Вместилище духа. История трепанации в разных культурах

Культ хаомы (сомы). Как параллель берсеркерам в зороастрийском культурно-историческом пространстве тоже возникают мужские союзы. Их воины и «двуногие волки» похищают скот и состоят в союзе с ведьмами и чародеями. Они применяют черную магию, пьют на ночь напиток Haoma и знают язык оракулов, которые служат злому богу, злой стороне Митры.

Кошмары ведьм. В историческое время магическое применение галлюциногенных средств связано с существованием «черного культа» ведьм. В состав ведьминского зелья, например, входила белладонна.

В добавление к психотропным веществам, рассмотренным в работе Лейнера, можно, по-видимому, добавить «эликсир забвения», упоминающийся в ирландских сагах. По-видимому, кельтские друиды умели изготавливать на растительной основе напиток, вызывавший крепкий сон и потерю памяти.

Но вернемся к теме нашей книги. Трепанационную активность древних хирургов следует рассматривать в неразрывном единстве с общими действиями магическо-терапевтического свойства, основанными на физиологической тяге человека изменять свое сознание. В основе попыток воздействия на психику человека лежали интуитивные наблюдения и богатые эмпирические знания о природных компонентах растительного происхождения. Случаи черепного травматизма, возможно, дали когда-то толчок наблюдениям за измененным поведением выживших после ранений соплеменников. Не исключено, что такие несчастья воспринимались как примеры «божественного безумия». Подобную возможность обсуждал, в частности, германский антрополог Ханс Гримм, описавший последствия вдавленного перелома лобной кости у мужчины эпохи бронзы из Заушвитца. Ранение, даже после поверхностного заживления костных краев, неизбежно должно было вызвать неконтролируемую речь и другие странности в поведении.

Согласно клиническим данным, изменения личности могут быть различными в зависимости от того, какое из полушарий больше повреждено и какие отделы каждого из полушарий обнаруживают наибольшую дисфункцию. При поражении левого полушария мозга врачи отмечают повышенную тревожность, напряженность, раздражительность, возможна депрессивная окраска настроения. Такие личностные изменения более характерны для повреждения височной доли и задних отделов левого полушария. При изолированном повреждении лобного отдела на первое место выходит нарушение инициативного начала в поведении. Больные часами остаются безучастными ко всему, немногословны, могут на полпути оставить ответ, если их дополнительно не стимулировать к разговору.

Когда задето правое полушарие, больные обычно благодушны, малокритичны или игнорируют дефекты в своем состоянии. При поражении лобной доли особо характерна эйфория, многоречивость. Больные с травмой задних отделов полушария расслаблены и безразличны к своему состоянию, их эмоциональные переживания монотонны, у них преобладает благодушный фон настроения. Несомненно, последствия лоботомий, наблюдаемые в древности, необходимо рассматривать и с позиций последующего изменения поведенческих реакций, ведь изменения личности возможны даже после легких черепно-мозговых травм и проявляются в упрощении самооценки, обеднении эмоциональных переживаний, снижении произвольности и инициативы в поведении.

Английский профессор Дональд Бротвелл отметил, что чаще отверстия на древних черепах локализованы с левой стороны. Возможно, это связано также с большей частотой встречаемости предшествовавших ранений слева (по-видимому, с более частой праворукостью нападавших – М. М.). По его мнению, в первую очередь подвергалась операции лобная кость, потом теменные и совсем редко трепанировалась затылочная кость. По уточненным данным, чаще всего трепанационные отверстия можно встретить на теменных костях, на втором месте – область лба, значительно реже воздействию подвергались затылочная и височная кости.

Позднее Д. Бротвелл пришел к заключению, что выбор участка черепа для проведения краниотомии, по-видимому, был связан не с травмами, а с определенными культурными традициями. Он отметил, что операции в доисторической Чехословакии и Дании затрагивали преимущественно лобную кость. По этнографическим сведениям, аборигены Меланезии также трепанируют детей только в области лба.

