скрипичный ключ ей.
То согнётся над ней
крюком,
как лебедь над лебёдкой,
как гондольер над лодкой,
примется
выписывать пируэты;
то смычком
вздёрнется,
выпрямится,
штыком
воткнётся
в землю паркета,
что вся планета
содрогнётся.
Из стороны в сторону,
как цунами,
вьючится
(между нами,
ни один танцор
такому
не научится!)
Идёт
смычок
ещё
плавней —
рука-смычок
прижмёт
сильней
свой инструмент.
И в момент
кульминации
танца
губы танцующих
соединятся.
А скрипач…
покроется белой,
завистливой
краской.
Смычком-указкой
помашет несмело
заливистой
публике.
А сам украдкой,
в софитовом блике,
залитый,
подумает:
«Как гадко!
Как тошно!
что невозможно
в такой обстановке
предаться любви
деревянной чертовки.
Сладко
покрыл бы поцелуями её шейку,
каждую её струнку,
её бока-перешейки,
переходящие
в грудь невинную,
и всю её фигурку
грушевидную!
Да ведь покрутят у виска…»