Loe raamatut: «Твои вены – мое жертвоприношение», lehekülg 4
Глава 1. Шанс и новое начало
Рывком поднявшись с нагретого собственным теплом за ночь мха, Лестина вскочила на ноги, неизбежно ударяясь головой о потолок и шарахаясь в сторону от своего же плаща, с шуршанием съехавшего с плеч при резкой смене положения. Сердце гулко стучало в висках, а в боку невыносимо кололо: даже сейчас не воспринимая реальность отличной от внезапного кошмарного сна, мозг не соглашался с действительностью, оборачивая самочувствие так, будто все те страшные картины по-настоящему преследовали вампиршу, заставляя наяву пробегать ту же бесконечность лестничных ступенек. Оглянувшись назад, Лесли увидела лишь глухую земляную стену в полумраке дальнего угла; ни рысенка, ни всего мира, что прежде находился на верхних уровнях, не было даже намеками. Этот факт успокоил и расшевелил подсознание, все-таки позволяя разуму догнать и опровергнуть безумные идеи, что возникли сначала. Охотница вновь в своем убежище одна, она в безопасности. Все это был лишь сон… Но какой…
Девушка никогда прежде не переходила из яви в сновидения столь плавно и незаметно и не могла столь детально упомнить все повороты сюжета, который показался сущим бредом и бессмыслицей при повторном рассмотрении. Лестина действительно никогда не испытывала ничего подобного: даже сейчас, когда все нелогичности, наконец, сошлись и нашли свое объяснение, она все равно продолжала пребывать в каком-то странном смятении чувств. Ее искушенное в эмоциях сердце зачерствело когда-то совсем давно, когда еще толком не было настоящей, теперешней Лестины; его было не обмануть пустыми фантазиями и несбыточными замыслами. Вампирша никогда не верила ни во что, кроме той реальности, какая вечно ясно разворачивалась пред ее глазами; ее не интересовали какие бы то ни было теории и гипотезы, и лишь проверенные четкие факты имели место быть в ее разуме. Она не видела снов так давно, что ныне потерялась в своей же душе, и это вполне объяснимо и оправданно. Все, казалось бы, фрагменты ныне собраны в общее полотно, ни одна деталь не утеряна, и все кусочки на своих местах. Но почему тогда мысли Лесли по-прежнему блуждают где-то далеко-далеко?.. Отчего так неспокойно по-прежнему на сердце?.. Что заставляет ее опять пробуждаться и трепетать чем-то инородным сознанию?.. Для кого эта жалость?.. Сейчас?..
«Нет ничего лучше, кроме как привести мысли в порядок недолгой прогулкой,» – подумала охотница, подбирая темно-серый плащ с земли и накидывая его обратно на спину: утро выдалось на редкость прохладным для Южного Капéльного Леса. – «Ничто не поднимает настроение прославленного охотника так, как полное одиночество…»
Тенью выскользнув из-под корней большого кедра, под которым располагалось укрытие, девушка бесцельно побрела вперед, уходя в свои мысли.
