Loe raamatut: «Хрустальный мальчик», lehekülg 7

Она метнулась в глухие заросли изумрудно-синеватой травы прежде, чем её успел заметить охотник. Охотник вперевалку шагал домой, и за собой он волочил за мёртвые перепончатые лапы подстреленную утку, и у охотника было довольное лицо, а за спиной у него покачивалось начищенное, такое же гордое, как и хозяин, ружьё со следами невидимой крови на курке. Анна пересидела в кустах, пока охотник не прошагал мимо, со скоростью вспугнутого кролика соскочила на край обрыва и покатилась по нему, старательно сжавшись в комочек, как её научил Землерой. Лишь на бегу, задыхаясь и захлёбываясь прохладой леса, Анна вспомнила, что заветный клубочек с алой нитью она не взяла – но она продолжала бежать, не чувствуя ног под собой, не слыша даже свиста ветра в ушах, но очень чётко улавливая, как стрекочут стрелки наручных часов, совершая круг. Стрелки были к ней безжалостны: у неё совсем немного времени оставалось до окончания сеанса.

– Землерой! – выкрикнула Анна и, споткнувшись, упала носом в кучу сухих листьев. – Земле… рой! Землерой!

Она с трудом встала, собирая грязь и лиственную труху под ногти, покачнулась, обняла толстый морщинистый ствол дерева и опять побежала. Она еле топала, качаясь и едва не падая, и свет, проникавший в разрывы между листьями, был таким слабым, что она, казалось, бежала в вечерней полутьме.

– Землерой! – не прекращала призывать Анна, и деревья и кусты отзывались ей слабым трепетом.

– Землерой! – кричала Анна, и зловещим эхом это имя возвращалось к ней же.

Анна запнулась снова, и всем телом она погрузилась в мягкую высокую траву. Та качнулась, коснулась прогретой летней земли и пружинисто расправилась, накрывая Анну, словно лёгким одеялом. Она с трудом разлепила залитые потом опухшие веки.

Напротив неё виднелись знакомые ноги, и знакомая тень неумолимо наваливалась на неё.

– И чего ты кричишь, покою лесу не даёшь? – сухо и строго спросили у неё.

Усталость скатилась с Анны, не успела она и глазом моргнуть. Она извернулась, словно гимнастка на выступлении, ловко уселась, скрестила ноги и качнулась вперёд. Землерой отступил на шаг и медленно присел в траву на корточки. Его серебристо-серые полупрозрачные глаза смотрели на неё изучающе, пристально, как будто неверяще, и солнце рисовало своими лимонными лучами полумесяцы у него на скулах. Как и обычно, он закрывал высоко поднятым воротником нижнюю часть лица, и Анна не могла понять, ехидно или дружелюбно он сейчас улыбается. Улыбку видела она у него только в глазах, чуть прикрытых и ярко светящихся.

Слишком ярко эти глаза светились для человека. Сразу было видно: не простой мальчик напротив сидит.

– Чего кричишь? – беззаботно повторил Землерой. – Рассвет пропустила. В полдень тоже не пришла. А теперь прискакала и воздух сотрясаешь, словно у тебя дом погорел.

– Дом не погорел, но там всё равно катастрофа, хуже не придумаешь, – честно призналась Анна и вскинула повыше голову, чтобы казаться ему гордой.

Землерой лишь ещё заметнее прищурился.

– Во-от как? – фыркнул он. – Ну, и что же это такого у тебя там стряслось, коль ты уговор наш нарушила, а, Анна?

– Сестра приехала, её тётя привезла, – выпалила Анна, не сводя с Землероя умоляющего взора, – а я что ту, что эту терпеть не могу! Мне сестру на голову навязали: мол, вот побудь для неё нянечкой, она же гостья, она же тут ничего не знает… а её сюда никто и не просил приезжать, между прочим! А она взяла да приехала, теперь в кинотеатре сидит, но мне скоро бежать за ней и забирать с собой. Она тёте не нажалуется, что я её оставила, но ведь тётя всё равно узнает, и тогда мне крепко что от неё, что от мамы достанется…

Землерой медленно поднял руку.

– Сиди тихо! – приструнила его Анна. – Я ещё не всё.

