Loe raamatut: «Крестный отец»

Посвящается Энтони Клири

Ни одно крупное состояние немыслимо без преступления.

Оноре де Бальзак¹

Mario Puzo

The Godfather

Copyright © 1969 by Mario Puzo

© Молчанов М.Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Книга первая

Глава 1

Америго Бонасера сидел в Третьем отделении уголовного суда города Нью-Йорка и ждал, когда меч правосудия покарает негодяев, что попытались обесчестить и жестоко избили его дочь.

Судья засучил рукава мантии, будто собственными руками собирался наказать двух молодых людей, сидящих на скамье подсудимых. Его суровое крупное лицо выражало холодное презрение. Тем не менее Америго Бонасера чувствовал в происходящем какую-то непонятную фальшь.

– Вы повели себя как настоящие выродки, – жестко произнес судья.

«Да, да! – мысленно кивал Бонасера. – Как звери. Даже хуже». Молодые люди, коротко стриженные и гладко выбритые, покорно склонили набриолиненные головы, изображая раскаяние.

– Вы показали, что мало отличаетесь от дикарей в джунглях, – продолжал честить их судья. – Ваше счастье, что не дошло до изнасилования, иначе сидеть вам за решеткой по двадцать лет.

Он помолчал, воровато стрельнул глазами в сторону Бонасеры, потом уставился на стопку отчетов о поведении поднадзорных и, нахмурив мохнатые брови, вздохнул, словно шел наперекор своим убеждениям.

– Однако, – продолжил он, – поскольку вы молоды, ранее не судимы, принадлежите к уважаемым семействам и поскольку мы здесь за тем, чтобы вершить правосудие, а не возмездие, я приговариваю вас лишь к трем годам тюремного заключения. Приговор вынесен условно.

Только благодаря профессиональной выдержке, накопленной за сорок лет работы мастером похоронных дел, на желтоватом лице Америго Бонасеры не отразилось ни тени негодования и ненависти. Его красавица дочка лежит в больнице с шинированной челюстью, а этих скотов – этих animales – отпускают? Фарс какой-то. Он смотрел, как улыбающиеся родители обнимают своих сынишек. Конечно, чего бы им всем не радоваться?

К горлу комом подкатила горькая желчь, выступила через плотно стиснутые зубы, и Бонасера прикрыл рот чистым льняным платочком. Так он и стоял, а молодые люди свободно шли по проходу, самоуверенные и довольные, не удостоив старика даже взглядом. Он молча пропустил их мимо, не отнимая платка от губ.

Следом шли родители этих негодяев – двое отцов и две матери одного возраста с Бонасерой, но одетые более по-американски. В их слегка стыдливом взгляде читался некий надменно-победоносный блеск.

Не сдержавшись, Америго Бонасера высунулся в проход и хрипло прокричал, промакивая платком глаза:

– Вы у меня еще поплачете! Будете плакать так же, как я плачу из-за ваших детей!

Адвокаты, замыкающие процессию, стали подгонять своих клиентов, не пуская недавних подсудимых, которые двинулись было назад защищать родителей. Широкоплечий пристав спешно перегородил ряд, где стоял Бонасера. Впрочем, надобности в этом не было.

Все годы, прожитые в Штатах, Америго Бонасера верил в правосудие – тем и преуспевал. Теперь его сердце пылало ненавистью, а в голове металась безумная мысль купить пистолет и пристрелить малолетних негодяев. Тем не менее он нашел силы повернуться к жене, все еще оторопелой от случившегося.

– Над нами надругались, – произнес Бонасера, уже зная, что нужно делать, и понимая, что за ценой не постоит. – Если мы хотим справедливости, то должны пойти на поклон к дону Корлеоне.

