Олеандра стояла перед ним – злая, растерянная и пока что не осознающая своего поражения. Последнее раздражало больше всего. Эта самонадеянность, будто они что-нибудь значат, будто имеют над ним власть. С каждым годом знакомая сцена становилась всё менее забавной, а его сердце – всё более чёрствым.

– Что изменилось? Что не так? Я чем-то стала хуже?

Пьерше чуть улыбнулся, как умел – вежливо и чуть отстранённо, – наблюдая, как от этой улыбки в Олеандре дёргается каждый так хорошо знакомый ему теперь мускул тела.

– Нет, я бы даже сказал, ты похорошела.

– Тогда почему?! – Олеандра чуть ли не взвизгнула, наблюдая, как Пьерше демонстративно сортирует бумаги, складывая их в ящик стола. Половина приглашений – в мусор, черновики документов с пометками – в папку секретарю.

– Ты мне надоела. – Он посмотрел на неё, как на слабоумную, которой, кроме как на пальцах, ничего не объяснишь.

– Так не бывает, – горько потрясла головой Олеандра. В прищуре тонко очерченных тушью глаз затаилось подозрение. – Ты… ты нашёл кого-то ещё!

– Бывает. Извини, но это всё, что я имею сказать. Дело не в тебе, дело во мне, если ты так хочешь. И, собственно, что с того, если я нашёл кого-то ещё? Разве я обещал жениться на тебе или что-нибудь подобное?

Ещё пару лет назад, наверное, Пьерше попробовал бы что-то объяснить, найти компромисс, даже начать отношения с нуля – однако на сегодня у него уже не было иллюзий. Он не терпел ограничений в своей жизни, а женщины всегда оказывались слабы. Флирт для Пьерше был сродни фехтованию или танцу. Партнёршей могла оказаться кто угодно, значение имел лишь сам процесс. Как наездник на соревнованиях проявляет чудеса виртуозности, так и Пьерше доставляло наслаждение скользить по тонким граням эмоций, порой находясь на их острие, но никогда не теряя контроль. Вся романтика отношений заключалась для него в их неуловимом, подвешенном состоянии. А женщины, какой бы расы они ни были, тешили своё тщеславие тем, что за ними ухаживает столь обаятельный и богатый аристократ. Казалось, обе стороны прекрасно осознавали правила игры. Пьерше не дарил ложных иллюзий.

Но в один прекрасный момент дама непременно решала, что вот теперь-то стала для него той самой единственной и неповторимой. И начинала требовать большего, полагая, что имеет над Пьерше аналогичную власть. Однотипная развязка романа никогда не менялась. Пьерше лишь научился сводить скандалы к минимуму, сразу беря столь безжалостный тон, чтобы у бедняжки кровь застыла в жилах. Он знал все их уловки наперечёт: притворная холодность, попытки вызвать ревность, щенячьи заискивания… Когда-то наблюдение за этими бесплодными ужимками доставляло ему едкое, желчное удовольствие. Видеть роскошную, самовлюблённую женщину у своих ног, взбешённой или позорно размазывающей слёзы, – вот где ощущался триумф его обаяния. Теперь эти качели ему наскучили, он желал лишь лёгких и ни к чему не обязывающих отношений.

Однако концовка романа оставалась прежней, точно заколдованная.

Пожалуй, стоило поискать даму для развлечений, у которой был бы откровенно меркантильный интерес, и наконец освободить себя от утомительных истерик. Этот монолог с самим собой проносился в голове графа Круазе последние пять минут, пока…

– Но почему?!..

…С Олеандрой всё началось, как обычно. Тогда, после похорон, она действительно навестила его, заколов в волосы преподнесённый цветок. Пьерше как раз предавался безделью, допивая чай с эклерами. И она вошла – эффектная, соблазнительная, вовсе не та недотрога, которой притворялась во дворце. В просторной шёлковой юбке с широким бантом – взяла, что ли, напрокат? – и полупрозрачной кружевной блузке. Лёгкие румяна и каряя подводка придавали лицу рафинированный лоск. О да, в своих избранницах Пьерше ценил внешность совсем иную, нежели ту, которой отличалась, например, баронесса Сепиру Шертхесс. Роскошную, величественную женственность. Нечто манерное, покрытое блестящим слоем лоска, даже кричащее – чтобы от неё пахло косметикой, чтобы были видны густые стрелки макияжа – было в этом нечто… Пьерше не мог подобрать для этого слова. Нечто притягательное, как дурман.

