Loe raamatut: «Илиннарэ»
Альке «Киллсир» Карибской, лучшей из мам
Дизайнер обложки Надежда Андреевна Пенкрат
Иллюстратор Надежда Андреевна Пенкрат
© Нибин Айро, 2017
© Надежда Андреевна Пенкрат, дизайн обложки, 2017
© Надежда Андреевна Пенкрат, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4474-5212-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I
1
На Театральной площади, немножко театрально…
Е. Клячкин
Комбик в этот день на аске1 подложил Даньке свинью. Дохлую и тухлую. Поработал, вредитель, минут двадцать, подпевая хозяину дребезжащей минусовкой, а потом вдруг вообразил, что он тоже саксофон: завыл так, что люди на другой стороне площади подпрыгнули. Счастье, что поблизости не случилось прохожих, а то уложил бы наповал какого-нибудь пенсионера, точным попаданием в миокард… Пенсионерку, говорите? Да фиг вам, пенсионерка бы самого Даньку в асфальт палкой заколотила. Вместе с инструментом и комбиком. Пенсионерки – они твари живучие, хуже тараканов.
В общем, остался Даниил в самом начале аска… без ансамбля. Постучал на всякий случай по дурному ящику кулаком, интеллигентно выругался, поразмышлял – да и продолжил играть так. Сам, как говорится. Один. Не оставаться же, в самом деле, голодным из-за такой ерунды? Сакс – инструмент сольный, звучит громко, а что виртуозности у исполнителя не в избытке – так «чуйством» скомпенсирует!
От непривычной свободы «чуйство» и вправду разлилось, как весенняя Волга. Начав с неизбежных «Strangers in the night» (вернее, продолжив, ибо они-то и прикончили комбик), Данька очень скоро обнаружил, что играет джобимовский «Wave» и пытается импровизировать. Это его так напугало, что он чуть не уронил инструмент, спозорил на прощание какую-то кошмарную фразу, и умолк, смущенно сопя и озираясь – не услышал ли кто.
Услышали, к сожалению. Три девчонки, как раз остановившиеся послушать, разочарованно переглянулись. Первая улыбнулась, вторая поморщилась, третья полезла в сумку и достала кошелек. Физиономии всех трех были Даньке уже знакомы – впрочем, как и большинства остальных мучениц и мучеников районной музыкалки, расположенной неподалеку. Они регулярно бегали мимо его «рабочего места», иногда принося в клювиках скромные копеечки (собрат по несчастью, как-никак). Бегали, разумеется, в числе прочего музконтингента, а равно и хорео-, худ-, театрального и множества прочих: район был культурный… Не смотрите на дворы, пожалуйста. Не надо нюхать подъезды! Сказано вам – культурный! Только бедный. Вот наш герой почти час играл, выкладывался, как мог – а в «шляпе» опять одни копеечки. Из клювиков. Хотя и немало.
«Надо все-таки в центр перебираться», – с тоской думал герой, сняв мундштук и вытрясая из сакса воду. – «Опять вся байда заново! Место искать, договариваться, ругаться, рисковать инструментом… Почему, блин, нельзя по-человечески? Город им маленький?»
Продолжая мрачно размышлять о скотской природе человека, а также о том, чем бы таким заправить вечерние макароны, чтобы не стошнило, он выбрел на угол проспекта Декабристов – и обнаружил там давешнюю троицу, оживленно о чем-то спорящую. Пока сближался, наконец-то рассмотрел их поподробнее: та, что улыбалась – маленькая пухлая блондинка, в яркой куртке и светлых брючках; та, что кривилась – высокая брюнетка, в темном пальто до пят и стильной шляпке, несколько лупоглазая и с преувеличенной мимикой; и та, что дала десятку – рыжеватая, кудрявая, светлолицая, ярко, но умело накрашенная, в коротком расстегнутом плащике и таком же коротком платьице. Самая хорошенькая, однозначно, из всех трех… хотя и блондиночка весьма ничего…
Данька мысленно отвесил себе пенделя. Что за мысли?! Думать надо не об этих ссыкухах, а о Таньке, о послезавтрашнем сборище, о том, что туда притащить, и – schließlich und endlich2 – о том, где это притащение взять. А то уже неприлично, чесслово. Еще надо комбик ремонтировать, как бы самому не пришлось… или попросить кого-нибудь со старшей группы? Кстати, и об универе тоже неплохо бы подумать – но это не сейчас, ибо и так мерзко…
– Эй? – окликнули сзади. – Мрачный молодой человек? У вас вся спина желтая!
