Есть люди, как люди,
Есть люди, как звери,
Есть люди, как чудо,
Есть люди – отребье.
Есть люди – акулы,
Ужасно опасные,
Есть люди, как мулы,
Трудяжки безгласные.
Есть – сурикаты,
Смешные, милые,
Есть, как мышата,
Серенькие, пугливые.
Есть – рыжие лисы,
Хитрые, красивые,
Есть коты и кисы,
Домашние и дикие.
Есть, как дельфины,
Умные, классные,
Есть о-о-о-очень высокие,
Как жирафы африканские.
А ты вот зайчик.
Есть русак, беляк,
Толай, песчаник,
Аляскинский сибиряк.
Кролик тоже к ним очень близок,
Есть плейбоевский логотип,
Сексуальный, эскизный…
Ты каким хочешь быть?
Правильно!
Из тысячи вариантов,
Ты – солнечный зайчик.
Весёлый, радостный,
Нелиняющий, неунывающий,
Всегда ярко сверкающий,
Лучистый,
Свидание назначающий,
Только без солнышка
Пропадающий.
Посему, желаю тебе
Только солнечных дней
В году,
С нетерпением
В гости жду,
И ещё,
Найти своё зеркальце,
В нём отражаться
И прыгать от радости,
Как и полагается
Солнечному зайчику.
Советская очередь бесконечная,
Уходящая порой за горизонт,
Обусловленная дефицитом вечным
От колготок до обычных макарон.
Занимали спозаранку, с но́чи,
Слух прошёл, что что-то привезли,
То, что будет, было нужно очень,
И все ждали, и готовили рубли.
Так стояли мы за молоком и хлебом,
(Сапоги, духи, букет цветов),
И за всем, что называлось ширпотребом,
Все стояли – Рабинович и Петров.
Это была очередь за счастьем,
И была та очередь – живая,
С рукописным номерочком на запястье,
И с надеждой, что уйдёшь ты не пустая.
А сейчас есть всё, и даже больше,
Можно даже заказать, и привезут!
Отчего же столько недовольных?
Видно деньги проживают. Не живут.
Я хочу в Союз, в тот, в разномастный,
Где людей лечили за бесплатно,
Где бесплатно нас учили первоклассно,
А не тестово-бездумной профанации.
И где пенсия – это заслуженный отдых,
А не нынешний период доживания,
Где мороженое вкусное, по ГОСТу,
Где мечтали дети стать космонавтами.
Я хочу туда, где были очереди,
Я хочу в ту очередь —
За счастьем.
Сумерки,
Душно,
Пари́т,
Земля устало
Вздыхает,
Небо темнеет,
Тучи сбирает,
Громом далёким
Грозит
И молнии-стрелы
Вонзает
Во всё, что встаёт
На пути.
Небо готово.
Земля ожидает.
И – всё равно́
Внезапно
Полчища струй
Сильно и страшно
В несчастную землю
Врезаются.
Разгневалось небо,
Смывает
Безжалостно
Потоком воды
Оголтелой
Всю грязь,
Что копили
Засранцы-жильцы
Планеты,
Единственной
Обитаемой.
Возможно,
Не без удовольствия,
Небо и нас бы,
Туда же,
В поток грязевой,
Но мы приспособились,
Держимся крепко —
Ногами, руками
И пятою точкой,
И гадим в колодец,
Не только плюём.
Вот бы нам,
Людям,
Под эти вот струи,
И души отмыть
Добела,
Мы очень погрязли
В бездушье,
Во власти,
В деньгах
И… в бессчётных
Грехах.
Себя бы спасли
И землю родную.
Давайте же,
Люди!
Выходим
Под струи,
Пусть смоет
С нас небо
Дерьмо
Золотое.
И был Гомер,
Давид, Петрарка,
И был Шекспир,
И был Тассо,
А наш другой,
Он лучше,
Лучший!
Скажу вам больше —
Наше всё!
Был утончён,
Насмешлив, честен,
Избалованный с детства
Лестью,
Талант без меры,
Через край,
Скажи —
Кто превзошёл
Его в поэзии?
Он был азартным
Игроком,
Мог проиграться
В ноль, до нитки,
Жил каждый день —
Неистово, открыто,
Жил без оглядки —
Даже слишком.