Лес, по которому она шла, встретил ее сладкой сумрачной прохладой после дождя, что лил всю ночь. У земли стелилась неуловимая белая дымка испарений, делаясь в припекающих лучах все более густой; в верхушках деревьев царил многоголосый птичий гомон. Однако не только исключительным своим внутренним теплом, не зависимым от времени года остальных земель, и обильной, временами доходящей до исполинских первобытных размеров флорой Лес славился как удивительное место. И сейчас, когда дождевые капли скатывались по листве, по стеблям и ветвям, падая вниз, и в любое время даже после самого кратковременного и незначительного дождика Капéльный Лес делался действительно капéльным. Сложно простыми понятными словами, лексически существующими в придуманных Землей языках, описать ту тонкую магию, какая устилала своими безбрежными крыльями бескрайнюю чащу всякий раз после дождя…
Каждый, кто хоть раз бывал здесь, мог бы с уверенностью заявить, что видел еще одно из подлинных чудес света, попав в Южную рощу и застав ее в самом лучшем ее представлении. Если вы сами возьметесь посетить Капéльный Лес после этих хвастливых слов, то не пожалеете о своем решении никогда. На захватывающие фантастические виды можно смотреть бесконечно… Вот и Лесли, поселившаяся здесь раз, уже не смогла более уйти и противостоять желанию видеть все пейзажи вновь и вновь своими глазами, поэтому, едва ступив на травянистую землю, усеянную яркими потрясающими мистическими цветами, легко пружинящими, если наступить на их лепестки, сразу же поворотила в самое сердце чащи. Там, среди поразительно гладких корой высоких извилистых деревьев, кроны которых окрашены в зелени самоцветными всполохами всех оттенков спектра, на широкой изумрудной от трав поляне, чья поверхность от создания Мира укрыта Небесными письменами с символами Светил, рождается Река. Та самая Река, какая в свой черед дала когда-то Первым Поселенцам Место, изменив в древности свое русло, на котором теперь и стоит сам Лезертон…
Лестина уже не задумывалась о том, куда ступить, даже не пытаясь отвлечься от своих последовательных размышлений, когда пересекала цветочный луг, лежащий совсем близко от ее постоянного убежища. Ноги сами собой несли легкую вампиршу вперед; как невесомую пушинку подкидывало ее на пару метров вверх каждое соцветие, какое она выбирала опорой. Охотница надолго задержалась здесь в первый раз, не совладав с прыгучими цветами, которые тогда около часа швыряли ее из стороны в сторону, не давая сделать ни шагу вперед. Однако теперь опасаться было нечего: девушка быстро разгадала тогда секрет лепестков после того курьезного происшествия и научилась правильно группироваться и пользоваться своим маленьким весом, что, как оказалось, только ускоряет перемещения. Сейчас Лесли просто продолжала движение – с цветка на цветок, подобно трудолюбивой работящей пчеле; с нежно-розового на янтарно-золотой и бирюзовый, подобно чуткому художнику. Приторный аромат разных цветов мешался в один головокружительный, что мог легко заморочить дурманом сознание; соцветия совсем по-разному реагировали на вторжение вампирши, будто целенаправленно стараясь сбить ее с ритма, какой она чувствовала всем своим существом… – словом, даже на этом раннем этапе Южный Лес не был таким простым, как мог бы показаться, допуская к своей сокровищнице далеко не всех. Упорство и идеальное ориентирование – вот что помогало достичь Реки. Как можно догадаться, не каждому даровано такое сочетание; не каждый умеет отличать истинную красоту и магию от бесцветной пустоты; не каждый знает путь сюда. Поэтому, окромя Лестины, едва ли кто-то еще заглядывал сюда, бесстрашно углубляясь во владения эльфов – единственного коренного народа Леса, единственного приемлемого для чащи.
Ловко спустившись с последнего цветка, напоминающего отпечаток звериной лапы, девушка отряхнулась от пыльцы и пошла дальше, разводя заросли ладонями. Некоторое время Лазурная Тропа – одна только ведущая к Реке – просто петляла среди деревьев, то сужаясь, то расширяясь, словно бы Капéльная чаща примерялась, – стоит ли пускать вампиршу сегодня? – а потом резко пошла вверх.
«Тенистые Холмы,» – машинально подумала охотница, слегка ускоряя шаг.
Последние пред Великим Истоком врата представились лавандово-лиловыми пригорками, идущими по обе стороны от Тропы волнами. По зарослям всех оттенков сирени бродили разнообразные магические звери со светящимися крупинчатым блеском шкурами, оставляя в травах свои путаные ходы и объедая необычные спиралевидные черные ягоды с цветущих все тем же фиолетовым растений. Тени, падающие на пустошь со стороны освещенной солнцем части рощи, давшие этому обширному лугу название, были здесь частыми гостьями, поэтому волнистые полосы не удивили Лесли, спокойно проходящую мимо. Куда больше бы ее интересовала другая загадка, когда б она была отвлечена от своего диалога с голосом разума. Обыкновенно животные Южного Леса боялись любого другого магического и человеческого народа, окромя тех же лесных эльфов, и разбегались от посторонних, если те все-таки умудрялись дойти досюда. Однако с Лестиной все было иначе: невзирая на то, что девушка являлась вампиршей, звери частенько подпускали ее до того близко, что она могла погладить кого-то из них, не напугав, и ответа с пояснением тому сама охотница не находила… Запретила искать.
