София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

Царевне постоянно выговаривали из-за неподобающей полноты и неумения общаться с противоположным полом.

– Кому нужны твои рассуждения об устройстве государства? Кардинал Виссарион заморочил тебе голову платонизмом, а мужчины от девушек ждут вовсе не этого, – наставляла ее прежняя подружка Джулия, быстро вышедшая замуж и без большого приданого. Просто она знала, о чем нужно вести беседы с мужчинами.

Зоя боялась остаться без мужа, подумывала о монастыре, но постриг принимать вовсе не хотела, слишком ярким был пример старшей сестры, ставшей монахиней. Нет, Зоя хотела жить! Пусть в Московии, кажется, там не все так плохо, если есть люди как этот дьяк с умными добрыми глазами. Не один же он такой?

Чем больше думала, тем легче становилось на душе. Зоя поверила, что находится под надежной защитой, что теперь все в ее жизни будет хорошо, она понравилась, ее не дадут в обиду. Поверила и на следующий день в соборе Святых Петра и Павла рядом с Иваном Фрязиным, выступавшим от имени великого князя Ивана Васильевича, на заочном обручении стояла спокойно и прямо.

Красавица Кларисса Орсини, присутствовавшая во время обручения, только головой качала:

– Зоя, кажется, не боится ехать в эту страшную Московию.

Королева Боснии Катарина тихонько фыркнула:

– Ей так много лет и у нее так мало надежды найти другого мужа, что и вдовому правителю Москвы обрадуешься.

Но на невесте были такие украшения, что не завидовать дамы не могли. Вот тебе и бесприданница! А считалось, что эта Зоя Палеолог нищая…

Объяснению, что подарил будущий супруг, поверили не сразу.

– Неужели и в дикой Московии такие украшения делать умеют?

Но посольство все было в богатых одеяниях, даже охрана и слуги. И невесте меха подарены отменные, а еще шелк и парча не итальянская, а какая-то восточная.

Что осудить нашли:

– Невеста словно тумба!

– На одно платье пошло ткани столько, что можно весь собор укрыть.

– А раскрашена-то! Щеки пунцовые.

– Это у нее свой румянец такой, как у простолюдинки.

– Неужели нельзя было его белилами замазать?

– Да, она этим московитам под стать. Неудивительно, что именно Зою посватали, а не другую благородную, изящную римлянку.

Конечно, Зоя замечала и завистливые, и насмешливые взгляды гостей (мужчины осуждали даже больше, чем женщины), но теперь ей было все равно. Она не просто сосватана – она заочно обручена, и если не погибнет по дороге, то совсем скоро станет супругой московского правителя и сама правительницей. В Москве византийскую царевну ждал не сын мантуанского маркиза Гонзаго, не разорившийся итальянский князь Караччоло, не незаконнорожденный сын свергнутого правителя крошечного кипрского королевства, а законный правитель огромной страны, который мог прислать подарки, приведшие весь Рим в оторопь.

Там, в Москве, оценят ее ум, образованность, не потребуют пить уксус или щедро мазать лицо цинковыми белилами, от которых потом сыпь на коже. Там не станут хихикать или тыкать пальцем из-за ее полноты. Не будут укорять отсутствием приданого…

Зоя вдруг ахнула: а вдруг будут?! Вдруг и московские послы не знают, что у внучки императора Мануила нет средств даже на то, чтобы доехать до жениха? Девушка почти запаниковала, от нее уже однажды отказался Федериго Гонзаго, всего лишь сын маркиза Мантуи, как только узнал, что невеста бедна, словно церковная мышь. Как же она не подумала о возможности такого позора?! Почему не подумал папа Сикст?

Зоя едва дождалась, когда закончится церемония и гости разойдутся, и бросилась к братьям. Те успокоили:

– Послы приданого не требуют, князь Иоанн Базилевс сам богат. А на ответные дары и дорогу в Москву папа Сикст обещал тебе выдать денег.