Был щедр
И дружбой дорожил,
Был дамами
Обласкан,
Нелюбим был
Властью,
За вольнодумство
И характер
Неподвластный.
Всё это внешне,
А внутри, в душе,
У него были
Сказки,
Татьяна, Ленский,
Медный всадник,
И дети,
И, конечно, Натали.
Ушёл, как полагается
Поэту,
Дантесу не простив
Хулы,
Не дописав главы,
Не накопив
Каменьев самоцветных,
Ушёл, как жил —
В единый миг.
И вот теперь,
Гуляя ночью белой,
По саду Летнему
И вдоль Невы,
Он слышит,
Как цитируют Онегина,
Он знает, что любим
И не забыт.
Ах, Пушкин,
Александр Сергеевич,
Вы – лучший!
Вы такой – один!
Вот и повесила я
На гвоздик
Маленький ошейник
К другому – большому.
Две собаки ушли,
Каждая в своё время —
Большая давно,
В две тысячи пятом,
Зимой морозной,
А мелкий вчера,
Вечером поздним,
Оставив в душе
Пропасть,
Которую нечем
Заполнить.
Они дарили
Любовь и счастье,
Доброту и верность
Неимоверную,
Они делали жизнь
Красочной,
Прогулочной и
Категорически радостной.
Буду горевать
Об ушедших вечно,
И даже в той
Потусторонней
Бесконечности
Незаменимые есть,
Это те,
Кого заменить некем,
Это ушедшие
Твои человеки
И твои звери,
Вошедшие в твою жизнь
И оставшиеся в ней
Навеки.
Муз ушёл, не попрощавшись,
Хлопнув дверью стеклянной,
Оставив одну, в полном отчаянии,
Собирающую осколки руками.
Чем прогневала, чем обидела?
То ли холодом, то ли зноем,
Мне казалось, что я сильная —
С бурей справлюсь одна спокойно.
Ошибалась! Без вдохновения,
Без капризного Феба-Муза,
Без насмешек его, без презрения
Это не поэзия – это проза.
Прилетай, возвращайся, солнечный,
Муз любимый, голова седая,
Столько лет ты со мной рука об руку,
Не бросай теперь, не бросай!
Моросит, моросит, моросит…
А душа, как губка впитывает,
Душа – не твёрдый гранит,
Она субстанция невидимая,
Отчего же и что там болит?
Разрывает тело, не даёт уснуть,
Все думы смешивая в коктейль,
И ты в полусне: «Забудь, забудь»,
А душа всё прядёт кудель,
Обвивая нитями грудь.
И тонкую нить льняную
Вздохом не разорвать,
И тьму сумеречную, ночную
Из души никак не прогнать.
Давно-долго с болью кочую.
Моросит, моросит, моросит,
Украшая каплями паутину,
И она на солнце красиво блестит,
Дорисовывая жизни картину,
А ночью то, чего как бы и нет,
Нестерпимо-бессонно болит.
Тонким пером нарисован
Краешек бледной луны
На светлом ещё небосклоне,
На фоне закатной зари.
Узенький вход в зазеркалье,
На ту сто́рону небосвода,
Манящий, печальный,
Провиденциа́льного перехода.
Небо неспешно темнеет,
Включает звёзды умело,
И пепельный свет, излучаемый Фебом,
Волнует душу, тревожит тело.
Всё стихло, земля опустела,
Ночь обняла тьмою немою,
И с неба неслышно, несмело,
Летит свет звезды погасшей,
А лунный серп собирает жатву…
Дураку закон не писан,
Если писан, то не читан,
Если читан, то не понят,
Если понят, то не так.
Кто же на Руси дурак?
Жил себе в селе Емеля,
Был ленив, ума не на́жил,
Маменька кормила кашей,
Он же по́ воду ходил,
Да и то, не от нужды —
Новой шапкой похвалиться
И проветрить сапоги.
Зачерпнул – в ведёрке щука!
«Отпусти, проси, что хошь».
«Что просить? Нужды не знаем,
Папа в думе заседает,
Мама – бизнесмен крутой,
Брат за мо́рем проживает,
Сам – красивый, молодой.
Хотя нет! Хочу в столицу!
Быть царём, и царь-девицу,
И всё царство, и коня,
И чтоб славили меня!»
«Воля ваша, Емельян,
Будет всё, как пожелаешь,
Вот те печка, вот кафтан».
А народ в селе дивится:
«Глянь, дурак, а как везёт!
Всем селом на речку ходим —
Нам всё пусто, им – приплод,
А ему, ну надо! Сразу!
Без сети! В ведро! Сама!
Чудо-чудное, кума».
Был ещё Иван-дурак,
Сторожил отцово поле,
Ох! Бескрайнее раздолье,
Председателем был папа,
Мама же учёт вела,
Чтоб земля не пропадала,
Поле взял. Чего ж не взять?
Ну не суть, сидит Иван,
Глядь, скакун арабской масти,
Он его за гриву хвать
И давай его гонять.
Откупился конь-красавец —
Подарил ему конька,
Золотого горбунька.
Был Иван совсем дурак —
Был не чёсан и не мыт,
Вдруг – богат, одет во фрак…
Вот коньку за то спасибо,
Отвёз Ваню в стольный град,
Ко двору его пристроил —
Иван княжит, Иван рад.
Много было дураков,
И до веку, и потом,
Все в столицу перебрались,
Кто на печке, кто пешком…
Кто-то ж должен нами править,
Без управы нам никак!
«Он хоть свой, он – не варяг».
Ну а чудо в помощь им —
Щуки, Сивки, Горбунки
И волшебные клубки.
Они точно знают путь,
Куда надо приведуть,
Сказки на ночь нам расскажут,
Мёдом нам усы намажут,
Всё подробно объяснят,
Про простых, и про царят,
Ничего не утаят.
Дуракам закон не писан.
Дураками он написан.
Ну а с умного что взять?
«Прочитать и исполнять!»
Сезария Эвора – звучит минорно, напевно,
Сезария Эвора – кабовердианка незабвенная,
Певшая грудным низким голосом
На родном непереводимом креольском,
Певшая в маленьких портовых тавернах
И огромных залах лицемерных,
Певшая о простом и сложном,
Неброско одетая, слегка неуклюжая,
С душой, бескрайний океан вместившая,
Самозабвенно свой остров каменистый любившая.
Совсем не пафосная, совсем не звёздная
Босоногая дива, совсем не серьёзная,
Ты просто пела – безучастно, неспешно,
Не всегда точно, почти небрежно,
Но все замирали, вслушиваясь
В оттенки таланта волшебного.
А ты убаюкивала монотонностью,
И мир расцветал чем-то пыльно-розовым,
Превращаясь в пепельно-синий,
Становясь неимоверно красивым.
Ты трогала души мягко, не ложно,
Как океанский воздух касается кожи,
А если по-русски, то это тоска,
Безбрежная, безотчётная – по родине, издалека.
Ты пела, как перебирала камушки,
О чём-то непонятном и важном,
И на душе становилось тепло и приятно,
Ты пела лично для каждого, интимно-приватно.
Сезария Эвора, ушедшая в пену прибрежных волн,
Ставшая частичкой вселенского океана,
Лучших людей для вечных времён.
В мой картонный домик
Весной залетает запах сирени,
А летом в нём царит аромат лилий,
А осенью он размокает от дождей унылых,
А зимой его засыпает снегом серебристым.
А весной я заново строю картонный мир,
В котором слышны все звуки земные —
Пение птиц, полёт пчелы,
И шум далёкого моря синего.
А через проём в крыше видно небо —
Дневное, цветное, разное,
А ночью звёзды —
Далёкие, манящие, прекрасные.
Мой картонный дом – хрупок и ненадёжен,
А каменный, и с охраной – он твёрже,
Но также призрачен и неустойчив,
В мире, где нет вселенских законов.
Предлагала соседу деньги
За помощь, очень существенную,
Аккуратно послал (отказался), без обсуждения,
Прокомментировав отказ тезисно.
«Я – пионэр, неисправимый,
Как Тимур и его команда,
Невидимый, необходимый,
Без расчёта на благодарность.
Как Дон Кихот досточтимый,
Добрый, чудаковатый,
Дождём помытый, солнцем палимый
И немножечко подслеповатый.
Представьте – врач, диагност, гений
Лечит плохо человека задаром,
И хорошо – только за деньги,
Превращаясь постепенно в фигляра.
Мальчишка соседке-старушке
Предлагает помощь за деньги,
Не котируются, мол, нынче плюшки,
В нашем мире на всё расценки.
Остановитесь, люди!
Олигархов и так через край,
Может, просто добрее будем,
За бесплатно, ну просто так.
Я последний из пионэров,
Именно через Э – обидней,
Из состоявшихся немиллионеров,
Я тот, из СССР, первобытный».
Так говорил мой сосед любимый,
Трудяжка, каких свет не видел,
Цельно-хороший, незаменимый,
Бессеребреник-изобретатель.
Вымирающий вид инженеров
С головой светлой, душой прозрачной,
Не вписывающийся в мир комиссионеров,
Пионер! Настоящий!
Изгибы рояля,
Изгибы скрипки
Настолько совпали,
Настолько сли́лись,
Что стали просто
Неразлучимы
И превратились
В линию жизни.
Рояля крыло парит,
Прикрывая
Душу хрупкую
«страдивари»,
А скрипка поёт,
Ввысь призывая,
Бытие,
Сыгранное на рояле.
Концерт для скрипки
И фортепиано…
Сердце заныло,
Душа заплакала…
Семь нот всего
Для всего
Гениального.
Небо упало на грешную землю,
Превратившись в лужи и реки,
Став темой для научных полемик
И напугав людей суеверных.
«Грядёт потоп, это кара небесная,
Конец уж близок, я его вижу,» —
Бубнят шаманы чужие и местные,
Надев «корону» для полноты картины.
А ведь и правда, неуютно как-то,
Когда над тобою небо зловещее,
А по земле бродит ложь де-факто,
Хохочет безумно и зубами скрежещет.
И некуда спрятаться, некуда скрыться,
Мы все заложники планеты маленькой,
Которая вертится, и едва уже дышит,
И в бесконечность со всеми мчится.
Небо из голубого сделалось серым,
Вмиг из высокого стало низким,
Наверное, правы те, суеверные,
Что строят ковчег и ждут конца света.
Дождь, дождь, дождь
Намочил дома, мостовые,
Ждёшь, ждёшь, ждёшь,
А его всё нет и в помине.
Все глаза уже проглядела,
Все сводки аварий за́ день,
Ну где же ты, где же?
Потерялся в тумане.
Свет фар в окошко заплаканное —
Ну, Слава Богу, приехал,
И злой мир стал сразу ласковым,
Много ли надо для этого?
Жизнь – эксклюзив,
Драгоценность бесценная,
Невозможно купить,
Можно лишь подарить
И отнять.
Осознав, захотев —
Невозможно вернуть,
Сохранить, заперев, —
Не удастся.
Если вдруг повезло —
Ты жизнь в дар получил,
Так живи,
Наслаждайся, радуйся,
Если можешь,
То сам жизнь подари —
Только в жизнях жизнь
Продолжается.
А не можешь —
Чужую не забери,
Думай до,
Потом – не считается.
Любимый всю ночь спать не давал —
Пел серенады про любовь свою,
Что-то ласковое на ушко шептал,
Сон сморил – не дослушала.
Утром проснулась – вся в поцелуях:
И чело, и ланиты, и руки,
Как же так? Вечерами над зельем колдуя,
Надеялась – спать будет змей близорукий.
А ты нет – ничего не боишься:
Ни ковида, ни зелья, ни по́лога,
Любимый комар, ты мне уже снишься
В виде опытного стоматолога.
И любимый опять, всю ночь напролёт,
Поёт серенады – я хлопаю,
Видно просит руки, замуж зовёт,
«Я согласна!», – рычу полушёпотом.
Ну держись, комар, став женой – отомщу,
За все ночи мои бессонные —
Спать не дам, к друзьям не пущу,
И порядки – концентрационные!
Побоялся жениться – исчез подлец,
А как уговаривал! Артист летучий,
Ой! Хоть высплюсь я наконец,
Нет! Летит! Ночной ангел певучий.
И кольцо несёт, в виде двух сердец,
И пищит: «Я так рад! Я соскучился!»
Ну держись, жених, считай – ты мертвец,
Ты родился под звездой невезучею.
Тишина. Что-то сон нейдёт,
Уж рассвет между штор крадётся,
Жизнь бесшумно мимо течёт,
Всё в сравнении познаётся.
Есть – убил бы, а нет – купил бы,
А любовь редко взаимная,
Хуже нет комариного писка,
И страшней тишины могильной.
Человека может спасти
Только другой человек.
Человек. И никто иной.
Если рядом с тобой такой —
Делит печали и радости,
Дорогое вино игристое
И хлеба последнюю корку,
И рубашку единственную
Тебе отдаёт,
А сам остаётся голым…
Вот он спасёт.
Не утопит, а руку подаст,
И морду набьёт неприятелю,
И тебе, если надо,
Даст в глаз,
Чтоб близорукость исправить,
Вот он не уйдёт
В запас,
Даже если его отправить.
Обычно они серьёзные,
Не романтичные, скучные
И такие упёрто-надёжные,
Надоедливые, друзья лучшие.
Могут позвонить ночью,
Могут денег попросить в долг,
Могут тебе дать кредит бессрочный,
Хотя сам – гол как соко́л.
Если рядом с тобой такой —
Береги, как зеницу ока,
Ведь спасти человека
Может лишь твой
Человек лучший,
И никто иной.
Дай Бог всем
Обережных ангелов
В виде хороших
Человеков рядом.
Белый свет становится чёрным.
Был цветным – оранжевым, жёлтым,
Синим, красным, розово-пыльным,
Был жизнерадостным, стал постылым.
Почему чёрный вдруг доминантный?
Поступая нетолерантно,
Он, размахивая кистью с краской,
Чёрным цветом всё закрашивает.
И небо, и землю, и лето, и зиму,
И говорит: «Смотри, как красиво!
Всё одинаково чёрное
И абсолютно бесспорное».
Чёрное небо с просинью,
Чёрное золото осенью,
Чёрный снег на деревьях голых,
И чёрное солнце тяжёлое.
И все промолчали,
И чернотой любовались,
И только вода прозрачная
Взбунтовалась
И не поклонилась чёрному
Цвету мрачному,
И всю черноту смыла,
К чертям собачьим.
Ты, чёрный, имеешь право
Быть равным среди разных,
Но быть доминантой – это опасно
Для остальных – несогласных.
Если в чёрный добавить оранжевый,
Получится радостно-шоколадный,
А синий, смешанный с белым,
Станет голубым, небесным.
Все цвета и оттенки имеют право
Быть чистыми, без разбавлений,
Но ни один не должен быть главным,
Иначе ослепнем от канареечного,
И замёрзнем в лабиринтах белых,
И увязнем в текстурах фиолетовых.
Белый свет
Не должен стать чёрным
Только потому,
Что так чёрный хочет.
Крылатая пехота,
Береты голубые,
Работа, как работа,
Ну и прикид красивый.
– А помнишь?
– Было дело!
Вдвоём мы против взвода,
Спина к спине… Сумели!
Работа, как работа.
– А помнишь?
– Ну конечно!
Красивые девчонки,
Захват прошёл успешно,
Отбили от подонков.
– А помнишь?
– Ну а как же!
Скрутили кукловода,
Здоровый был, чертяка…
Работа, как работа.
Два друга на террасе,
Увитой виноградом,
В тельняшках, седовласые
Работу вспоминают.
– Давай, 2 августа,
За тех, кто небо пашет,
Кто куполами белыми
Нам душу будоражит.
– Ну что, давай за ротного,
Хороший был мужик…
– Давай ещё за взводного,
– Давай за всех, старик!
Крылатая пехота,
Береты голубые,
Работа, как работа.
«Служу тебе, Россия».
Кто-то сказал, что жизнь – река,
И ты плывёшь или по, или против,
Гребёшь с усилием или слегка,
Или вообще – ты пассажир в лодке.
Моя же жизнь – пустыня бескрайняя,
Солнце в зените, песок на зубах,
Вместо подушки – под голову камень,
Воды ни капли и животный страх.
У кого-то жизнь – лес непролазный,
Дремучий, злой, где ели, как стражи,
Туда даже свет дневной не заглядывает,
И белой зимой там темно и страшно.
А ещё жизнь бывает – бродячий цирк,
На арене ты клоун забавный,
А за кулисами – грустный старик,
Перебивающийся с хлеба на квас.
Знаю человека, у него жизнь – океан,
Необъятный, глубокий, волшебный,
Там айсберги есть и свои титаники,
И нет берегов – странник он неприкаянный.
Кто сказал, что жизнь – река?
Сомневаюсь. У всех она разная,
Кому-то необходимо весло, а кому-то соха,
А кому-то диван, в обивке красной.