Немецкие ученые Г. Ульрих и Ф. Вайкманн тоже обнаружили, что следы операций и дырчатые переломы встречались в разных участках головы. Трепанации производились на лобной кости слева или в центральной части теменных костей, тогда как травмировалась чаще затылочная. Во-первых, это значит, что люди, совершавшие краниотомии, подчинялись строгим правилам. Во-вторых, локализация травм у воинственных германцев эпох неолита и бронзы, опровергает причинно-следственную связь между ранениями головы и трепанациями.

Как наиболее радикальное средство трепанирование могло не только преследовать цель непосредственного лечения травмы, но и устранять «неправильное» поведение больного или способствовать появлению новых свойств и качеств у здорового, но специально избранного по каким-то причинам человека.

При этом нам надо учитывать: в древности уже знали, что ни размеры, ни форма головы не оказывают существенного влияния на мыслительные процессы (кроме случаев гидроцефалии).

Например, Плутарх сообщал о необычной форме головы Перикла – одного из умнейших людей своего времени, которого жители Афин называли «луковой головой». Чтобы скрыть эту особенность, греческий мыслитель якобы постоянно носил специальный шлем (Рис. 5). Другой пример – великий гуманист эпохи Возрождения Эразм Роттердамский, скончавшийся в 1536 г. в Базеле. Швейцарский профессор Вертеманн, исследовавший череп Эразма, был поражен малыми размерами мозговой капсулы, емкость которой составляла только 1255 куб. см, а вычисленная масса мозга – 1160 г (средний вес головного мозга европейских мужчин равен 1360–1400 г) (Рис. 6).

Рис. 5. Мраморный бюст изображает Перикла в шлеме, возможно, скрывающем «заостренную» форму его головы. Римская копия с греческого оригинала. Британский Музей, Лондон.

Рис. 6. Облик Эразма Роттердамского известен потомкам, благодаря портрету кисти Ганса Гольбейна младшего. Профессор Вертеманн попробовал «вписать» череп Эразма в контуры картины. Любопытно, что маленькую голову маскирует огромный берет.

Хотя эгоизм способствует выживанию индивида, специфика эволюционного развития человечества такова, что естественный отбор был в большой степени направлен на развитие самоотверженности, альтруизма, коллективизма и жертвенности. Род, не обладавший инстинктами коллективной защиты потомства и всей группы, был обречен на вымирание. Заметим в скобках, что альтруизм свойственен нам и сейчас. Социологическое исследование московских нищих, проведенное группой антрополога М. Л. Бутовской, показало, что больше всего подаяния получают женщины с детьми. Такое поведение нам понятно, но вот другая сторона древнего альтруизма выглядит сейчас довольно мрачно.

Чтобы лучше узнать наших предков, нельзя избежать знакомства с историей жертвоприношений.

В археологии есть область, иногда называемая «археологией смерти и погребального обряда». Ученые раскапывают древние погребения. Нередко они сталкиваются со сложными сооружениями, предназначенными для покойного, находят оружие, украшения, даже посуду с едой. Все эти вещи были призваны сопровождать ушедшего в загробный мир. Чем богаче и влиятельнее был человек при жизни, тем больше предметов помещали в его могилу. Но иногда вместе с останками «главного» погребенного находят скелеты домашних животных и даже других людей, причем с признаками насильственной смерти. Тогда возникает тема человеческих жертвоприношений.

Классический пример – описанное средневековым арабским путешественником ибн Фадланом убийство «славянской девушки» русами на похоронах господина – подтверждается раскопками погребений викингов. Захоронение «королевы» из Осеберга в Норвегии сопровождалось погребением пожилой женщины, возможно рабыни.

В Дании на кладбище в Стенгаде поверх деревянной погребальной камеры с основным захоронением были найдены останки обезглавленного мужчины в железных наручниках. На кладбище в Лейре также вскрыто погребение обезглавленного мужчины, руки которого, похоже, были связаны. Сходная практика прослеживается в Британии шестого и седьмого веков нашей эры.