Землерой так же плавно и аккуратно опустил руку на колени и с готовностью уселся на траве поудобнее. Анна не могла ему, такому расслабленному и счастливому, не завидовать сейчас: у него не было нелюбимых родственников, которых полагалось всюду за собой водить, которым всегда надо было помогать, у него не было никаких иных дел, кроме участия в лесной жизни, и, пускай он и бывал порой круглые сутки занят, он не уставал, потому что нравилась ему такая жизнь, хоть он её и не выбирал.

– Ну и вот, – запальчиво продолжала свою исповедь Анна, – и всё бы ничего, но она в лес просится, а как я её в лес к тебе возьму? К твоему дереву ведь нельзя с чужими…

Землерой нахмурился.

– Во-от, – Анна уныло ссутулилась, – я же говорила, ты расстроишься! А как я расстроилась, ты вообще не можешь себе представить! Ну как я тогда с тобой буду видеться? Дурацкая, дурацкая Ира, вот зачем она мне вообще нужна? Кому она сдалась, кроме её мамы? Она всё время над своей доченькой трясётся, Ира то, Ира это! А каким-то обычным Аннам из-за вот таких вот «Ира то, Ира это» приходится на такие… на такие жертвы идти!

Морщины на лбу Землероя разгладились, и он вдруг звонко рассмеялся. Анна окинула его встревоженным, чуть разозлённым даже, взглядом.

– Ты с ума сошёл или дурак?! – зашипела она. – Я кому сказала: мы видеться не сможем! Ты рад, что ли? Ну вот и не буду с тобой тогда дружить, до свидания…

– Вот правда глупая девчонка, да ещё и человек! – с трудом выдавил Землерой. – Ни складу, ни ладу!

– А он ещё и обзывается, – забурчала Анна, – конечно, сам ведь тако-ой из себя умный!

– Может, и не умный, да памятливый, – Землерой потянулся к ней и легонько шлёпнул по затылку, взлохматив волосы. Анна тут же сердито обернулась.

– Э-эй!

– Нет, а если и вправду, то разве забыла ты мои слова? – Землерой снова уселся на земле, перекрестив ноги, и внимательно, серьёзно на неё поглядел. – Неужели забыла, что я тебе говорил о себе, о дереве, о лесе этом?

– Ты говорил, что чужим к лесу нельзя, – пробубнила Анна, – это я хорошо запомнила, не сомневайся.

– Дело-то ведь сейчас не в этом! Про лес ты, быть может, и запомнила, и хорошо, что запомнила, не то немало бед могло бы это навлечь на наш дом… но ведь забыла ты, что я – почти что дух, что не привязан я к этому дереву, не сижу подле него на невидимой цепи! – воскликнул Землерой и медленно поднялся. – Если захочу я на дальние опушки сходить – тотчас же выйду! Захочу с речными хозяйками поболтать – что меня удержит? Я могу и к самой границе леса, к самым первым деревьям, что веками там растут, приблизиться – но дальше мне ходу нет, не то я погибну.

Анна неловко встала на четвереньки, упираясь в землю раскрытыми ладонями. Комочки почвы набивались ей между пальцев, и муравьи застенчиво карабкались на кожу, щекотали её своими мохнатыми маленькими лапками.

– Так, значит, – выдохнула она и чуть было не завизжала от счастья, – Землерой, миленький, так ведь это значит, что мне можно Ирину привести… она тебя не увидит… что мне можно на самом выходе из леса сидеть… и ты всё это время будешь рядом?

Землерой гордо кивнул и даже грудь выпятил, явно собой очень довольный.

– Ну да, – важно сказал он, – ещё как можно, только ты смотри, не слишком много и громко со мной разговаривай. Меня, может, для твоей сестры как будто и нету, и слов моих она не услышит, если я не захочу, но вот тебя-то она и видеть, и слышать ещё как будет!

– А-а, – отмахнулась Анна, – это же Ирка, дурочка ещё та. Ничего она не увидит, всё будет свои ромашки да лютики нюхать, нет у неё иного удовольствия!

Анна поднялась и счастливо отряхнула неизменную синюю-синюю юбку, уже ставшую ей короткой.

– Спасибо тебе, что сказал, Землерой, – промолвила она, – бежим к выходу из леса, я быстренько с сестрой вернусь!