* * *

В безвкусно обставленном номере лос-анджелесской гостиницы Джонни Фонтейн, как всякий мужчина и супруг, заливал ревность скотчем. Развалившись на красном диване, он пил прямо из горлышка бутылки, а потом полоскал рот глотком талой воды из ведерка со льдом. Было четыре утра, и в пьяном полубреду Джонни воображал, как расправится с женой, когда та вернется с очередной гулянки. Если вернется. Звонить бывшей и спрашивать про детей было уже поздно, а друзьям – неловко. Да, раньше его звонки посреди ночи им даже льстили, но теперь, когда карьера Джонни неслась под откос, скорее раздражали. Он усмехнулся, вспомнив, как в пору взлета на его зов с готовностью откликались знаменитейшие актрисы Америки…

Делая очередной глоток, Джонни услышал, как в замке поворачивается ключ, но не встал с дивана и продолжал пить, пока жена не вошла в комнату. Он восхищался ее красотой: ангельским личиком, ласковыми фиолетовыми глазами, хрупкой, но идеально сложенной фигурой. На экране эти черты становились еще более выразительными, почти неземными. Миллионы мужчин по всему миру боготворили образ Марго Эштон и платили деньги, чтобы смотреть на нее снова и снова.

– Где тебя носило? – рявкнул Джонни Фонтейн.

– Трахалась.

Джонни был трезвее, чем выглядел. Он перемахнул через коктейльный столик, схватил жену за горло, но, оказавшись вплотную с этим чарующим лицом и милыми глазами, тут же растерял весь свой гнев. Марго позволила себе ухмыльнуться, и зря: Джонни мгновенно сжал кулак.

– Только не по лицу! – взвизгнула она. – У меня съемки!

«Издевается!» – подумал Джонни и ударом в живот повалил жену на пол, а сам уселся сверху. Марго хватала ртом воздух, обдавая мужа ароматным дыханием. Он бил ее по рукам, по шелковистым, загорелым бедрам. Он бил ее, как давным-давно, подростком, избивал сопляков на улицах нью-йоркской Адской Кухни² – больно, но не оставляя травм вроде выбитых зубов или сломанного носа.

Однако бить в полную силу ему не хватало духу, и от этого Марго раззадорилась еще сильнее. Распластанная на полу, с задранным до пояса парчовым платьем она сквозь смех подначивала:

– Ну же, Джонни, засади мне! Засади! Ты же этого хочешь!

И Джонни Фонтейн сдался. Он ненавидел жену, но красота делала ее неуязвимой. Марго перекатилась в сторону, грациозно вскочила на ноги и стала приплясывать, напевая:

– Джонни, мне не больно, Джонни, мне не больно!

А потом, печально поджав губки, сказала:

– Дурачок ты. Устраиваешь мне порку, а дерешься как мальчишка… Ах, Джонни, мой глупый влюбленный хомячок, ты даже в постели как мальчишка. Все веришь в свои дурацкие песенки о любви… – Вздохнула. – Пока-пока, бедненький.

Она ушла в спальню и заперлась на ключ.

Джонни сидел на полу, закрыв лицо руками. Его тошнило от бессилия и отчаяния. Лишь благодаря тупому упрямству, не раз выручавшему его в безжалостных голливудских джунглях, он заставил себя подойти к телефону и вызвать такси до аэропорта. Он полетит в Нью-Йорк – к единственному человеку, который может ему помочь. К человеку, обладающему властью, а еще мудростью и теплотой, которых Джонни так не хватает. К своему крестному отцу Корлеоне.

* * *

Пекарь Нацорине, пышный и румяный, как и его фокачча, упер испачканные мукой руки в бока и сурово оглядел жену, дочку на выданье и помощника Энцо. Тот стоял перед Нацорине, уже переодевшись в робу военнопленного с зеленой нашивкой на рукаве, и переживал, что из-за этой сцены опоздает отметиться на базе острова Говернорс. Как и тысячи других итальянских солдат, которым заключение заменили трудовой повинностью на благо американской экономики, Энцо пребывал в постоянном страхе, что его вернут в лагерь. Оттого-то и этот спектакль воспринимал абсолютно серьезно.

– Мою семью, значит, захотел опозорить? – строго вопрошал Нацорине. – Услыхал, что войне конец и тебя вот-вот выпрут из Америки обратно на Сицилию месить говно – и решил оставить моей дочурке подарок на память?

Энцо прижал руку к сердцу.