Полегчало…

Поняв, что все решилось, обратной дороги нет и она станет московской правительницей, Зоя словно выпрямилась, прежде всего где-то внутри, но это сказалось и снаружи. Что-то изменилось в ней, пропала сирота, живущая у богатых родственников из милости, хотя пока еще не появилась княгиня.

Желая сделать будущему супругу и родственникам приятное, Зоя пыталась выучить хотя бы несколько русских слов. Как там называют правителя Московии?

Зоя пыталась запомнить:

– Коназ… коназ… коназ… Коназ Иоанн Базилевс.

– Царевна, надо говорить «князь», а не «коназ». «Коназ» говорят ордынцы, которых на Руси ненавидят, – поучала московитка.

Зоя с удивлением уставилась на девушку:

– Ты латынь знаешь?

– Да, и фрязский тоже.

– Повтори, как нужно говорить.

После двадцати попыток Зоя усвоила, что после первого звука «к» нужно словно остановиться, а потом мягко.

– К инязи…

Девушка-московитка смеялась.

– Как тебя зовут?

– Настена я. Просто «князь», без «и». И звать его Иван Васильевич. И не «Маскава», а «Москва».

Неожиданно для себя Зоя попросила:

– Пойдешь ко мне в услужение? Будешь русскому языку учить.

Настена сверкнула хитрым синим взглядом, кивнула:

– Возьмешь, так пойду.

Настену Зоя приметила сразу, девушка чем-то напоминала ее старшую сестру Елену, хотя похожа почти не была. Московитка удивительно красива, за ней в Риме толпы зевак ходили: рослая, стройная, крепкая, светлая коса с руку толщиной по спине змеилась, а глаза синие… Полновата, как все простолюдинки. Одновременно приветлива и насмешливо недоступна. Позже Зоя не раз оказывалась свидетельницей, как Настена избавлялась от поклонников и высмеивала особенно приставучих наглецов.

– А кому ты сейчас служишь?

– Да Василь Савичу Мамыреву, дьяку нашему.

– Ты его любовница?

– Чего?! Нет, просто служу, Никиша пристроил.

Богатырского сложения Никишу Зоя тоже приметила. Рождает же таких земля! Ее брат Андреас гиганту по плечо, не выше. И кулаки у московита такие, что камни раскалывать можно. А глаза как у Настены, в них небо заглянуло и осталось. Неужели и у князя Иоанна такие? При мысли об этом где-то внутри у Зои сладко замерло.

Она решила Настену от себя не отпускать, девушка хорошо говорила по-итальянски, значит, могла не только научить разным трудным словам саму царевну, но и многое рассказать о Москаве. Нет, надо даже думать правильно, чтобы привыкнуть: Москве. Вот!

Так у Зои рядом с гречанками среди свиты появилась ближайшая подруга – московитка Настена. Настя действительно многому научила царевну, о многом рассказала и стала настоящей палочкой-выручалочкой для Зои на пути в загадочную и теперь уже не такую страшную Москву.

И еще с одним удивительным человеком состоялась у византийской царевны встреча, сыгравшая в ее жизни очень важную роль.

С посольством Московии в Рим приехал старец Амвросий. Путь его лежал в Афонский монастырь, но пройти через турок невозможно, вот и решил добираться вместе со сватами до Рима, а уж оттуда через греческие обители на святую гору Афон. Старец не встречался ни с кем из священников Рима, чтобы не ввязываться в теологические споры, не ходил по городу вместе с боярами и дьяком, но после заочного обручения Ивана Фрязина от имени великого князя с византийской царевной Амвросий улучил минутку, чтобы подойти к Зое.

Заговорил по-гречески, чем тронул царевну до слез.

– Благословить тебя хочу, доченька. Езжай на Русь, в Москве твое место, там цареградской царевне жить, а не в Риме. Иконка сия с твоим именем схожа – святой Софии, Веры, Надежды и Любови. Святые сии супружество да материнство берегут. Пусть все они с тобой будут и тебя оберегают. Бог в помощь, доченька.