Пьерше мысленно облизнулся, предвкушая, как прекрасно будет сжать её в объятьях, заглядывая в затянутые поволокой глаза, и читать светящееся в них обожание. Но в тот день Олеандра была ещё скованна, она почтительно остановилась у края стола, нервно скользя взглядом по обстановке, и, вытащив из причёски цветок, положила его на стол.

– Всё-таки пришли? – по-дружески улыбнулся Пьерше. – Послушайте, мои условия просты: никаких обязательств. Лишь приятная компания и взаимное веселье, если вам это по душе. В вас есть что-то эдакое. Если откажетесь, никаких последствий не будет.

– Я хотела кое о чём попросить. Если можно, – сухо сказала Олеандра и, не дав ему ничего ответить, продолжила: – Обстоятельства мои таковы, что я вынуждена это делать. Моя мать стремительно теряет зрение, и всё, что может ей помочь, – кровь норда вашего статуса. Я знаю, это иной разговор чем тот, на который вы рассчитывали, и цена здесь совсем иная. Но я буду согласна на любые условия, даже на нечто большее. Всё, в чём я действительно нуждаюсь, – это ваша кровь. Вы были очень добры, позволив мне прийти сюда. Я подумала, что, может быть… вы будете заинтересованы в несколько иной сделке. – На последних словах она запнулась, осознавая, что предлагает аристократу, да ещё и высокопоставленному чиновнику, нечто столь наглое.

– А как же наша система взаимообмена? – искренне поразился Пьерше. – В вашей воле не торговать телом, всего лишь сдав свою кровь в симбиотическом центре. Не мне судить, но я считал, что эта государственная сфера работает вполне достойно. Или мне стоит обратить на неё внимание Его Величества?

– О нет, дело в том, что вам всё же нужна не наша кровь как таковая, а содержащаяся в ней магическая энергия, – отрывисто прошептала Олеандра. – А я из тех редких людей с анемией, из-за которой мы почти не обладаем магией. Моя кровь – пустышка, и мне за неё не дают почти никаких жетонов, а мать стремительно слабеет. Раньше нам помогал отец, но он ушёл… С таким положением я даже не в силах найти себе нелегального покровителя. Понимаете?

Печальный голос девушки демонстрировал беспомощную покорность не в пример дерзкой внешности, а Пьерше гадал, сколько правды было в этих словах – не выдумывала ли, надеясь выжать из встречи всё что можно? Впрочем, это было её дело, в отношении которого он не собирался вести разведку. И эта удочка под видом унижения и грубой власти над собой, которую она в любом случае предлагала, не интересовала его. Но ею можно было воспользоваться по-другому.

– Довольно, иначе я боюсь, что у вас потечёт макияж, а вы явно потратили не пять минут, чтобы очаровать меня.

– Я не плачу, – криво усмехнулась Олеандра. – И не заплачу. Женщины не такие слабые существа, как вы думаете.

– О, неужели? Охотно верю, ведь ваше унижение ради несчастной матери уже достойно награды.

Под взглядом удивлённой служанки он встал, направляясь в соседнюю комнату, и принёс ампулу с иглой. Надавив на неё пальцем, чтобы проткнуть кожу, Пьерше позволил тёмно-красной субстанции полностью заполнить ёмкость и, запечатав, протянул девушке.

– Если вы думаете, что мои слова о свободе выбора были ложью, то глубоко ошибаетесь. Ладно, идите, уже очень поздно. – Он тепло улыбнулся, показывая, что не разозлился. – Возьмите с собой эклеров, я сейчас попрошу, чтобы вам упаковали. И спасибо, что пришли.

Он следил за её лицом, когда прибавил про ложь, но так и не смог из любопытства определить истинных намерений. Возможно, слепая мать всё же существовала. Или Олеандра была слишком беспринципной, чтобы смущаться. Но он выбил почву у неё из-под ног, лишив превосходства жертвы. Их битва только начиналась: без сомнения, тщеславие Олеандры не позволит ей так просто упустить симпатии графа.