– Padrone³, – произнес он, чуть не плача, хотя и не забывая о приличиях, – клянусь Девой Марией, у меня и в мыслях не было злоупотреблять вашей добротой. Я искренне люблю вашу дочь и с глубоким уважением прошу ее руки. Понимаю, что недостоин, но, если меня отправят назад в Италию, вернуться в Америку и жениться на Катерине я уже не смогу.

– Хватит издеваться над юношей, – вмешалась Филомена, супруга Нацорине. – Ты знаешь, как надо поступить. Укрыть Энцо у нашей родни на Лонг-Айленде.

Катерина рыдала. Она была пухленькая, в отца, и совершенная простушка, да еще и с усиками под носом. Низкорослый и кряжистый, однако по-мужски привлекательный, Энцо был для нее единственной возможной партией – и единственным, кто с таким уважением касался ее укромных мест.

– Если ты не удержишь Энцо, я сбегу из дома! – крикнула она папе. – Я уеду за ним в Италию!

Тот хитро покосился на дочку. Вот ведь вертихвостка… Нацорине видел, как она терлась мясистыми ягодицами об Энцо, когда парень протискивался мимо нее к прилавку, чтобы выложить свежеиспеченные лепешки и булочки. «Стоило мне отвернуться, – закралась в голову скабрезная мысль, – как этот пострел наверняка засовывал свой багет к ней в печку». А стало быть, Энцо нужно удержать в Америке и обеспечить американским гражданством. Устроить это мог только один человек. Крестный отец. Дон Корлеоне.

* * *

Эти трое, как и многие другие, получили тисненные золотом приглашения на свадьбу мисс Констанции Корлеоне. Торжество было назначено на последнюю субботу августа 1945 года. Отец невесты, дон Вито Корлеоне, про старых друзей и соседей не забывал, хоть сам уже давно переехал в особняк на Лонг-Бич. Там же с утра до самой ночи должен был проходить праздничный прием, обещавший, без сомнения, стать грандиозным событием. Война с Японией закончилась, поэтому страх за воюющих где-то далеко сыновей веселья никому не омрачал. А где еще давать волю радости, как не на свадьбе?

И вот субботним утром друзья дона Корлеоне отправились из Нью-Йорка на загородное празднество. У каждого был кремового цвета конверт со свадебным подарком – пачкой наличных. Никаких чеков. В каждом конверте также лежала карточка с именем дарителя и величиной его уважения к крестному отцу – уважения искреннего и заслуженного.

Любой мог обратиться к дону Вито Корлеоне за помощью, и никто не уходил обиженным. Дон не давал пустых обещаний и не искал трусливых отговорок – мол, руки у него связаны более могущественными силами. Причем совершенно не важно, считает ли он тебя другом и можешь ли ты хоть чем-то ему отплатить. Условие только одно: ты сам должен назвать себя другом Корлеоне. Этого хватало, чтобы дон отнесся к бедам просителя, пускай самого бедного и ничтожного, как к своим, а потом решил их проблемы, невзирая ни на какие преграды. А что взамен? Лояльность и уважительное обращение «дон» или, порой, более ласковое – «крестный отец». А иногда, в знак почтения и никак не в качестве дани, – галлон домашнего вина или корзинку перченых таралли⁴, специально испеченных к рождественскому столу благодетеля. Приличным, даже вполне естественным, также считалось говорить всем, что ты у него в долгу и что он имеет право в любой момент обратиться к тебе за какой-нибудь ответной услугой.

В этот большой день, в день свадьбы дочери, дон Вито Корлеоне стоял на крыльце своего особняка и приветствовал гостей. Каждого из них он знал и каждому доверял. Многие были обязаны дону своими жизненными успехами и не стеснялись называть его «крестным отцом» на людях – тем более что повод такой семейный. Даже организацией празднества занимались друзья. Напитки разливал старый товарищ дона, профессиональный бармен; он же и обеспечил свадьбу алкоголем. Закуски разносили приятели сыновей дона. Всю еду для застолья приготовили жена дона и жены его соратников, а веселенькие гирлянды и другие украшения по всему саду, раскинувшемуся на добрый акр, развесили подружки невесты.