Но вот Тенистые Холмы остались позади, и у Лазурной Тропы вновь выстроились ряды деревьев. Река ближе, чем могла бы быть, случись что-нибудь; она близка, как никогда.
– Я почти у цели… – пробормотала вампирша сама себе, стремясь быстрее преодолеть то маленькое расстояние, что отделяло ее от Реки. Пара десятков шагов – и ей открылось настоящее Чудо… Сбежав мягко с пригорка, Тропа исчезла, превращаясь в Реку…
Прямо перед вампиршей разлилось упругим перламутром в пастельную бирюзу широкое руслом течение, несущееся неустанно вниз и тем самым постоянно тревожа покой лежащего пластами блеска, который шел под напором самой природы хрупкими абстрактными узорами с мягкими неограниченными контурами, сливающимися друг с другом в водном потоке. Эта вода была собой настоящей в границах физических понятий, и она всегда становилась блеклой, чуть серой версией жидкости, если вдруг – не дай Небесные Светила такого ни Лезертону, ни Лесу, ни люду их – кому-то из немагических существ удавалось пробраться сюда в корыстных целях каким-либо образом. Лесли неслышно подошла легкой поступью к берегу белого мелкого песка с вкраплениями кристальной крошки, какую выносили животворящие Ключи Реки на Свет, рождаясь в древних богатых минералами подземных пещерах и гротах, и медленно опустилась на его поверхность, распределяя равномерно вес на колени. Людям – как раз тем алчным и лукавым существам, какие истребили некогда такое количество эльфов сами, – невозможно было быть допущенными к Великому Магическому Истоку Реки, куда знали врата одни только маги да эльфы… и еще Лестина. Здесь, под сенью этого священного места, запрещено было упоминать даже одно название народа, не имеющего в своих жилах магии, не то, чтобы позволять себе мысли о них, когда ты не из тех, кто живет здесь, в этой чаще, от самого своего появления. Вытянув к воде руку, вампирша опустила в толщу пальцы и совершила ими неуловимое движение, вроде того, какое совершает музыкант, перебирая струны арфы. Вода вокруг ладони Лестины прошла белой блестящей рябью, и та маленькая рана, оставшаяся еще со времен охоты на малолетнюю эльфийку прошлой ночью, тут же стянулась, впитывая обратно всю драгоценную кровь. Вздохнув, девушка подняла из течения конечность, оставшуюся абсолютно сухой, и перенесла точку опоры чуть вбок, упираясь спиной в ближайшее дерево, бросающее прохладную голубоватую тень, и подбирая под себя согнутые ноги. Тряхнув головой, чтобы убрать от глаз приставшие волосы, Лесли перевела взор обратно на Реку, следя взглядом, как магическая влага, походящая на ощупь на что-то невесомое и небесное, но никак не на воду, уносится вниз по течению, после падая в Развилке сотни крошечных Водопадов, камни которых поросли дивными нежными цветами, и как она рассыпается серебряным напылением по воздуху, орошая флору, подобравшуюся достаточно близко. В струях Реки играли многочисленные миниатюрные радуги, лучащиеся из соцветий молчаливых кувшинок… Здесь и жила Гармония… Только здесь был всегда истинный Райский Уголок, нерушимый своим умиротворением и благоговением перед Жизнью… Только тут смирялись все тревоги души и только тут можно было ощутить, что есть на самом деле Любовь-к-Жизни.