Человеческие жертвоприношения часто истолковывают как проявление примитивной агрессии. Дескать, наши предки были кровожаднее нас. Но все же большинство ученых относится к этому явлению иначе – как к обмену между живущими и сверхъестественными силами, дару или подношению самого ценного, что люди могут пожертвовать богам – самой жизни – в ожидании ответных благодеяний для социума.

Трудно провести разграничительную линию между избиением жертв войны, наказанием преступников и альтруистическим самопожертвованием. По мнению Э. Дюркгейма, альтруистическое самоубийство является следствием недостаточно развитой индивидуальности. Альтруистический суицид рассматривается как примета «обществ низшего порядка». Человек кончает с собой из общественных соображений. «В той среде, где властвует альтруистическое самоубийство, человек всегда готов пожертвовать своей жизнью, но зато он так же мало дорожит и жизнью других людей».

Иной точки зрения придерживался выдающийся российский генетик В. П. Эфроимсон: в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению. Под названием «альтруизм», «совесть» Эфроимсон понимал всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям. Комплекс этических эмоций и инстинктов, подхватываемых отбором в условиях той специфики существования, в которую заводило человечество увеличение лобных долей головного мозга, оказывается очень сложным, а многие противоестественные виды поведения – совершенно естественными и наследственно закрепленными. По мнению американского эволюциониста Добжанского, возникавшие этические нормы при некоторых условиях могли действовать вопреки интересам отдельных людей, но помогали (или считалось, что помогают) группе.

Человеческие жертвоприношения осуществлялись служителями культа. Часто жертва должна была служить «козлом отпущения» за болезни и неудачи сообщества. Японские камикадзе посвящали свою смерть божественному императору. Ацтеки убивали пленных, чтобы возобновился солнечный цикл. Вдовы индусов сжигали себя в огне сати. Наконец, смерть Иисуса Христа, была посвящена искуплению человеческих грехов^[1].

Логику, лежащую в основе жертвенных ритуалов, можно восстановить, изучая мифы. Мирча Элиаде исследовал мотив о происхождении растений после жертвоприношения или насильственной смерти первобытного гиганта (вариант: появление растений из тела или крови коварно убитого бога или героя). В мифе человеческая жизнь должна быть прожита полностью, чтобы истощить все возможности самовыражения; если она внезапно (насильственно) прервана, то будет стремиться к продолжению в иной форме: растения, плода, цветка. Поэтому на полях кровопролитных сражений вырастают розы или шиповник; из крови Аттиса – фиалки; из крови Адониса – розы и анемоны; из тела Осириса – пшеница, растение маат и другие травы. Здесь смерть бога связана с повторением акта творения вселенной, а растение – символ возрождения жизни.

В какой-то момент развития древнего общества идея творения, совершаемого верховным небесным существом, уступила место идее творения через кровавое жертвоприношение и священный брак. Жизнь зарождается от другой, принесенной в жертву. «Творение» или «изготовление» в этом типе космогоний немыслимо без предварительных ритуалов. Приносили в жертву бога, представленного человеком. Вавилонский бог Мардук говорит, создавая: «Я сделаю твердой свою кровь, я создам из нее кости… Я построю человека, жителя Земли». А также: «И Бел, видя, что земля была пустынна, но плодородна, приказал одному из своих богов снять ему [Белу] голову, смешать с землей текущую из нее кровь и создать людей и животных, способных выносить воздух». В древнеисландской «Старшей Эдде» – «Имира плоть стала землей, стали кости горами, небом стал череп холодного турса, а кровь его морем».

В индийской мифологии из расчлененного тела первочеловека Пуруши возникли не только элементы космоса (из пупа – воздух, из головы – небо, из ушей – стороны света и т. п.), но и социальная структура (изо рта – жрецы-брахманы, из рук – воины-кшатрии, из бедер – земледельцы-вайшьи, из ног – шудры).

Голова или глаза человека часто отождествлялись с солнцем или луной. В большом числе мифов, распространенных от Индии до Сибири и Северной Америки и повествующих об обезглавливании чудовища или демона, отсеченная от тела голова символически означает луну или солнце, и, следовательно, эти мифы – космогонические рассказы о сотворении светил. Теперь понятно, почему восточные поэты именуют воспеваемых ими красавиц луноликими. Но ведь и у знакомой всем с детства Царевны-Лебедь А. С. Пушкина «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит»!