Зоя заметила, как напрягся наблюдавший за ней епископ Бонумбре, поняла, что показывать иконку никому не стоит, ловко спрятала ее среди многочисленных складок одежды, а на вопрос самого папского легата ответила, что старец благословил на замужество. Она вообще никому об иконке не рассказала, спрятала на самое дно большого сундука с книгами, предварительно обернув чистой тканью. Из-за суматохи сборов даже верная служанка Гликерия этого не увидела, а может, и увидела, но значения не придала, мало ли что царевна хочет с собой увезти?

Времени на сборы дали совсем немного, послы рассчитывали пробыть в Риме только месяц, все твердили, что нужно успеть на Русь до осенней распутицы, иначе потом будет трудно и холодно ехать. Но об осенней распутице думать не хотелось, какая распутица, если до холодных дождей еще несколько месяцев! Конечно, в Риме не представляли, что такое московский октябрь и осеннее Балтийское (русские звали его Варяжским) море.

Как ни торопили послы, царевна со свитой были готовы выступить из Рима только двадцать четвертого июня. А ехать предстояло на север через всю Италию, германские города до самого Любека, а там морем до Колывани, который в Европе Ревелем называли. И от Колывани снова по суше через Юрьев, Псков и Новгород на Москву.

Московиты представляли трудности пути, Зоя и ее сопровождающие нет, а потому не торопились.

Перед отъездом папа Сикст и впрямь дал Зое денег и бумагу к банкирскому дому Медичи на получение огромной суммы в шесть с половиной тысяч дукатов из тех средств, что были собраны на поход против турок. Часть денег предназначалась епископу Бонумбре, часть оставалась в залог у Лоренцо Медичи, но основная сумма все же доставалась Зое, вернее, ее будущему супругу.

Зоя, получавшая по сто дукатов в месяц, понимала, что это не столь уж большая щедрость, но на дорогу вполне хватит.

Перед отъездом она решила поговорить с братом. Девушке очень хотелось оставить братьям хоть немного денег, но все они были у папского посла Антонио, который должен привезти невесту в Москву и передать жениху вместе с приданым. Тогда Зоя открыла ларец с подарками будущего супруга. Подарки не возвращают, значит, она вправе подарить что-то на память своим родственникам!

Андреас принял украшения спокойно, словно так и нужно, Зоя была готова отдать все, но понимала, что так нельзя, супруг обидится.

– Андреас, послушай меня. Я скоро там освоюсь и заберу тебя к себе. Ты только дождись, брат, не натвори бед.

Палеолог фыркнул: будет ему сестра наставления давать!

– Как бы тебя саму не пришлось обратно со слезами забирать. Если что, отправь с оказией просьбу, что-нибудь придумаем.

Зоя подумала, что брат вполне может оказаться прав, но прогнала от себя такие черные мысли.

Оставалась последняя ночь в Риме, Вечный город становился ее прошлым, в котором было больше унижения и страха, чем радости и спокойствия. Каким будет будущая жизнь?

Утром моросил мелкий дождик, а уезжать в дождь хорошо, об этом, смеясь, напомнила Клариче Орсини, супруга Лоренцо Медичи, которая ехала с ними до Флоренции.

В Москву!

О, это была огромная процессия!

Большинство любопытных римлян, мокнувших под дождем больше часа, так и не дождались ее конца – за дорогими каретами самой царевны и едущей с ней Клариче Орсини тянулась внушительная вереница других карет, повозок, ехали всадники, тащились пешие слуги и охрана.

Вся Италия по пути, а проследовать им пришлось от Рима до Альп через Витербо, Сиену, Флоренцию, Болонью и множество городов помельче. Потом через Альпы и все немецкие земли до самого побережья в Любек. Оттуда морем до Ревели, который московиты называли Колыванью, и снова сушей до русских земель, а уж там…

Никто толком не знал, что ожидало византийскую царевну в Московии, путешественники, которые бывали в Москве, рассказывали столь удивительные и противоречивые вещи, что разум отказывался верить. Был, конечно, Джан Батиста делла Вольпе, уже много лет служивший московскому правителю и приезжавший в итальянские города по его поручениям, но всем известно, что Вольпе болтун, врет без стеснения. Если верить его словам, то московский князь богаче папы римского, а сама Московия так велика, что на ней поместится не одна Италия со всеми городами-государствами.