Лестина никогда не искала в своей беспорядочной, неравной сражениями жизни, имеющей лишь вид выживания, борьбы и вид бесцельного, в общем-то, существования, миг для того, чтобы о чем-либо задуматься. У нее никогда не было возможности поразмышлять о чем-то более далеком, чем о том, что имеет прямое отношение к практике. Охотнице приходилось завсегда быть для этого мира кем-то достаточно сильным, чтобы не погибнуть, а погубить. Такова суровая и жестокая ее реальность при ее происхождении – останови их, – не страхом, так уважением к себе, – или они раздавят и втопчут тебя в почву без следа. Выбирать не приходилось по миллиону разных причин, назвать которые без исключений можно и одним кратким предложением печатного слога… Но это только до тогда, до когда Лестина не оставляла свой прообраз безлико Лезертону, не становясь на данный ему момент ни угрозой, ни союзником, и не шла сюда, к Реке, где всегда царил священный покой. Теперь, сидя у этой воды, охотница позволила себе немного погадать о том, кто она есть. Она ведь и сама привыкла уже к сторонним, свыкнувшись с мыслью о том, что она по своей натуре полукровка и этого у нее уже не отнять. В этом объединении разных родов, конечно же, были и свои преимущества, но только в последнее время эта ее «особенность» сильнее обычного обострилась, не просто присуждая вампирше какую-то иную природной энергетику, которую немедля уловили другие члены охотничьей элиты, но ставя я-«физическое» самой девушки под удар: ей вновь пришлось идти сюда только для того, чтобы исцелиться…
Да, люди, по сути, отняли у вампиров их естественное оружие, заставив охотиться кинжалами. Но было и то, чего они забрать просто не могли: скорость, неуязвимость, категоричное отношение самого их существа к прямому солнечному свету… Лесли не была такой; страшная тайна избавила ее от всего этого когда-то, вынудив жить в отдалении, скрываясь от дневного Лезертона, ходить по улицам города пешком, избегая крыш и ламп фонарей, беречься от малейших ранений, какие люди называют умеренно-серьезными, и постоянно возвращаться к Истоку, как возвращаются все остальные магические существа, обращаясь к величайшей лечебной силе, когда что-то грозит им уже непоправимо. Для девушки таким «непоправимым» была не только любая рана, сулящая хоть какую-либо потерю крови, но и любое подозрение в сторону нее как охотницы, поэтому ей следовало соблюдать чрезмерную осторожность и являться в чащу только в светлое время, когда другие вампиры, не желая испытывать неудобства от солнца, занимались своими привычными скрытыми темными делами, попрятавшись под своими крышами в соответствии с собственным достатком… И все было бы хорошо, если бы одни только охотники были для Лестины таковой опасностью…
Время у Реки всегда пролетало незаметно: часы становились меньше минуты, а сутки оканчивались в пропитанном магией воздухе раньше вздоха. Сидя у воды и глядя на быстрое течение, Лесли действительно потеряла счет времени, тем самым обрекая себя на очередную необходимость не то побега, не то погоне-бего-преследования. Когда где-то слегка в стороне зашуршала листва в первый раз, Лесли не придала этому должного значения, но вот когда к шелесту, делающемуся все более и более активным, прибавился негромкий голос, сомнений уже не осталось. Встрепенувшись и мгновенно стряхнув с себя прежнее расслабление, Лестина стремительно поднялась своей черной фигурой, резко контрастирующей с цветовой палитрой Реки и окружающих ее зарослей природного изобилия, с земли и неплавным, резким движением вступила за дерево, заставляя свой плащ на миг взметнуться вверх. По Капéльному Лесу пронеслись ветры, обогнув каждое-каждое дерево и каждый-каждый цветок, – так всегда бывало прежде, – и к берегам Истока вынырнуло воздушное расплавленное полотно, сотканное из цветочной пыльцы, древесной листвы, колдовского блеска и лепестков всех существующих оттенков, тут же расходясь над водой несколькими пестрыми неземными лентами. Из-за деревьев полился чистый высокий голос, и эти ленты стали сходиться в Небесные Символы, то делаясь ярче, что растворяясь в пении.