Мотив жертвоприношения или самопожертвования во время плавки воплощает мистический брак между человеком и металлами. Душа жертвы условно меняет плотскую оболочку, обменивая человеческий облик на новое тело-изделие, оживляя этот предмет и процесс его изготовления. Приношения плавильным печам известны по мифам Центральной Индии о кузнецах Асурах, следы их можно проследить в Африке. Кузнец, также как и гончар, а позже алхимик – «хозяева огня». Огонь, как средство «делать быстрее» и «делать иное» по сравнению с тем, что существовало в природе, выделяет специалистов в образе сакрального – шамана, знахаря, колдуна. У якутов «кузнецы и шаманы из одного гнезда». В священных снах и во время галлюцинаций шаманы видят, как их расчленяют демоны, руководители посвящения, используя орудия и символы кузнечного ремесла. Так, якутский шаман видел части своего тела, отторженные и разъятые демонами. После очищения костей, соскабливания мяса и т. д., демоны собрали кости и спаяли их железом. Одежда шамана часто бывает увешана предметами, изображающими кости, что придает шаману облик скелета.

Вновь процитируем Элиадэ: «Перед нами очень старая религиозная идея, характерная для охотничьих культур: кость символизирует высшее начало животной жизни, матрицу, на которой постоянно нарастает плоть. Животные и люди возрождаются, начиная с кости; некоторое время они пребывают в плотском существовании, и, когда они умирают, их «жизнь» концентрируется в скелете, на основе которого они вновь возрождаются».

В. Я. Пропп выделял группу сказок «о неудачном врачевании». Например, старик попадает в кузницу или встречает Николу, который его разрубает, оживляет, омолаживает. «Разрубание создает нового человека». Не все могли выдержать «оживляющее» испытание. Вспомните финал сказки про Конька-Горбунка, где отрицательный герой «бух в котел – и там сварился».

Отголоски человеческих жертвоприношений, совершавшихся во имя плодородия, можно увидеть в весенних ритуалах многих европейских народов. Например, в Северной Баварии в майском шествии участвует покрытый соломой молодой человек по имени Вальбер, изображающий человеческого двойника растительных сил. Славяне Каринтии в день святого Георгия украшают дерево и покрывают молодого человека, именуемого «Зеленым Георгием», зелеными ветками. После песен и плясок изображение «Зеленого Георгия» и даже самого молодого человека бросают в воду. Ритуальное «убийство» Майского Короля было нередким явлением. В Саксонии и Тюрингии группы юношей отправлялись в лес на поиски «дикого человека», одетого в листья; они ловили его и стреляли в него холостыми зарядами из ружей. В Чехии на Масленой неделе ряженая молодежь преследовала «Короля» по всему селению, его хватали, судили и «приговаривали к смерти». В моравской Пльзени «Король» появлялся одетым в траву и цветы. После суда он мог пытаться бежать верхом. Если попытка удавалась, «Король» оставался еще на один год, если «Короля» ловили, ему понарошку «отрубали голову». Среди российских крестьян еще в XIX веке была популярна весенняя пародийная игра под названием «Похороны Костромы». Процессия выносила к берегу реки гроб с чучелом или ряженой девушкой. Хоронили водой, то есть «покойницу» бросали в реку.

Итак, в заключительной церемонии возрождения года и растительности часто присутствует тема казни чучела Карнавала, Зимы или Масленицы.

Пережитки ритуального земледельческого сценария, включавшего настоящее человеческое жертвоприношение, прослеживаются и в момент сбора урожая. В некоторых европейских странах незнакомца, проходящего мимо поля, где работают жнецы, в шутку предупреждали, что могут убить. В древнегреческом мифе внебрачный сын царя Мидаса Литиерс приглашал странников в гости и выводил на поле для совместной жатвы. Тем, кто жал хуже него, он отрезал головы серпом, и только Геракл смог прекратить столь бесславную гибель древних фригийцев.

