Ночи Виллджамура

Самый прожженный циник, в сущности, является человеком по-настоящему романтическим, поскольку постоянно ощущает, что мир предал его.

В этом мире не было ничего надежного, кроме, пожалуй, отсутствия всякой надежности.

Иногда путь, по которому мы идем, заводит так далеко, что не остается ничего, кроме собственного достоинства. Гордости, которая заставляет идти по тому же пути и дальше, хотя он и оказался неверным. Потому что, когда останавливаешься и начинаешь думать... тут-то и становится более всего.

— Пью за то, что стало не таким, как раньше.

— Молод ты еще для таких-то слов. Их прилично говорить человеку, который уже чуток пожил.

— Не надо быть стариком, чтобы знать, сколько дерьма еще набросает под ноги жизнь.

Нет вреда в том, что сделано ради спасения другой жизни.

Как получается, что я могу вести беседу из могилы? Говорить с вами сейчас? Посредством слов, написанных на этой странице, не более и не менее. Значит, эти мелочи продлевают нашу жизнь? Следы, оставленные нами за время нашего существования, – записка здесь, брошенный любовник там? Резкость, сказанная одному. Совет, данный другому. Шутка, рассказанная третьему.

Кусочки нас самих, подаренные миру.

Значит, только в них я смогу жить вечно?

Он не представлял себе доли худшей, чем быть позабытым всеми, когда всякий, на кого ты бросишь взгляд, шарахается от тебя. Один из них сам сказал ему однажды, что, когда люди отказываются с тобой говорить, опускают глаза в то время, когда ты глядишь в их сторону, ты уже все равно что умер.

Все мы одинаковые, когда мертвые, следователь. Наши титулы не следуют туда за нами.

Он не стал распаковывать вещи, ему доставляла почти извращенное наслаждение мысль о том, что вся его жизнь умещается в двух небольших сумках. В этом заключалась свобода, которой он не знал раньше. В любой момент он мог встать и пойти куда пожелает.

Так кончится мой мир, - размышлял он, - не слезами и стонами, а огромным страшным взрывом.