«Вспомнишь солнце – вот и луч,» – мысленно прошипела Лесли. – «Нужно уходить…»
Оглянувшись и быстро посмотрев на рощу, где звучал голос, вампирша не заметила никого из тех, кто с каждой секундой подходил к этому месту все ближе и ближе, подсчитывая оставшиеся для побега минуты. Если девушка поторопится, то еще успеет уйти раньше, чем клан заметит ее. Случись такое – ей не сносить головы: от глаз магов, что шли сейчас к Истоку, невозможно укрыть ни одной Истины.
«Хорошо… хорошо… Я успею!» – подбодрила саму себя охотница, накидывая на голову капюшон плаща и приготовляясь в следующий же миг оттолкнуться, чтобы взлететь на дерево, – опасный при ее уязвимости, но отработанный для максимального снижения этого риска сотни раз маневр. – «Подождать… Не спешить… Итак… Вот сейчас!»
Сорвавшись с места, Лестина подскочила к дереву и, напружинившись подобно ирбису, вспрыгнула на нижнюю ветку, достаточно толстую, чтобы беспрепятственно позволить ей удержаться. Здесь, на перекрестке трех ветвей, было достаточно прохладно из-за плотного полога листьев, который, подобно многослойному одеялу, непроглядно укрывал сие пространство, где могло бы поместиться все общество кеута без особого труда. Укрытие хорошее, но нужно двигаться дальше, пока еще есть такая возможность. Стоит помедлить – и Лесли придется сидеть на этом дереве еще целую вечность, пока чародеи будут обсуждать у Реки всевозможные свои магические бесполезности. Однако череда невезений для охотницы решила внезапно снова вступить в силу, так что ровно тогда, когда снизу раздались шаги, сопровождаемые топотом больших чьих-то лап, девушка, успевшая уже начать взбираться выше, чтобы легче перепрыгнуть потом на соседнюю крону, ощутила, как ветер, все еще поддерживающий лепестки и листья на весу, пролетел именно мимо того древа, на котором она находилась, опасно его раскачав. Прикусив язык, чтобы не вскрикнуть, вампирша изо всех сил вцепилась в крону, стараясь сохранить равновесие. Вот что угодно, только разве не упасть теперь на магов сверху! Этот клан, конечно, справедливый настолько же, насколько справедливы выдвигаемые им для всех этих земель законы, но с тем же невероятно жестокий, если того требует совершаемое правосудие. И коли известно по всем магическим угодьям, что продажным людям и вампирам, какие перебежали на их сторону дезертирами ради одного только богатства, путь к Истоку Реки заказан, так никто не станет сомневаться в мерах пресечения: магия клана Ватсвáрдэ наделила этот пустующий мир жизнью; этой семье подвластно испепелить ее в неведение невозвратно. Подтянувшись вверх на прямых руках, Лестина перевалилась через ветку и обхватила древесину руками и ногами, переводя дух и глядя вниз сквозь листья, раскачиваемые ветром. Дело совсем плохо: сегодня чародеи пришли все. Нельзя издать ни звука, иначе ее могут вычислить те существа, что от основания клана сопровождают неотступно семью.
Пение делалось все четче и четче, своим переливчатым звучаньем, очевидно, приближаясь к Реке, скоро став настолько отчетливым, что затаившая дыхание Лесли могла разобрать каждое слово короткой песни, повторившейся всего несколько раз и после того вовсе стихшей. На поляну легко вбежала маленькая девочка, на первый взгляд очень похожая на ту, какую вампирша зарезала недавно, но все-таки отличающуюся от эльфа. Это было невысокое магическое дитя с ярко-огненными глазами, радужка которых постоянно мягко меняла свой цвет, то переходя в ржаво-алый, то делаясь оранжево-рыжим, то «раскаляясь» почти до белого с искрой желтого. Девочка была еще совсем мала, но уже сейчас в ее идеальной осанке и грации, за которыми она старалась уследить тогда, когда вспоминала о том, что уже доросла до того, чтобы носить фамилию своего клана, угадывался ее будущий характер – своенравный, но приглушенный той добродетельной справедливостью и рассудительностью в исполняемых делах, какой от нее требовало даже толкование собственного существа: с древнего языка Небесных Светил род Ватсвáрдэ и именовался как Мудрая Справедливость. Девочка замедлила свой бег и перестала смеяться, тут же принимая серьезное выражение и распрямляя идеально ровно спину. Младшая из четырех выживших детей дочь была облачена в зеленое платье, меняющее свой отлив в зависимости от угла обзора, подобно симметрично ограненному без всяких видимых искажений и дефектов самоцвету, укрытое золотой непрерывной нитью орнамента, рисующего цветы Капéльного Леса своими очертаньями, какие делались серебряными в свете солнца. Сквозь прозрачное полотно широких длинных рукавов одеяния, сужающихся ближе к запястьям, была хорошо видна ее молочная кожа рук, которая после сгиба локтя делалась нежно-сиреневой, как и ее щеки, усыпанные бронзовыми веснушками. По плечам девочки струились белокуро-русые шелковые локоны волос, забранные в толстые косы, плетенные в форме «колоска», завиваясь ниже пояса лозами молодого винограда. Голову магического дитя венчали золотые гребни, укрытые осколками драгоценных камней, сочетаясь прекрасно с корсетом той же отделки, какой стягивал ее тонкую талию. Приблизившись медленно к Реке своими невесомыми очертаниями, девочка наклонилась и погладила воду ладонью, что-то прошептав, отчего на поверхность всплыла буро-розовая ракушка с бежевыми полосами, какую она тут же подняла и спрятала за пояс. Отойдя после чуть в сторону, Тóйя – так звали младшую Ватсвáрдэ – склонила почтительно голову, сведя опущенные ладони вместе, и замерла так. Лестина, наблюдающая за сим из своего укрытия, с трудом подавила едкий смешок: едва только младшая дочь клана повзрослела настолько, чтобы претендовать на Верховный Титул в случае гибели старших наследников, ее тут же превратили в этакую бесправную подчиненную без собственного мнения. Вампирша умела прятаться, умела слушать и знала этот Лес: Тойю, появившуюся прошлой зимой и уже прошедшую все необходимые первичные магические стадии, недолюбливали в семье, о чем она любила жаловаться самой себе, блуждая в одиночестве в вечерней чаще, чтобы прийти к единственному своему исходу и идеи того, что все могло бы быть еще хуже. После ее появления в клане перестали рождаться будущие правители: у Верховной Чародейки развился какой-то стремительный недуг, и все наследники не проживали и часа…
«И все-таки,» – размышляла Лестина, повиснув на ветке и прислушиваясь к происходящему внизу. – «Что маги Ватсвардэ делают здесь сегодня? Неужто вчера что-то помешало их традиционной встрече?»
Перебравшись чуть ниже к тому месту, где в сплошной листве была брешь, годная для обзора, вампирша осторожно выглянула на лужайку.