Индейцы пауни приносили в жертву девушку, расчленяли ее тело и закапывали по одной части на каждом поле. Обычай разделять на части тело умершего и помещать его в борозды пашни существовал и у некоторых африканских племен.

Скандинавы верили в связь удачи вождя с урожаем. Поэтому тело удачливого конунга Хальвдана Черного было разделено между фюльками Хрингарики, Раумарики, Вестфольд и Хейдмерк. (Как близка этой практике идея создания важнейших христианских реликвий из останков святых!). «Виновного в неурожае» невезучего конунга Домальди, так же как и Олава Лесоруба, принесли в жертву.

Пережитки человеческих жертвоприношений, связанных с отрубанием головы и вскрытием живота, неоднократно обсуждались исследователями древнейшего народа – айнов. В айнском фольклоре есть упоминания о каннибализме, а в древних раковинных кучах находят расколотые человеческие кости со следами ударов каменными орудиями. Интересно, что японцы, воевавшие с айнами больше полутора тысячелетий, переняли у них традицию сэппуку (харакири).

Можно с уверенностью говорить о том, что мотив манипуляций с телом живого или мертвого человека смыкается с идеей принесения блага обществу, с попытками обеспечить плодородие, устойчивость мироздания и «мифом о вечном возвращении».

Другой аспект жертвоприношений, так называемая «военная магия» – употребление крови врагов для обретения их самых ценных качеств, – неоднократно отмечен у представителей древнегерманских племен.

Анализ культовых обычаев древних германцев часто помогает исследователям воссоздавать мироощущение и традиции палеоевропейского населения. Германцы времен Тацита считали почетной смерть с оружием в руках. Военное искусство кельтов и германцев было тесно связано с мистическими представлениями. Ключевой термин для описания военной доблести wut, связанный с готским woths, означает «обуянный, бешеный». От него производят и имя бога Вотана. Аналогичный термин можно найти и в северорейнском языке: слово odhr означает «неистовство, ярость» и этимологически близко имени Один. По мнению итальянского историка Ф. Кардини, в состоянии священного, божественного безумия воин становился не тем, кем был прежде: он утрачивал человеческий облик, выходил из себя, сочетая одновременно черты бога и лютого зверя. То есть происходило ритуальное и психоповеденческое превращение в дикое животное. Схватка со зверем, также являвшаяся одним из видов инициации, завершалась поеданием его плоти и крови, помогавшим приобрести силу и мудрость противника. Отсюда возник обычай украшать себя бренными останками поверженного врага и даже воинское людоедство. Германский воин, рычащий как медведь или одевавший волчью голову, на самом деле условно перевоплощался в медведя или волка. Неуязвимость, свирепость, бесстыдство, отсутствие общепринятых нравственных представлений – те черты berserkir и ulfhedhnar, которые отражали сакральную сущность воинской касты и позже нашли отражение в средневековых европейских легендах об оборотнях и волколаках. Не случайно после христианизации скандинавских стран берсеркеры подлежали изгнанию. Ж. Дюмезиль предполагал, что эти стоявшие вне закона люди выполняли ритуальную функцию, а Ф. Кардини допускал, что первоначально они должны были защищать социум во время опасности. Стойкость воинов объясняется не только естественным стремлением сохранить свою жизнь (или употреблением перед битвой мухоморов, о которых мы уже упоминали), но, возможно, и палеоевропейскими представлениями о том, что постыдно возвратиться с поля живым, когда пали вождь и товарищи, постыдно быть превзойденным в храбрости. После инициации общность крови и принесенного обета связывала мужчин; воинское братство можно рассматривать как разновидность жертвоприношения, поскольку оно объединено идеей «честно сражаться и принести себя в жертву».

Как сказал Арнольд ван Геннеп, в традиционных культурах с телом обращаются как с простым куском дерева, надрезая и формируя его.

«Переделывание» тела типично, к примеру, для плакальщиков. Скажем, в некоторых племенах Новой Гвинеи родственницам покойного ампутируют каменным ножом пальцы на руках; в знак траура терзают себя австралийские аборигены Варрамунга. Их плакальщики даже разрезали мышцы бедра, надолго, если не навсегда, лишая себя способности к передвижению.

Отрубание пальца, чаще мизинца левой руки, – это еще и процедура, сопутствовавшая юношеской инициации. Последствия подобной ритуальной операции обнаружены у мезолитической женщины из крымского грота Мурзак-Коба. Знаменитый ленинградский профессор-медик Д. Г. Рохлин считал, что предварительно оперируемая была приведена в бессознательное состояние ударом по голове.^[2]

Рис. 7. Следы прохождения обрядов посвящения у женщины эпохи мезолита. Грот Мурзак-Коба, Крым. Хорошо зажившие ампутации фаланг правого и левого мизинца. Шрам на черепе – возможная символическая трепанация. Рентгенография и фото М. Медниковой.

Как уже говорилось, В. Я. Пропп выделял древний мотив посвящения в народных сказках. Рассматривая другую сторону инициационной обрядности, Пропп неоднократно подчеркивал, что неофит различными способами ввергался в состояние безумия. Исторически засвидетельствована связь между разрубанием и безумием в обряде. Например, в племени ирунтария посвящение юношей происходит в пещере. Жрец «пронизывает» заснувшего неофита невидимым копьем, которое выходит сзади через затылок, проходит, оставляя навсегда следы, сквозь язык и снова выходит в рот… В пещере у уснувшего перебирают все внутренности и вводят новые, в открытое тело вводят магические кристаллы. Испытуемого оживляют, но он лишен рассудка. Так производят в шаманы.

Последователь научного направления структуральной антропологии Эдмунд Лич попытался реконструировать некоторые воззрения палеолитических охотников на мамонтов. Оказывается, люди искони интересовались разграничением понятий «внутри – снаружи тела» и поэтому особое значение придавали естественным отверстиям, уничтожавшим эту бинарную оппозицию (половой и выделительным системам, соскам, рту, глазам, носу, ушам). Возвратимся наконец к основной теме этой книги и заметим, что трепанирование в традиционном сообществе формально представляет собой создание отверстия в особо значимой части тела, к тому же могло сопровождаться изменениями в поведении – то есть неординарный смысл подобного воздействия более чем очевиден.

В некоторых культурах рельефно прослеживается цепочка уподоблений «человеческое тело – дом – космос». Например, у индийцев тело, позвоночник соответствует Космическому столбу или священной горе Меру, дыхание – ветру, пуп или сердце – центру мироздания. Человеческое тело не только воплощает космос или ведический жертвенник (тоже своего рода образ мира), но также и уподобляется дому. В одном из текстов хатха-йоги прямо говорится о теле человека как о доме с одной колонной и девятью дверьми. И наоборот, храм или дом часто сравнивают с человеческим телом. Каждое звено триады «тело – дом – космос» способно стать вратами высшего порядка и обеспечить переход в мир иной. Примечательно упомянутое М. Элиаде совпадение одного из названий верхнего отверстия в индийской башне брахмарандра и наименования верхней точки черепной коробки, играющей важную роль в йогико-тантрической методике. Через это «отверстие» улетает душа в момент смерти.^[3] В обычае йогинов было раскалывать череп умерших, чтобы облегчить выход души. Аналогично душа умершего улетала через дымоход, печную трубу или часть крыши над красным углом. Душа легче отделится от тела, если будет вскрыта часть дома, одного из элементов символической триады «тело – дом – космос». Позднее в буддизме фундаментальный мистический образ выражается в состояниях разлома крыши и полета в поднебесье. Архаты, «летая сами по себе, проламывают крышу дома, проходят сквозь нее и уходят в небо».

Несмотря на то, что сюжеты о человеческих жертвоприношениях буквально пронизывают мировую историю и фольклор, на материальном уровне им не так просто найти подтверждение. По-видимому, это та область, где должны вместе действовать археологи и антропологи.