– Вместе мы бежать не будем, – сказал Землерой, – полезай ко мне на спину! Так быстрее выйдет.

– На какую ещё…

Землерой трижды кругом собственной оси обернулся, и перед Анной исчез мальчишка, а появился молоденький поджарый волк. И был этот волк какой-то диковинный: такого захочешь, а не увидишь. Шерсть у него была почти белая, жёсткая, длинная, косматая, и кругом глаз и рта у волка были большие чёрные пятна, словно он очки носил и бороду приклеенную. Глаза его горели тёмно-жёлтым светом, а морда была совсем узкая, и длинные треугольные уши настороженно торчком стояли.

Анна неуверенно перекинула через спину волка одну ногу, и он присел перед нею, чтобы легче было забираться, почти улёгся на живот и голову понурил. Анна аккуратно сжала в горсти по пучку шерсти у волка чуть ниже ушей, стиснула его спину коленками и грудью припала к холке.

– Ну, беги! – прошептала она.

Волк лапами в землю упёрся, чуть отодвинулся назад и медленно, плавно пригнулся. Он даже заурчал как-то утробно и негромко, словно предупреждая, что прыгнет – и прыгнул, да так быстро и резко, что Анна качнулась и едва было не перелетела через его голову. Против воли крепче сжала она пучки длинной и жёсткой белой шерсти и прижалась к волку всем телом, так, что почувствовала, каким жаром пышет его кожа и как работают его крепкие мышцы.

Волк мчался по лесу длинными скачками, и плащ золотистого солнечного света скользил за ним, напрасно силясь его укрыть. Негромко стукались его мощные лапы о землю, когда он приземлялся, и столбы пыли вздымались к небу, когда он подпрыгивал. Нёс он Анну совсем не теми путями, какими она привыкла ходить: мелькали перед нею совсем старые, тёмные, унылые древесные стволы, и видела она глубокие овраги, которых не встречала прежде, и с мшистыми краями маленькие холмики, и даже остатки какого-то старого, наверняка тысячу лет давно справившего, места для поклонений, где ещё виднелась суровая каменная скульптура с почти сгладившимися чертами лица. Когда волк подпрыгивал, Анна слышала, как трещат сбиваемые им мелкие древесные веточки, и эти веточки сыпались на неё, забивались к ней за воротник и опасно щекотали лицо. Таким резким и неприятным стал ветер, порывами бросающийся в лицо, что Анна зажмурилась и не открывала глаз, даже когда ей этого очень хотелось. Она слышала только, как размеренно, громко дышит волк, как спокойно бьётся его сердце, как ломаются с шорохом веточки и как поскрипывает почва.

Волк скакнул ещё несколько раз: то вправо, то влево, – а потом всеми лапами упёрся в землю, и Анна заскользила вниз по его мощной шее. Она опасливо открыла глаза (из их уголков всё ещё стекали слёзы) – и ахнула.

Волк принёс её к самому выходу из леса: за кривоватыми стволами виднелся конец одинокой полузабытой улочки. Анна перекатилась через спину волка, тяжело обрушилась на колени и радостно воскликнула:

– Землерой, спасибо тебе большое! Без тебя я так запоздала бы!..

Волк только хмыкнул с землероевским высокомерием и, провернувшись кругом собственной оси, снова стал мальчиком с диковинными белыми волосами, прозрачно-серыми, серебристыми глазами; мальчиком, нижнюю часть лица которого она никогда ещё не видела.

– Вот тут я тебя и буду ждать, – сказал Землерой и привалился к ближайшему древесному стволу. – Веди свою сестру и помни, что я тебе наказал.

– Уж помню, не маленькая, – хмыкнула Анна. – Слушай, а чего ты мне раньше не рассказал, что ты вот так… в волка перекидываться умеешь?

– А тебе всё расскажи да покажи, – забурчал Землерой, – зачем бы тебе это знать, спрашивается?

– Ворчишь, как мой дедушка не ворчит, и простейших вещей не понимаешь! – Анна даже воздела руки к небу. – Сколько всего весёлого мы могли бы сделать, если бы ты мне об этом раньше рассказал, а!

