Loe raamatut: «Приходят сны из лабиринтов памяти»

Font:

ISBN 978-5-0064-5545-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

«Хотя мыслей и планов у меня очень много, но наверно это будет моя последняя книга! Дай Бог дописать её до конца».

Так я думал когда начал писать эту книгу. И вот она написана. И, может, кто-то думает, что душа моя ликует и радуется? – Ничуть не бывало! Наоборот, я ещё более опечален, чем тогда, когда издавал свою предпоследнюю двенадцатую книгу. Опечален тем, что мыслей ещё много, а мне без двух месяцев исполняется девяносто четыре года. – Возраст был совсем не писательский, когда я начал писать – мне исполнился восемьдесят один год! В это время все люди уже кончают все житейские дела и лишь наблюдают над реакцией прожитых жизней.

И тем более печально, что когда бы ты не писал, у тебя нет права ссылаться на возраст! Да хоть двести лет – но произведённое тобой должно быть достойно тех людей, что возьмут в руки твою книгу, даже лишь, чтоб подержать её в руках.

Вот думаешь и гадаешь, вольется ли она в струю текущей жизни?!

И еще есть один печальный факт! Уже общий и на мой взгляд. – Люди разучились читать художественную литературу! Разучились набираться по ней жизненного опыта, чтоб жить красиво и благородно! Сейчас красота жизни, к сожалению, заключается лишь от наполнения твоего кошелька, от тех ресторанов, которые ты посещаешь, от того домашнего очага, который ты себе с большой помпой строишь! От тех людей, пусть самого низкого пошиба, но богатых, с которыми ты встречаешься. И не важно как этот, твой кумир, набил свои карманы – откровенным грабежом, или обманом доверчивых людей!

Может я грешу?! Может всё хорошо и так и нужно жить в современном обществе? – А я здесь что-то выдумываю. Может это и есть та высшая ступенька жизни к которой, наконец-то, пришло человечество?!

Тогда я перед читателем, если такой найдётся попрошу прощения, потому, что я в своей книге придерживался взглядов вошедших в мою жизнь от Лермонтова, Пушкина, Льва Толстого, Гоголя, Белинского и Писарева. И я не могу быть удовлетворённый лишь журналистскими репортажами с забоев угольных шахт, от токарных станков крупных заводов, военных действий на поле брани и встреч великих людей, заключающих торговые сделки, или сделки от войны и мира. Отсюда и некоторый сарказм в моих рассказах. – Честь имею!

КОНОПЛЯНИКИ

«…О всех ушедших грезит конопляник»
С. Есенин

Все огороды, по правой стороне сельских строений, если идти к сельсовету при Советской власти, или к деревенской ставке Петлюры или Скоробогатского, властвующих чуть раньше, заканчивались зелёным лугом, отгороженным густыми порослями здоровенных верб, от огромной, переходящей вдали в синюю дымку обширной левады.

Левадой назывался клин земли, гектаров в восемьдесят, вытянутый вдоль села по правую руку. Посреди левады испокон веков был выкопан колодец, огороженный внутри от ила деревянными цебринами, с высоким журавлём. Возле колодца длинное деревянное корыто. Там поили скотину. И был вечный гвалт!

Но то уже за пределами частных лугов. А здесь, где огороды кончались сочной травой и вечно влажной почвой, у каждого хозяина огорода имелась так называемая, копанка, метра четыре в ширину и метров шесть в длину. Она представляла собой небольшое выкопанное частное озерцо, покрытое зелёной ряской так, что воды и не было видно.

Странное дело. Каждую весну копанка представляла собой небольшое болотце с размытыми краями. И уже тогда, когда засадят огороды, хозяин копанки, или её хозяйка, подобрав подол юбки со всех сторон ног, и закрепив его, подол этот, на поясе, брали лопату и расчищали свою личную копанку. Выравнивали её края, чтоб были ровненькие и углубляли своё озерцо примерно на сто – сто десять сантиметров.

Уже в начале августа там, не весть откуда появлялась рыбёшка и её, в основном дети десяти – двенадцати лет, ловили сплетёнными из лозы корзинами. Попадался небольшой, не успевший вырасти карасик, но в основном вьюны, где-то грамм по пятьдесят-восемьдесят каждый. Размер и вес считались съедобными.

Как рыба туда попадала наверно и сам Бог не знал. А хозяева копанки такими ненужными сведениями и не интересовались. Главное, что она там была, эта самая небольшая рыба.

Конечно, ловили её не каждый день, но за всё лето, примерно до сентября месяца раз восемь-десять ловили. Всего-то улов составлял грамм семьсот за один приём… не больше, а то и меньше, но её с радостью чистили, жарили на сале и это был семейный праздник. Рыба считалась своей, как и курица, выращенная в собственном дворе.

К концу июня водное зеркало копанки, как мы уже говорили, было сплошь покрыто ряской. Дети её вылавливали теми же, плетёнными из лозы, корзинами, клали в полотняные торбы, ложили в тени, а сами, раздевшись догола, купались. Весёлые крики раздавались на всю леваду.

Дети группировались по полу. Из нескольких семейств мальчики собирались в чью-нибудь отдельную копанку, а девочки занимали другой водный рубеж, через пустую копанку. И это был закон. Закон для детей не писаный, но жёстко соблюдающийся! И не дай Бог, когда какая-нибудь девочка пожалуется родителям, что Володька из соседнего двора подсматривал за девочками! – Ему, этому Володьке, попадало от своих родителей, как говорят, по первое число!

Но это ещё не беда. Беда наступала потом. Когда он шёл по селу, на него все показывали пальцем и стыдили его. А потом продолжали стыдить ещё и в сентябре, когда он приходил в школу.

И, странное дело, когда такой поступок совершала смелая, или, не в меру хулиганящая девочка, – ей всё сходило с рук! И мальчишки даже не жаловались на такую девочку. – Джентльмены!

В обед мальчики и девочки шли домой обедать, приносили добытую с поверхности воды ряску и отдавали её уткам. Утки наперебой ряску поедали! – Была в ряске для уток какая-то сладость. После обеда кто приходил к копанке, а кто – нет. Всё дело в том, что ребятишки шли к воде не просто, чтобы искупаться и поозорничать, а с определённой целью. Их посылали родители набрать ряски для уток. А уже купание – то был побочный продукт и само вознаграждение за труды праведные.

Но ещё было у ребят одно правило. – Если девочки и мальчики вымажут себя грязью из глины, или чернозёма с ног до головы, не оставляя ни кусочка голого тела, то считалось, что ничего зазорного нет в их обнажённой встрече. Но, к такому методу обращались очень редко. – По вынужденным обстоятельствам. Например – если кто из девчонок поранит об осоку ногу и нужно её перебинтовать теми же стеблями, но уже пахучей осоки. Ну и другие непредвиденные обстоятельства.

Огороды кончались, за небольшим исключениям грядкой капусты. Капусту нужно поливать и это было удобно, если такая грядка недалеко от копанки. За капустой, если считать следом от копанки, посеяна объёмная грядка конопли. О конопле мы расскажем подробно. А сейчас о десятилетнем Володьке, посмевшем посмотреть с близкого расстояния на обнажённых купающихся девочек.

За огромным обеденным столом, поставленным в саду из яблонь, вишен и груш, купающемся в их аромате, и, в их умиротворяющей прохладе, семья из четырёх поколений готовилась обедать. Уже был нарезан хлеб, в мисках налит наваристый борщ и возле каждой миски лежала деревянная ложка. Осталось прочитать предобеденную молитву. Все стояли возле лавки с одной и другой стороны и шевелили губами. Читали шёпотом.

Володька, в конце молитвы повысил чуть свой голос и проговорил: «… Отца и Сына и Святого духа, аминь!» А сам подумал: «Господи, пронеси меня, чтоб мамка перед обедом не рассказала о моём прегрешении, а после обеда я постараюсь смыться» – и уже вслух, ещё раз – «Аминь!»

Но семья после молитвы села, как ни в чём не бывало, и заработала ложками. Ели смачно, всё своё внимание уделяя ароматному борщу.

После борща мать Володьки, с молодой невесткой, уже беременной, Катей, и малолетней сестрой Володьки, Тамарой, собрали миски и ложки, чтобы помыть их и приготовить для каши. Можно было после борща миски не мыть, если бы каша была заправлена жаренными шкварками. Но каша на сей раз пшённая, приготовленная с молоком. Пришлось сполоснуть.

Получился небольшой перерыв и Володькина прабабушка Парасковья, еще дебелая для своих лет, женщина, с красным ожерельем на шее, заговорила —

– А твой правнук, Никанор, пошел в тебя! … ишь озорничает уже в эти годы —

Володька покраснел, как-то съёжился и постарался задвинуть голову в плечи. Но не получилось.

Прадед Никонор, почти столетний мужчина, совсем лысый, но с крепкими зубами, способными перекусывать не сильно толстые ветки вербы, озорно улыбнулся в седой пышный ус, подмигнул Володьке и ответил —

– Да, было дело! А ты что хотела? – Чтобы я в свои годы бабой стал? – немножко помолчал и добавил – дайте парню спокойно пообедать. – И второй раз подмигнул Володьке. У Володьки отлегло от сердца. – Есть защитник!

Пока семья кушает кашу, а после каши полагается ещё что-то попить, мы расскажем про необыкновенный случай деда Никонора.

В прошлом году, как раз в это время дед Никанор пришёл к соседней леваде и залез на молодую раскидистую вербу, чтобы срезать пару веток для черенков кнута. Верба была раскидистая и ветка на которой сидел дед Никанор нависала над водой копанки.

К копанке пришли четыре женщины разного, но продуктивного возраста искупаться. Дед всех их знал. – Дальние соседи. Он хотел их окликнуть, чтоб засвидетельствовать своё присутствие, но одна из молодух уже разделась и дед Никанор ахнул! – Старый, а туда же! В груди заколотилось сердце! – «Фу ты, чёрт возьми, как будто я баб не видел! – А колотится зараза!» – проговорил своей душой дед и остался на ветке вербы невидимым.

Конечно он с мужским интересом рассматривал выточенные гениальным резцом женские тела и душа его млела. Но одно, самое интересное и самое молодое тело было в углу копанки, а проклятая ветка вербы, самая пушистая, закрывала его.

Так повелось, что недоступное и есть – самое интересное. Поэтому дед Никанор, после нескольких минут обозрения, вдоволь насладившись красивыми пропорциями, потерял интерес к трём доступных глазу гуриям, решил поставить главную точку наслаждением четвёртой красавицы, закрытой проклятой веткой!

Деду захотелось чуть отодвинуть дополнительную ветку, но для этого нужно было сантиметров на двадцать продвинуться вперёд. И он решился. На основную ветку, а на ней сидел дед, нагрузка увеличилась и бедное дерево не выдержало. Ветвь обломалась и дед всей своей особой рухнул вниз, почти в центр копанки, как чёрт из табакерки. Женщины, не успев испугаться такой неожиданности, узнали деда, сразу поняли в чём дело и хором рассмеялись. —

– Дедушка молоднячка захотел! – крикнула самая старшая. – Ладно насладишься! Девки вытаскиваем деда, свяжем его, положим возле копанки и пусть он наслаждается глазами пока мы купаемся. —

Дед возражать не стал, а сразу подчинился. В этой операции не приняла участия самая молодая, из-за которой он и свалился. Она быстро оделась и ушла.

Женщины продолжали купаться, невольно показывая себя деду на все триста шестьдесят градусов. А дед лежал связанный и уже не смотрел на них. Сейчас они были обыкновенными людьми женского пола, в какой-то степени даже неприятными.

Они искупались, оделись и сказали —

– Пока дед! Развяжешь себя сам, мы связали тебя непрочно —

Дед ничего не ответил. В это время он уже думал, что у коренной лошади оборвалась подкова. Нужно идти к кузнецу. Ещё немного полежал. Солнце грело и трава под ним была теплая.

Когда он шевельнулся, чтобы принять какие-нибудь действия, верёвочки с рук и с ног сами по себе слетели. Дед встал, левадой прошёл до своего огорода и когда он уже ступил на свою огородную стёжку, его встретила жена – баба Парасковья. Ей сообщили.

– Ты не очень ушибся? – спросила она и стала обирать из его мокрой рубашки и штанов прилипшие листики ряски. Молча пришли домой и баба Парасковья налила ему полчашки браги. Он выпил.

Только через пол года жена ему шутя напомнила его приключение и они посмеялись. Сейчас за обедом она напомнила второй раз. И видимо она же так обработала всю свою многочисленную семью, что Володьке даже никто не заикнулся о его проступке. Так ведь… дело мужское.

Теперь о конопле. На южных землях Малороссии и в причерноморских землях России, в деревнях, конопля занимала чуть ли не главное место. Из конопли делали полотно, а из полотна шили повседневную одежду. О том, что конопля являлась наркотиком, никому и в голову не приходило, да и слово такое – наркотик – было в диковинку. Поэтому в каждом индивидуальном хозяйстве, на его огороде обязательно выделялся клин для конопли. Ведь нужно было обшить огромную семью.

Стебли конопли растут выше человеческого роста, с характерным только конопле зелёным цветом.

Все семена конопли ничем не отличаются друг от друга, но при всходе и росте выделяются мужские и женские особи. (И здесь, чёрт побери – мужские и женские особи!).

Мужские особи, немного ниже женских, имеют очень тонкий стебель, в июле месяце они цветут и приобретают ярко жёлтую окраску. Примерно в это же время цветут и женские особи и резко увеличиваются в росте и толщине стебля. Они всегда зелёные.

При цветении мужских особей их срывают, вяжут в снопы и погружают в копанки, чтобы сгнила древовидная часть. Копанки для этого и копают – для конопли. И они назывались в это время конопляники. Уже на второй, или третий день, все оставшиеся в копанке рыбёшки всплывают животиками вверх. Конопля их отравила.

Женские особи конопли срывают когда созреют их зёрна. Их отделяют от конопли, стебли вяжут в снопы и тоже мочат в копанках, чтоб сгнила древовидная часть, а она у женских особей очень прочная.

Зёрна конопли являются большой пищевой ценностью. В них много сбалансированных витаминов группы «Б». Из них делают конопляное масло и оно играет очень важную роль в здоровье сельских жителей.

Стебли вымоченной и высушенной конопли разбивают специальной ручной дробилкой, удаляют из неё щепу. Потом волокна чешут раньше на крупной, потом на мелкой щётке, таким образом получая из неё прекрасный очень прочный материал для изготовления конопляной нити. Что характерно из мужских стеблей получается очень тонкая, почти шёлковая нить и ткань из этой нити идёт на нижнее бельё, на мужские рубашки и женские блузки.

Нить из женской особи конопли более грубая и ткань из неё идёт на верхнюю одежду сельских жителей.

Почему-то сложилась такая практика, что взрослые девушки и молодые женщины, шесть-семь особ собираются в избе одной из них рано-утром, когда ещё и не начало сереть. И там при одной свече, или керосиновой лампе прядут веретеном нитки из конопли. Там они поют задушевные песни про женскую долю очень нежные и трогательные. И нить получается напетой, очень близкой к душе, сердцу и телу. Потом носить такую рубашку, или брюки, вытканные с участием женского усердия, очень комфортно.

Пряли нитки из конопли и ткали полотно уже глубокой осенью и зимой, когда все полевые и огородные дела закончились, а урожай лежал в сельских закромах.

После обеда вся Володькина большая семья ложилась в саду на часик отдохнуть. Кто на принесённом топчане, кто на простеленном рядне, а кто просто на пушистой и тёплой траве.

И странное дело – под одной кровлей уживались, да ещё как уживались, за редким исключением, четыре поколения и никто не мешал друг другу жить. Наоборот друг без друга семья была ущербная и менее успешная. Даже совсем старенькая бабушка одной рукой гладила ласковую кошку, а другой качала люльку и напевала счастливому маленькому человечку, вместе с кошкой напутственные песни.

Наверно потому, что во всех углах висели иконы, и не важно есть ли Бог, или его нет, иконы строго смотрели каждому в глаза, и строго спрашивали за его добрые, или злые дела. Не могла устоять человеческая душа перед иконой – каялась и добрела.

Не мог сельский житель додуматься до такого понятия – как дома пристарелых! Не мог Бог, присутствующий в его душе допустить до этого!

Это только в городе, в этом вертепе Дьявола, где собрался конгломерат богатых и нищих, злодеев и негодяев, не сумевших построить гармоничную жизнь сельского лада, придумали богадельни. Чтобы видеть и наслаждаться мучениями престарелых, обедневших членов общества собранных в одном месте. – Так видней!

Города, они и создавались для того, чтобы клепать орудия войны, орудия пытки человека человеком, чтоб выпотрошить всё человеческое из души человека и наслаждаться такой антигуманизацией!

Не может в городе молодая семья с единственным отпрыском жить вместе со своими старыми родителями и смотреть на их увядание. Зачем такой душевный дискомфорт? – Пусть они живут отдельно, в отдельной ячейке, или в той же богадельне названной сейчас домами престарелых.

Я не имею права говорить, что это плохо. Меняется человек, черствеет, да и звереет, в самом худшем исполнении характера зверя.

Может ли человек, если он создан Богом, с радостью восклицать – «Мы уничтожили сто тысяч противников! Радуйтесь!». – А противник восклицает – «Мы тоже уничтожили сто тысяч противников, тех кто уничтожил сто тысяч наших! – Так что баланс! Радуйтесь!» Да, баланс! – Так на так! – Ничья!

Не ткут полотно сейчас женские нежные руки, оставляя на каждом сантиметре ниточки свою женскую ласку. Не носят рубашки из такого полотна наши современные мужчины.

Хоть на ткацких фабриках в основном работают женщины, но там ткут полотно Дьявольские мастодонты, а их обслуживают входя в этот общий ткацкий невыносимый грохот уже не женщины а дьяволицы. Не может женская душа слушая нечеловеческий грохот остаться до конца в этом аде, настоящей милой женщиной.

Не может мужчина, вталкивая снаряд в жерло пушки, а потом, чуя его выстрел и взрыв, не превратиться в Дьявола. – Не может!

В это время он не может оставаться человеком, зная, что там, на другом конце будет кровь женщины ребёнка, старика.

На той стороне… там тоже мужчина – такой же Дьявол!.. И пока он заталкивает снаряд в жерло пушки он не может быть человеком!

Но это мой личный взгляд. Точка зрения, может, уже глубокого, девяносто трёх летнего, маразматика.

Может быть ваша точка зрения, рафинированных современностью, более молодых, воспитанных в другом духе людей, намного правильней! – Не буду спорить! Убивайте друг друга! Воюйте! Ведь кому-то, всё-таки, это надо! – Иначе – было бы по-другому…

Честь имею – Н.Колос.

МАРУСЬКА И ВОЛОДЬКА

Маруська в ситцевом, вчера только постиранном, но уже испачканном платье с прорехой на животе, держала, крепко прижимая к груди рыжего с белыми пятнами котёнка. Котёнку явно не нравилось быть в Маруськином плену и он то и дело старался вырваться на свободу. Маруське, в свою очередь, не нравилось неповиновение котёнка, и она его прижимала крепче, каждый раз проговаривая —

– Сиди, зараза! —

«Зараза» при этом крутил головой то вправо, то влево, ища брешь в Маруськином очень жёстком бдении.

Напротив стоял Вольдька в штанишках из домотканого не крашенного полотна на одной шлейке, смотрел на Маруську и котёнка и пока ничего не говорил. Маруська тоже ничего Володьке не говорила. Они так и стояли молча и смотрели друг на друга.

Наконец, Володька то ли осмелился, то ли решил, что пора завязывать беседу – сказал —

– Дай подержать котёнка.

– Ты его не удержишь, видишь как он вырывается – ответила Маруська. – Потом прищурила глаза, полагая, что сделала строгую и злую гримасу, и продолжила. – Моя мама сказала, что твоя мама ведьма, и если ещё хоть раз мой отец пойдёт твоей маме дрова рубить, то моя мама твоей маме выцарапает глаза! – Вот!

Володька был обижен. Он постоя в нерешительности, шмыгнул носом, вытер его рукавом такой же полотняной, как и штаны, рубашки, повернулся и убежал к своему дому, только пятки его засверкали.

– Чего ты?! На, бери котёнка! – Сказала в догонку Маруська, но Володька уже ничего не слышал.

Володька прибежал домой и начал искать мать. Она была в конце огорода и закапывала сдохшего сегодня утром маленького поросёнка. Бедный поросёнок прожил не больше недели. Его принёс от колхозной свиноматки Маруськин отец – бригадир колхоза. Он сказал, что поросёнка выделил колхоз как семье погибшего конармейца защищавшего Советскую власть. Но приказал, чтобы мать об этом молчала.

Когда Володька подошёл к матери, она уже закончила свой похоронный процесс и счищала босой ногой прилипшую к лопате землю. Разумеется на ногах маникюра у Володькиной мамы не было! Володька вытирал рукавом слёзы. Мать спросила

– Чего ты, сынок?

– Маруська сказала, что ты ведьма, и что её мать выцарапает тебе глаза, если дядя Петя прийдет к нам, чтоб нарубить дров. – И он посмотрел в такие милые мамины глаза, представляя как Маруськина мать будет выцарапывать их, и ещё больше заплакал.

– Цыц, мой мальчик, Маруська просто неумно пошутила.

– Ага, пошутила! – Она мне даже котёнка не дала подержать.

– Пойдём в дом, я напою тебя козьим молоком с оладушками —

Всё дело в том, что у Володькиной мамы однорогую чёрную корову забрали в колхоз, несмотря на то, что это была семья погибшего конармейца. Шёл 1935 год. Говорили, что нужно подымать колхозное хозяйство, чтобы все жили очень зажиточно и счастливо, поэтому и всё забирали. – В колхоз!.. Чтоб было общее!

Ещё Маруськин отец привёл ночью Волдькиной маме козу и сказал, что её выделил колхоз, но она должна говорить что им козу пригнала мамина сестра, жившая в соседней деревне. А Володька вообще не должен ничего говорить, чтоб не запутаться. – Володька ничего и не говорил. – Не знал, потому что.

Володька кусал ржаной оладушек и запивал его козьим молоком, и в своём маленьком мире пытался распутать сложившуюся ситуацию. У него ничего не получалось. И он спросил. – Ну, чтоб распутать…

– Мама, а почему у Маруськи есть отец, а у меня нет?

– Потому, что твой папа погиб в борьбе за Советскую власть, чтобы все хорошо жили. – Казалось, этот ответ удовлетворил Володьку, но когда он допил козье молоко и доел оладушек вдруг спросил. – Прежде подумав…

– А почему тогда Маруськин папа не погиб, чтоб все хорошо жили? – и вдруг своей детской душой испугался инстинктивного вопроса и втянул голову в плечи. Мать помолчала и ответила —

– Потому, что Маруськин папа, твой родной дядя, был командир и он находился на возвышенности и вне досягаемости вражеского палаша, чтоб видеть поле сражения и отдавать команды. А твой папа выполнял команды. – Он был храбрый конармеец! – Здесь Володькина мама своими ответами окончательно запутала Володьку. Он понял так – если выполнять команды, то будешь убитым. И дальше вопросов не задавал, чтобы не заплакать.

Потом Володькина мать сказала —

– Маруська твоя родственница, твоя двоюродная сестра. Разве ты не знаешь? Возьми оладушек, поди и угости её. —

После того, как Маруська зажмурила свои глаза, чтоб было страшно, Володьке было боязно к ней подходить. Но он вспомнил про очень заманчивого котёнка, взял оладушек и через лаз пошёл по протоптанной тропинке в огороде к Маруськиному дому.

Во дворе его встретил не очень большой и не страшный для Володьки пёс – они были знакомы. Пёс норовил выхватить у Володьки оладушек, но Володька поднял руку вверх и, хоть пёс и подскакивал, но оладушек был спасён.

Привычным жестом Володька открыл дверь в тёмные, без единого оконца сени и оттуда между его ногами шуганул рыжий с белыми пятнами, знакомый котёнок. Котёнок не ожидал, что встретит пса. Он на секунду остановился, выгнул спину, взъерошил шерсть, пугающе зашипел, тут же поменял курс и шуганул на чуть покосившийся забор, а оттуда на ствол рядом растущего вяза. Уже оттуда стал наблюдать за происшествием. Володьку это развеселило и уже улыбающимся он открыл дверь из сеней в прихожую, что служила одновременно кухней, и столовой.

Маруськина мать стояла возле печи, опершись на ухват.

– О, кого это к нам принесло? И не заблудился ты часом? – Твоя хата рядом!

– Я принёс Маруське оладушек. – И он протянул его Маруське, которая сидела за столом на лавке. Маруська заулыбалась и протянула руку, но Маруськина мать в белой, с огромными цветами, кофте, и в красном крупном ожерелье, выхватила из Володькиных рук оладушек. Ожерелье заколыхалось на её упитанной шее и издало звук похожий на звук гальки перекатываемой волнами. Ничего не говоря, она бросила оладушек в печку на горящий огонь. Оладушек издал сначала шипение, потом треск и замолчал навеки. А Маруськина мама сказала

– Туда ведьмино зелье. —

Володька стоял и не знал, что ему делать, а у Маруськи появилась улыбка, которая сменилась гримасой не похожей на улыбку, а потом покатилась слеза. Видно Маруське жалко было оладушка.

Маруськина мама сказала Володьке, чтоб шёл домой. Но дверь открылась и появился Маруськин папа, Володькин дядя Петя.

– О, а у нас гость! – Он взял Володьку и подбросил его под потолок. Потом сказал – садись, вместе обедать будем. – Но Маруськина мама возразила и сказала дяде Пети, что-то Володьке непонятное, но неприятное.

– Ладно – сказал дядя Петя – иди домой, завтра у тебя день рождения – я принесу подарок – и выпроводил Володьку за дверь. Когда Маруськин папа закрыл двери, Маруськина мама сказала —

– Только попробуй! – Будет с твоей пассией то же, что с подаренным тобой поросёнком!

– С какой пассией! Что ты буровишь?! – Так это ты его отравила?

– Да, я. Следующей будет, даренная тобой коза, а потом и жена твоего брата!

– Ты что – с ума сошла?

– Нет! Я защищаю свою честь и своё семейное счастье, имеющимися у меня средствами! Ты же защищал честь Красной Армии и Советскую власть от разной корниловщины и белого движения имеющимися у Советской власти средствами. Без стеснения и угрызения совести! – И защитил… И передал мне опыт. Так что, Петенька, забудь…

Маруська долго не могла уснуть. Не могла переварить события сегодняшнего дня. А папа с мамой были в другой комнате и она не могла предположить о чём они говорят. Но ей очень не хотелось остаться без папы, так как остался Володька.

Володькина мама сняла с Володьки штанишки и одела длинную рубашку из домотканого полотна и очень жалела, что не успела пойти в район, купить в пром-маге краску чтобы, к Володькиным шести годам, покрасить его штанишки в синий цвет. Потом намазала своё лицо жирным козьим молоком, чтоб не заветривалась кожа на колхозных работах и легла к Володьке под бочок. Дай им Бог здорового сна…