Заросли повторно расступились, пропуская на поляну еще несколько фигур. Впереди всех шел, опираясь на служащий и тростью, украшенный рубинами и лунными камнями черный посох, высокий старец с длинными белыми волосами и почти бесцветными, но зоркими глазами. Иногда оглядываясь, чтобы убедиться в том, что его клан следует за ним, – будто бы другие члены семейства могли бы разбежаться по Лесу и затеряться в роще – старый чародей тяжело переступал через корни деревьев, двигаясь точно к руслу Истока. На лице Верховного Колдуна, в морщинах которого отражался сам ход Времени и лёт столетий, за которые основанный давным-давно Лезертон знавал разные свои годы, ныне отражалась и другая печать – тоски, горя и утраты. Отец города, основавший этот мир в свою молодость и наделивший его Жизнью в свою зрелость, остановился около Тойи, повернутой к нему своими контрастно цветущими здоровьем и силами чертами, и тихонько ударил посохом по земле. В протянутых руках девочки соткалось небесно-синее покрывало с россыпью звезд, которое младшая наследница растянула так, чтобы на ткани не было складок. Проведя по полотну тонкими длинными пальцами, на которых ссохлась от древности дряблая кожа, Колдун-Основатель поднял ладонь и сотворил из воздуха другую магическую трость, принадлежавшую ранее Верховной Чародейке Клеодóре. Как только ветвь Золотого Векового Ясеня, декорированная кристаллами сапфиров, росших совершенными волнами вверх, и розовым жемчугом, легла на покрывало всей своей заключенной силой, Лестине стало ясно, по какому поводу собрались маги клана Ватсвардэ – семейства, владеющего разрядами и молниями туч. Кивнув дочери, Колдун Ситлá, отступил назад, и Тойя вновь нагнулась над Рекой, опустив на воду звездчатую ткань с посохом. По водам Истока прошла белая рябь, в своих расколах сияя небесным светом, и покрывало с реликвией обернулось белой кувшинкой – такой, какими поросла вся Развилка Водопадов.
После того, как артефакт вернул магию Звездам и Светилам, на поляну вышло два одинаковых пепельно-серых зверя около двух метров в холке с темными «пыльными» и буроватыми пятнами на лоснящейся шерсти. Идентичные существа, в которых Лесли узнала по скругленным мордочкам, темным глазам и «кошачьей» походке двух африканских циветт, прошли до берега, высоко и торжественно поднимая лапы и беззвучно опуская их, волоча за собой плоский гладкий пласт, выточенный из коры, на котором лежала Клеодора. Когда циветты замерли, Ситлá и Тойя подошли к ним с двух сторон, отцепляя кору от их спин. Отойдя за спину своего отца, звери превратились в двух юношей, похожих между собой только необыкновенно окрашенными глазами, один из которых остался черным, а второй окрасился в огненный, как и у младшей Ватсвардэ, но разных абсолютно во всем остальном.
Один из сыновей был рослый широкоплечий, и даже длинное широкое ало-багровое одеяние с символами животных Капельного Леса и «росой» из огненных опалов на подоле и концах рукавов – такие камешки люди именуют иногда мексиканскими огненными опалами – не скрывала его телосложения. Его острые черты смотрели холодной суровостью, а короткие вьющиеся волосы, украшенные фамильным венцом, могли бы по своей черноте ослепить самую пустынную и безлунную ночь. Это был Слувларк – «острое копье» или «защищенная крепость» – старший сын Ватсвардэ и второй по счету наследник клана.
Другой же был на фоне брата ярким листопадным лучом: невысокие, едва ли превосходящие сестру Тойю, и относительно хрупкие, но гибкие очертания делали его еще младше своего возраста. По его круглолицему светлому выражению будто бы все время ходила легкая приветливая улыбка, делая его противоположностью своего брата. У Инестэда, – так и истолкованного «вольной птицей», – были бесполезно вихрастые красно-бурые волосы с явным золотым блеском, которые – хоть он и собирал их в высокий пучок – все равно разлетались от ветра. Этот юноша был в своей семье единственным, кто получил при рождении дар Многоликой Вечной Молодости. Наверное, поэтому Инестэд один защищал свою младшую сестру от нападок старшей наследницы, видевшей в Тойе проклятье рода и угрозу клана.
Тут же отстранившись по превращении от Слувларка, брат, прошуршав золотом накидки, расшитой небесами и солнцами, прошел к Реке и к замершей около воды сестре. Все представляли, что будет дальше, не сделай он так сейчас.
