Loe raamatut: «Любимая для монстра»

Глава 1

Боже, как же больно. И холодно! Я промерзала насквозь, холод медленно, но неумолимо поднимался вверх, леденели пальцы, руки, голени, колени…

Когда-то слышала, что, замерзая, человек засыпает, не мучается. Я же наоборот, ощущала невыносимую боль, которая все равно не глушила ужас. Ужас происходившего со мной. Лютый холод подбирался к моей груди, где, казалось, трепетала душа, подползал к неистово бившемуся сердцу. Остро пахло кровью, свежей землей и… тленом. И этот запах только усиливал панику и нарастающий ужас. Словно меня заживо в могилу закопали…

Вдруг в кромешной темноте будто кто-то включил свет, неяркий, приглушенный, вернее, он зажегся где-то впереди, как в глубине коридора, словно там открылась дверь. Я увидела открытый дверной проем, за который из последних сил цеплялась пухленькая рыжая девушка, с диким безнадежным отчаянием удерживая… меня, наверное. Еще я ощутила, что и сама с таким же отчаянием цеплялась за кого-то, упорно норовившего выскользнуть из слабеющих, замерзших пальцев, кого-то непомерно тяжелого, но родного до глубины души, а если выпущу, не удержу, то моя жизнь остановится.

Даже холод отступил, настолько я испугалась выпустить то, что держала. Но тут раздался треск, будто выстрел, который прошил мое сердце подобно пуле. Карие глаза рыженькой девушки в ужасе округлились…

Очередная вспышка – и светлое пятно дверного проема начало стремительно удаляться, а я полетела вниз, во тьму. Сверху меня догоняла та рыжая и кошмарные тени, от вида которых мое сердце колотилось о ребра так, что грозило выскочить наружу. Неожиданно рыжая вскинула руку и крикнула:

– Мы выбираем свет!

Мне в грудь будто раскаленный кол воткнули. Следом натуральное, живое пламя стремительно захватило, обволокло верхнюю часть моего тела. Одновременно яростно усилился, словно сопротивляясь врагу, тот лютый холод, недавно захвативший большую часть меня, который практически полностью подчинил, стер личность, чувства, память, оставив лишь дикую боль. Дальше во мне началась битва льда и пламени.

Я бы сорвала голос от воплей, если бы могла издать хоть звук, настолько зверски меня рвали, ломали, сжигали и морозили изнутри две стихии. Меняли, трансформировали под что-то иное, чуждое, не мое!

В какой-то момент я не выдержала такого количества боли, сдалась, агония победила. Невольно взмолилась об избавлении от мук, о смерти, только и сама не знала, к кому был обращен мой молчаливый вопль-мольба. Однако вместо забвения и облегчения вспыхнула очередная картинка. На меня смотрели двое. Та самая морковно-рыжая симпатичная девушка, в очках, с круглыми карими глазами и румянцем на пухлых, милых щеках. И красивая платиновая блондинка с ласковыми черными глазами и темными бровями.

Обе выглядели счастливыми и ощущались родными-родными. Рыжик улыбнулась и с наигранной укоризной спросила:

– Вик, ты где, мы с Женькой тебя потеряли…

Красавица блондинка, на миг закатив черные глазищи, с веселой снисходительностью ответила:

– Не отвлекай ее, Маш, похоже, наша любимая Шапокляк задумала очередной захват мира!

– Вы кто? – вырвался у меня сиплый шепот.

– Мы банда! – хихикнула блондинка.

И тут откуда-то издалека донесся незнакомый женский голос, таинственный и загадочный:

– Вы не банда, отныне вы одного рода. А значит, даже уйдя за грань, не потеряетесь, сможете защитить, поддержать друг друга.

«Выходит я не одинока? Я кому-то нужна?» – ввинтился в мое сознание отчаянный всхлип надежды.

Но никто не ответил, я вновь одна. Еще и нависший надо мной лютый холод с привкусом тлена и запахом свежевырытой могилы опять начал донимать, охватывать, терзать. Наверное, чтобы окончательно заморозить, подчинить, но солнечные, любящие улыбки рыжика и блондинки и мысль, что я не одинока, неожиданно переломили ситуацию. Пламя в груди вспыхнуло сильнее, ярче, а холод затрещал, подточенный огнем, начал неохотно, огрызаясь, отступать. Сначала освободил грудь, где заполошно колотилось мое сердце и трепетала душа.