Дон Корлеоне выказывал глубокое почтение всем гостям: богатым и бедным, влиятельным и простым. Он никого не обходил стороной – таков был его принцип. Гости, в свою очередь, так восторгались его костюмом, что случайному прохожему могло бы показаться, будто дон и есть счастливый жених.

Рядом с ним на крыльце стояли двое сыновей. Хотя старшего крестили как Сантино, все, кроме отца, называли его Санни. Пожилые итальянцы смотрели на Санни неодобрительно, молодежь – с обожанием. Ростом под метр восемьдесят, он был высок для потомка иммигрантов в первом поколении, а из-за пышной курчавой шевелюры казался еще выше. Лицом Санни Корлеоне напоминал откормленного купидона; среди аккуратных черт выделялись пухлые, чувственные губы с острой впадинкой и почти неприличная ямочка на подбородке. Телосложение у него было бычье, а о размерах мужского достоинства ходили легенды. Поговаривали, будто его жена страшилась первой брачной ночи, как средневековые безбожники – дыбы. Шептались также, что, когда юный Санни посещал порочные заведения, даже самые прожженные из puttane⁵ при виде его органа требовали двойную плату.

Некоторые гостьи из тех, что помоложе, крутобедрые и большеротые, смотрели на Санни Корлеоне хозяйским взглядом, однако в этот день все их усилия были напрасны. Хотя на свадьбе были его жена и трое детей, Санни уже положил глаз на главную из подружек невесты – Люси Манчини. Девушка знала, что ее ждет. Она сидела за садовым столиком, одетая в строгое розовое платье и с цветочным венком в блестящих черных волосах. Всю прошлую неделю на репетициях она заигрывала с Санни, а утром у алтаря пожала ему ладонь. Большего незамужней девушке не дозволялось.

Люси не было дела до того, что Санни нипочем не сравниться с отцом. Да, он храбр, силен и щедр, а сердце у него не уступает по размерам мужскому органу. Однако ему недостает отцовской сдержанности, и вспыльчивый темперамент нередко толкает его на необдуманные поступки. Санни во всем помогал дону, однако мало кто верил, что он унаследует семейное дело.

Второго сына звали Фредерико, для своих – Фредди или Фредо. О таком ребенке молил святых каждый итальянец: ответственный, верный, всегда готовый услужить и даже в тридцать лет живущий в родительском доме. Он был невысок, широкоплеч, некрасив, но с такой же купидоньей головой, богатой курчавой шевелюрой и пухлыми губами. Вот только во Фредо, в отличие от Санни, они подчеркивали не чувственность, а суровую угрюмость. Тем не менее средний сын служил надежной опорой отцу, никогда ему не перечил и не позорил фамилию скандальными выходками с женщинами. Увы, невзирая на все эти качества, Фредо не хватало природного магнетизма и животной силы, столь необходимой лидеру, а потому его тоже не прочили в преемники дона.

Был и третий сын, Майкл Корлеоне. Он не стоял рядом с отцом и братьями, а сидел за столиком в самом глухом уголке сада, хотя даже там не мог избежать внимания друзей и знакомых.

Майкл был младшим сыном дона и единственным, кто ни в чем не походил на отца. Лицо у него было узкое, а черные, как смоль, волосы лежали прямо, без намека на кудри. Смугловатая кожа сделала бы честь любой красавице, да и вообще его изящная внешность отдавала какой-то девичьей привлекательностью. Было время, когда дон всерьез сомневался в мужественности сына. Впрочем, в семнадцать лет Майкл Корлеоне доказал, что все опасения беспочвенны.

Теперь младший сын сидел за отдельным столиком, как бы подчеркивая желание дистанцироваться от родни. Рядом с ним сидела молодая американка – о ней все слышали, но до сего дня еще никто не видел. Майкл, конечно же, в полном соответствии с этикетом представил ее всем гостям, в том числе родственникам. Те не впечатлились: слишком худая, слишком бледная; лицо слишком умное для женщины, поведение слишком раскованное для девицы. Да и зовут ее как-то чужеродно: Кей Адамс. Скажи она, что имя у нее вполне обыкновенное для семейства, чьи предки переселились в Америку двести лет назад, все только пожали бы плечами.