И точно: она явилась через два дня, взволнованная и совсем не такая зажатая, как в прошлый раз. Они мило поболтали, выпили по его настоянию чаю, и он снова выпроводил её под предлогом, что его ждут дела. Дальше происходящее закружилось в ритме вальса. Когда бы они невзначай ни сталкивались – Пьерше подозревал, что стараниями Олеандры, – он сокрушал её остроумием и весёлой галантностью. Она начала кокетничать и выбирать помаду ярче обычного. А однажды, переводя дыхание, со слезами на глазах, она тихо призналась, как ей жаль, что в своё время незаслуженно и жестоко его обидела. Это был триумф. Это было упоение… После этого они несколько раз встречались у него в квартире, где девушка вела себя гораздо более раскрепощённо… ну а затем всё закончилось, как обычно. Олеандра, как и прочие, обнажила свои истинные намерения. Почему-то все они считали, что их тела обладают для него магнетическим притяжением, против которого он не сможет устоять.

– …Тогда почему?!

– Потому что мне так удобно. Не делай вид, будто ты осталась внакладе. Те слова про слепую мать – ты ведь солгала?

Она задрожала, сглатывая под его ясным и насмешливым взглядом.

– К… как? Откуда?

– Знаешь, сколько раз я это слышал? – снисходительно покачал головой Пьерше. – Все вы думаете, что особенные.

Слова хлёсткие, как пощёчина. Она… Олеандра на самом деле не могла сказать, что по-настоящему чувствует. Было невозможно отрицать обвинения графа, потому что в них присутствовало зерно правды, и тем не менее он не понимал главного. Что, полюбив, она уже раскаивалась в том дерзком обмане, что желала становиться лучше ради него… Но заверения в искренности, отчаянные слёзы застряли на полпути в горле. Он бы не поверил им. Даже если бы Олеандра никогда не лгала ему, ни нежность, ни отчаяние не произвели бы на него впечатления: его сердце знало лишь холод и расчётливость. Как она раньше этого не замечала? Этот мужчина искал себе лишь приятное развлечение… И теперь, ощутив, что она больше никогда не увидит ни задорной улыбки, ни заботливого жеста, ни страстного объятия – только равнодушный, скользящий взгляд, – Олеандра испугалась.

– Но всё же было так прекрасно, – пробормотала она, пытаясь собраться силами, но самообладание ей изменяло.

Ей было жалко себя и вспыхнувшей, но ушедшей надежды на нечто лучшее в этой жизни.

– Всё когда-нибудь кончается, – дипломатично заметил Пьерше и бросил взгляд на настенные часы. – Так, мне пора ехать, и мы как раз закончили. Вот, держи, можешь не возвращать.

Олеандра машинально взяла протянутый платок – было в этом жесте что-то настолько грубое, обесценивающее, что не оставалось больше никаких сомнений: это конец, раз и навсегда. Она вышла в мертвенном оцепенении, думая, что больше никогда и никого не полюбит. Что это слишком жестоко, и она не понимает, чем заслужила такую кару. Затем у неё подкосились ноги, и Олеандра схватилась за стену, словно за край обрыва, чувствуя, как из неё уходит жизнь. Рыдание вырвалось сдавленным хрипом, и, не заботясь более о внешнем виде, она заплакала, до сих пор не желая расставаться с упованием на то, что, может быть, он всё ещё выйдет, всё ещё утешит… но надежда таяла с каждой минутой.

– Ты чего? – Рука, которая её дёрнула под локоть, была жёсткой, чужой и непривычной.

Девушка испуганно замерла, отнимая платок от опухшего лица, и увидела баронессу Шертхесс.

– Нет, неправда, я его любила! Скажите, прошу, скажите ему! – Смутно вспомнив некогда оказанную помощь, Олеандра, как в лихорадке, кинулась к ней.

– Ну и дура, – презрительно хмыкнула баронесса, отстраняясь.