– «…сказала Эллочка граммофонным голосом», – машинально процитировал Данька. За спиной прыснули.
– Нет, ну реально желтая!
– По чесноку!
– Прислонились где-то!
«Тьфу ты блин!», – ругнулся Данька про себя. Остановился и попытался отряхнуться, не снимая футляра. Сзади заржали, не стесняясь, на три голоса:
– Молодой человек, вы гимнаст?
– Он йох!
– Идите сюда, йох, мы вам поможем!
– Спинку почешем! Чтоб вас потом не развязывать!
Стараясь не обращать внимания и держаться к мелким падлам спиной, Данька кое-как стянул куртку. Естественно, она была чистой. Повелся, как школьник.
– Молодой человек? – кокетливо спросили из-за спины. – А как вас зовут?
– А тебе что за собачье дело? – сорвался Данька, развернувшись и с опозданием увидев, что «задирает» его рыженькая, а не блондинка, как он ожидал. Впрочем, ответила ему как раз последняя, пока первая поджимала губки в обиде:
– А мы, может, хотим с вами поиграть!
И так она это сказала… А рыжая так стрельнула глазками… Мгновенно представил: пухляша сверху, «наездницей», рыженькая тоже сверху, но над лицом, а третья… ну пусть сбоку, прижимается… Блин!!! Да там прижиматься нечем! Этим дурам лет по четырнадцать! Они ж не то в виду имели, псих озабоченный!
Девочки, между тем, сами оценили двусмысленность предложения, и попытались наперебой исправить ситуацию.
– Да вы не так поняли!
– На инструментах поиграть! Музыку!
– На кларнете! Вот! Я знаете как умею!
– А я на рояле!
«Да», – отстраненно подумал Данька, – «ты бы хорошо на рояле смотрелась. Белая на черном. А подружка – с кларнетом. Во рту.»
– А то у нас нормальных сексофонистов… – с разгону выдала блондинка. Третья девчонка – до того молчавшая – выпучив до предела и без того выпученные глаза, звучно треснула ее по затылку.
– Зойка, блин! Заткнись уже!.. Слушайте, ну правда, – обратилась она к стоящему в полном обалдении Даньке. – Мы вас давно слушаем, нам нравится, как вы играете. Мы ансамбль хотели… предложить. Элька на кларнете, я на басу, эта дура – на клавишах… и вы на секса… кскс… ксексо… З-зойка, б-блин, тебя убить мало!
– А ты кого дурой назвала?!
Воспользовавшись начавшейся между девчонками потасовкой, несостоявшийся ксексофонист повернулся и побежал со всех ног.
Не было бы счастья, как говорится, да несчастье помогло. Возвращаться на «свою» точку он, разумеется, не рискнул, а в поисках новой набрел на никем (почему-то) не занятый скверик на площади напротив Русского музея. И пока охрана окружающих площадь бизнес-центров и отелей подбирала челюсти от такой наглости – в чехол от сакса успели спорхнуть пара серо-зеленых Грантов, несколько цветных еврофантиков и экзотическая азиатская монетка с дыркой и нечитабельной надписью. А в довесок к экзотике – вполне приличная стайка родимых деревянных, в «серебре» и в бумаге. Теперь не стыдно было и в гости идти.
2
Это был дом-дом, и не тесно было в нем…
Тикки Шельен
Дверь «Танькобазы» официально считалась народным достоянием. На ней так и было написано – высокохудожественным Танькиным почерком, масляной краской замечательно лазурного цвета, между традиционным растаманским пацификом снизу и веселой морской звездой о семи лучах – сверху. Правда, последние две буквы вскоре оказались перееханы прибывшим без предупреждения длиннопоездом-разноцветнокошковозом, из-за чего надпись приобрела несколько армянский акцент – почти сразу, впрочем, одобренный и зафиксированный лично Танькой путем исправления еще не перееханного слова. Понятное дело, открывать на стук этот «народний достоян» имел право любой из народа, кому случилось оказаться внутри и поблизости. И кому не в лом3, конечно.
Сегодня, например, внутри-поблизости-не-в-лом оказалось случиться Танькиной младсестре Анечке, более известной как Нюшера-Шушера. Еще одно народное достояние, так сказать. Чудище обло, озорно, нагло, белобрысо и лаяй. Растопырилась в проходе – танком не сдвинешь.
– Дарова, Дандон. Танза где-то, я за нее. Предъявляй, с чем приперся?
Данька вздохнул, расстегнул, вытащил и предъявил. Нюшера вылупилась, прочитала ценники, почтительно отступила назад и заорала куда-то вглубь квартиры:
– Граждане психи и примкнувшие! Фигейте хором! К нам миллионэр в гостях!
Традиционно непрерывный акустический спектр Танькиного логова разом превратился в линейчатый: смолкли бонги, заткнулся кларнет, затихла флейта, брякнули и исчезли клавиши, только гитара все продолжала свою бормотню с подвыванием («…Ванечка уже дунул…» – отметил Данька). Зато взамен всего возникли голоса.
– Шушерец, не пугай! Кого ты там пустила?
– Миллионэр – это х'рошо! Значицца, бухать бу'м!
– Кто о чем, а лысый о бане. Пойду посмотрю. Ни разу не видел живых миллионэров.
– А мертвых ты видела в штабелях?
– Мертвых я видел в гробу! Убери лапы, набросал тут. Нафига тебе их столько?
– Я тоже хочу глянуть, пусти. О, Дандончик! Хаюшки4! А где миллионэр?
Пришлось предъявлять еще раз. На этот раз бутылки пошли по рукам, вызвав самые разные реакции: от уважительного причмокивания разбирающейся в теме Лиззи Лиззард (по-простому Пищерицы), до Ванечкиной равнодушной попытки немедленно открыть и уполовинить из горла. Совместными героическими усилиями трагедию предотвратили, продукт отобрали и вручили Нюшере, наказав спрятать как следует до вечера.
Потом посыпались вопросы.
Потом все пошли пить чай.
Потом играли в музыку.
Потом пришли Мэлориан и Тень, и стали Показывать.
Потом вернулась Танюха и приняла участие.
Потом снова играли, уже не только в музыку.
Потом приходили еще всякие люди с еще всяким интересным.
Потом было все сразу, очень тесно и шумно, но как всегда здорово…
А потом вдруг выяснилось, что уже вечер.
***
– Чтой-то ты, сынок, странный сегодня…
Танечка подкралась незаметно, и не вполне по-матерински обняла сидящего Даника за плечи, шепча на ухо:
– Поделишься с мамой?
Тот скосил глаза, встретил Танькин взгляд и поспешно напомнил себе: «инцест ферботен5». Пусть даже «системный». Ладно еще Айка… сестер много, в конце концов, а вот мама – одна.
– Поделюсь, – согласился он. – Только так, чтоб никто, ладно?
– Вау! – мамочкины глаза полыхнули синей вспышкой. – Я ее знаю? Познакомишь?
Но Данька отрицательно покачал головой.
– Не, тут не то. Тут хуже. Пойдем куда-нибудь, чтоб не подслушали?
– Пошли! – Танька секунду поразмышляла и решительно потащила его к двери, переступая через бесчисленные тела и конечности и разглагольствуя на ходу:
– Пипл6, мы в актовый зал минут на полчасика. К нам, чур, не ломиться! Нюха, следи за ними, чтоб закусывали. Если кто трахаться затеет – бери говномет и гони в спальню, нефиг тут. Стриптиз разрешаю. Курить на кухне. Не скучайте, короче, мы скоро!
С последними словами она вытолкала Даника в коридор и повлекла в сторону ванной. Ему в очередной раз стало ужасно интересно: а что думает пипл, когда они вот так внезапно вдвоем уединяются? Верит ли кто-нибудь, что с фигуристой синеглазой Танзой можно просто часами «языкать болталом», без всякого секаса и даже намеков на оный? Ой, вряд ли…
Нет, если по правде – мамочка ему очень нравилась, и сложись по-другому – он бы совсем не отказался ее повалять. А может, и замуж позвал бы. Бродили такие мысли, невзирая на солидную разницу в возрасте… Но сложилось так, что в момент встречи с синеглазкой у него уже была Любовь На Всю Жизнь, а когда спустя четыре месяца она иссякла – они с Танькой успели уже многое пройти и проехать, дважды поругались и помирились, насмотрелись друг на дружку в самых разных обстоятельствах, приятных и не слишком… а главное – сказали вслух: «я тебя люблю как сына» – «я тебя люблю как маму». После этого пересечь черту стало невозможно, не разрушив прежние отношения.
И хотя в последнее время они оба ощущают, что черта потихоньку превращается в пунктир на песке, и даже уже признались в этом друг другу – но нарушать статус-кво пока не торопятся. Как там Ященко поет: «Время разбрасывать стулья – и их собирать»? Вот-вот. Пусть еще поваляются немножко.
Но все-таки – что думает пипл? Там ведь кое-кто и приревновать может. И имеет право, кстати…
Зато вот маму этот вопрос совершенно точно не волновал. Усадив сыночка на край ванны, она зажгла на раковине припасенную как раз для таких случаев свечку-таблетку; высунулась наружу и выключила свет; как заправская шпионка, с подозрением оглядела пустой коридор, тщательно заперла дверь, пустила воду – и только тогда уселась рядом.
– Ну, рассказывай, сынок. Как маме, без утайки.
***
– …и тебе они нравятся? Так?
– Ну да.
– А как именно нравятся? Что именно?
– Нуу… – Данька задумался. – Ноги… больше всего. Волосы. Прически. Руки, пальцы особенно если тонкие. Вообще, фигуры. Одежда, если красивая. Голоса… нет, они у них… глючные. То пищат, то ломаются… Хотя бывают и нормальные.
Танька прищурилась:
– То есть дело не в том, что они маленькие, а в том, что они красивые? Были бы такие же, но взрослые – было бы лучше?
– Ну да, – согласился Даник. – Мне и нравится, когда как большие. Только изящные.
– Все ясно! – вынесла вердикт мамочка. – Никакой ты не извращенец! Просто временное помешательство на почве отсутствия подруги. Зато я теперь знаю, какая тебе нужна.
– Мам, ты только не вздумай мне сватать каких-нибудь! – всполошился Данька.
– И не подумаю! – весело успокоила Танечка. – «Не волнуйтесь, все будет натурально», как говорил Шурик. А сейчас еще давай проведем эксперимент, для надежности. Сиди тут, не уходи.
Она распахнула дверь – и Данька на секунду забылся, увидев родной и нежный силуэт в освещенном проеме. «Боже мой… Танечка…»
– Сынок, закрой глаза, – донеслось снаружи. – Я свет включу.
«Все-таки я для нее особенный. Другая бы и не подумала предупредить…» – с удовольствием размышлял Даник, с закрытыми глазами привыкая обратно к свету. – «Лиззи та же… пищерица, в натуре. Или Мэлориан. Хотя не, Мэлка предупредила бы, она хорошая. А вот Айра – точно нет. Хотя тоже хорошая. Хороший. Но я для него никто. А Шушера, скажем? А Шушера бы несколько раз включила-выключила, чисто назло. Ладно, у нее возраст такой… вредный… О, блин, легка на помине!»
– Дандон, спаси меня! Она ёбнулась!! Аааа!!!
– Кто?.. От кого?.. – ошалело спрашивал Даник, с трудом спихивая с себя Нюшеру и пытаясь выбраться из ванны, куда она его свалила.
– От нее! – плаксиво пожаловалась девчонка, тыча пальцем в подбоченившуюся в дверях сестру. – Танза, ты ебанутая об пень, я всегда говорила! Дандон, прикинь! Она хочет, чтоб я тебе разделась!
– Да не ори ты! – Танька, оглянувшись, торопливо зашла внутрь и захлопнула дверь. – Вылазь давай, исчадие. И язык прибери, уши вянут.
– Не буду я никуда вылазить! – прогундосила Шушера, сворачиваясь в ванне клубочком. – Оставьте мою детскую душу в покое!
Танька, оттеснив Даника, шагнула и сорвала с держалки душ. Угрожающе взялась за кран:
– Не будешь? Тогда сейчас будет конкурс мокрых футболок! С холодной водой! Считаю до пяти. Раз!
На счете «три» Нюха развернулась, как пружина, и попыталась одним прыжком улизнуть с конкурса. Но не рассчитала траекторию и снова влетела в Даньку, приложив того башкой о горячий змеевик сушилки.
– Ш-шушерец, м-мать твою за ногу!
– Анна!! Сидеть!!! Си-деть, я сказала!
– Вы ващще… ебба… бану… тытые… – забормотала Шушера, снизу вверх с ненавистью глядя на старших, но уже не делая попыток встать. Раз дошло до «Анны» – значит, все реально серьезно.
– Слышь, Таньк? – мрачно вопросил Даник, ощупывая затылок. – Что за фигня, а? Чего ты на нее так напала?
– Да я хотела, чтобы она… – Танюха вдруг захихикала, очевидно, узрев себя со стороны. – Чтобы она… Тебе… С-с-триптиз устроила! Чтоб ты у-у-увидел… Ка-ка-какая я дуура-а!!
– Танза! Блядь! – проникновенно откомментировала сидящая на полу Шушера. – Он таки без моего стриптиза видит, какая ты дура!!! Я свободна идти, или у тебя еще столько прекрасных идей?
– Свободна! – Танька рывком подняла сестренку и прижала к себе. – Анька, прости меня! Я ж тя люблю! Простишь?? Ну скажи, простишь??
– Фефтра, я ваф умоляю… – бормотала Нюшка, уворачиваясь от торопливых поцелуев. – Финайте лякомедию… и происходите обратно в человека. Сделайте мне эволюцию. А то с вами стало трудно и меня тянет быть несчастной.
Данька, не выдержав, заржал:
– Шушера, чтоб тебя! Где ты этого набралась?!
Та, слегка утихомирив Таньку, обратила на него благосклонный взгляд.
– Видите ли, Дандон, современная интеллихэнтная рэбенок должна уметь различать Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля, а кобеля от суки. Я таки сгораю от надежды, шо ответила за ваш интерэс? Прэлестно. Не бейтесь так верхним мозгом в кафель, сейчас сломаете и окажетесь в кухне, весь в боли и в пыли. Пожалейте тех, кто там, не будьте такой эгоист. Все, Танза, пусти, а то там Ванечка обещал Айру уконтRRaпупить, а я болеть собиралась.
– Кто?
– Кого?!
– Айру?!
– И что он?!
Нюшера фыркнула.
– А он ей ответила так, что вы сейчас обольетесь. «Ванечка», сказала он, «я вас люблю нежно, но если вы вынудите меня einrammen вам flöte in den arsch – вы же ее и будете потом вытаскивать и мыть горячими, искренними слезами раскаяния. Не будь я Волк.» Вот что он сказала. А как он это сказала – я ему вообще не передаст. А вы мене тут спрашиваете, откуда и где и что! Побежали болеть, короче!
***
Увы, к сеансу уконтRRапупливания они опоздали. Впрочем, сеанса-то почти и не было, по свидетельствам очевидцев: Айра хоть и выглядел хилым подростком, зато не имел предубеждений ни в выборе средств самообороны, ни в их применении. На игрушках случались эксцессы, особенно с незнакомцами… Правда, сегодня, вопреки обещанному, флейта в процессе не участвовала, взамен Ванечке выпало попускаться7 большим томом грамматики нижненемецкого (это Пищерица по соседству повторяла к завтрашней контрольной), и теперь его наперебой допрашивали, проверяя глубину усвоения материала. Послушав немного, Данька заподозрил, что под невинной обложкой Лиззиного учебника скрывается на деле продвинутый курс русского верхнематерного: многих сложноподчиненных конструкций он до сих пор не слышал даже от Ванечки.
Айра тем временем перехватил Танюшу, уволок в уголок и принялся об нее урчать. Выглядело это умилительно до невозможности. Танька хихикала и млела. Даник смотрел, расплывшись до ушей, и размышлял в очередной раз, как же ему воспринимать Айру: как братца, как сестрицу, как обоих сразу, как милого зверька или как буйную (-ого) сумасшедшую (-его). Вариант А, например, сулил множество приятных минут (братец Айра уже успел однажды об него поурчать), но требовал окончательно открутить в мозгах Главную Гайку; вариант Б был сомнителен, потому что сестрица Айра могла перестать с ним общаться, да и другие не поняли бы; вариант В был заманчив, но требовал отпустить сразу две Главных Гайки – а столько у Даньки пока не было, он слишком недавно начал. Вариант Г, собственно, использовался сейчас, но имел, как всякое Г, множество минусов: например, невозможность поговорить со зверьком по душам и доверительно, на что Даньке настойчиво намекали и чего ему самому уже давно хотелось.