Гости, естественно, заметили, что и дон почти не обращает внимания на младшего. До войны Майкл был его любимчиком и наиболее вероятным преемником в семейном деле. Умом и силой воли он не уступал родителю, а также имел врожденный талант любым своим поступком вызывать уважение окружающих. Однако когда началась Вторая мировая, Майкл Корлеоне пошел добровольцем в морскую пехоту – наперекор воле отца.

Дон не желал, чтобы его младший сын отдавал свою жизнь за страну, которая даже не была ему родиной. Он подкупил врачей, договорился с комиссией – все эти меры стоили ему больших денег. Но Майкл уже в двадцать один год привык добиваться желаемого. Он самочинно явился на призывной пункт, и его отправили воевать на Тихоокеанский фронт. Там он заработал награды и дослужился до капитана. В 1944 году его фотографию с перечислением всех подвигов напечатали в журнале «Лайф». Когда кто-то из друзей показал дону этот разворот (родные так и не решились), тот разочарованно хмыкнул и сказал: «Такие подвиги, и все ради посторонних».

В начале 1945 года младшего Корлеоне комиссовали по ранению – он даже не подозревал, что за этим решением стоял отец. Несколько недель Майкл провел в родительском доме, а затем, ни у кого не спросившись, поступил в Дартмутский колледж города Хановер, штат Нью-Гемпшир. Вернулся он только теперь, на свадьбу сестры, да еще и в компании будущей супруги – американки, похожей, по общему мнению, на бледный скелет.

Майкл развлекал Кей Адамс забавными анекдотами из жизни наиболее колоритных гостей. Его же, в свою очередь, забавлял и умилял живой интерес подруги ко всему, что казалось ей новым и экзотичным. Теперь ее внимание привлекла группка мужчин, собравшихся у бочонка с домашним вином. Это были Америго Бонасера, пекарь Нацорине, Энтони Коппола и Лука Брази. Со свойственной ей проницательностью Кей заметила, что, судя по выражению лиц, общего веселья те четверо не разделяют.

– Еще бы, – подтвердил Майкл с улыбкой. – Они пришли просить моего отца об услуге и теперь ждут возможности поговорить с ним лично.

И правда, нетрудно было заметить, как внимательно они высматривали дона в толпе.

Тем временем на противоположной стороне от мощеного подъезда остановился черный «Шевроле». Сидевшие впереди двое мужчин в пиджаках достали блокноты и, ничуть не скрываясь, принялись записывать номера машин, припаркованных перед особняком.

– Легавые, как пить дать, – произнес Санни, поворачиваясь к отцу.

Тот лишь пожал плечами:

– Что я могу сделать? Они на улице, а не у меня во дворе.

– Ублюдки паршивые. – Пухлое лицо Санни налилось кровью. – Никакого почтения.

Он спустился с крыльца и подошел к седану. Увидев перед собой разъяренное лицо, водитель спокойно раскрыл бумажник и предъявил зеленую карточку. Санни молча отошел и сплюнул на асфальт, но так, чтобы брызги попали на заднюю дверь. Затем направился к особняку, надеясь, что водитель выскочит и пойдет за ним. Не выскочил.

– Они из ФБР, – сказал Санни, подойдя к отцу. – Записывают номера всех автомобилей. Козлы вонючие.

Дон Корлеоне и так знал, кто приехал и зачем. Ближайших друзей заранее предупредили, чтобы воспользовались чужими машинами. Гневную сыновью выходку дон не одобрял, однако она пришлась кстати: пусть федералы думают, что их появление было неожиданностью. Сам Вито злости не испытывал. Он давно усвоил, что пощечины от общества следует принимать со смирением; ведь настанет час, когда даже самым могущественным мира сего не избежать заслуженной расплаты, – главное быть готовым. Именно это объясняло непоколебимую сдержанность дона, которой так восхищались друзья и знакомые.