Когда Сепиру зашла, Пьерше лежал в кресле, тоже переваривая сцену. На долю секунды на его лице можно было уловить печаль – не ту, что вызвана горечью раскаяния, а сопряжённую с чувством опустошения. Однако стоило щёлкнуть дверной ручке, как граф Круазе встрепенулся, и, какие бы размышления ни туманили его сознание, они тут же рассеялись перед более насущными делами.

– Как ты ни придёшь, всё неудачно. – Пьерше криво усмехнулся, пряча смущение.

– Меня не интересуют твои девки, – равнодушно отрезала баронесса. – Я с самого начала сказала, что она жертва глупости и несамостоятельности, которые воспитывали в ней с детства. Когда я перекрою́ эту страну, задав новые стандарты образования, придет новое поколение женщин, которые перестанут думать только о том, как бы поскорее выскочить замуж.

– И все они будут такими, как ты: холодными колючками, – не удержался от шпильки Пьерше, вставая из-за стола.

– Да уж, смотри не уколись, – вернула усмешку Сепиру. Продолжила уже деловито: – Я получила записку от Аурелия, он приглашает нас на обед.

– Да, я тоже. Зачем ты сюда, кстати, приехала? Там бы и встретились.

– Мой дядя нашёл кое-что интересное, но я пока что не хочу поднимать эту тему при Аурелии. – Даже в кабинете с плотно закрытыми окнами и дверями Сепиру подошла вплотную, понижая голос вполовину.

Трагедия, потрясшая Белую империю четыре месяца назад, оставила кровавые следы даже в государственной системе: среди погибших Брунгервильссов числился также и князь Грев, брат императрицы Юйсинь, возглавлявший Министерство внутренних дел и сыска. Вакантное место удалось занять барону Шертхессу-второму – не без протекции своей племянницы. Теперь фавориты императора получили доступ к весьма обширному источнику информации, в том числе и против недругов. Но пока что все силы были брошены на расследование трагедии.

– Он изучает сейчас архивы по Шайратам и обнаружил, что три поколения назад, когда они только-только приобрели потомственный титул баронов, их обвинили в контрабанде. И это были не кто иные, как Брунгервильссы, один из их представителей как раз состоял на таможенной службе. Но затем спустя буквально пару недель их оправдали, а контрабандистами оказались торговцы с фамилией Неяд, причём обнаружилась контрабанда материалов, имеющих отношение к некромантии. Улики были настолько серьёзны, что Неядов лишили имущества и членства в торговой гильдии, а остаток жизни преступники провели в тюрьме. Их детям, разумеется, пришлось менять фамилию. Что самое главное, эти архивы уже поднимал лет пятнадцать назад Келсий Табриесс.

– Занятно… – тоже прошептал Пьерше. – Вряд ли Его Величество Келсий копался в архивах из праздного любопытства. Но что именно он искал? – Граф вскочил, взволнованно задавая вслух вопросы. – Быть может, и Шайраты, и Неяды были сообщниками, но первые смогли выйти сухими из воды?

– Кто знает. Дело выглядит странно. У нас обычно не спешат, прежде чем высказать во всеуслышание подозрения в некромантии. Это очень тяжкое обвинение. С другой стороны, в те времена знать из числа купцов только зарождалась, и потомственная аристократия была настроена по отношению к ним очень враждебно. Каких обвинений только не подстраивали из чистой злобы и оскорблённой гордости, – вздохнула Сепиру.

– Вероятно, Его Величеству Келсию было известно нечто, чего до сих пор не знаем мы. Аурелию, конечно, пока не надо ни о чём говорить, – кивнул Пьерше. – Он только-только пришёл в себя после путешествия. Не стоит выбивать его из колеи.

К великой радости друзей, после возвращения из Островной империи императора будто подменили. Порой он казался им даже чересчур радостным, будто у него для этого была какая-то причина. Болезненную тему с князем Мешерие Аурелий обходил стороной. Старый министр тоже затаился. Как опытный царедворец, он знал, что после первой крупной победы лучше выждать, ослабляя бдительность противника, чтобы потом – в критический момент – снова нанести удар. Но друзьям тоже хотелось растянуть ложное ощущение покоя как можно дольше ради здоровья Аурелия, и они берегли его от интриг и скандалов. Но это не значит, что они к ним не готовились.