Попробуем заглянуть в колодец времени и узнать, насколько глубоко его дно. Где искать истоки ритуалов? Как давно начались манипуляции с человеческими телами?

Этологи – специалисты, изучающие поведение, – иногда говорят о ритуализации действий животных (К. Лоренц, Н. Тинберген и др.). По словам М. Л. Бутовской, под формированием ритуала подразумевается сложный эволюционный процесс, в результате которого какое-либо поведение претерпевает определенные изменения, утрачивая прежнюю функцию и начиная служить целям общения. В результате ритуальное поведение становится независимым от исходной мотивации. «Ритуалы» животных ведут свое происхождение от прямого выражения угрозы, их цель – направить агрессию в безопасное русло, способствовать умиротворению и примирению. Скорее всего, специфические «человеческие» ритуалы тоже развивались как социальная адаптация, помогавшая сдерживать агрессию и устанавливать прочные связи между представителями одной общественной группы.

Традиции манипуляций с телом покойного сородича возникают в каменном веке. Долгое время среди археологов преобладало мнение, что люди палеолита просто оставляли тела своих мертвецов или погребали их неповрежденными. Тот факт, что древнейшие ископаемые находки с палеолитических стоянок представляют собой отдельные кости, традиционно объясняли действием естественных процессов разрушения органики или активностью животных. Геологические, физические и химические процессы за десятки и тем более за сотни тысяч лет могут разрушить или раздробить кости. Образовавшийся слой почвы или обрушившиеся своды пещеры – раздавить древние останки. Нужно учитывать и эрозию – воздействие воздуха и воды. Поэтому вопрос о фрагментарной сохранности костей давностью в миллион, 200 000 или 20 000 лет сначала даже не обсуждался: если это кости ископаемого гоминида, значит, и должны плохо сохраниться.

Когда такие скелеты попадали в руки антропологов, те первоначально интересовались, главным образом, вопросами эволюционного происхождения современного человека. Однако неизбежно накапливалась информация другого рода, которая касалась особенностей сохранности костяков и позволила предполагать в некоторых случаях их преднамеренное разрушение.

Огромную работу проделал германский антрополог Герберт Ульрих, просмотревший 826 скелетов из 320 археологических памятников Европы. Исследователь работал с материалами из Армении, Бельгии, Болгарии, Хорватии, Чехии, Германии, Великобритании, Греции, Венгрии, Румынии, России, Сербии, Словакии, Украины, Узбекистана! 43 скелета принадлежали населению нижнего палеолита (питекантропам), 258 – среднего палеолита (неандертальцам) и 525 – людям современного облика верхнего палеолита (кроманьонцам).

Все антропологические находки нижнего палеолита, 94 % находок среднего палеолита и 84 % верхнего палеолита представлены только отдельными отчлененными костями. При этом 94 % питекантропов, 76 % неандертальцев и 73 % кроманьонцев вообще известны нам лишь по одному или двум костным фрагментам. Только 16 % кроманьонских и 6 % неандертальских скелетов попали в руки исследователей в относительно целом виде и сохраняли анатомический порядок в момент их обнаружения. Г. Ульрих считает, что хорошая сохранность связана с преднамеренностью этих захоронений. Но подобный ритуал был далеко не общепринятым в среднем и верхнем палеолите Европы, по-видимому, в противоположность Ближнему Востоку, где уже 10,6 % гоминид среднего палеолита и 40,9 % верхнего палеолита представлены относительно целыми, т. е. тщательно погребенными скелетами.

В человеческом организме 217 крупных и мелких костей, поэтому, как бы сильны ни были природные воздействия, тело покойного, как правило, не может бесследно «раствориться», оставив после себя одну-единственную косточку. Поэтому все больше ученых приходит сегодня к выводу, что плохая сохранность большинства палеолитических костяков – явление неслучайное. Кроме того, останки каждого четвертого архаического европейца запечатлели следы разнообразных манипуляций: надрезов, расчленения, полировки, скобления и тому подобных действий. Характерно, что эти манипуляции производились, когда кости были еще достаточно «свежими» и эластичными, а не высушенными.