Что московиты ходят в дорогущих мехах, но при этом носят обувь, сделанную из коры деревьев. Что там нет моря, а потому московиты едят много речной и озерной рыбы, а рыбины бывают столь огромные, что их вынуждены нести по несколько человек. И мяса у них много, особенно зайчатины и всякой птицы.

А еще там всего три месяца в году тепло, в остальное время либо холодно, как в Риме зимой, либо вовсе такие морозы стоят, что вода в реках и озерах замерзает толстым слоем. По этому льду даже всадники и повозки ездят, и на нем рынки устраивают. И снег лежит такой, что если подходы к домам не расчистить, то засыплет по крышу.

Но московиты снегу радуются, ставят свои кареты и повозки на большие полозья и так ездят быстро.

А в домах все время, пока холодно, топят печи. Каждый день и вдоволь, потому внутри жарко, в то время как снаружи можно замерзнуть.

Если послушать Вольпе, значило, что Зоя едет в самую удивительную страну, где жить очень трудно.

Но выбора у нее все равно не было, а чтобы не пугаться, Зоя решила пока никакого Вольпе не расспрашивать и не слушать. Ей сочувствовали все: получить богатые подарки не значит удачно выйти замуж. Если жизнь в Московии столь трудна и страшна, то как не пожалеть пусть и чужую, но все же воспитанницу папы византийку Зою Палеолог? Жалели, кто притворно, втайне насмехаясь, как Лаура, а кто искренне, как добрая Клариче Орсини.

Клариче много моложе самой Зои, но у нее уже дети. Ее супруг – блестящий Лоренцо Медичи, которого уже прозвали Великолепным, к жене холоден настолько, что открыто предпочитает ей другую. Зое очень хотелось спросить почему. Чем красивая, скромная, нежная, прекрасно воспитанная и образованная Клариче могла не угодить очень некрасивому, пусть и блестящему, Лоренцо? Когда все же решилась, получила короткий ответ:

– Сердцу не прикажешь.

Зоя ужаснулась: что, если и у нее будет так? Московский правитель вдов давно, наверняка у него есть какая-то любовница. Что, если князь Иоанн будет предпочитать эту женщину собственной супруге? У Клариче есть возможность ездить в Рим или просто к родственникам в другие города, муж отпускает ее одну, а как в Московии? Не уедешь же оттуда надолго? Или можно уехать?

Увидев во Флоренции соперницу Клариче, Зоя затосковала. Предпочтения этих мужчин непостижимы, столь достойной супруге Медичи предпочитал откровенную распутницу, пусть и красивую, но доступную не только для него.

Зоя решила осторожно выяснить у Настены щекотливый вопрос. Она не могла расспросить об этом никого из мужчин, дьяка Мамырева в том числе, но не была уверена, что девушка хоть что-то знает об интересующем ее предмете, разве что слухи… Но слухи – самое верное.

Долго не знала, как приступить к разговору. Наконец решилась, словно невзначай поинтересовалась, есть ли у великого князя любовник.

Настена действительно не поняла:

– Кто?

– Ну, вот у его святейшества сейчас есть Ченчо, который… ублажает его в спальне.

Настена буквально вытаращила глаза:

– Ченчо мужчина?!

– Ну да, красивый юноша…

– Содомией, что ли, занимается?!

Зоя покраснела, словно это ее саму обвиняют в непотребном поведении, только плечом дернула. Настена все поняла, энергично замотала головой:

– Что ты, царевна! Девок к князю наверняка водят, вдовый столько лет ведь. Но за содомию митрополит и проклясть может.

– Митрополит? А он сам как? Лупанарии в Москве есть?