– Я не всякий день могу волком оборачиваться, – хмыкнул Землерой, – и не на целый день, и даже не на целую ночь. Только в особые дни, когда к корням дерева сила приливает, и только-то на пару часов. Если на меня хоть один солнечный лучик, пока я в волчьей шкуре, ляжет, я тут же снова собой обернусь. А ночью ты ведь у нас гулять не ходишь!

– Не хожу, – вздохнула Анна и снова сверилась с часами. – Землерой, Землерой, миленький, посиди тут немного ещё, пожалуйста, подожди меня да мою сестру бестолковую… не могу я тут больше задерживаться – того и гляди, опоздаю!

Но Анна, даже выбежав за пределы леса, даже достигнув улицы, на которой почти никто уже и не жил – настолько она была дряхлая – всё оборачивалась и искала Землероя взором.

А Землерой, привалившийся к случайному дереву спиной, тоже всё смотрел на неё украдкой и подёргивал за стебли редкие и хилые лесные цветочки.

* * *

Анна никогда Ирину не любила, но в чём не могла ей отказать, так в послушании. Ирине велено было сидеть в кинозале и смиренно ждать, покуда за нею вернутся – и она с места не двигалась, пока сеанс не кончился и улыбающиеся сотрудники не выпроводили её за порог со всевозможной вежливостью. У Ирины было с собой несколько звонких монеток и целый туго набитый кошелёк. Мать её хорошо – слишком хорошо для такой ханжи, как думала Анна, – зарабатывала и с радостью дарила дочери в конце каждого учебного семестра по такому кошельку, если Ирина училась хорошо. Если Ирина училась плохо, мать ставила её коленями на горох и долго рассказывала о том, как неправильно и мерзко с её стороны огорчать мать, получая плохие отметки и не откладывая в свою пустую голову никаких знаний. Но если Ирина числилась среди отличниц и выполняла все требования, то для её матери не существовало ребёнка умнее и талантливее. Она дарила Ирине кошельки и наказывала половину денег истратить на что-нибудь богоугодное и правильное, и Ирина жертвовала материно подношение в храмы, не испытывая никакой жадности, потому что ни единая монетка в этом кошельке не была ею заработана. Четверть от оставшегося выделялась Ирине на покупку тетрадок, учебников, ручек и мягких цветных карандашей, потому что Ирина не переставала учиться даже летом, и ей непременно требовались синтезатор, гитара, микроскоп, набор юного химика, фотоаппарат и прочий, прочий, прочий хлам, используемый только потому, что его лень было выбросить.

Наконец, одну четверть, вяло погромыхивающую на дне отощавшего кошелька, мать разрешала тратить на себя. Но Ирине нельзя было есть слишком много сладкого, чтобы не попортились зубы; ей запрещалось даже смотреть в сторону чипсов, жвачек и любого лимонада; Ирина не имела права покупать дорогие овощи и фрукты, икру и целую кучу продуктов, так что в итоге приходилось ей довольствоваться зелёными яблоками (к красным её мать относилась с недоверчивым презрением). Но и яблоки поесть на улице Ирина не могла: мать настаивала на том, чтобы мыть овощи с мылом и как минимум минут пятнадцать под струёй ледяной воды. Пришлось Ирине, учитывая весь рой этих бессмысленных ограничений, боязливо купить одну малюсенькую чашечку кофе и начать дрожать от страха, что она всё-таки преступила материн запрет.

Именно в кафе Анна её и нашла. Летом сюда мало кого тянуло; люди торопились в бассейн, который недавно открыли по соседству, или бежали в торговые центры – разбирать вещи «по акции», пока другие не отхватили. Ирина сидела за столиком, над которым навис бордовый тент, в сдержанном одиночестве и с невыразимым немым достоинством попивала дешёвый кофе из пластмассовой чашечки.

– Вставай, – Анна обошлась без приветствия, – идти пора.

– В лес? – оживилась Ирина и отставила чашечку.

Анна поморщилась, будто ей на ногу наступили, и медленно, растягивая слова, призналась:

– Ну… да, да, в лес, но только на самую опушку, чтобы твоя мама меня не изругала.

Ирина устало вздохнула и присела на прежнее место, с которого едва успела подняться.

– Ладно… – согласилась она, – всё же лучше, чем ничего. Маме не понравилось бы, если бы мы забрели далеко. И как только твои родители тебя отпускают в самую чащобу? Там может случиться много… страшного.