Прибыли последние гости, и в саду за особняком заиграл музыкальный квартет. Дон Корлеоне выбросил из головы мысли о федералах и вместе с сыновьями присоединился к свадебному гулянью.

* * *

В просторном саду собрались несколько сотен человек. Кто-то танцевал на дощатом помосте, утопающем в цветах, остальные сидели за длинными столами, что ломились от острых блюд и кувшинов с густо-красным домашним вином. Невеста, Конни Корлеоне, восседала на почетном возвышении вместе с женихом, подружками и друзьями молодых. Это была старомодная итальянская свадьба – «деревенская», как брезгливо говорила Конни. Она согласилась на подобный праздник, лишь чтобы угодить отцу, который не одобрял будущего зятя.

Жених, Карло Рицци, был сицилийцем только наполовину. Светлые волосы и голубые глаза он унаследовал от матери, уроженки Северной Италии. Сейчас родители Карло жили в Неваде, но он покинул штат из-за проблем с законом. В Нью-Йорке молодой человек познакомился с Санни Корлеоне, а затем и с его сестрой. Дон, конечно же, отправил доверенных друзей в Неваду узнать, чем же юноша провинился. Те выяснили, что дело в неосторожном обращении с оружием – ничего серьезного, достаточно подправить записи, и парень снова чист. Также они привезли подробный отчет о невадских игорных домах, заставивший дона крепко задуматься. Умение извлекать выгоду из чего угодно было еще одной стороной его величия.

Конни Корлеоне нельзя было назвать очаровательной. Худая и дерганая, она обещала в будущем стать настоящей мегерой. Но сегодня, в белоснежном платье и лучащаяся девственностью, девушка выглядела почти красавицей. Положив ладонь на могучее бедро жениха, она вытянула губы в воздушном поцелуе.

Мужчины прекраснее Конни и вообразить не могла. Ее новоявленный супруг с детства трудился под жарким пустынным солнцем. Накачанные руки и плечи едва влезли в рукава пиджака. Карло купался в обожающем взгляде невесты, постоянно подливая вина ей в бокал. Он был изыскан и любезен, словно они на пару разыгрывали какую-то пьесу, однако то и дело стрелял глазами в сторону туго набитой конвертами шелковой сумочки, что висела у Конни на правом плече. Сколько же там денег? Десять тысяч? Двадцать? «Это только начало», – усмехнулся Карло Рицци сам себе. Все-таки он теперь член королевской семьи, так что его по-любому не обделят.

На сумочку засматривался и сидевший среди гостей Поли Гатто – шустрый молодой человек с узкой, почти крысиной, физиономией. Забавы ради он прикидывал, как бы умыкнуть эту кучу денег. Чисто по привычке. Умом Поли понимал, что это досужие, невинные мысли ребенка, мечтающего стащить с полки коробку пистонов. Еще он поглядывал на своего босса – пожилого Питера Клеменцу, который отплясывал на помосте сладострастную тарантеллу. Невероятно рослый и необъятный, Клеменца кружил девушек, казавшихся на фоне его крохотными, с таким умением и задором, что зрители восторженно аплодировали. Тяжелое брюхо развратно терлось о молоденькие грудки. Женщины перехватывали партнера друг у друга. Парни уважительно отходили в сторону и хлопали в такт бренчанию мандолины. Когда Клеменца, выдохшись, рухнул в кресло, Поли Гатто поднес ему бокал холодного вина и промокнул массивный потный лоб шелковым платком. Босс, шумно пыхтя, крупными глотками осушил бокал.

– Чем разглядывать танцоров, делом бы занялся, – резко произнес он вместо благодарности. – Обойди территорию, посмотри, всё ли в порядке.

Поли послушно скрылся в толпе.

Музыканты взяли перерыв, чтобы освежиться. Парень по имени Нино Валенти подхватил бесхозную мандолину, поставил левую ногу на стул и заиграл фривольный сицилийский мотивчик. Лицо у Нино было приятным, но слегка опухшим от нескончаемого пьянства. Он уже был навеселе и, закатывая глаза, горланил скабрезную песенку. Женская публика визжала от восторга, а мужчины хором подхватывали за солистом окончания строчек.