Последней вошла на поляну царственной походкой девушка, молодая и ладная телом, но некрасивая лицом. Ее маленькие огненные глаза смотрели зло и холодно, а широкий подбородок наоборот притягивал излишнее внимание. У нее был совершенно пустой лоб, на котором непомерно высоко – уже у самой макушки – начинали расти жидкие белокуро-желтые волосы, жесткие и непослушные даже на вид, какие Ассейя, – что значит «Первая» или «роскошный подарок», – все же исправно собирала в высокую сложную прическу, на которой лучше держалась гармонирующая с бело-голубым пышным и нарядным одеянием, какому могла бы позавидовать любая императрица, изящная серебряная диадема. Коварная, мстительная и способная на любую жестокость дочь Ватсвардэ, должно быть, все же владела каким-то определенным видом приворотных чар – иначе объяснить ее первенство и соотношение этого с ее характером было просто невозможно. Лесли понаслышке знала, что Ассейя бывает красива только тогда, когда колдует: магия грома и молний кроет в себе небывалую мощь, способную в одиночку как создавать миры, так и истреблять и жечь их дотла, и этой силы хватает, чтобы вернуть Первой наследнице титула Верховной Ватсвардэ желанное обаяние и красоту. Втайне ото всех дочь Праотца Истока искала средство, чтобы отнять очарованье матери у своей сестры, но пока таковое не находилось, ограничивалась наяву тем, что издевалась над Тойей, пока старшие и искренние глаза были отвернуты в другом направлении. Во властном характере Ассейи никогда от рождения не было и намека на фамильную «Мудрую Справедливость», но это не мешало ей постепенно сживать мать со Свету, чтобы достичь собственных высот без борьбы. Сегодня ее замысел, наконец, исполнился.
«Бедняжка Клеодора выглядит совсем плохо,» – неслышно хмыкнув, подумала Лестина, приглядываясь к лежащей на древесном ложе Праматери Истока.
… Волнистые шикарные волосы Верховной Чародейки будто бы потускнели, став седыми и ломкими; ее прелестное даже тогда личико осунулось и стало совсем пресно-белым, рисуя ярче все даже незначительные морщины и подчеркивая острым контрастным грифелем темные пятна под закрытыми длинными ресницами, что теперь спутались и склеились, очами, такими глубокими и многоцветными при жизни, глазами. Платье Колдуньи будто бы тоже перестало лучиться после ухода Вековой Мудрости, из бархатисто-ночного сделавшись обыкновенно темно-синим – так маленькие дети рисуют неумело ночь, закрывая безликий белый лист одним оттенком и «приделывая» к нему кривобокую блеклую луну одним льдистым бесстрастным снежным комом.
Вся семья Ватсвардэ замолчала; никто не смел лить слез, соблюдая строгие обычаи прощания. Ситлá не шевелился, глядя на уходящую бесследно Клеодору, – свою «Избранную» и «Красоту Звезды»; Слувларк держался отстраненным; Инестэд держал с тихой грустью за плечи Тойю, которая с превеликим трудом сдерживала подступающие слезы, как бы уговаривая ее соблюсти традицию и не лишить саму себя благосклонности Небес… И только одна Ассейя смотрела на мать с высокомерным презрением, словно только что избавившись от того груза ее присутствия, что не давал ей дышать и тяготил всю жизнь, без малого – по человечьим меркам – семнадцать лет. В ней, во всем ее существе, гадалось сейчас молчаливое торжество и мрачный триумф расплаты. Прошло в молчании около двух минут, а когда указанный срок отошел в прошлое, тело Клеодоры приподнялось горизонтально над землей и засветилось из груди плавкими лучами, меняющими в воздухе произвольно свою форму. В один только миг силуэт уходящей Чародейки сделался полностью сплетенным из нитей света всех цветов земного заката. Клеодора поднялась еще выше и перевернулась над листвой деревьев так, будто бы она стояла на лепесточной ленте ветра собой живой, раскинув прямые руки в стороны. Настало время Последнего Пророчества – тех слов, какие предсказывают уходящие навсегда маги, в финальный раз заглядывая в ближайшее будущее и определяя свою Мудрость на земле потомкам и наследникам. Клеодора раскрыла глаза, и они засияли ярче самой нее двумя точечными пламенями, а из ее приоткрытых неподвижно уст поплыл бестелесный светлый голос:
