. После особенно яростной психологической атаки потрясенного моим скудомыслием соавтора я с рычанием откинулась на спинку кресла и тут же застонала от бессилия с эффектными подвываниями бывшего театрального клакера:

– Что же ты, злодей, не понимаешь, что в моей кладовой литературных приемов пустота. Гулкая пустота заброшенного гэдээровского арсенала с повыскребенными до последнего патрона сусеками. Это только в книгах умных написано, как правильно разжигать в себе писательские инстинкты и внутреннее чутье. Ну не получается у меня пока приличные переходы между эпизодами делать, а ты мог бы поделикатней обращаться с истощенным мозгом начинающего творца образов. Без твоих воплей вижу, что в начале главы эпизоды похожи на тяжелые кирпичи. Тык-тык друг на друга. А раствора интеллектуального между ними нет как нет. Раствору гони, цементно-ментального. Да побольше! Вот твоя работа. Беги за раствором и кирпичами для строительства книги.

Я приготовилась испепелить не слишком приветливым взглядом соавтора, но тут же заметила, как задняя лапа Мартина, будто сама собой, с ловкостью гибкой змеи, укутанной в пушистую шубу, отползает куда-то в сторону, тело склоняется в изысканном поклоне, и мой мучитель с неизвестно откуда расцветающей деликатностью произносит: «Все будет немедленно исполнено, и не надо вам больше к змее ноги пририсовывать¹⁷. Своя имеется в шубе из ценного меха. И не одна, а целых четыре».

– Ах-ах, какие вольности, – подыграла я ценителю японских поговорок и пословиц: – Для кота, купленного за сто рублей в подземном переходе Лиговки, ты слишком смышлен. Никаких тебе сапог со шпорами или мечей самурайских, пока не придумаешь, как половчее познакомить благородную душку плюшевую с главным злодеем.