– Так вот у тебя какой план, – подвела итог Сепиру, когда уселась с Пьерше в его карету.

– Да. Если у меня получится заручиться доверием коммерсантов, мы всё равно что выиграли. Одно слово «аристократия» действует на них, как красная тряпка на быка. Они хотят власти и признания наравне с нами. Князь Мешерие не поддерживает столь свободолюбивых взглядов, а влиятельность его только возрастает. Скоро они сами захотят убрать его. А мы поможем.

– А ты сможешь сойтись с ними?

– Скоро это станет жизненно необходимо. Ты сама видишь, знать стремительно беднеет. Границы сословий размываются. Смешение неизбежно, и лично я не вижу в этом ничего страшного.

– Поэтому лучше первыми проявить инициативу и воспользоваться их амбициями для своего блага, – с одобрением кивнула баронесса Шертхесс. – Блестящий план.

Они покачивались на рессорах друг напротив друга, но Пьерше казалось, будто бы настоящее расстояние между ними гораздо больше. Голубой жакет с огненно-рыжими позументами придавал Сепиру строгий, воинственный вид, но баронесса явно воодушевилась идеей друга, и на её лице расцвела сдержанная улыбка. В светлых, как две льдинки, глазах заплясал азарт. Этот настрой передался и Пьерше, он возвратил улыбку и отвернулся к окну.

Лето закончилось, но первый осенний месяц ещё не проявил себя ничем, кроме прохладного ветра. В столице, впитавшей в себя запах солнца и зноя, было совсем тепло, и зелень листьев ещё не тронула ржавчина. Обманчивое преддверие холодной, промозглой осени.

– Смотри, Кэрел! – воскликнула Сепиру.

Пьерше, очнувшись, выглянул наружу: они уже подъехали к дворцу, по ступеням которого поднималась знакомая долговязая фигура.

– Точно, он. Кэрел! Эй, Кэрел! Куда это без нас на личную аудиенцию? Вот же, не слышит… Догоним? – хитро предложил граф.

– Наперегонки, – подмигнула Сепиру и, не дожидаясь, пока лошади полностью остановятся, выскочила наружу.

Они весело побежали, наслаждаясь прекрасной погодой и смехом друг друга, как будто вернулись во времена университета. Тогда чувство свободы переполняло, а уверенность в собственной всесильности рассеивала любые тревоги, и можно было вдоволь дурачиться, уговаривая совестливого Кэрела пропустить скучные пары.

Князь Мелирт поднимался неспешно, опустив голову и сосредоточенно уставившись себе под ноги. Он не услышал друзей, даже когда они оказались совсем рядом, и вздрогнул, стоило Пьерше и Сепиру ловко подхватить его с обеих сторон под локти.

– О чём думу думаешь, философ? – с усмешкой спросил Пьерше.

Кэрел кисло улыбнулся, ещё не совсем отойдя от испуга.

– Да так, о разном, – не слишком дружелюбно протянул он. И, помедлив, обратился к баронессе: – Послушай, нужно твоё содействие.

– Да, конечно, – удивилась та.

Удивление было понятно: Кэрел, как правило, работал над своими задачами сам и редко просил о помощи.

– Я вот размышлял по поводу князя Мешерие… нам нужно расшатывать его репутацию постепенно. Я собираюсь открыть в государственной газете рубрику, в которой будут публиковаться жалобы и рассуждения обычных граждан. Общественное мнение – недооценённое оружие. Если грамотно с ним работать, в будущем это позволит подвести почву к аргументам, почему князю пора покинуть пост. Сепиру, у тебя же много знакомых среди интеллигенции, которые могли бы грамотно и убедительно выразить свои мысли? Врачи там, журналисты, искусствоведы… Нужно будет пустить эту идею по твоим каналам.

– Разумеется. Можешь рассчитывать на меня. – Сепиру хлопнула Кэрела по плечу.

– Мне нравится, – поддержал Пьерше. – Только важная поправка: укажи, что рубрика учреждена от имени императора. Так наша инициатива получит больше веса, а Мешерие, когда всё вскроется, будет труднее обвинять нас. Аурелию распишем, что опросы будут проводиться на благо государства, для изучения обстановки… Ему такое понравится. Ну а потом, когда дойдёт до последствий, посмотрим на лицо старика.

И Пьерше громко рассмеялся, предвкушая новую схватку с врагом.

* * *

Сколько Кэрел себя помнил, он умел наблюдать. Он наблюдал за родителями, которые бились над очередным бесполезным экспериментом в сумеречной, занавешенной комнате; он наблюдал за движением воды в сельской речке – коричневатой, с бурым илом на дне, обрамлённой бесконечными горизонтами полей; он наблюдал, молча переминаясь у обшарпанного окна гимназии, за группками зубоскалящих одноклассников; он с любопытством наблюдал за снующими по улочкам провинциального городка прохожими, пытаясь угадать по лицам их тяготы; он наблюдал за движением дождя в самый разгар бури. Возможно, этой способности Кэрел научился, благодаря огромному количеству книг в домашней библиотеке и монотонным сельским пейзажам, кроме которых в его детстве было не так много развлечений. Он настолько привык наблюдать, что делал это уже почти машинально, и иногда его раздражало, что это стало словно его второй натурой – может быть, даже первой, тогда как он сам, настоящий, ушёл в тень. Мир не всегда замечал его, а Кэрел, наоборот, изо всех сил стремился постичь закономерности мира – но чем дальше, тем запутаннее они ему казались.

Он направлял свои импульсы вовне, в необъятную и неоднородную массу, а та, как эхо, возвращала ему реакции в виде слухов, умонастроений или происшествий. Он обрабатывал эти отклики не замечающих его нордов, пристально разбирая их мельчайшие трепыхания, и снова запускал туда свои невидимые щупальца. Он был исполнителем, который решал поставленные перед ним задачи, но сам оставался бесплотен.

И Кэрел продолжал наблюдать, сидя по правую руку от Аурелия и не спеша подцепляя вилкой салат. Снова и снова – он становился свидетелем живого хода истории. Как всегда. Как сейчас. Он видел, что Аурелий взбудоражен, но тянет время, чтобы соблюсти приличия, – а может быть, просто смущён и не знает, с чего начать. А вот между Пьерше и Сепиру за последние месяцы установилось гораздо более сильное притяжение, чем прежде, и они то и дело перешучиваются исключительно между собой.

Менялась сама жизнь вокруг них: Королевство Дроу на востоке вышло из летаргического сна, вспомнив старые обиды; вездесущая магия повсеместно проникала в быт, привнося такие комфортные мелочи, как холодильные камеры или безопасные конфорки для приготовления пищи; устройство Белой империи усложнялось, вступая в пору перемен и острых дискуссий…

На этом месте Аурелий прервал философские размышления Кэрела.

– Друзья, я должен сообщить вам две новости. Одна касается лично меня, другая – преступления. С какой начать?

Спокойствие, с которым он упомянул о трагедии, глубоко всех поразило. Что-то точно произошло с их другом во время путешествия. Раньше они делились почти всем – как стайка выброшенных из гнезда птенцов, которые сбились в кучку, чтобы было проще летать. Аурелий изменился: стал более отстранённым, независимым. Выдерживает срок, прежде чем сообщить им нечто важное.

– Давай про личное, – выбрал Пьерше.

– Хорошо. – Аурелий смущённо усмехнулся. – Я влюбился.

– Да ладно? – Несмотря на изумлённый тон, было видно, что Сепиру испытала явное облегчение от этой новости.

– Да. Вы случайно ещё не начинали искать мне невесту?

– Давайте, давим Аурелию на чувство вины! – Пьерше тут же развеселился. – Разумеется, мы уже начали поиски! Я каждую невесту посещал лично… – Он сокрушённо откинулся на спинку стула, закрывая ладонями лицо. – Как ты мог! Только не говори мне, что теперь все мои усилия пропадут даром!..

– Страшно представить, на предмет чего ты их оценивал, – фыркнула Сепиру. – И по сколько недель.

– Мой совет тебе, детка, – граф расплылся в снисходительной улыбке, – завидуй молча, раз сама не можешь похвастаться таким же успехом у противоположного пола.

– О, неужели? Да что ты знаешь о моей личной жизни? Может, я тоже клею юношей каждый вечер, как объявления на фонарные столбы.

– О, неужели? – тут же спародировал Пьерше. – Давай тогда померяемся.

– Чем же это, не пойму? – нахмурилась баронесса. – Размером груди, что ли? В таком случае я определённо выиграла. Даже ростом ты на сантиметр ниже меня.

Граф расхохотался.

– Когда ты успела стать такой вульгарной? Что бы сказала твоя матушка…

– Матушка моя далеко и ничего не узнает, если только ты ей не наябедничаешь.

– Так кто она? – Кэрел с любопытством обратился к Аурелию, возвращая ему внимание.

Тот не спеша, завершая трапезу, отпил из бокала крови – императорскому двору поставляли настоящую, а не искусственный суррогат на основе плазмы животных, – прежде чем что-либо ответить.

– Как бы сказать… а вы угадайте, – прервав себя на полуслове, он хитро улыбнулся.

– Так, предчувствую, что следует приготовиться к чему-то экстремальному, – философски заметил Пьерше. – Ладно, допустим худшее: она из старой аристократии.

– Нет.

– Из коммерсантов? – приподнял бровь Кэрел.

– Нет.

– Разведённая вдова? – Это предположение принадлежало Сепиру.

– Нет.

– Артистка, безродная сирота, служанка?

– Три подряд нельзя загадывать, Пьерше.

– Но ты не улыбнулся, значит, нет. Я тебя насквозь вижу. – Граф Круазе погрозил пальцем. – Кто же, человек, что ли?

– И снова нет.

– Да что ж такое! Ну хоть опиши её.

– Она необыкновенная, – рассмеялся Аурелий. – Я знаю, ты мне не поверишь.

Пьерше всплеснул руками.

– Вот это мастер! Непревзойдённый литературный маэстро.

– Островная эльфийка? – вдруг предположил Кэрел, и император кивнул.

– Так-так-так, всё ясно, – прищурился граф Круазе. – Ты же ей не раскрылся?

– Нет. Поэтому не знаю, как Шиа отреагирует, узнав, кто я. Она младшая сестра Геасфель и обещала приехать вместе с ней. Мне надо будет поговорить с Шиа… И тогда посмотрим. Может быть, я зря взбаламутил вас, – вздохнул Аурелий.

– Нет, ну почему же. Будь что будет… – философски протянул друг. А затем, точно придя к какому-то выводу, задорно захлопал в ладоши и кинулся тормошить Аурелия. – Ай да друг, ай да молодец! Кто бы мог подумать. А мы-то гадали, чего он такой весёлый стал. А он загулял, ясно-понятно!.. О да, ты нам всё-всё расскажешь! Во всех подробностях. С эльфийками я ещё не знакомился, – многообещающе подмигнул Пьерше.

– Отстань. – Аурелий со смехом скинул с плеча его руку. – Вот в этом как раз нет ничего необычного.

– В чём? – переспросил Кэрел.

Друзья недоумённо посмотрели на него – он на них, потом понял, о чём шла речь, и порозовел.

– Мне иногда кажется, что Сепиру точно бывала в борделе, – закатил глаза Пьерше. – А вот Кэрел у нас такой тихоня, такой паинька! И как только в своих иносказаниях газетных не запутается.

– Сам понял, что сморозил? – нахмурился Аурелий.

Сепиру тоже возмутилась:

– Ты дурак?!

– Да ладно вам! – отмахнулся Пьерше. – Эй!.. Серьёзно? – Он посмотрел на смущённого Кэрела, на Сепиру, которая молча покрутила пальцем у виска, и снова на недовольного Аурелия.

Тот демонстративно отвернулся, сложив руки на груди.

– Ну ладно! Ладно, извиняюсь, сказал, не подумав. Дурацкая шутка, – сдался граф Круазе. – Кэрел, прости, пожалуйста.

– Всё нормально, – спокойно ответил князь Мелирт, и по выражению его лица было трудно сказать, какие эмоции он на самом деле испытывает.

– Да конечно, он всегда был придурком.

– А ты не поддакивай, – возмущённо обернулся Пьерше к ехидно усмехнувшейся баронессе. – Всё, заклевали уже меня бедного… Какая у тебя была вторая новость?

– А вторая… – Аурелий, отмякая, вздохнул. – Я отыскал Арэйсу.

– Не может быть! Когда?! Где? Ведь не нашлось никаких следов, куда она пропала… – Изумлённые вопросы посыпались один за другим.

Дождавшись, пока друзья немного успокоятся, император продолжил:

– Арэйсу не была ни в каком пансионе. Когда семья отказалась от неё, мой отец тайно сделал её… я даже не знаю, как это объяснить. Кем-то вроде личной подручной, которая следила и за Брунгервильссами, и за Шайратами. Последних она убила по его приказу. Это её слова.

Повисло тяжёлое молчание. Аурелий тактично умолчал о рабском заклятии, которое связывало его и последнюю из Брунгервильссов. Никому не стоило знать этот страшный секрет, уничижающий достоинство юной аристократки, которой он надеялся вернуть её обычную жизнь.

– То есть, Шайраты всё же были в чём-то замешаны, – задумчиво начала Сепиру, но Пьерше возбуждённо перебил её:

– Вот! Вот оно! Вы понимаете, что это значит? По документам Арэйсу пропала пять лет назад. Это говорит о том, что император готовился к нападению давным-давно, это раз. А если он полагался на неё во всём – значит, не мог доверять Министерству сыска и внутренних дел, это два. Министром был Грев Брунгервильсс, его шурин. То есть Его Величество Келсий, возможно, в первую очередь подозревал даже не Шайратов, а своих ближайших родственников.

Пьерше осёкся, увидев помрачневшее лицо Аурелия.

– Эм… прости. Мне не стоило…

– Нет, ничего. – Аурелий тут же встряхнулся. – Я тоже об этом много размышлял. Думал… – Он всё-таки тяжело вздохнул. – Почему я ничего не замечал? Или, может быть, у отца тоже было мало доказательств? Может, он догадывался только по каким-то косвенным признакам и поэтому тянул с решительным шагом? И в итоге едва не опоздал… Исправил ошибку ценой жизни. Он был именно таким.

Горечь в его голосе не имела ничего общего с прежним отчаянием. С той самой ночи, как Аурелий излил Шиа все потаённые эмоции, взор его стал гораздо яснее. Теперь он исполнился твёрдого намерения узнать правду, даже если её от него всеми силами скрывали. Это – его выбор и его воля. Не родителей. Новая цель дарила мужество и – странным образом – надежду.

В обеденную комнату заглянул лакей, внося нотку будничности.

– Ваше Величество, прошу прощения, там приехала одна странная особа. У неё письмо с вашей печатью. В нём указано известить вас незамедлительно.

– Это Арэйсу, – встрепенулся Аурелий.

Вернувшись из Островной империи, он вскоре снабдил её деньгами и новой, более подходящей для столицы одеждой. Арэйсу должна была явиться под видом посыльного, привлекая как можно меньше внимания. Однако её потусторонний облик с неровными, грубо обкромсанными прядями мало кого оставлял равнодушным.

– Пойду встречу. Сегодня я вас знакомить не буду, пусть пока привыкнет ко всему. Она долго жила… в нестандартной обстановке, да и испытала многое.

– Что, и даже одним глазком нельзя взглянуть? – весело крикнул вдогонку Пьерше, но Аурелий почему-то его энтузиазма не разделил.

– С мертвецом пообщайся, веселее будет! Это мне зачем-то счастье на голову свалилось…

Закончив таким странным образом беседу, он оставил озадаченных друзей наедине с трапезой.

* * *

Пока нанятый извозчик вёз её до дворца, Арэйсу глядела на вывески и витрины магазинов, мощёные улочки и беспечно прогуливающихся прохожих; позже, из окна своих покоев, – на красивый парк и ограду вдалеке, у которой стоял почётный караул. Всё казалось знакомым и одновременно чужим, подёрнутым пеленой прошлого. Точно она превратилась обратно в маленькую девочку, которую холят и лелеют бесчисленные служанки… Да уж, в такой богатой обстановке она не находилась уже очень давно – словно и вовсе никогда, – и тем не менее Арэйсу отчётливой вспышкой помнила тот день, тот ужас, ту растерянность и тот побег.