Странные чувства, жуткий полет фантазии или больного сознания, но я всем телом, каждой клеточкой ощущала, что мое средоточие – каким-то чудом уцелевшая душа – попала в кокон теплого света. Но вокруг него накапливалась сплошная тьма, которая, будто злобно ворчала за проигрыш, насылала колючий холод, спешно расползалась по всему телу, занимая отвоеванную территорию.

Как ни странно, это походило на вынужденное перемирие. Боль, наконец, утихла и «раздел территории» позволил мне прочувствовать собственное тело, убедиться, что я жива и цела, раз способна пошевелить пальцами, ногами и руками, дернуть головой. И еще с отчаянной жадностью – вдохнуть, наполнить горевшие легкие живительным воздухом.

Жива!!!

Я открыла глаза, словно запеченные от недавнего жара, терзавшего мое тело, и по щекам от облегчения побежали слезы. Первым я увидела потолок, высокий, с вычурной лепниной и огромной театральной люстрой. Моргнув несколько раз, убедилась, что это не очередной выверт больного сознания. И вдруг осознала, что совершенно ничего не помню. Ни где я, ни кто я, ни как тут очутилась. Моей памятью завладели отголоски недавно пережитой боли, не позволяя задуматься о чем-то другом, сосредоточиться.

Но неожиданно дали о себе знать обоняние и осязание…

Остро запахло смертью. Почему именно смертью? Я не смогла бы объяснить, просто знала! Затем добавились и другие запахи, живые: крови, парфюма, воска и ванили. Но их приглушал незнакомый, тяжелый и удушливый, от которого першило в горле, топорщился каждый волосок на коже, словно подсознание предупреждало: рядом кто-то дикий и опасный! Надо мной с противоположных сторон пролетели странные темные сгустки. Если глаза или ощущения меня не обманули, они были энергетическими. И очень встревожили.

Зато я лучше и отчетливее воспринимала реальность и себя в ней, лежащую ничком на полу, холодном, наверняка каменном. В одежде из тонкой, шуршащей ткани. Стоило моему слуху уловить это шуршание, меня оглушило множество других звуков, громких и негативных: крики ужаса, паники, боли, страха, яростной ругани и стоны. Одновременно что-то трещало, звенело и разбивалось в дребезги…

Повернув голову, я сперва обрадовалась, что в принципе смогла это сделать. А потом замерла, в шоке разглядывая творившееся вокруг. Сплошной хаос, где метались люди, нарядно или строго одетые. Кто-то размахивал холодным оружием, кто-то формировал в руках темные сгустки и запускал их в толпу.

У ближайшей ко мне колонны, всего в паре метров, находились двое. На боку лежала девушка с волосами красивого, редкого, светло-серебристого оттенка, искусно уложенными в высокую прическу, с великолепной диадемой. С широко распахнутыми остановившимися глазами не менее редкого, фиалкового цвета, насыщенность которого подчеркивало бальное платье из воздушного сиреневого батиста. На округлой, приподнятой корсетом груди этой экзотической красавицы виднелось тяжелое ожерелье с крупными фиолетовыми камнями, аметистами, наверное; несколько браслетов с камнями поменьше обвивали ее тонкие, изящные запястья.

Девушка была совершенна, если бы не совершенно пустой, безжизненный взгляд. И не торчавший из ее из спины клинок с фигурной ручкой, украшенной драгоценными камнями.

Симпатичный черноволосый мужчина, сидевший рядом с мертвой красавицей, обессиленно привалившись к колонне, смотрел на меня удивительными глазами: серый цвет радужки темнел от светлого у зрачка к совсем темному к белкам. Лет тридцати пяти на вид. Одет в темные брюки, туфли и черный бархатный сюртук, расшитый золотом на лацканах и рукавах. Вроде строгий, простой наряд, если бы не массивная золотая цепь с медалью на его груди и не тонкий обруч венца на голове, указывающие, что их обладатель облечен огромной властью.

Незнакомец не двигался, дышал с трудом и не отрываясь смотрел на меня. В его необычных глазах плескалось море разочарования и боли, душевной и физической. Так может смотреть только тот, кого предали. Предали самые близкие и любимые.

Странное дело, под взглядом этих штормовых глаз я почувствовала родство с их обладателем, словно моя кровь сама по себе откликнулась на него, подсказывая: мы не чужие, хоть я его впервые видела. Следом я вновь испугалась, ведь у него в груди тоже торчал нож. Без такой филигранной, драгоценной рукоятки, как в спине девушки, гораздо проще. Подобные принято прятать от чужих взглядов, использовать исподтишка и выкидывать. Но от этой грубой рукоятки по груди мужчины неумолимо расползался серый зловещий рисунок, будто морозный узор по оконному стеклу. Вдобавок дымчатая нить тянулась от ножа к вытянутой в сторону мужчины руке мертвой девушки, связывая их, подсказывая, кто хозяин ножа. Кто именно воткнул его в грудь венценосному незнакомцу, предал.

Наверное, я никогда не смогу объяснить, что меня толкнуло действовать. Быть может, боль и разочарование в необыкновенных серых глазах, ведь я только-только сама пережила боль. Или дикое, непривычное, но такое желанное чувство родства с незнакомцем. Наверное, загадочное наитие и интуиция подсказали, что следует срочно сделать.

Я с огромным трудом перевернулась на живот и, прилагая неимоверные усилия, поползла к раненому мужчине. Он что-то произнес на незнакомом языке надтреснутым голосом, выдохнув еще и облачко пара, словно морозной зимой. Его глухой тон полоснул меня очередной волной безмерного разочарования, неимоверной боли и бессильной ярости, но при этом смирения. Он явно готовился к смерти, готовился принять ее… От меня? Посчитал, что я его добью?

Пока ползла к сероглазому, удивилась, как поразительно остро и четко воспринимала его эмоции. Не по глазам читала, а словно нутром их чувствовала. Но задумываться о странностях восприятия было некогда – раненый на последнем дыхании.

Добравшись до мужчины, задыхаясь от усилий, я приподнялась на локтях и, с сочувствием глянув в его недоуменно округлившиеся глаза, взялась за рукоять ножа и вытянула тот из груди. Похоже, наитие не обмануло: жуткая, смертоносная морозная сеть, что расползалась по груди несчастного, исчезла. Он с облегчением, жадно вдохнул. А вот интуиция меня жестоко подвела: ладонь, в которой я сжала нож, обжег чудовищный холод, проник до самой кости. Я завопила от жуткой боли, сознание помутилось и отключилось…

* * *

Из тьмы и хаоса бесконечного множества мелькавших перед глазами разрозненных картинок я вырвалась с криком, задыхаясь от ужаса. Разные языки, разные миры, разные люди, технологии, магические ритуалы, жуткие и не очень, – все смешалось у меня в голове. Я запуталась: где мое, а где чужое? Это кино, больная фантазия или реальность?

Еще и собственное тело штормило. Меня опять то пробирало холодом до костей, то яростно сражавшийся с ним за сердце и душу жар обжигал, будто злобный пес, отгонявший от своих владений врага.

Резко сев, судорожно дыша, я испуганно, заполошно вертела ладони, недоуменно разглядывая. И чем дольше смотрела, тем отчаяннее ныла:

– Нет-нет, только не это! Этого просто не может быть…

А все потому, что мои нежданно-негаданно почерневшие руки буквально истекали странной чернотой, непокорной, злобной, обжигавшей холодом. Будто бы живой… Я с остервенением вытерла ладони о постель, но на серой простыне не осталось ни следа от этой гадости.

– Катрия? – спросил смутно знакомый голос.

Вздрогнув, я обернулась и увидела мужчину, из груди которого вытаскивала нож. Надо же, спасла! Вполне живой сероглазый стоял напротив меня, но за прутьями решетки, а вот я, оказывается, сидела за этой решеткой, как в тюремной камере. Причем явно где-то в подземелье: слишком сумрачно, затхло, сыро и серо, и гнетуще. Ни окон, ни дверей, только камера три на три, каменные стены и решетка напротив узкой лежанки с жестким комковатым матрасом и крохотного стола.

Оторопело оглядевшись, я уставилась на знакомого незнакомца за прутьями, которого по-прежнему воспринимала родственником. Он был в костюме похожем на тот, в каком я увидела его впервые, только темно-синем, с пудовой цепью на груди и венцом на голове. Рядом с сероглазым стоял мужчина выше него на голову – блондин с карими глазами, в строгом черном сюртуке, прямых брюках, туфлях. Без знаков отличий и погонов, но наверняка из спецслужб или военный. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не слишком жесткое, суровое выражение лица, усилившее резкие черты. В карих, устремленных на меня глазах светилась неприкрытая неприязнь на грани с ненавистью. Его эмоции, которые я почему-то отчетливо ощущала, подсказывали: он очень надеялся на гадость с моей стороны, чтобы уничтожить.

Под взглядами этих, без сомнений, властных, сильных мужчин и особенно под гнетом их эмоций стало крайне неприятно. До такой степени, что я решила встать, но не вскочила как провинившаяся студентка, а будто из воды выходила. Зашуршала ткань моего платья, горчичного цвета, сильно мятого. Одновременно по краю сознания скользнула мысль, что имя Катрия частенько мелькало в хаосе, терзавшем меня недавно.

Приподняв многослойную шелковую юбку, я медленно передвинула и спустила ноги вниз. Почему-то слишком длинные ноги, и бедра тоже почему-то оказались шире. Уже совершенно иначе я рассматривала свои ладони, подняв их к глазам. Отметив, что и они больше моих прежних, с длинными пальцами, холеной белой кожей, не знавшей работы, правда, под продолговатыми обломанными ногтями темнели ободки грязи.

От накатившей паники и непонимания я невольно взвыла, резко встала и покачнулась на нетвердых ногах. Все ощущения в пространстве стали иными, как будто у меня сместился центр тяжести, зрение и вообще все изменилось. Раньше, опустив взгляд, я не наталкивалась на грудь та-акого размера, которая нагло спорила с законом тяготения и гордо смотрела вверх, а не уныло – вниз.

Мое негодование зашкаливало, внутри росло страшное, опасное напряжение, которое грозило разорвать меня на мелкие кусочки. Я сама себе напоминала закипающий чайник – того и гляди крышку сорвет. Это состояние вылилось в боль: казалось, пальцы раздулись и сейчас лопнут! И чувства чудили не меньше: меня раздирало от желания рвать, метать, а еще лучше – кого-нибудь прибить в самой жестокой форме.

Мало того, от меня по полу и стенам начал расползаться знакомый по недавнему спасению родственника «морозный узорчик», но, добравшись до прутьев, закрывших меня в этом каменном мешке, злобно отпрянул, наткнувшись на сияющий энергетический экран.

Родственник что-то обеспокоенно сказал. Вновь услышав имя Катрия в обращении ко мне, я взревела:

– Я не Катрия! Я…

И в ступоре замолчала, пытаясь вспомнить: кто же я? Мой подбородок и губы дрожали от отчаяния, страха, усилий сдержать слезы и обиды на все и всех. Я не помнила своего имени! Но помнила, что плакать бессмысленно, ведь слезы мне ни разу в жизни не помогли.

Очередная эмоциональная вспышка практически затмила мой разум, а тело обожгло замогильным холодом. Во рту разлился металлический привкус, запахло свежей землей, что напугало до чертиков, я слишком хорошо запомнила агонию, которая приходила следом за ними.

Вдруг за моей спиной раздался писк. Обернувшись, я увидела крысу, наглую, огромную, зубастую. Я с детства эту «нечисть» боялась. И опять же, по наитию, а может рефлекторно, спустила все накопившееся во мне темное напряжение на мерзкую тварь. Из рук рванула темно-серая мгла, не менее мерзкой голодной тварью накинулась на крысу и за мгновение превратила ту в горстку тлена. Удивительно, что после такого избавления от грызуна мне стало физически легче. Словно из чересчур раздутого шара стравили лишний воздух. А вот морально… Морально почему-то стало еще хуже. Сердце и душу начал медленно наполнять знакомый пугающий холод.

– Катрия! – воскликнул мужчина с цепью на шее и выдал короткий взволнованный спич на неизвестном языке.

Растерянно слушая непонятную речь, я проследила за его рукой. Он показывал мне на стол, где, как оказалось, стоял кувшин с кружкой и большая тарелка с хлебом, сыром и мясом. От сильнейшего голода, который я мгновенно ощутила, казалось, тряслись все поджилки. Ринувшись к столу, первым делом напилась, а то по горлу словно наждаком прошлись.

Утолив жажду, я схватила кусок хлеба… Дальше начался кошмар и ужас: хлеб в моей руке на глазах черствел, покрывался плесенью, скукоживался и наконец истлел в пыль. Даже швырнуть от отвращения оказалось нечего, осталось только нервно и брезгливо вытереть пальцы о когда-то нарядное платье, жалкой тряпкой висевшее на мне. Вторая попытка поесть привела к тому же результату: сыр превратился в склизкое нечто и растекся в руках с вздувшимися, потемневшими венами. Же-есть!

Больше экспериментировать не стоило. Убито глянула на мужчин. И если вояка смотрел на меня молча, грозно сверля карими неприветливыми глазами, то мужчина, спасенный мной, пытался что-то донести до меня. Стучал себя в грудь, сжимал кулаки и глухо что-то настойчиво твердил.

Нестерпимо хотелось разреветься, но раз смысла в этом нет, значит и не стоило. Шмыгнув носом, я подумала, что и бороться с проникшей в мое тело зловредной силой не надо, пусть уничтожит и меня. И тут же грудину изнутри обожгло, не больно, скорее отрезвляюще, как бы ободряя унывшую душу.

Стало плевать на незнакомцев, на тюремную камеру, на терзавший тело голод. Я легла на койку и, обняв себя за непривычно широкие плечи, подтянула к груди непривычно длинные ноги. Словно тело само, машинально решило удержать хоть ненадолго родственное, согревающее нутро тепло, чтобы не сразу дать волю смертельному холоду. А еще как-то принять тот факт, что я не я и попа, кстати, тоже не моя.

И не заметила, как провалилась в темноту, в которой на меня вновь навалился хаос то ли своих, то ли чужих воспоминаний.

Глава 2

В палате медблока я сегодня осталась одна, всех инфекционных уже выпустили. Все тело нестерпимо чесалось, голова болела, я чувствовала себя самой несчастной девочкой, дрожавшей и в зеленую крапинку. Кровать жесткая, от окна сквозит, скучно и одиноко. Как же страшно и непривычно в одиночку валяться в полутемной комнате опустевшего медблока. Я проверила: дежурная сестра ушла смотреть сериал к нянечкам, оставив меня без присмотра.

Скрипнула дверь и в комнату заглянула Машкина голова, рыжая и лохматая.

– Плохо тебе? – посочувствовала Машка, просачиваясь в узкий проем.

Следом за ней юркнула и Женька, длинная и худая, шпала шпалой. Хотелось привычно буркнуть, что у меня все хорошо и пусть все катятся смотреть телек, но именно этим двум девчонкам я почему-то с первой встречи не могла врать. Вот и опять угрюмо призналась:

– Угу.

– А мы тебе вот чего принесли! – довольно похвалилась Женька, протягивая мне здоровущее зеленое яблоко и шоколадную вафлю, аккуратно завернутую в салфетку.

– Тетя Зина из столовки дала, узнав, что и тебя ветрянка свалила, и тебе хуже всех, и температура высокая, – пояснила Маша, сев на край моей кровати.

– Машка ей так заливала, что я чуть не расплакалась! – хихикнула Женька, гордая тем, что им такую завидную передачу для меня удалось добыть.

Да, наш Томатик умеет к себе любого расположить. С трудом скрыв довольную улыбку, я забрала яблоко, вафлю и проворчала:

– Накажут вас за посещение инфекционной! Еще и сами заболеете!

Женька плюхнулась на соседнюю койку, завалилась на спину, укрылась одеялом и протянула довольно:

– Хорошо у тебя тут, тихо, спокойно!

Без капли сожаления я вернула вафлю Машке: сладкое не люблю, а вот девочки очень. Зато фрукты обожаю. Маша тут же честно поделилась вкусняшкой с Женькой. Они сразу сунули половинки в рот и быстро умяли. А вот я хрустела яблоком дольше, с наслаждением.

Пока я жевала, Маша забралась ко мне под одеяло и улеглась, не побрезговав заляпанной зеленкой простыней и моими болячками, а после весело заметила:

– Ну и пусть наказывают, вместе все равно веселее. Подумаешь, заболеем, зато втроем здесь поваляемся. И уроки делать не надо…

– Вик, ты прикинь, что я в туалете подслушала нечаянно?! Денис-то за Курской ухаживает, представляешь?! – заговорщически выдохнула Женька, слизнув с пальцев остатки шоколада.

– Знаешь, мне кажется, что ты специально в туалете поджидаешь, – не сдержалась я от подколки.

А ведь и правда, много чего важного, секретного и оттого интересного Женьке удавалось узнать случайно, в самых неожиданных местах и в дурацких ситуациях.

– Как сказала Вера Степановна, важно быть к месту и ко времени. Так вот это про Женьку! – усмехнулась Машка, подтвердив мои мысли.

Доев яблоко, я тоже легла. Рядом с подругами стало гораздо теплее и веселее, Маша уютно, спокойно сопела мне в ухо. Женька, лежавшая на соседней кровати лицом к нам, одобрительно улыбалась и кивала нам. Обе мои подружки никогда не обижались на меня за резкие слова и ворчание, всегда были рядом и защищали. Благодаря им, мои больничные обиды как ветром сдуло. Ведь у меня, Виктории Невской, есть Машка Васюнина и Женька Корзинкина – самые лучшие подруги на свете!

* * *

В огромном напольном зеркале отражались две девушки, очень похожие, как две сестры. Первая показалась чуть старше, высокая и стройная. Ее приятно округлые, женственные формы подчеркивало длинное сиреневое платье в стиле ампир, с завышенной талией, с фиолетовым бархатным коротким корсетом, который выгодно приподнимал и в самом соблазнительном виде подавал пышную грудь. И наверное, чтобы эта самая грудь вдруг не вывалилась из корсажа, ее придержали массивным, на грани с китчем, аметистовым ожерельем. В комплект к нему на девушке красовались браслеты и роскошная диадема в забранных в сложную высокую прическу волосах редкого серо-серебристого цвета. Такие никогда с сединой не спутаешь.

Узкое лицо, высокие надменные скулы, смягченные пухлыми чувственными губами, прямой нос и яркие фиалковые глаза. Настоящая красотка! Только высокомерное выражение лица и холод в глазах этой дамы все портили. Нет, скорее вымораживали.

Девушка помладше, такая же белокожая, холеная, породистая, с такими же длинными светло-серебристыми волосами, заплетенными в две толстые косы. Овал лица чуть шире, черты неуловимо мягче, без хищной, стервозной резкости старшей красавицы, приобретенной с возрастом или от скверного характера. И чувственные губы не поджаты в презрительно-высокомерной гримасе.

Глаза второй незнакомки были удивительного цвета. Чистые, прозрачные, светло-серого оттенка у зрачка, темнели к белкам до уже совсем черной «окантовки». И ее платье из жатого шелка насыщенного горчичного цвета в том же стиле, с высокой талией, только более скромного фасона, с рукавами-фонариками, коротким корсажем и небольшим декольте. Оно свободной волной стекало к зеленым бархатным туфелькам. Изумрудный гарнитур – колье, браслеты и небольшая диадема – завершал нежный девичий образ.

Дама придирчиво осмотрела в отражении девушку и холодно спросила:

– Катрия, ты все поняла? Для твоего же блага. Надеюсь, ты меня не подведешь!

– Мама, – нервно облизнув чуть тронутые розовым блеском губы, младшая неуверенно спросила, – ты думаешь, у нас все получится? Рядом с отцом постоянно эйт Хорн, как преданный пес сторожит!

Надо же, младшая старшую матерью назвала, а ведь той больше тридцати не дашь. Четкая линия губ старшей женщины искривилась в зловещей, презрительно-снисходительной усмешке, затем она наставительно выдала:

– Как ты верно заметила, дорогая, Себ Хорн – всего лишь хозяйский пес. Разве может он помешать Халзине Бачир, великой княгине Солката, пригласить мужа на танец? Или отказать в танце любимой и единственной дочери и наследнице князя?

– Нет, не может, – согласилась девица в горчичном платье. Но, нахмурившись, высказала сомнение: – А вдруг потом и нас так же предадут?

– Магов смерти не предают! – отмахнулась мама.

– История Хартана с тобой не согласится, – вновь приуныла ее дочь.

Халзина Бачир, великая княгиня и маг смерти в одном лице, необыкновенно красивом лице, подняла руку и, до синевы сжав ладони в кулаки, выставила их перед собой. Еще и полыхнула жутко посеревшими глазами, злобно прошипев отражению дочери:

– Вот они все у меня где! Все дали клятву верности! И на каждого собрано столько, что похоронит вместе с семьями и родом, если обнародую. Я больше никому не позволю управлять моей жизнью, навязывать мне чужие правила и диктовать условия. Достаточно того, что я, старшая наследница Верховного дома Великого Фейрата и маг смерти, восемнадцать лет прожила как ничтожная тварь, не смея поднять глаз от пола и открыть рот. Собственный отец продал меня в чужую страну как бессловесную скотину твоему отцу. Нет, время бесправия и безмолвия прошло. Не хочу больше быть лишь жалкой тенью мужчины! Я стану вдовой и единоличной правительницей Солката. И сама буду решать: кому жить, а кого давно пора отправить к Белой Эйте!

– А я? – хмуро уточнила Катрия.

– А ты, дочь моя, унаследовала мою магию смерти, значит, как и я, достойна величия. Когда придет время и я уйду к Белой Эйте, ты займешь мое место на троне Солката, а может и всего Хартана, если повезет.

– Прости, мама. Понимаю, что переживаю о глупостях, но почему-то тревожно. – Юная сероглазая красотка в зеркале поморщилась и заискивающе прижалась к плечу матери.

Та успокаивающе похлопала дочь по руке, но в противовес этому жесту высказалась с сухой укоризной:

– Девочка моя, тебе уже двадцать один! К этому возрасту я сменила одну тюрьму на вторую, одного тирана – на другого, и носила тебя под сердцем! Ни один мужчина тебя никогда не пожалеет, запомни. Женщины для них – ничтожные, недостойные твари, какими бы сильными магами мы ни были. Пора бы повзрослеть, ведь ты не подавальщица в таверне, а моя дочь. Маг смерти и наследная солкатская княжна. Поэтому, Катрия, не смей меня позорить, веди себя достойно и будь сильной!

– Прости за слабость, подобного больше не повторится, мама! – задрав подбородок, пообещала Катрия, глядя на себя в зеркало.

– Когда получу знак, что все готово, кивну. Ты пригласишь Хорна на танец. А я – князя. В момент всеобщей неразберихи, когда в зал ворвутся наши люди, активируй артефакт и загони его по самую рукоять в грудь княжеского пса, – мать холодно и деловито наставляла дочь. Потом уточнила: – Где артефакт?

– Вот он, – мрачно улыбнулась Катрия, вытянув из складок нарядного воздушного платья украшенную драгоценными камнями рукоять кинжала.

А я похолодела, осознав, что где-то уже видела эту рукоятку… и горчичную ткань и обладательницу сиреневого платья…

– Отлично. Все, пошли, пора, – уверенно кивнула главная заговорщица, тайком тяжело вздохнувшей дочери.

Свет померк, а вот шелест горчичного шелка еще некоторое время стоял у меня в ушах, пугая до дрожи. Казалось, это шуршат сотни змеиных чешуек, предваряя появление смерти…

* * *

Уже, кажется, привычный перепуганный рывок из сна – и я села, хватая ртом воздух и пытаясь избавиться от кошмара. Чужого кошмара! Вытерев потное лицо, встала с кровати и напилась, чтобы унять разбушевавшийся огонь в груди. Борьба света и тьмы во мне продолжалась с переменным успехом, стихии пытались ужиться, прорасти друг в друга, но при этом не смешивались.

Вода освежила и дала облегчение. Но насладиться передышкой я не успела – ощутила досадливое любопытство. Обернувшись, увидела остановившегося у прутьев моей клетки первого советника повелителя княжества Солкат и главу Тайной канцелярии – эйта Себа Хорна. В привычном темном сюртуке и прямых брюках, рубашке с белоснежным жабо и стилетом за поясом, он пугал до колющих осколков льда в кишках, раздражал и восхищал одновременно.

На вид лет тридцати пяти, симпатичный и высокий мужчина, при этом сильный маг, очень умный и хитрый. Почти идеальный мужчина с характером мнительного параноика, которому уже за восемьдесят лет, при этом любящий и верный муж, и заботливый семьянин.

Мы встретились взглядами и впились в друг друга глазами, изучая и оценивая как противника.

– Опять кошмары мучают, Катрия? – осведомился он.

Я встала у решетки с заговоренными прутьями, едва не касаясь ее. И глядя ему в глаза, немного задрав голову, сухо напомнила:

– Я – Виктория!

– Ты – иномирная тварь, захватившая тело княжны, – вопреки грубым словам, голос верного княжеского пса сочился лишь насмешкой.

– Докажите! – криво усмехнулась я в лицо второму по важности человеку в этой стране.

– Уверен, ты помнишь, – это слово он выплюнул с сарказмом, – что как только начинает проявляться магия, детей проверяют на категорию дара и его особенности. Катрия – проверенный и зарегистрированный маг смерти. Хоть и совсем слабенький, если так вообще можно сказать про кого-то из тех тварей. Но княжна – темнее некуда, а в тебе – ой, какая неожиданность! – горит частичка света…

Насмешливо хмыкнув, я вернула выпад оппоненту, с иронией напомнив:

– Ой, какая неожиданность! Так это вы, оказывается, во всем виноваты! Пока я героически спасала обожаемого батюшку от жуткого смертельного артефакта, вы чуть не убили его дочь…

– Я убил ее до того, как ты по дурости или злонамеренно вытащила из груди князя артефакт смерти, – со злой насмешкой процедил главнюк по безопасности.

– В любом случае, все видели, что я его спасла. А еще – что вы пытались меня убить. Значит, именно вы могли повредить или повлиять на мою пока еще юную, нестабильную и неокрепшую силу!

Мы стояли напротив друг друга как бойцы на ринге, выискивая слабые места.

– От тебя несет потом и выглядишь ты, скажу откровенно, отвратительно, – поморщился Хорн.

– Смотались бы к Белой Эйте, посидели бы в тюрьме без ванны и удобств две недели, смердели бы еще хуже, – зло парировала я, а вот эйт наоборот, усмехнулся, ведь смог задеть за живое.

И я не осталась в долгу:

– Не подскажете, каково смотреть в глаза той, кого убили? И чьей матери всадили кинжал в спину…

Советник тут же стер с лица самоуверенную улыбку и скрипнул зубами. Помолчал, видимо, раздумывая перед ответом:

– Халзина никогда мне не нравилась. Я сразу распознал в ней гремучую змею, когда встретил на границе Фейрата с Солкатом. Князь изначально ошибся в выборе супруги. Купился на красивую внешность. Но маги смерти по определению не бывают скромными и застенчивыми, как бы ни притворялись. А Катрия… – Хорн напряженно глянул на меня и старательно бесстрастно спросил: – Скажи, как она решилась предать отца? Ведь кровные узы должны были остановить…

Ага, угрожает, чтобы воспользоваться моей возможностью покопаться в чужой памяти. И все же я не отказала ему в информации:

– Халзина имела слишком огромное влияние на нее. Задурила девчонке голову, обещая жизнь без ограничений и власть над всем миром, а не только Солкатом.