– Да ничего там не может случиться, это всё твоя мама понавыдумывала, – сердито пробурчала Анна и за руку потянула сестру со стула, но та словно приклеилась к нему. – Я лес уже очень хорошо знаю и ничего не боюсь.

– А что твой друг? – вдруг полюбопытствовала Ирина и невинно взмахнула ресницами. – Он… он тоже будет с нами гулять?

– Да делать ему больше нечего, только на тебя любоваться! – огрызнулась Анна и сердито оправила юбку – совсем коротка она стала, да только у Анны всё не хватало духу с этой юбкой расстаться. – У него свои дела были, он с ними закончил и домой… уехал! Уехал, всё, нету его тут больше, он не местный, как и ты.

Ирина аккуратно допила свой кофе и с раздражающим аккуратизмом отправила пустой пластмассовый стаканчик в урну.

– Не местный, как я, – согласилась она тихо и кротко, – и как ты.

– Я всех вас местнее! – отрезала Анна. – Я хотя бы гулять хожу, а не кисну над учебниками целыми сутками. Ты хотя бы видела нормальный лес – хотя бы разочек в жизни ты его видала, а, Ира?

Ирина невозмутимо хлопнула ресницами.

– Нет, но ведь я поэтому и прошу, чтобы ты меня отвела.

– За двенадцать лет в лесу ни разу не побывать, – покачала головой Анна и вздохнула, – ни в лесу, ни на море, ни даже на прогулке с друзьями… серьёзно, мне было бы тебя жалко, если бы мы не были сёстрами.

Ирина только изогнула бровь и издала странный звук, исполненный неопределённых чувств. Точно так же вздыхала её мать, когда хотела уйти от ответа и просто придать себе толику загадочности. Конечно, хоть она и любила покичиться своей правильностью и праведностью, она всё-таки была без ума от людей, считавших её интересной и загадочной, и порой ей хотелось, чтобы таких людей было как можно больше в её окружении.

– Ладно, – Анна уже вовсю оттаскивала Ирину за порог кафе, – давай быстрее, время не ждёт, времени мало! Побежали в лес, я тебе покажу, где можно срезать!

Но Ирина была не очень хорошей бегуньей. Гораздо лучше у неё получалось плавать, потому что мать горела желанием сделать из неё пловчиху и оплачивала занятия в секции. Бегала же Ирина неуклюже и всё время словно бы пыталась помочь себе руками. Она спотыкалась, плохо ориентировалась в пространстве, цеплялась за Анну, и в результате обе они тормозили, а то и валились прямо на пыльную дорогу под ноги к прохожим. Женщины разражались манерным визгом и притоптывали, отшатывались, мужчины вскидывали кулаки и громко ругались, старики охали, и дети и подростки гоготали и свистели, и они не прекращали гоготать и свистеть даже тогда, когда Анна и Ирина уже поднимались и бежали дальше.

Когда дорога стала сужаться и превращаться в обычную жёлтую запылённую тропинку, Ирина побежала свободнее. Она как будто почувствовала подошвой перекатывающиеся мелкие бугорочки почвы, шевеление травы, вздохи ветра, и её плечи расправились, и она задышала свободнее – полной грудью. Анна всё-таки лидировала: то и дело оборачивалась, махала Ирине рукой и подзывала её срывающимся голосом:

– Эй, ну давай быстрее, ты чего как черепаха?

И она светилась, сияла от гордости, что хотя бы в этом соревновании опередила извечно идеальную Ирину, которую нельзя было ни в чём упрекнуть, которая попросту была лишена изъянов.

Старая вдова, державшая одинокую развалюху на обрыве города, сидела на длинной дряхлой скамейке и рассеянно распутывала пряжу. Тусклыми глазами она смотрела, как две девочки промчались мимо по дороге, топая так, что пыль летела вихрями во все стороны, и смотрела, как девочки скатываются по пригорку к подошве лесной опушки. Вдова наклонила седую голову, поскребла зарождающуюся лысину и снова подобрала спутавшуюся пряжу. Анна и Ирина достигли первых древесных рядов и затерялись между ними. Только синее, ярко-синее пятно юбки Анны мелькало между стволами.

Ирина обезумела от счастья, едва только она очутилась в лесу. Её ноги подкосились, и она рухнула в невысокую сухую траву, подняв тучу бабочек и стрекоз. Свежесть и спокойствие разливались в воздухе.

– Ах, как же замечательно! – воскликнула Ирина и вытянула палец. Беспокойно мотавшаяся туда-сюда яркая легкокрылая бабочка описала торжественный полукруг и медленно присела, уцепившись тоненькими мохнатыми лапками. – Я никогда… никогда ничего такого за всю жизнь не видала!

– Ага, ага, – сумрачно покивала Анна, – ты сиди тут, забавляйся себе, но далеко не отходи, не то… не то, если мама и тётя узнают, что ты не туда…

Она умолкла, не договорив: вряд ли заливисто хохочущая Ирина, окружённая беззаботно порхающими бабочками, слышала, что ей говорят. Анна вздохнула и отвернулась к тому самому, погружённому в тень и притихшему, толстому и морщинистому древесному стволу, где сидел Землерой. Лицо Землероя было совсем тёмным, и его глаза таинственно посверкивали серебристым светом. Анна снова была уверена, что он хитровато, с присущей ему слабой издёвкой, ухмыляется.

– И что тут такого смешного? – полушёпотом спросила она, приблизившись.

В тени дерева было прохладно и спокойно. Ирина всё сидела на сияющей от солнечного света опушке и громко восторгалась красотой бабочек и стрекоз. Землерой потянулся, сполз ниже по древесному стволу и хмыкнул.

– Ты ещё спрашиваешь, – сказал он, – неужели не понятно? Ты, кажется, не только лишь о себе и думаешь, а, Анна?

– Я никогда и не думала только о себе, – отрезала Анна, – я только об Ире не думаю, потому что она меня бесит.

– Как тебя ни спросишь, все тебя бесят, даже я, – рассмеялся Землерой и улёгся под деревом, забросив за голову руки, – а потом ты их своими друзьями называешь и из кожи вон лезешь, лишь бы только побыть рядом.

На лбу Анны появились глубокие тёмные морщины.

– С Ириной я быть не хочу. Пусть сама себе со своими бабочками и стрекозами возится и песенки распевает. Я к тебе пришла, – она опустилась рядом с Землероем на колени и нависла над ним. Совсем близко она взглянула в насмешливые, неестественно ярким светом сияющие серебристо-серые глаза. – Ну, так давай, решай, что мы делать-то теперь станем? А? Во что будем играть?

– Тебе бы только игры, песни да пляски, – вальяжно протянул Землерой, – ты и не думаешь, что можно посидеть хоть немного спокойно… подумать… и послушать, что природа тебе говорит.

Анна сердито засопела носом.

– У меня не так много времени, как у тебя, если не забыл!

Она резко отвернулась и села к Землерою спиной, скрестив на груди руки. Ирина на опушке была уже окружена не только насекомыми, но и доверчивыми маленькими крольчатами. Крольчата, позабыв о том, сколько крови они замечали на руках охотника, льнули к Ирине, а она неловко почёсывала у них за длинными ушами и перебирала мягкий густой мех.

– Я помню, – негромко отозвался Землерой, – и я хочу тебе как можно больше показать, только ты не понимаешь. Ты думаешь, что вся жизнь – это калейдоскоп событий, скачек, прыжков, шума, гама… ты не пускаешь спокойные длительные размышления, а ведь они тоже нужны…

– Когда я стану старой, я вдоволь успею подумать, – сказала Анна мрачным голосом, – я хочу двигаться, пока могу, а ты меня просто не понимаешь! Я пришла сюда с Ирой, чтобы не терять ни секунды… ни единой долечки, которую мы могли бы провести вдвоём!

Зашумела трава под ногами Ирины. Анна успела замолкнуть прежде, чем сестра подошла к ней сзади, и даже отвела взор от Землероя, растянувшегося на земле. Следом за Ириной тянулся целый радостный выводок из крольчат, за которым тяжело переваливался с лапы на лапу тетерев.

Дёрнулось и побледнело лицо Землероя. Он стремительно подобрал под себя ноги и прижался к древесному стволу, не успела Ирина и её выводок даже приблизиться к нему на волосок. В серебристо-серых глазах мелькнула и прочно установилась мрачная настороженность.

– Эй, – негромко произнесла Ирина и присела на землю, – спасибо тебе большое. Спасибо… что вывела меня сюда. Я такую красоту себе прежде даже представить не смела… я как в клетке жила.

Анна не сводила взора с Землероя: слишком уж странно он вёл себя сейчас. Землерой не отстранялся от дерева, отчаянно подбирал ноги, а его лицо было напряжённым и таким холодным, словно не безвинная и бестолковая Анна стояла сейчас рядом с ним, а его худший враг.

– Д… да ничего особенного, – Анна с усилием отвернулась и выдавила улыбку, – я… если что… я всегда тебе с радостью помогу.

– И я – тебе, – степенно кивнула Ирина, – я всегда тебе хотела помогать. А ты не хочешь как будто: убегаешь от меня, к себе не подпускаешь, злишься, если с тобой пробуешь поговорить.

– Я не злюсь, я приглядываюсь, – веско заметила Анна. – Твоя мама меня к тебе не подпускает, всё думает, что я на тебя плохо влияю.

– Что за глупости! – рассмеялась Ирина и обернулась к своим крольчатам. Те тут же подбежали к ней и стали тыкаться мордочками в её раскрытые ладони.

А Землерой тем временем сидел у дерева, прижавшись к стволу вплотную, и он настороженно посматривал на Ирину, словно боялся, что та вот-вот ужалит его с подлостью змеи, и его рука тянулась к руке Анны, но Ирина сидела между ними, и он не мог её коснуться. Анна неловко скользнула вперёд – и Ирина тут же схватила её под локоть.

– Спасибо тебе большое! – повторила она.

Анна ничего не ответила. Землерой стремительно от неё отшатнулся, вскарабкался на низко повисшую древесную ветвь и прильнул к ней всем телом. Анна могла лишь смотреть на него, надеясь получить ответ, но Землерой избегал её взора. Он смотрел на Ирину, на одну лишь Ирину, словно, кроме неё, тут и вовсе никого больше не существовало, и в его прищуренных серебристых глазах сквозила пугающим призраком холодная неприязнь.

Ирина натешилась только к вечеру. Всё это время Землерой просидел на дереве, плотно вцепившись в ветку и словно слившись с нею, и всё это время Анна взглядом умоляла его спуститься. Уходя, она ободряюще кивнула Землерою на прощание, но он не спрыгнул наземь и после этого.

– Ребята, – Ирина ласково осмотрела весь свой гигантский выводок: нескольких крольчат, птиц и целый рой бабочек, – дальше вам со мной нельзя.

Она потрепала по загривкам крольчат, взъерошила птичьи перья, и её свита как будто поняла её. На опушке Анна, Ирина и звери с насекомыми расстались, и каждый двинулся своей дорогой. Девочки отправились домой, где мрачно распивали чай, как ненавидящие друг друга дипломаты, их матери, а лесное население рассыпалось на группки, поодиночке потянулось туда, откуда вышло. И только съёжившийся, настороженный Землерой висел на древесной плети. Серебристо-серые глаза Землероя недобро, ревниво даже, мерцали.

Ещё не успело стемнеть, и даже не выступили на небе багровые закатные разводы, как Анна вернулась. Она прибежала, сияющая, так, словно бы бесконечный бег из одного конца города в другой её не утомил, и встала под деревом, подняв голову.

– Землерой! – позвала она. – Землерой! Я же знаю, что ты там! Спускайся!

Землерой молча сверлил её холодным взором.

– Если тебе Ира не понравилась, так её тут больше нет, – Анна увещевала его, словно ребёнка, – и она уже не придёт, не волнуйся. Я её матери сплавила, они там сейчас сидят и своими глупостями занимаются: всем доказывают, какие они правильные и хорошие. Ну, словом, у них там обычные для них дела, и, что всего хуже, моя мама с ними. А я к тебе сразу рванула, пока никто не заметил.

Землерой лишь крепче обхватил ветку обеими руками. Тёмная туча наползла на его лицо.

– Не следовало тебе с ней сюда приходить, – тихо сказал он мрачным голосом. Казалось, будто глубокий, раздражённый, неприветливый старик бормочет теперь его устами. – Не приводи её сюда никогда больше.

Анна яростно притопнула ногой.

– Да ты чего? Можешь мне объяснить?

Землерой тяжело вздохнул.

– Чужая она для этого леса. Таким сюда путь заказан. Все наши порядки против этого.

– Я тебя не слышу, когда ты там высоко-высоко что-то бубнишь себе под нос, – решительно сказала Анна. – Что тебе не понравилось? Все животные к ней так и льнули… я своими глазами видела!

Землерой снова издал тяжелейший вздох. Медленно, словно бы ни капли прежней сноровки не осталось у него, он разжал руки, расплёл ноги и свалился с ветки на землю. Землерой неуклюжим мешком приземлился у основания дерева и так там и замер. Он даже не потрудился сесть удобнее, как сидели обычно люди, и казалось, что его это нисколько не стесняет.

Анна приблизилась к нему по-крабьи, боком, и склонилась вперёд, упираясь руками в колени.

– Землерой, – по слогам протянула она. – Что тебе опять не по нутру?

– Чужая она, – упорно повторил Землерой, – таким, как она, не место в лесу, где столько духов живёт.

– Да почему?!

Землерой отвёл взгляд. Долго-долго его грустные серебристо-серые глаза, светящиеся, как бриллианты в ожерелье богатой наследницы, смотрели в никуда. А потом он мигнул, встряхнул головой и повернулся к Анне. Вековая горечь не исчезла из его взора.

– Анна, – тихо сказал он и умолк, выдерживая долгую паузу. – Анна, ты ведь знаешь, с кем ты водишься?

– С духом, – непосредственно ответила Анна, – ты так и представился.

– И ты ведь знаешь… почему… кто мы такие, верно? – Землерой всё не переводил на неё взора, словно сил на это ему не хватало. – Понимаешь? Хотя бы… капельку?

Анна только кивнула.

– Ну… и чего же тогда спрашиваешь? – Землерой упёрся локтем в согнутое колено и отвернулся к дереву. Другая рука его поглаживала, пощипывала мох. – Все мы, духи, не просто так взялись… не были мы сотворены по изначальному замыслу. Все мы, духи… как я госпоже Дароносице тогда и сказал… все мы – великие грешники. Люди во многом повинны, но наша вина тяжелее, и сотней людских жизней, прожитых одна вслед за другой, её не искупить.

Анна молча смотрела на него, не отводя глаз, а рука Землероя всё крупнее дрожала, и пальцы его всё быстрее выщипывали мох.

– Тому, кто грешен… – медленно произнёс Землерой глухим замогильным голосом, – подходить к таким светлым… к таким искренним и чистым существам, как твоя сестра… нельзя… никак нельзя.

– Почему?

– Это не прямой запрет, – тихо сказал Землерой. – Мы не можем… потому что нам больно. Тяжело смотреть на чужую чистоту, больно сознавать её в сравнении со своей грязью и своим падением… и не только мне… всем другим духам, что живут в этих лесах… в этих реках… в этой земле… всем им больно так, что и словами не выразишь! – Землерой умолк. Грудь его тяжело вздымалась и опадала. – Пожалуйста, Анна… если хочешь приходить сюда одна – пожалуйста. Но твоя сестра… не тогда, когда я здесь. Изгнать её или запретить ей нас ранить не в моей власти. Я могу только просить тебя, чтобы ты её сюда не водила.

Анна задумчиво рисовала пальцем в пыли. Получались какие-то бессмысленные иероглифы, скручивающиеся, переплетающиеся друг с другом много десятков раз.

– Хочешь сказать, – промолвила она, – Ира слишком хорошая, да?

Землерой не ответил – лишь горестный кивок послужил подтверждением.

– А я, раз ты можешь со мной общаться и дружить… я, получается, плохая?

– Нет. Просто ты не настолько хорошая, вот и всё.

– «Не настолько хорошая» – это значит «плохая», – Анна была неумолима, – ведь верно я говорю?

– Неверно. В каждом есть и дурное, и доброе, а поровну или нет – уже сам человек решает. Этим вы и лучше всех нас, духов, – промолвил Землерой, – мы навсегда прокляты, и до конца времён нет и не будет нам ни пощады, ни прощения.