Дон Корлеоне, не одобрявший подобное поведение, хотя его дородная супруга весело подпевала остальным, незаметно удалился в дом. Увидев это, Санни подошел к столу новобрачных и присел рядом с главной подружкой невесты, Люси Манчини. Ему никто не мешал. Жена была на кухне, доделывая последние украшения на свадебном торте. Санни прошептал на ухо девушке пару слов, и та удалилась. Сам он выждал несколько минут и неторопливо пошел в том же направлении, время от времени останавливаясь поболтать с гостями.

Все, однако, знали, что происходит. Люси, за три года колледжа полностью обамериканившаяся, была в полном соку и уже обладала «репутацией». Во время свадебных репетиций она шутливо – насколько позволяли приличия – заигрывала со старшим из братьев Корлеоне, ведь он как шафер жениха был ее партнером на церемонии. Придерживая руками розовое платье, Люси Манчини с делано-невинной улыбкой вошла в особняк и легко взбежала по лестнице в уборную. Когда она выглянула оттуда, Санни Корлеоне уже стоял на площадке этажом выше и жестом подзывал девушку.

* * *

Рабочий кабинет дона располагался в угловой комнате, между первым и вторым этажом особняка. У окна стоял Томас Хейген и наблюдал за весельем в саду. Вдоль стен за его спиной тянулись полки, уставленные книгами по праву. Хейген был личным юристом дона, а также исполнял обязанности консильери, то есть советника, а значит, играл вторую по важности роль в семейном деле. В этом кабинете они с доном Корлеоне распутали не одну проблему. Когда крестный отец покинул праздничный стол и направился к дому, Хейген понял, что свадьба свадьбой, а поработать придется. Затем он увидел, как Санни Корлеоне перешептывается с Люси Манчини и удаляется следом за ней. Какой дешевый фарс… Том хмыкнул, но дону решил не сообщать. Когда Вито Корлеоне вошел в кабинет, Хейген передал ему написанный от руки список людей, допущенных до личной встречи. Дон проглядел его и кивнул.

– Бонасеру оставим под конец.

Через застекленные двери Хейген вышел прямо в сад, к просителям, которые кучковались у винного бочонка, и указал на пухлого Нацорине.

Дон Корлеоне приветствовал пекаря объятием. Они дружили с самого детства, когда еще мальчишками играли на итальянских улочках. Каждую Пасху в особняк Корлеоне привозили свежевыпеченные пироги с рикоттой и ростками пшеницы, покрытые золотистой яичной корочкой и размером с колесо грузовика. На Рождество или в дни рождения непременно была выпечка с кремом. Во все годы, голодные и сытые, Нацорине исправно платил взносы в пекарский профсоюз, организованный доном по молодости. И за это время ни единой просьбы об ответной услуге, разве что о карточках на сахар, выдаваемых управлением по ценовой политике, которые продавались на черном рынке в войну. Теперь настала пора воспользоваться дружбой, и дон Корлеоне был готов с радостью дать пекарю желаемое.

Он предложил Нацорине сигару «Де Нобили» и рюмку травяного ликера «Стрега», затем ободряюще похлопал старого товарища по плечу, приглашая говорить. Такова была чуткость дона: он сам по горькому опыту знал, как тяжело просить другого человека об одолжении.

Пекарь поведал историю об Энцо: отличный парень, притом сицилиец; попал в американский плен; отправлен в лагерь; выпущен для исполнения трудовой повинности в поддержку союзников… Между порядочным Энцо и дражайшей Катериной, дочерью Нацорине, вспыхнула чистая и благородная любовь. Однако война кончилась, и бедного парня не сегодня завтра выдворят обратно в Италию. Такого расстройства дочка не перенесет. Только Вито Корлеоне под силу спасти влюбленных. Он – их единственная надежда.

Дон, приобняв Нацорине за плечи, расхаживал с ним по кабинету и время от времени ободряюще, с пониманием кивал. Дослушав рассказ, он тепло улыбнулся:

– Забудь тревоги, мой дорогой друг.