– Это где девки непотребные живут и мужчин ублажают?! – Настена придвинулась к царевне ближе и зашептала: – Хорошо, что меня спросила. Других не спрашивай, смеяться станут или вовсе ругаться. Вера наша не только содомию порицает, но и всякую измену супружескую. Конечно, князьям да боярам девок в опочивальню водят, но из дворовых. Никаких лупанариев в Москве нет! Ежели чистоту тела блюсти не будешь, так и душа быстро выпачкается. За женскую измену – развод, тому мужу, что прелюбодеяние жены своей простит за ради любви к ней или не желая детей без матери оставлять, штраф большой в пользу церкви определяют, чтобы женка знала, что своей неверностью семью в разорение ввела.

Зоя вспомнила нравы папского окружения и тихонько вздохнула: эта Московия не только дикая, но и монашеская. Но одновременно почувствовала, что такой аскетизм приятен, он действительно пах чистотой. Грязная Московия на поверку оказывалась чище не только из-за мытья в бане, но и из-за своих правил поведения.

– И разводы невозможны?

– Почему же? Бывают. Муж от женки отказаться может, ежели она прелюбодейством займется или бесплодной окажется. И жена от мужа тоже потому может. Прелюбодейство редко доказать удается, но ежели муж никчемен, в опочивальню не ходит и других девок не имеет, то можно и развод получить. А еще пострижение причиной может стать.

– Что?

– Пострижение. Ежели один из супругов в монашество уйти вознамерился, раньше другой должен за ним бы пойти, а ноне нет, можно развод попросить и за ради детей, например, в миру остаться…

Настена еще долго рассказывала о супружеской жизни в Московии, о жизни в княжеских теремах она знала понаслышке, а вот о боярах, особенно новгородских, так и сыпала примерами и именами.

Зоя поняла главное: женская половина богатого дома практически отделена от мужской и чужих там не приветствуют; жизнь женщин довольно замкнута, посвящена семье и детям, это их первейшая обязанность – рожать и растить хороших детей.

Праздники в Московии почти исключительно церковные, разве только Масленица перед Великим постом да свадьбы.

– А дни рождения?

– У нас не дни рождения празднуют, а именины, связанные с тем святым, в честь которого человек крещен.

Два месяца спустя они еще только подъезжали к Любеку. Там было решено неделю передохнуть перед трудным морским путешествием. Никакие увещевания московитов, советовавших поторопиться и отдохнуть лучше в русских землях, не были услышаны, противился больше всего Джан Батиста. Вольпе вообще вел себя странно, он принимал все приветствия и подарки так, словно сам был государем Московским и женихом Зои Палеолог, но настойчиво рекомендовал некоторым спутникам царевны вернуться в Рим. Будь его воля, с Зоей на корабли сели бы только женщины и слуги.

Но, конечно, его не слушали.

И вот оно море… Совсем иное, чем то, на берегу которого Зоя родилась и выросла. Ветер холодный, несущий мелкие брызги почти ледяной воды. Небо серое, солнце если и проглядывало, то ненадолго.

Целых два дня грузили на корабли все, что должны были привезти в Москву вместе с царевной. Потом размещались сами. И вот наконец поднят якорь, и Зоя Палеолог с тоской глядит на удаляющийся берег. Не в первый раз тоской сжало сердце: куда она плывет, что ждет впереди?

Грусть царевны пыталась развеять Настена, чтобы в тысячный раз не задаваться трудным вопросом о своем будущем, Зоя принялась усиленно учить трудный русский язык. Они занимались этим всю дорогу после Флоренции, когда синеглазая московитка заняла место Клариче Орсини в карете Зои.

Первые три дня плавания были хоть и не очень легкими и приятными (легат Бонумбре лежал в своей каморке и тихо стонал, его выворачивало наизнанку из-за качки, впрочем, не одного его, мучились многие), но потом началось нечто страшное.

В тот день светило солнышко и казалось, мрачные серые тучи больше не вернутся. Но, увидев на горизонте крошечную тучку, команда корабля засуетилась, привязывая, перевязывая и закрепляя все, что могло сдвинуться с места. Пассажирам просто приказали спуститься вниз, а крышки выходов плотно закрыли. На вопрос, что случилось, коротко отвечали:

– Буря идет.

Сидевшие в своих каморках пассажиры не видели, как почти мгновенно крошечная симпатичная тучка превратилась в скопище черных грозовых облаков.

Казалось, море вдруг поднялось против них, рев ветра и волн, грохот обрушивавшихся на палубу потоков воды, черное посреди дня небо. Было неясно, день сейчас или ночь, где север, где юг, откуда они плывут и куда их сносит.

Сколько это продолжалось? Сказали, что третий день, но измученным ужасом пассажирам казалось, что прошла вечность. Еще немного, и корабль не выдержит, тогда им всем один путь – в морскую пучину. Моряки утверждали, что никогда не попадали в столь сильный шторм. Но разве это приносило облегчение?

– Какой сегодня день?

Сил не было уже ни на что, Зоя поинтересовалась просто так, чтобы знать, в какой именно день они погибнут.

В том, что до завтра не доживут, не сомневался никто. Восьмой день путешествия должен стать последним. Но люди были настолько измучены, что радовались гибели как избавлению.

– Сегодня Вера, Надежда, Любовь и мать их София, – откликнулась Настена.

Зоя замерла. София… мать замученных девочек, сама умершая на их могиле… Вспомнились ясные, добрые глаза старца, благословившего ее маленькой иконой. Старец сказал, что София защищает семью, детей, что ее имя почти совпадает с именем самой Зои.

Глаза этого старого, умудренного жизнью человека не могли лгать. А она спрятала иконку как можно дальше. Что, если?..

Слуги подивились блажи царевны, требовавшей немедленно достать сундук с книгами. Нашла время! Но приволокли его в помещение, отведенное Зое.

Икона, завернутая в тряпицу, лежала на самом дне. Вынув сверток, Зоя вдруг приказала служанкам выйти, а оставшись одна, осторожно развернула ткань.

Римская церковь не признает святости икон, это в православных храмах они мироточат и внимают мольбам верующих. Зоя держала в руках изображение женщины с тремя девочками и чувствовала, что это не просто картинка, к тому же не слишком умело нарисованная. Все четверо на иконе словно ожили, они смотрели на византийскую царевну в немом ожидании.

Буря швыряла суденышко, словно щепку в водовороте. С морем не поспоришь, оно сильней любого корабля. Дерево скрипело и даже трещало, казалось, следующий удар волн борта уже не выдержат и тогда…

Повинуясь какому-то непонятному ей самой желанию, Зоя устроила иконку на своей постели и встала перед ней на колени. Это не распятие, не образ Девы Марии, а икона, но Зоя молилась. София и ее дочери общехристианские святые, однако в страшную бурю на краю гибели униатка Зоя молилась им как православным святым перед православной иконой. Она не знала, какими словами следует просить помощи у Софии, кажется, вообще не произносила слов, не речами молила – сердцем.

Как долго это продолжалось, тоже сказать не могла бы, Зоя чувствовала такое единение с изображенными на иконе святыми, что забыла даже о буре снаружи. Из глаз сами собой лились блаженные слезы, они очищали душу, и ужас, творившийся снаружи, был нестрашен.

Закончилась молитва тем, что Зоя размашисто перекрестилась – два перста прикоснулись ко лбу, опустились к поясу, а потом… царевна и сама не поняла, почему рука двинулась к правому плечу, как крестятся в греческой вере.

Зоя была униаткой с рождения, ее отец Фома Палеолог всегда ратовал за подчинение греческой церкви Риму, церкви западной. Чтобы не возмущать греческое население Пелопоннеса, и без того не желавшее жить под властью деспотов, он согласился на унию, позволявшую оставить православным свои обряды, но сам их не соблюдал. Возможно, потому Фома Палеолог так легко перешел в католичество и обязал детей поступить также.

Отца давно не было на свете, воспитывавший Зою, Андреаса и Мануила кардинал Виссарион старательно следил за соблюдением ими всех правил и обрядов католической церкви. И теперь с ней отправили папского легата Бонумбре вовсе не ради теологических споров в Москве, а чтобы привела к унии мужа и воспитала будущих детей по закону Римской церкви.

Но сейчас Бонумбре лежал на своем ложе, стонал и проклинал день, когда родился на белый свет. Епископ ничем не мог помочь своей гибнущей пастве, разве что погибнуть за компанию. Зою беспомощность устраивала, все время бури легат не мешал и не вел свои до смерти надоевшие беседы-наставления. Во всем, даже в творившемся на море ужасе, можно было найти свои хорошие стороны.

Мысль об этом царевну даже развеселила. Что было бы, узнай епископ, что она молилась православной иконе? Зое показалось, что строгие глаза Софии смотрели теперь ободряюще. Улыбаясь в ответ, Зоя свернулась на постели калачиком и заснула с прижатой к груди иконкой. Она вверила свою судьбу Господу и Софии.

Проснувшись, не сразу поняла, что произошло.

Рева разъяренной стихии не слышно, качало, конечно, но не так, чтоб о перегородки биться. Зоя прислушалась, не веря своим ушам. Неужели спасены?!

В ее каморку заглянула Гликерия:

– Царевна, буря стихла!

Зоя посмотрела на иконку, прошептала:

– Благодарю, София.

Значит, Господу угодно ее замужество, только нельзя икону прятать. Когда-то она слышала правило страшной Орды: не обижать местных богов, даже чтить их, принося дары. Ордынцы считали, что людей можно запугать, обратить в рабство и увести с собой, можно даже убить, а вот богов, что на этой земле, надо уважать. Хуже нет обидеть местные божества.

Наверное, так не только с богами, он у всех христиан един, и даже не со святыми, а с правилами. Если чтут иконы в ее новом отечестве, значит, и она чтить должна. А как с остальными правилами быть? Неужели и ей придется одеваться подобно московитам, носить шкуры и мыться в страшной банье?

Зоя тихонько вздохнула. Несомненно, Господь давал ей знак этой бурей, если бы не поняла, все погибли.

Буря на море страшна и удивительна. Гнев Господен вдруг нагрянет, заставит не только перекреститься, но и о жизни своей задуматься, а потом вдруг словно иссякнет. И солнце, которое после грозы светит куда ярче обычного, и жизнь пережившим кажется во стократ радостней. Бывалые моряки головами качали: чудная буря – то, что налетела вдруг, неудивительно, но чтоб вот так сразу закончиться… такого не припомнят. Зоя молчала о своем молении, пока не понимая, о чем можно говорить, а о чем нет.

Как налетела буря, так и ушла неожиданно, но путешественники еще долго приходили в себя, пытались понять, где остальные суда, кто пострадал, а кто и не выжил.

В сохранности оказались все корабли, мачты у них целы, а вот паруса порвало. Берег недалече, встать, чтобы осмотреться, можно, хотя жилья не видно.

Один корабль все же потерялся, на нем плыли провожающие не из важных, скорее попутчики, что решили подзаработать рядом с царевной. Фрязин весело утверждал, что они нарочно отстали и вернулись, решив не испытывать судьбу.

Немного погодя разобрались, починили сломанное и были готовы продолжить путь. Всем хотелось поскорей завершить морскую часть путешествия, по суше все же куда надежней…

Иван Фрязин попытался сделать вид, что часть сундуков потеряна, но Беззубцев и Шубин не просто так были к вороватому итальянцу приставлены – государь знал, что тот нечист на руку при любой возможности, – осадили вора, мол, все уже подсчитано и учтено, ничего не пропало.

Зоя беспокоилась за книги, но и те оказались целы. Дьяк Мамырев успокоил царевну:

– Как до Москвы доберемся, так на просушку выложим. – Тут же вздохнул: – Только нескоро это будет…

– Почему, нас так далеко бурей снесло?

– Нет, царевна, снесло совсем немного, вернее, просто задержались. Отдохнем чуть, паруса подлатаем, и снова в путь. Через несколько дней, коли Господь позволит, будем в Колывани.

– Что это – Колывань?

– Град при море. Ревелем по-иному зовется.

Зоя кивнула, это название она помнила, еще в Риме говорили о том, как станут добираться.

– Скоро Москва?

– Москва-то? Нет, царевна, нескоро. Как в Колывань прибудем, передохнем, оттуда к Пскову двинемся. Задержались мы очень, распутица начинается – ни в повозке, ни на санях.

В Колывани пристали на двенадцатый день путешествия совершенно измученными.

После одиннадцати дней беспрерывной морской качки на берегу хотелось одного – обхватить землю руками и лежать, убеждаясь, что под ногами твердь, а не вода. Сами ноги дрожали от беспрерывного напряжения, дрожали и руки от усталости даже у тех, кто, как царевна, не делал ничего, а что говорить о моряках, которые с парусами замучались?

Зоя тоже устала, но пересилила себя, улыбалась, понимая, что предстает перед своими будущими подданными.

Оказалось – нет, Колывань только дань московскому государю платит, а землями сама по себе. Требовалось ехать к Пскову, но было решено остановиться тут хоть на пару дней, чтобы в себя прийти и разобраться с людьми и поклажей.

Колыванский берег встретил их моросью, временами переходящей в мелкий дождь, и пронизывающим ветром. Одежда Зоиной свиты мигом промокла, люди замерзли. Потому, обнаружив в крепости лавки с разными товарами, бросились запасаться шубами и даже простыми овчинными тулупами.

– Почему здесь зима так рано наступила? Здесь всегда так? – грея руки у огня, вопрошала Зоя.

Настена удивилась:

– Зима? Нет, царевна, это даже не осень, а так, пасмурно да мокро всего лишь.

Царевна ужаснулась:

– А что же зимой?

Настена поняла, что зря испугала хозяйку, принялась успокаивать:

– На Руси и в Москве осень куда лучше! Там деревья желтые и красные стоят, паутинка по ветру летает, журавли курлычат… И грибов в лесу видимо-невидимо. – Она даже зажмурилась, представляя лесную поляну. – Клюква на болоте…

– Что такое клюква?

– Ягода такая кислая. Ой, царевна, да много чего. Это в здешних местах осень противная, да здесь всегда так – мокро и ветрено. Нет, на Руси тебе понравится.

Зоя рассмеялась тому, как Настена свою родину хвалит. Пока нравиться было нечему, даже если помнить, что Колывань не Русь.

А Настена продолжала соловьем заливаться:

– А снега на Руси какие!.. Пушистые, словно лебяжье покрывало. Укроют землю, лягут белыми шапками на еловые лапы, спрячут лес под собой. Зато на санях ехать борзо можно. Реки встанут, и санный путь будет. А санный самый быстрый и удобный.

Забывшись, она перешла на русский. Зоя не остановила девушку, вслушиваясь в певучий, пока незнакомый ей язык. Настена опомнилась сама, рассмеялась:

– Ой, царевна, прости меня. Я о русской зиме рассказывала, как хорошо, когда снегом все вокруг занесет. Не то что здесь – слякотно круглый год.

Зоя вспомнила, как однажды в Риме выпал снег и пролежал целых полдня. Это было ужасно – на улицах под ногами холодная каша, в домах зуб на зуб не попадет, стоило от огня отойти, все мокрое… Чего же хорошего? Но она не возразила, решив, что Настена просто успокаивает ее.

У папского легата архиепископа Бонумбре от холода сначала покраснел нос, а потом и вовсе потекло. Он лежал под горой одеял и шуб и страдал. Дьяк Мамырев головой качал:

– В баньку бы его, с одного раза все выпарили бы, да здесь немчура все извела, ни одной бани стоящей не нашел.

Зоя поинтересовалась у Настены:

– Что все-таки такое «банья»?

– Баня? Там парятся.

Царевна не поняла, пришлось добавлять на латыни:

– Моются.

– Термы?

– Ну нет. В нашей парной все иначе, да только так, что после нее словно заново родившейся выйдешь.

Так Зоя и не поняла. Оставалось ждать, когда же они увидят эти термы под странным названием «банья». А пока Настена с сокрушенными вздохами и охами помогала Гликерии мыть царевну в лохани, то и дело риторически вопрошая: