Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф

Крайняя степень жестокости мешает нам замечать, каким интересам эта жестокость служит. Отчасти это уже произошло с антивоенным движением. Наши объяснения причин войны обычно односложны: нефть, Израиль, Halliburton. Большинство из нас видят в войне акт безумия президента, который вообразил себя императором, и его британских соратников, которые хотят оказаться в истории среди победителей. И мало кто думает о том, что эта война является рациональным политическим выбором и ее организаторы именно потому и действуют так свирепо, что закрытую экономику Ближнего Востока невозможно взломать мирными средствами, и уровень террора тут соответствует высокой ставке игры.

Ранее экономика служила противовесом войне, она вынуждала упрямых политиков вести мирные переговоры. Однако бум по поводу безопасности и экономика начали толкать политиков в противоположную сторону, когда возник мощный сектор, основанный на непрерывном насилии.

"Это напоминает Диккенса: стоит поговорить с экспертом по международным отношениям, и видишь, что ты живешь в самые мрачные времена. А затем ты поговоришь с потенциальными инвесторами, и оказывается, это наилучший период в истории."(Лоренс Саммерс, экс-министр финансов США)

С точки зрения корпораций, когда правительство или благотворительные организации выполняют свои традиционные роли, они лишают частных подрядчиков работы, которая могла бы принести прибыль.

И действительно, когда благотворительные организации даром раздают нуждающимся необходимые им вещи, они посягают на права рынка, поскольку сеть магазинов Home Depot могла бы поставлять эти же вещи за плату.

Одной из причин того, почему многие представители нашей элиты - и политической, и корпоративной - с таким оптимизмом относятся к перемене климата, заключается в их убежденности в том, что в любых самых ужасных обстоятельствах они купят себе спасение.

Основная роль правительства в корпоративистском государстве - работать конвейерной лентой для передачи общественных денег в частные руки.

Когда холодная война была в полном разгаре и Советский Союз сохранял дееспособность, люди по всему миру могли выбирать, какую идеологию они хотят себе "купить": существовало два полюса и богатое пространство возможностей между ними. Это означало, что капитализму приходилось бороться за потребителей, искать нужные стимулы и выпускать хорошую продукцию.

Когда же Ельцин распустил Советский Союз, его "заряженное ружье" перестало представлять опасность. И в новых условиях капитализм внезапно получил свободу обрести свою самую дикую форму, и не только в России, но и по всему миру.

Ельцин больше похож на продажного шута, чем на грозного диктатора. Но его экономическая политика, а также войны, которые он вел для ее защиты, заметно увеличили списки убитых в крестовом походе чикагской школв, списки, которые постоянно пополнялись начиная с Чили 1979-х годов. Кроме случайных жертв переворота 1993 года, в Чечне погибло примерно 100 тысяч гражданских лиц.

Однако самая ужасная бойня, начатая Ельциным, происходила медленно, но количество ее жертв куда выше - это жертвы "побочных эффектов" экономической шоковой терапии.

Где бы ни обосновался капитализм катастроф, вслед за ним появляются негосударственные вооружённые группировки. И это неудивительно: когда восстановлением страны заняты люди, которые не верят в правительство, они неизбежно создают слабое государство, способствуя возникновению рынка альтернативных служб безопасности.

Еще недавно катастрофы сглаживали социальное неравенство - в эти редкие моменты разделенные группы людей забывали о своих отличиях и собирались вместе. Но теперь катастрофы порождают обратное: они дают шанс в обществе жестокого неравенства с помощью денег и победы в соревновании купить себе возможность выжить.