Далее крестный отец подробно объяснил, как все будет. Конгрессмену от округа подадут ходатайство. Тот выдвинет законопроект, по которому Энцо сможет получить гражданство. Законопроект непременно одобрят – в Конгрессе все повязаны. Но пройдохи непременно запросят мзду, добавил дон. Нынешняя цена – две тысячи долларов. Дон возьмет деньги и лично проследит за ходом дела. Друг ведь согласен?

Пекарь энергично закивал. Он и не ожидал, что такая услуга окажется бесплатной. Протолкнуть в Конгрессе особый акт недешево – это понятно. Нацорине чуть не плача принялся благодарить дона. Тот проводил друга до двери, заверив, что отправит в пекарню нужных людей, которые заполнят документы и уладят все формальности. Гость напоследок крепко обнял крестного отца и вышел в сад.

– Очень выгодное вложение, – ухмыльнулся Хейген. – И зять, и пожизненный помощник – всего-то за две тысячи долларов… К кому обратимся?

Дон Корлеоне нахмурил лоб.

– Не к итальянцу, это точно. Поменяйте адрес в бумагах и отдайте дело еврею из соседнего округа. Война закончилась, и, думаю, многие наши paisan⁶ захотят остаться. Нам понадобятся еще люди в Вашингтоне, которые возьмут на себя приток желающих, не заламывая цену.

Том записал указания дона в блокнот с пометкой: «Не Лутеко. Фишер».

Следующего просителя звали Энтони Коппола – с его отцом дон Корлеоне в юности грузил вагоны на железной дороге. Дело очень простое: Копполе нужны пятьсот долларов, чтобы оплатить оборудование и специальную печь для открытия пиццерии. Ссуда в банке по определенным причинам невозможна.

Дон достал из кармана пачку банкнот, но пяти сотен в ней не набралось. Поморщившись, он обратился к Тому Хейгену:

– Одолжи мне сто долларов. Верну в понедельник, когда схожу в банк.

Коппола начал отнекиваться, мол, и четырехсот будет достаточно, однако дон Корлеоне его прервал.

– Пришлось потратиться на свадьбу, – извинился он, похлопав просителя по плечу. – Наличности почти не осталось.

Он взял у Хейгена деньги и присовокупил к своим.

Консильери наблюдал за действом в безмолвном восхищении. Дон всегда говорил, что по-настоящему щедрый человек никогда не откажет другому. Как, должно быть, польщен Энтони Коппола, что дон, чтобы дать ему взаймы, сам влез в долг! Конечно, крестный отец – миллионер, но всякий ли миллионер готов поступиться удобством ради бедного друга?

Дон вопросительно поднял голову.

– Еще к вам Лука Брази, хоть он и не в списке, – сообщил Хейген. – Хочет передать поздравления лично, не на людях.

Впервые за вечер на лице дона отразилось недовольство.

– Это обязательно? – Он вздохнул.

– Вы знаете его лучше, чем я, – Хейген пожал плечами. – Он был очень рад, что его пригласили на свадьбу. Такая неожиданность… Думаю, он хочет вас поблагодарить.

Дон Корлеоне кивнул и жестом велел привести Луку Брази.

Кей Адамс поразило суровое и жестокое лицо Брази, поэтому она не преминула спросить об этом человеке у Майкла. Майкл же привел Кей на свадьбу как раз за тем, чтобы постепенно, не шокируя будущую спутницу жизни, раскрыть правду о своем отце. До сих пор она считала его обычным дельцом, лишь слегка нечистым на руку. Решив зайти издалека, Майкл объяснил, что Лука Брази – один из самых страшных представителей преступного мира Восточного побережья, главным образом потому, что может убрать неугодного человека в одиночку, без помощников, а значит, почти неуловим для закона.

– Не знаю, правда это или выдумки, – Майкл пожал плечами. – Знаю только, что они с отцом вроде как друзья.

В голове у Кей начало проясняться.

– Не хочешь ли ты сказать, – осторожно уточнила она, – что этот человек работает на твоего отца?

«Эх, была не была!» – подумал Майкл и выложил все как есть: