Loe raamatut: «Гайда!», lehekülg 11

3.

Еще в феврале девятнадцатого части польской армии форсировали Неман и вторглись на территорию советской Белоруссии. Так как защищающие ее подразделения РККА не получали от генштаба серьезных подкреплений, войска Пилсудского быстро двигались на Восток. В августе они взяли Минск и Бобруйск.

В том же месяце Красной армии удалось нанести полякам контрудар в районе города Борисов Минской губернии и отбросить их на правый берег Березины, которая на какое-то время стала пограничной рекой – по ней проходила линия фронта. Однако закрепиться здесь красным не удалось – они отошли на заранее подготовленные позиции к станции Приямино, что в двадцати верстах от Борисова.

– Да… Это вам не Киев, – съежившись под струйками нудного осеннего дождя, сказал Сомов.

Они с Аркадием и с другими бывшими курсантами подошли к красноармейцам, собравшимся на небольшой станционной площади, если, конечно, можно назвать площадью хорошо утоптанный за полвека существования станции участок земли напротив деревянного одноэтажного здания, называемого вокзалом.

Впрочем, что касается последнего, то Аркадий, сначала скептически окинувший взором это строение, потом все-таки пришел к выводу, что и его иначе не назовешь. К зданию примыкала хотя и узкая, невысокая, но вполне добротная платформа, параллельно которой тянулись чугунные рельсы, уложенные на крепкие просмоленные шпалы. Внутри помещения имелась касса, где можно было приобрести билеты, и стояли скамьи для пассажиров, ожидающих поезд. В общем – вокзал, по-другому и не скажешь…

– Да уж! Точно не Киев, – поддержал Сомова кто-то из товарищей. – Там солнце сияло и жара была под тридцать.

– А красиво-то как там! – продолжил Виктор. – Не то что в этой глуши.

– Ну, вы нашли с чем сравнивать! – засмеялся Аркадий. – Киев – огромный город, а тут – станция какая-то, про которую мы раньше и не слышали. Одно название чего стоит – Приямино. При яме, что ли, какой-то?

– Ну, да, – согласился Сомов. – Конечно, сравнивать нельзя. А про погоду тем более говорить нечего. Понятное дело – осень наступила, вот и моросит третий день. К тому же севернее здесь, поэтому и холоднее. Да и в Киеве, небось, тоже уже похолодало.

По толпе красноармейцев пронесся легкий гул. «Идет, идет…», «Вон он!» – послышались голоса. – «Здравствуйте, товарищ Серго!»

На сколоченную из каких-то старых досок трибуну поднялся мужчина лет тридцати пяти. Он был выше среднего роста, с большим, явно неславянского «происхождения» носом, нависающим над густыми черными усами. На копне таких же черных, вьющихся, зачесанных назад волос едва держалась защитного цвета фуражка с красной звездой на околыше. Аркадий уже знал, что это – член Реввоенсовета 16-й армии Григорий Константинович Орджоникидзе, которого все называли товарищем Серго.

– Товарищи красноармейцы! – начал свое выступление Орджоникидзе. – Положение Советской власти на огромной территории нашего государства очень сложное, а кое-где даже критическое. Здесь, на белорусской земле, бесчинствуют польские интервенты. Они убивают коммунистов, советских работников и мирных граждан, не согласных с произволом, который творят оккупанты.

На захваченных территориях поляки возрождают частную собственность, возвращая землю и имущество эксплуататорам трудового народа. И они не собираются стоять на месте, враги готовятся завоевать новые территории и установить там свои порядки.

Перед бойцами нашей 16-й армии, которая принимает на себя главный удар польских захватчиков на Западном фронте, стоит задача любой ценой остановить противника. Прямо скажу – задача эта непростая, и выполнить ее будет нелегко. Тем более, что помощи ждать не приходится.

Вы все прекрасно понимаете, что основные силы Красной армии прикованы сейчас к Южному и Восточному фронтам – они противостоят Деникину и Колчаку. На Юге сейчас особенно напряженная обстановка – белые уже на подступах к Курску и мечтают о том, как они войдут в столицу нашей Родины Москву.

– Вчера Михеев с Жабиным эту ситуацию обсуждали, – повернувшись к Аркадию, шепнул ему на ухо Сомов. – Михеев говорит: «Деникин скоро точно в Москве будет». А Жабин ему: «Да, кончилась, видать, Советская власть…»

– Совсем сдурели? – воскликнул Аркадий, да так громко, что несколько красноармейцев обернулись на его крик и зашикали.

– Слушай, Аркаш, – через некоторое время снова обратился к товарищу Виктор, – а правда, что будет, если белые все-таки возьмут Москву? Как думаешь?

– Да за такие разговоры под трибунал надо! Вот что я думаю! – вскипел Аркадий. – Тех, кто подобные слухи распускает, судить нужно по советским законам!

Теперь уже большинство красноармейцев оглянулись и с удивлением на него посмотрели. Новенький-то – мальчишка совсем, а уже трибуналом кому-то грозит.

Даже Орджоникидзе, вскинув вверх брови, с интересом посмотрел в сторону, откуда раздавались голоса. Увидев среди красноармейцев молодых парней, одежда которых не была еще такой потрепанной, а лица не казались такими изможденными, как у остальных, товарищ Серго улыбнулся и, показав на них рукой, продолжил:

– Я знаю, что наши ряды пополнились новыми бойцами. И не просто бойцами, а молодыми командирами Красной армии, которые недавно прошли обучение на командных курсах РККА. Они заменят товарищей, отдавших свои жизни за нашу родную Советскую власть – власть трудового народа. Уверен, что они оправдают оказанное им доверие: не дадут спуску интервентам и будут беспощадны к врагам социализма…

– Ты почему мне сразу не сказал? – набросился на Сомова Аркадий, как только митинг закончился, и красноармейцы начали расходиться.

– О чем? – не понял его Виктор.

– О Михееве с Жабиным, о чем же еще!

– Вчера вечером ты посты проверял, а утром я про них и забыл. Вспомнил только сейчас, когда Орджоникидзе сказал, что белые к Москве подходят.

Аркадий остановился, резко развернулся и оказался с Сомовым лицом к лицу.

– Во-первых, товарищ Серго такого не говорил! – снова накинулся он на Виктора. – Он говорил, что белые подходят к Курску, а не к Москве. А, во-вторых, от Курска до Москвы знаешь сколько верст?

– Точно не знаю, – пожал плечами Сомов. – С полтыщи, наверное.

– Вот именно – полтыщи! – подтвердил Аркадий. – И на этом пути еще много городов и сел, где Советская власть крепко держится. Чтобы белым к Москве подойти, им сначала надо тот же Курск взять, потом Орел, потом Тулу. Да там все рабочие против деникинцев встанут и Красной армии на помощь придут. И крестьяне в губерниях их поддержат!

Он снова развернулся и быстрым шагом направился в сторону улицы, где размещался их взвод.

«Насчет рабочих не знаю, а вот крестьяне навряд ли красных поддержат, – подумал последовавший за Аркадием Сомов. – Слышал бы Голиков, о чем Михеев с Жабиным разговаривали до того, как деникинское наступление начали обсуждать… Продразверстку и тех, кто ее придумал, такими словами поминали, что и повторить неудобно…»

Виктор уже давно понял, что большинство деревенских сейчас не за Советы, а против них. А то, что газеты пишут – будто крестьяне Советскую власть как мать родную почитают, – так это все вранье. Сначала, вроде, многие большевиков поддерживали – когда те землю мужикам наделяли. А как только новое налогообложение ввели, так крестьяне и озлобились. Хлебушек-то чуть ли не задарма отдавать неохота. До того доходит, что некоторые за ружья берутся, советских работников убивают похлеще тех же поляков.

Кто тут прав, кто виноват – и не разберешься. Слушаешь мужиков, и жалко их становится. Ведь на самом деле деревню обирают! А с другой стороны – горожанам-то что делать? Они бы не выжили, если б не продразверстка…

«Таким, как Голиков, хорошо, – бросив взгляд на уверенно шагающего рядом с ним Аркадия, подумал Виктор. – Никаких сомнений у них нет. Кто против Советской власти – тот буржуйский прихвостень и контра, к стенке его…»

Сомов вспомнил их разговор на станции, во время митинга. Когда он сказал Аркадию, что думают Михеев с Жабиным о наступлении белых, тот грозился трибуналом.

«Не надо было об этом ему рассказывать. Ну кто меня за язык тянул? – отругал себя Виктор. – Еще, и правда, до трибунала дело дойдет…»

– Аркаш, ну куда ты так торопишься? – остановил он товарища. – Дождь кончился, давай прогуляемся. На позицию еще рано – только сменились перед митингом. Кстати, я там, на митинге, не все тебе рассказал…

Аркадий замедлил шаг.

– Когда Жабин сказал, что Советской власти, видно, конец пришел, – начал на ходу придумывать «продолжение разговора» Виктор, – Михеев ему и говорит: «Да не будет этого никогда! Есть еще у Красной армии силы, чтобы врага разбить».

– А Жабин что?

– Что-что… Согласился с ним и больше ничего не сказал. – выдохнул Сомов.

– Ну? А я что говорил? – обрадовался Аркадий. – Красная армия непобедима!

Он поднял голову вверх, посмотрел на образовавшийся среди облаков просвет, потом на Виктора и предложил:

– А пойдем-ка, Витек, к речке. Тут недалеко, за хутором. Поглядим, что там за места. Может, как-нибудь на рыбалку выберемся – хоть на часок. Ох, до чего ж я это дело люблю!

– Пойдем, – согласился Сомов и подумал: «Эх, Голиков, Голиков… Какой же все-таки ты еще дурачок…»

Последние два дня было относительно спокойно. Разве что случались короткие бои и перестрелки с поляками где-то за Мужанкой – той самой речкой, в которой Аркадий собирался ловить рыбу.

Речка оказалась тихой, неширокой и неглубокой. Оба ее берега были довольно плотно заселены: хутора, села, большие и маленькие деревеньки попадались чуть ли не на каждой версте. Некоторые из них и названия получили от самой речки: одну деревню называли Мужанкой, другую – Замужаньем. Были еще какие-то Ратутичи, Негновичи, Аскерки… Не сразу и запомнишь.

Впрочем, запоминать названия всех населенных пунктов, находящихся в долине реки, Аркадию было незачем. Рота стрелкового батальона, к которому он был приписан, охраняла станцию, участок железнодорожного полотна от платформы до передовых позиций и примыкающие к нему с двух сторон территории. А в разных там Мужанках и Замужаньях размещались другие части 16-й армии РККА, контролировавшие оба берега реки, которая протекала в полутора верстах от Приямина…

Позавтракав холодным – из варывни – молоком и хлебом, Аркадий подошел к стоявшему под старой грушей деревянному столу, разложил на нем небольшой отрезок темно-красного сукна и задумался. Хватит ли этого кусочка на пятерых, было непонятно. Но комвзвода Нечай, неизвестно где и как раздобывший столь добротную материю, считал, что, если подойти к делу с умом, то должно хватить. Свою долю, перед тем как уехать по делам в Крупки, он уже отрезал.

На станции Крупки, расположенной в пятнадцати верстах восточнее Приямина, теперь находился Ревком, который после оккупации Борисова поляками осуществлял власть в незахваченных врагом волостях на левом берегу Березины.

«Небось, уже с новенькими нашивками поехал, – подумал Аркадий. – Во всей красе перед начальством предстанет…»

Он тоже решил поскорее приладить к своей форме введенные для строевых командиров и их заместителей знаки различия, но не знал, как разделить ткань, чтобы хватило четырем командирам отделений и ему самому. Аркадий собрался было разрезать сукно на пять равных частей, но вовремя остановился – сообразил, что из тех полосок, которые у него получатся, звезды нужного диаметра никак не вырежешь.

– Погода-то разгулялась! Прям лето на дворе, – услышал он за спиной голос хозяйки дома Оксаны. – Тепло, сухо, ни ветерка, ни облачка. Хоть бы дня три такое вёдро постояло, мы бы с дочкой всю картошку выкопали. Давно уж подоспела, да руки до нее никак не доходят.

Аркадий обернулся и увидел, что Оксана, босая, в легкой блузке, в ситцевом платочке, небрежно наброшенном на выгоревшие на солнце волосы, спустилась с крыльца и идет в его сторону.

– А что, если погода испортится, то и копать нельзя? – спросил он подошедшую к нему женщину.

– Почему нельзя? Можно, – улыбнулась Оксана. – Но одно дело – из сухой земли картошку вынимать, и другое дело – из мокрой. Мало того, что тяжело это, так клубни еще и сушить придется, а то гнить начнут. А как сушить-то, если день и ночь лить будет?

Она посмотрела на лежавший перед Аркадием отрезок ткани и спросила:

– Над чем это ты тут колдуешь?

– Да вот, думаю: как разделить материю на пять частей, чтобы из каждой части можно было выкроить вот такую звезду.

Аркадий показал Оксане вырезанный из картона трафарет.

– А зачем делить-то? – удивилась женщина. – Из целого куска надо вырезать, чтобы лучик к лучику. Тогда точно материи хватит, останется даже.

Она приложила трафарет к краю сукна, взяла лежавший на столе карандаш и обвела звезду. Потом к ее контуру – «лучик к лучику» – снова приложила картонку.

– Вот так надо делать, – сказала Оксана и со словами: «На вот!» – сунула в руку Аркадия карандаш.

Вздохнув, он начал обводить трафарет по контуру. Придется, видно, не только себе, но и своим подчиненным вырезать и звезды, и треугольники.

– И куда ж вы такую красоту прилеплять будете? – наблюдая за его действиями, поинтересовалась женщина. – На фуражке не поместится – большая больно. На грудь, что ли?

– Нет, не на грудь. И не на фуражку, конечно. На ней звезда поменьше, – не отрываясь от работы, сказал Аркадий. – Эти знаки надо пришивать к левому рукаву форменной одежды. Сначала звезду, а под ней, чуть выше обшлага, другие знаки различия – треугольники, квадраты, ромбы.

– А зачем так много-то? – снова удивилась Оксана.

– Так ведь пришивают не все сразу! – засмеялся Аркадий и принялся разъяснять женщине, кому и какие нашивки следует носить в РККА:

– треугольник под звездой – это значит командир отделения, квадратик – командир взвода, два квадратика – командир роты, три – командир батальона, четыре – комполка…

– А у тебя сколько квадратиков? – остановила его Оксана.

– У меня пока не квадратики, а треугольники, – почему-то стушевался Аркадий. – Два. Как и положено заместителю командира взвода. Квадратик у моего командира, Василия Нечая – ну, того, который у тетки Марфы живет.

Аркадий начал было рассказывать Оксане о знаках различия, которые полагалось носить высшему командирскому составу – звездах еще большего диаметра и ромбах, но та опять его перебила:

– Ой, да разве ж я все это запомню! Ты мне лучше скажи, кто все эти вырезки вам будет пришивать?

– Как кто? – удивился на этот раз Аркадий. – Сами, конечно. Чего тут трудного-то? Кстати, спросить хотел: у вас черная краска есть?

– Посмотреть надо, может, и найдется. А краска-то тебе зачем?

– Эти знаки, после того как их пришьют, нужно еще черным контуром обвести. Так полагается. Можно, конечно, вышить окантовку, но это долго и мало кто умеет. Вот многие и обводят звезды и другие нашивки черной краской. И я так хочу сделать.

– Ну вот еще! Краской он будет обводить! – всплеснула руками Оксана. – Она ведь мажется, да и расплывется при стирке. Окантовочку вышить надо. Нитками. Только черными плохо – некрасиво будет. Может, другими какими можно? Желтенькими, например. У меня есть.

– Желтенькими нельзя, – покачал головой Аркадий. – Написано в приказе черными, значит, надо черными.

– Ну, черными так черными, – не стала спорить Оксана и, повернувшись к дому, громко крикнула:

– Гануся! Поди-ка сюда!

Не прошло и минуты, как на крыльце появилась темноволосая девушка лет шестнадцати – небольшого роста, тоненькая, но не худая, с красивыми, правильными чертами лица, покрытого ровным, золотисто-коричневатым загаром.

– Гануся, все книжки читаешь? Нет бы делом каким заняться, работы по горло, – начала журить дочку Оксана.

– Вы зачем меня звали? – перебила ее Ганна.

– Звали, значит нужно. Тут ребяткам помощь твоя требуется. Вышить кое-что надо, а они не умеют.

– А что нужно-то? – спросила девушка.

– Аркаша тебе скажет. Ну, так поможешь?

Ганна утвердительно кивнула.

– Вот и молодец. Ты ведь у меня рукодельница, – похвалила ее Оксана и спохватилась:

– Ой! Там ведь борщ на плите! Заболталась я с тобой, Аркадий. Пойду в хату.

Она торопливо направилась к дому.

– Оксана! – крикнул ей вдогонку Аркадий. – Мы вам поможем картошку выкопать! Обязательно!

Пока он ходил за формой и приводил ее в порядок, Ганна аккуратно вырезала из сукна пять звезд и несколько треугольников.

«Красивая какая, – подумал о девушке Аркадий, наблюдая за тем, как ловко она управляется с иголкой и ниткой. – Интересно, есть у нее кто-нибудь или нет…»

С тех пор, как он, Виктор и еще трое красноармейцев поселились у солдатской вдовы Оксаны, хозяйская дочка не раз попадалась ему на глаза. Они здоровались, но никогда не разговаривали и за одним столом еще ни разу не сидели. Все потому, что большую часть суток Аркадий проводил на позициях. Даже во время затишья нужно было проверять готовность отделений вести огонь в разных направлениях, если враг неожиданно атакует. Да и личный состав приходилось постоянно контролировать – иначе никакой дисциплины не добьешься.

Вернувшись с позиций, Аркадий чаще всего заваливался спать на сеновале. Сегодня, вместо того чтобы дрыхнуть без задних ног, он решил заняться нашивками. Очень уж ему хотелось появиться завтра в штабе с красной звездой на рукаве и треугольниками под ней. Вообще-то, комбат Лиходеев и начштаба Бондарь собирали командиров рот и комвзводов, но Нечай, сказав, что к завтрашнему утру точно не вернется, приказал своему помощнику быть в штабе вместо него.

Склонившись над гимнастеркой, Ганна делала стежок за стежком, не обращая на Аркадия никакого внимания.

– Вы любите читать? – чтобы как-то начать разговор, спросил он девушку.

Она молча кивнула.

– А какие книжки вам нравятся? – не отставал Аркадий. – Я вот приключения люблю. И про героев разных – смелых, добрых, справедливых, которые простым людям помогают.

Ганна оторвалась от работы, подняла голову, внимательно на него посмотрела и подумала: «Правильно Витя говорит – совсем еще мальчишка этот Аркаша. Ему бы в школе учиться, а он воюет…»

Аркадия же поразили глаза девушки – огромные, серо-голубые, с темными ободками вокруг радужки.

«Такие же красивые, как у Лены, – подумал он. –Только у Лены совсем темные…»

– Я больше стихи люблю, – ответила на его вопрос Ганна и снова склонилась над гимнастеркой.

– А кто из поэтов вам нравится? Небось, Пушкин, Лермонтов?

– Да, – кивнула Ганна. – Я их очень люблю. Хотя сейчас много новых поэтов появилось – тоже талантливых. Есенин, например. Знаете такого?

Аркадий задумался. Фамилия показалась ему знакомой, но стихов этого поэта он не читал, поэтому медлил с ответом и лишь после некоторого раздумья сказал:

– Вроде, слышал о нем в Москве…

Ганна опять оторвалась от работы, чуть сдвинула брови, будто что-то припоминая, и красивым, мелодичным голосом начала читать:

Я покинул родимый дом,

Голубую оставил Русь.

В три звезды березняк над прудом

Теплит матери старой грусть.

Золотою лягушкой луна

Распласталась на тихой воде.

Словно яблонный цвет, седина

У отца пролилась в бороде…

– Хорошие стихи, – сказал Аркадий. – Только чудные какие-то.

– Почему чудные? – удивилась Ганна.

– Ну, как можно луну с лягушкой сравнивать?

– Так это метафора. Такое выразительное средство в поэзии, когда слово употребляется в переносном смысле. Считается, что чем больше в стихотворении метафор, тем оно лучше звучит. У Есенина в стихах их много.

– А вы мне не дадите почитать? – спросил Аркадий.

– Кого?

– Как «кого»? Есенина, конечно.

– Так у меня нет ни одной его книжки.

– А откуда же вы его стихи знаете? – с удивлением посмотрел на девушку Аркадий.

– Это Витя мне читал. Наизусть. Он их много знает, – слегка покраснев, сказала Ганна. – А те, которые мне особенно понравились, я записала в тетрадь под его диктовку.

Слова девушки почему-то задели Аркадия, но виду он не показал. Наоборот, похвалил Сомова:

– Ну, Витек вообще парень умный, много чего знает.

– Да! – оживилась Ганна. – Он в Москве с разными поэтами встречался, и с Есениным тоже. Там заведение какое-то есть, где они собираются, и Витя часто туда ходил. Он и свои стихи там читал!

– А что – Сомов стихи пишет? – изумился Аркадий.

– Да. А вы разве не знали?

– Не знал. Мы, вообще-то, другим делом занимаемся – не до стихов нам сейчас.

– Ой, простите… – Я как-то не подумала, – засмущалась Ганна.

Она снова склонилась над работой, молча сделала еще несколько стежков, потом оторвала от вышивки нитку и сказала:

– Все. Ваша готова.

– Спасибо, – поблагодарил девушку Аркадий.

– Я всем вышью, – пообещала Ганна. – Мне не трудно. Пусть солдаты форму принесут.

– Не солдаты, а красноармейцы, – поправил ее Аркадий. – Солдаты – это старорежимное слово, сейчас так не говорят. А вышивать всем не придется, если только Виктору, потому что остальные командиры отделений нашего взвода в других домах квартируют.

– Хорошо, я вышью Вите, когда он вернется.

Ганна выбрала из лежавших на столе заготовок звезду и два треугольника.

– Сомову один положено.

Аркадий вернул лишний треугольник на место.

– Почему один? – спросила девушка. – У вас ведь два.

– Потому что Сомов – командир отделения, а это самая низшая боевая единица в армии. Потом идет взвод. Командиры отделений подчиняются взводному. Они должны носить под звездой по одному треугольнику. А я – помощник командира взвода, поэтому у меня их два, – разъяснил ситуацию Аркадий. – Понятно?

– Понятно, – сказала Ганна и подумала: «Вот хвастун…»

Штаб стрелкового батальона размещался в доме начальника станции – самом большом в поселке. Он оказался двухэтажным и выглядел куда солиднее Прияминского вокзала. Внутри дома Аркадий еще ни разу не был – в штаб он пришел впервые.

Комсостав батальона собрался на пристроенной к фасаду здания просторной застекленной веранде. Комбат, начальник штаба, их заместители и командиры рот расселись за большим овальным столом, на котором была разложена карта боевых действий с нанесенными на ней позициями и возможными перемещениями наших и вражеских войск. Командиры взводов устроились на стульях сзади, образовав второй круг.

Аркадий заметил, что среди младшего комсостава немало парней всего на два-три года старше его. Двое из них – Иван Свиридов и Андрей Постнов – прибыли вместе с ним из Киева после окончания курсов. У обоих к рукавам гимнастерок были пришиты красные звезды, а под ними – по одному квадратику, как и положено командирам взводов.

«А Серега Рукавишников наверняка уже ротой командует, – с легкой завистью вспомнил о другом бывшем курсанте Аркадий. – Да и у Мишки Кандыбина, небось, тоже два квадрата. Оно и понятно – у них и опыта больше, и возраст подходящий…»

Его мысли прервал поднявшийся со стула Лиходеев. Аркадий посмотрел на то ли полинявшую, то ли выгоревшую чуть ли не до бела гимнастерку командира батальона и не увидел на ее рукаве никаких нашивок. Вид у комбата был усталый. Уголки тонких, потрескавшихся губ на обветренном, осунувшемся лице опустились. Не лучше выглядели и начштаба Бондарь, и другие краскомы, у большинства из которых тоже, кстати, не было на рукавах положенных знаков различия.

– Товарищи, – низким, хрипловатым голосом сказал командир батальона, – как вам известно, на сегодняшний день поляки владеют главными переправами через Березину. Таковых три: на верхнем течении у местечка Березино, на среднем, здесь, у нас, в районе Борисова, и на нижнем – у Бобруйска.

Лиходеев ткнул карандашом в три точки на карте и продолжил:

– На этих трех направлениях последнее время ведутся ожесточенные бои, но взять переправы теми силами, которые у нас имеются, не получается. А подкрепления нет, и неизвестно, когда оно будет. Здесь, на левом берегу Березины, мы пока удерживаем позиции, прижимая врага к реке. Противник стремится продвинуться вглубь Борисовского уезда, однако полякам не удается прорвать нашу оборону в этом направлении. Но, как докладывает армейская разведка, они намерены изменить тактику.

Комбат снова склонился над картой и, ткнув карандашом в другую точку, севернее Борисова, сказал:

– В настоящий момент в районе между Двинском и Полоцком положение пока лучше нашего. Там частям РККА удалось прочно закрепиться на обоих берегах Западной Двины. Однако поляки собираются направить свои главные силы на Полоцк, чтобы захватить этот город. Наша задача – во что бы то ни стало помешать им осуществить этот замысел…

4.

Дождь, моросивший двое суток, к утру – едва забрезжил рассвет – перестал. Но с краев оставшихся после взрывов ям все еще стекала мутная липкая жижа, которая скапливалась на дне воронок и отвратительно воняла. В ямах, где укрывались бойцы, эта вонь была особенно мерзкой, потому что запах стоялой затхлой воды смешивался с запахом, исходящим от давно немытых человеческих тел, скверно пахнущих портянок, пропитанных табаком, потом и грязью шинелей, и другими не очень приятными запахами.

– Пятый раз, знать, бегаешь, а, Семеныч? – усмехнувшись, ощерился лопоухий парень лет двадцати, после того как бородатый мужик – самый старший из сидевших в воронке красноармейцев направился к противоположному краю ямы. – Утопнем тут из-за тебя!

– Ладно, Филька, кончай зубоскалить, – осадил его товарищ Семеныча Николай. – Не дай бог, тебе такое.

– Да простудился я, видать, вот и бегаю, – застегивая штаны и виновато улыбаясь, сказал Семеныч. – Вы уж простите меня, ребятки. Да и мочусь-то я по чуть-чуть, только вот очень часто.

– Это еще что! – хихикнул другой парень. – Как-то раз, когда мы так же в окопе сидели, у нас одного понос пробрал. Вот смеху-то было!

– Да уж, Генка, – смешно до чертиков, – разозлился Филька. – Кто-то будет срать, а кто-то нюхать! Очень приятно!

– А что делать? Вот посидим тут еще часок-другой, и тебе приспичит. Против природы не попрешь, – попытался вразумить его Николай.

«Надеюсь, сидеть долго не придется, – подумал Аркадий, молча слушавший перебранку своих подчиненных. – Светает уже. Скоро, видать, начнется…»

Когда разведчики донесли о предполагаемой атаке противника, руководство полка решило пойти на некую военную хитрость, которая нередко применялась при обороне. Днем всем подразделениям – чтобы не вызывать никаких подозрений у врага – было приказано нести службу как обычно: сменяться в карауле, приводить в порядок одежду и оружие, по очереди отдыхать. С наступлением темноты все, кроме часовых, устроились на ночлег, но через некоторое время – в самый разгар ночи – командиры разбудили своих бойцов. Через минуту всё на позиции пришло в движение.

Красноармейцы передвигались осторожно, стараясь не издавать лишнего шума – разведка врага тоже ведь не дремлет. Под покровом ночи каждый, несмотря на отвратительную погоду и накопившуюся усталость, выполнял распоряжения командования.

Тяжелее всех пришлось артиллеристам: они перебрасывали пушки на новый участок. Поляки наверняка разведали, где стояли наши трехдюймовки, и собирались разнести их своей артиллерией. Пусть теперь попробуют!

Орудия пришлось тащить по вязкой, размякшей от дождя земле. Волокли их только силами расчётов. Лошадей для такого дела решили не запрягать – громкое ржанье в ночной тиши уж точно привлечет внимание противника. Сами же бойцы, если и матерились, зачерпнув сапогами холодной жидкой грязи, то негромко, вполголоса.

Часть пехоты выполняла другой приказ. Красноармейцы трех стрелковых взводов – бывших киевских курсантов Аркадия Голикова, Андрея Постнова и белорусского коммуниста из Могилева Кирилла Лагоды – в кромешной тьме перешли наполовину оголившуюся рощу, вышли к примыкающему к ней давно не паханному, заросшему травой полю и, растянувшись по его краю, ждали дальнейших распоряжений командиров.

Накануне, днем, прячась за стволами высоких, раскидистых тополей, трое взводных по очереди разглядывали в бинокль еще во время войны с германцами изувеченную немецкими снарядами землю. Перед их взорами оказались воронки самого разного размера – от неглубоких, оставленных легкими мортирами, до огромных, диаметром пять-шесть метров, ям, образовавшихся после разрывов снарядов, выпущенных из более мощных орудий.

– Да уж, артиллерия у германцев была что надо, – оценил силу вражеского оружия Постнов. – У нас таких пушек и в помине не было.

– Зато наши трехдюймовки по ним хорошо лупили. Если точный расчет произвести, от пехоты только мокрое место останется, – возразил Аркадий. – Мне отец рассказывал.

– Так-то оно так, но их артиллерия все-таки куда лучше, – гнул свое Андрей. – Одна «Толстушка Берта» чего стоит!

– Подумаешь, «Берта»… Зато у нас авиация какая была! Тот же «Илья Муромец». Такого бомбардировщика ни у кого в мире до сих пор нет!

– Хватит спорить, – остановил товарищей Лагода. – Забыли, зачем мы сюда пришли?

Он забрал у Андрея бинокль, еще раз обвел взглядом местность и вдруг развеселился:

– Получается, своими снарядами немцы подготовили нам отличные укрытия. Хоть какая-то от них польза!

Ночью бойцы каждого взвода, вооружившись винтовками и гранатами, заняли воронки, накануне выбранные их командирами. В те, что побольше, приволокли пулеметы – правда, всего четыре ствола на всё поле. Ставить больше не имело смысла – патронов было в обрез. Чтобы укрыться от хоть и не сильного, но холодного и, казалось, нескончаемого дождя, красноармейцы прихватили с собой куски брезента. Расселись на ящиках из-под снарядов, притащенных с позиций, или на чурбанах, найденных в роще.

Взвод Аркадия расположился на правом фланге, Андрея Постнова – на левом. Бойцы Кирилла Лагоды, которого штаб назначил старшим на этом участке операции, заняли позицию в центре. Все ждали обстрела.

Аркадий вместе с пулеметчиком Филиппом Ухиным – Филькой – и еще тремя красноармейцами сидел в огромной яме – настолько глубокой, что Семеныч, отправляясь по нужде, пожалуй, мог бы и не пригибаться. Поляки вряд ли б его заметили, даже если бы решили осветить поле прожекторами.

Точное время атаки было не известно, но командование полка считало, что противник, скорее всего, начнет действовать с рассветом – в кромешной тьме октябрьской ночи своих от чужих не отличишь.

«Полковая разведка не подкачала. И в штабе не дураки сидят – верную тактику разработали! – подумал Аркадий. – Поляки там, у себя, небось, уже зашевелились, к бою готовятся. Наверняка думают, что одним махом с нами разделаются. Знают гады, что наш фронт здорово оголен – несколько дивизий сняли, чтобы к Орлу отправить…»

Он поежился, но не от холода, а от последней промелькнувшей в голове мысли. Кажется, совсем недавно, когда наши Курск обороняли, распекал Сомова за одно лишь его предположение, что, если белые дойдут до Москвы, Советская власть может рухнуть. И вот – пожалуйста! – не только Курск, но и Орел у них, и Тула под угрозой. И это не говоря о том, то весь Северный Кавказ, Крым, большая часть Украины давно уже у Деникина. А под Питером Юденич стоит – бывшая столица тоже под угрозой.