Ну, а последний вариант вообще вариантом не был – потому что означал уход из компании, с потерей Таньки, Мэлки, Аюшки, музыки, игр… да вообще половины жизни. Ибо Айра у них был всеобщим любимчиком и даже чем-то вроде маскота: во всей «большой» тусовке таких уехавших можно было сосчитать по одной руке. Заигрывались пиплы, бывало – но чтобы совсем в реал не ходить?! Немногие даже знали, как зовут Айру «по жизни»: Данька, например, не знал до сих пор, хотя про большинство остальных уже так или иначе выяснил.
Компания была, мягко говоря, пестрая. Непостижимым образом в ней смешивались и вступали в реакцию «толчки» Ира-Орли, Катя-Мэлориан и Тень (она же Хальда, она же Лумбулэ, она же Гватрен, она же Ху… стоп, за это можно и схлопотать), домашний волчонок Айра (в 2-х экз.), каэспэшники Дима «Добрый Ух», Лана-Светик и Птица-Надя, консерваторский музыкант Ванечка по кличке Ванечка, двухметровый, вечно накуренный и даже во сне не расстающийся с гитарой, «личинки филолога» Пищерица, Машка Черная и Машка Белая, техностудиозусы вроде самого Даньки или той же Ланы, восторженная деффачка Аечка подозрительного возраста, с прической типа «сунь пальчик в розетку», Туманное Существо Кся из столь же туманного Петрозаводска, прочие бессчетные эльфы, назгулы, анимэшницы, фидошники, хыппи, хоббитки, планокуры, автостопщики – ну и, разумеется, умопомрачительная Танза и умопомешательная Нюшера. В двух комнатах, коридоре и кухне кипело по вечерам такое варево, что Данька поначалу поражался: как соседи терпят??
Только зависнув здесь в первый раз на ночь, он увидел, что бедлам строго ограничен во времени – а побывав на других флэтах8, убедился, что «Танькобаза» по меркам тусовки и не флэт вовсе, а элитный клуб: с фейс-контролем, вышибалами и неписаным, но жестким кодексом правил. Притом что сама Танька ничем не управляла и не командовала, она вообще работала и объявлялась дома обычно к вечеру, когда веселье уже близилось к стадии «щас спою». Предполагать же диктатора в тринадцатилетней Шушере было бы окончательным безумием: шпынять ее не шпыняли, разумеется, но и всерьез не воспринимали (все, кроме Айры – который Нюшку выделял, наоборот, и нередко вел с ней долгие приватные беседы на кухне). В общем, с некоторых пор Данька стал внимательнее приглядываться к процессу, пытаясь понять: как же оно все крутится, не распадаясь? Кто здесь кукловодит?
Сейчас, например, в углу у окна смешанная компания бардов и менестрелей тянула под гитарку что-то суровое про драккары и коней; на диване Тень вполголоса устраивала Лиззи сеанс разговорного немецкого, попутно расшивая бисером юбку; под диваном лежал Айра, порыкивал и время от времени, быстро высунувшись, кусал девчонок за лодыжки (Тень хихикала и ойкала, Пищерица только рассеяно дрыгала ногой). Справа от Даньки сидела и рисовала смуглая носатая Орли, тоже хоббит, как он, и даже сестренка по отцовской линии (самого Данькиного папаши здесь сегодня не было, он умотал на какой-то слет). В центре комнаты обжимались на «пенке» Растаман Сережа и Оса-Полоса, страшненькое тощенькое существо, одно из немногих, с кем Данька не состоял даже в знакомстве, не то что в родстве. Рядом с ними, не обращая никакого внимания, валялась на спальнике и втыкала9 в книжку Шушера. На фоне Осы она смотрелась настолько выигрышно, что не знай Данька о ее особом здешнем статусе – сильно бы удивился, почему Сережик лапает не ее, а эту прыщавую чучелу.
«Вот и что у них… у нас общего?» – размышлял он, заново оглядывая комнатную фауну, машинально подпевая взявшей гитарку Лане и прислушиваясь к обрывкам доносящегося из кухни разговора (как обычно, что-то заумное, какие-то зеркала и отражения в мифологических контекстах).
«…Я же вообще здесь левый, на самом деле. Почему мне тут так кайфово? Потому что я могу сейчас положить Орли башку на колени, а она улыбнется и почешет за ухом? Кстати, это же она меня рисует! Класс… Может, как раз потому, что творчество все время? Музыка? Свобода? Или… Хм… Если б Таньки здесь не было бы – как бы оно было бы? Для меня?.. Да так же, на самом деле. Не в Таньке дело. Просто… люди хорошие. Настоящие. Хоть и эльфы. Ага, особенно Ванечка. Настоящий человек, чо. Урукхай фигов… Но если Ванечку убрать – настанет дырка. В форме урукхая. И в дырку будет сквозняк. Или вот Аюшка…»
– Мурки, Даничка! Чего грустный?
– Так. Ду-у-умаю.
– Ду-умать вредно, – хихикнула Аюшка. – Еще доду-умаешься. Приходи лучше ко мне на днюху? Второго числа в хисиме… ой, в ноябре.
– О! Конечно, приду! А где?
– А здесь. Танзу потесним слегка. Народу будет немного, ты почти всех знаешь. Мур?
– Мурр, еще какой мурр! Спасиба! Падай сюды?
– Хи! А мама увидит?
– Язык покажем. Падай, падай.
– …Эй? – немедленно донеслось из-под дивана. – Вы двое, я тебе говорю! Инцест ферботен! Аище, отцу расскажу – выпорет!
– Подумаешь! – надулась Айка. – Уже и посидеть нельзя!
– Ага, – согласился Даник, – сразу всякие бдуны набегают… с ферботеном наперевес… Ну их! Сестренка-сестренка, а зачем тебе такие длинные ноги?
– А это – чтобы Нюшера завидовала.
– О-ой… о-ой… я вот прямо вся уже иззавидовалась!
– А мы не с тобой говорим, между прочим… Сестренка-сестренка, а зачем тебе такой замечательный хайр10?
– А это – тоже чтобы Нюшера завидовала.
– Тьфу! Кикиморо болотное вульгарис!
– Шушера у нас сегодня злюка злючная… Сестйонка-сестйонка… а вот это у тебя – засем такое болфое?
– А это – чтобы Нюшера ващще треснула от зависти.
– Слышь, ты?! – Нюхина книжка шмякнулась в стену возле Айкиного уха. – Аец позорный?!
– Я вас внимательно?..
– Заткнись, поняла?! Завали хлебальник!!
– Фига себе… – обалдел Даник. – Девчонки, не ссорьтесь!
– А пусть заткнется! Заипала уже!
– Я ж говорила: завидует, – пропела Айка, демонстративно отряхивая подобранную книжку. – У самой-то…
– Аище, прекрати! – Айра, только что бывший под диваном, вдруг оказался в центре комнаты. – Лайхэ, не надо. Не кусайся. Ну бывают дурочки, на всех не назлишься. Ты лучше ее. Ты вообще лучше всех. Можно, я тебя обниму?
– Айра… Айрочка… братишка… ты тут один настоящий. Такой хороший… А я себе выращу все, вы еще сами обзавидуетесь! – Шушера вскинулась. – Аец, слышь? Через два года поговорим. Померяемся. Спорим, что у меня больше будут?
– Спорим! На что?
– На побриться налысо!
– Давай! Все свидетели? Забились!
– Забились. Все, Аец… – она сладко потянулась, – …совершеннолетие ты встретишь лысой. Будешь плакать и рвать на попе волосá.
Комната разом притихла.
– Оппаньки…
– Че, в натуре, что ли?! Шушера, ты прикалываешься?
– Не-а!
– А я-то думал…
– Охуеть новости. Айка, так сколько тебе? По-честному?
– Ну, Нюша… – выдохнула Айка, – ну, падла… ДА, МНЕ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ! Через две недели будет! Довольны?!
– Фьиу…
– Аечка, предупреждать надо. Это статья, вообще-то.
– Хренассе подстава…
– Айка, ты ваще ку-ку? Про возраст согласия не слышала? Даже мне шестнадцать есть! И Айре тоже!
– Тебя, блин, даже фоткать нельзя! «Цэпэ» – и небо в клеточку! Предки-то знают, где ты тусуешься?
– Если узнают – нам писец. Пацаны, честно: кто-нибудь с ней уже…
– Отстаньте от нее!
Танька, непривычно бледная, прошагала среди молча пялящегося народа к рыдающей Айке, села рядом. Обняла, осторожно подвинув Данькины руки.
– Не плачь, солнышко. Не плачь… Пипл, – обратилась она к собранию, – на сегодня лавочка закрыта. По домам. Кому некуда идти – погуляйте часик, потом возвращайтесь. Остальные – аста маньяна до как обычно. Нюша, не вздумай смыться! Айра, ты останешься? Сын, останься тоже, а? Можешь?
