Loe raamatut: «Полное собрание сочинений. Том 1», lehekülg 8
– Выбор всегда есть. В крайнем случае, суицид.
– Не дождётесь, – Василий усмехнулся. – Я ещё много чего не сделал.
– Вы уже много чего не сделали.
Эта фраза вывела Василия из себя. Его ещё никто не упрекал в том, что он сделал слишком мало.
Василий вскочил с кресла.
– Да что вы знаете? Безмозглые куски мяса! Ни хрена вы не знаете! Ты знаешь, каково это – верить в то, что тебя поймут, а потом смотреть на равнодушные тупые лица? Ты знаешь, каково это – кричать в пустоту? Ты ходил когда-нибудь целыми днями под проливным дождём? Ты когда-нибудь не жрал по пять дней? Ты спал в придорожной канаве, когда на волосах появлялась изморозь? И всё это ради чего? Чтобы принести знание людям, научить их жизни, и что получаешь взамен? Только равнодушные взгляды. Меня же никто больше десяти-двадцати минут никогда не слушал! И даже когда я приходил туда, где меня слышали и, как я думал, понимали, что я видел? Ни-че-го. Ничего не меняется. Жить, как бродячая дворняга для того, чтобы повеселить двуногих тварей? Нет уж, увольте, роль шута не для меня.
Ты сначала поживи так, как я жил, обломайся так же, как и я, вот тогда ты сможешь говорить, что я сделал, и что мог бы сделать, – Василий сделал паузу и затем почти шёпотом добавил. – А ты, да и все прочие, сидите на своей заднице, ничего не хотите делать, и ничего вам не надо. Не надо сваливать на меня свои грешки. Вы все рождаетесь, существуете и сдыхаете так же, как и любая тварь на этой планете, но при этом каждый думает, что он умнее всех. Нет, люди – это ошибка природы. Когда-то я любил людей и верил в них, но теперь у меня появилась одна маленькая мечта: увидеть, как сдохнет последний человек.
Василий с ненавистью посмотрел на ведущего и на весь мир в его лице и, не сказав больше ни слова, вышел из студии.
Николай Александрович остановился слегка позади Мерседеса Василия и проследил за тем, куда он пошёл.
«Это твоё последнее интервью» – подумал Николай Александрович и вышел из машины.
Он осмотрелся и решил, что здание, у которого они остановились – наиболее подходящий вариант. Он взял дипломат и, посмотрев по сторонам, вошёл в подъезд. В подъезде никого не было, и он быстренько поднялся на чердак.
Тишина, благодать. Николай Александрович аккуратно собрал винтовку и, погладив её по прикладу, выбрал позицию поудобнее.
«Ну, вот и всё, Вася, отжил ты своё. Интересно, чувствуешь ты свою смерть или нет? Вспоминаешь ли Юрия?»
Внезапно запищал сотовый.
«Твою мать! Тоже мне киллер, сотовый забыл выключить».
Он достал телефон из кармана.
– Алло, – прошептал он.
– Привет.
Это была Татьяна.
– Привет.
– А почему ты говоришь шёпотом?
– Так надо. Что звонишь?
– Я хочу узнать, ты наконец решил, что будешь делать с деньгами?
– Нет, – почему-то грустно ответил Николай Александрович.
Нависла вязкая тишина.
– Возвращайся, я так соскучилась.
– Скоро, очень скоро.
– Я же тебя почти полгода не видела.
– Я не могу. Я должен.
– Ничего ты не должен. Ты просто вбил себе эту дурь, и только из принципа следуешь за ней.
– Это не дурь, – возразил Николай Александрович.
– Ты же и сам знаешь, что тебе этого уже не надо. Почти ж год прошёл, – Татьяна вздохнула. – Тем более, что у тебя снова появились деньги. Да и я не старуха, у нас могут быть ещё дети. Мы можем всё начать сначала. Что было – не вернуть. Жить прошлым нельзя, иначе ты не сможешь жить настоящим.
– Таня, пойми…
– Не хочу я ничего понимать.
– Мой долг…
– Вернись, пожалуйста, – голос Татьяны начал дрожать.
– Но…
Татьяна опять перебила его.
– Я не хочу тебе ничего доказывать, я устала, решай сам, – Татьяна начала плакать. – Ты единственный, кто у меня остался. И эта удача с деньгами… Это же подарок судьбы. Жизнь не закончилась, ещё не поздно отступиться.
– Таня, – Николай Александрович потёр глаза, – всё будет хорошо, завтра я вернусь.
– Обещай мне.
– Обещаю.
Татьяна ещё сильнее заплакала.
– Ты меня опять обманываешь.
Она положила трубку.
Николай Александрович задумался.
«А может быть, она права? Ведь я действительно живу прошлым, да и месть эта, по существу, мне больше не нужна. Это уже простое упрямство. У меня ведь появились немалые деньги, а значит, я могу начать новую жизнь. Ещё не поздно.
Нет! Я должен убить Василия! Что дороже: сын или я? Конечно же, сын!
Но сын-то мёртвый, а я живой. Да и Татьяна… Если я умру и оставлю Татьяну одну, то Юрий вряд ли обрадуется там, на небесах.
Нет! Я полгода мечтал убить Василия. Я клялся душою сына, значит, я должен. Отступать поздно. Остались считанные минуты.
Хотя деньги, новая жизнь…»
Наконец-то Василий вышел из телецентра. Судя по его виду, он был не в лучшем настроении. Он остановился у входа.
«У меня минуты две-три, не больше. Этого мне хватит…»
Николай Александрович прицелился. Руки дрожали, и он на секунду опустил винтовку.
Василий стоял и курил.
«Вот чёрт! Что же я так разнервничался? Это же так просто! Спокойнее, спокойнее…»
Николай Александрович сжал винтовку покрепче и прицелился.
«Нет, Татьяна права, хватит жить прошлым. Надо начинать новую жизнь…»
Василий всё так же курил.
«Бред! Я обещал, а значит, я убью его…»
Он вновь прицелился и собрал всю свою волю, всю свою злость в кулак и собрался нажать на курок. Но тут к Василию подошёл какой-то молодой человек и попросил у него закурить.
Николай Александрович выругался и, размяв пальцы, снова взялся за винтовку.
«Деньги, жизнь, всё! А с другой стороны – убийство и тюрьма…»
Молодой человек отошёл от Василия.
Николай Александрович снова прицелился. Палец лежал на спусковом крючке.
«Нет, стоп! Что я делаю? – он снял палец с курка. – Это же… Надо продолжать жить. Сильный не тот, кто справился с другим, а тот, кто справился с собой…»
Василий бросил недокуренную сигарету и направился к машине.
«Я должен… Всё, хватит! Татьяна права, я ничего и никому не должен. Юрий бы меня понял. С такими деньгами стоит жить. Татьяна, в конце концов, тоже не чужой человек…»
Николай Александрович в последний раз посмотрел на Василия и прошептал:
– Живи, сволочь, Бог тебе судья, а меня ждёт новая жизнь.
Николай Александрович положил винтовку на пол и облегчённо вздохнул.
Павел и Пётр, понуро опустив головы, вошли в кабинет Босса и скромно сели за стол.
Все молчали.
– Ну и что вы мне скажете? – наконец пробасил Босс. Голос его звучал совсем недружелюбно.
– Операция провалена полностью.
– Даже Николай Александрович…– перебил Павел Петра и взялся за голову.
– Больше ничего не хотите мне сказать?
Они молчали.
– Это всё? – уже настойчивее повторил Босс.
– А что ещё? – прошептал Павел. – Всё ясно, эксперимент не удался. Плоть всегда побеждает дух.
– Увольняйте нас, – добавил Пётр.
– Вас не уволить, вас прибить надо.
– Прибейте, – равнодушно сказал Павел и ещё ниже опустил голову.
Босс вздохнул.
– Столько сил, столько времени! И зачем мне это было надо? И вы тоже хороши…
– Мы не…
– Только не надо оправданий! Мол, кто ж знал, что всё так запущено… Думать надо было.
– Мы думали…
– Значит, плохо думали. Я вообще начинаю сомневаться, есть ли у вас ум, если вы ещё верите в людей.
– Мы уже не верим.
Босс не стал ничего больше говорить.
Опять затянулась пауза.
– Мы хотим подать в отставку.
Босс усмехнулся.
– И кого я поставлю на ваше место? Василия, Сергея? Всё, закончились люди! – он зло вздохнул. – Живите. Будете у меня раритетами.
Ни Пётр, ни Павел не знали, радоваться этому или огорчаться.
Они опять молчали.
– Знаете, что я скажу? – Босс сделал паузу. – Надоело мне мучиться с этими… Всё, я забываю и о Земле, и о людях, эксперимент закрыт. Люди для меня больше не существуют. У животных нету бога, значит, я им больше не нужен.
Они были согласны.
– Всё, все свободны.
Василий приехал домой и, не раздеваясь, завалился на диван. Так плохо ему ещё никогда не было.
«Что я делаю? Во что я превратился? Жалкое подобие настоящего Василия. Где он? Что с ним случилось? Он умер, или его убили? Скорее всего, его долго пытали, и он не выдержал, он умер от нестерпимой боли бесполезности. А он должен был выдержать! Должен!
Зачем я был нужен? Что я сделал, и что я мог сделать? Всё это уже неважно, я всё продал. Я продал бесценную вещь за кучку бумажек. Да чем я лучше остальных людей? Нет, я не лучше, я хуже, меня надо казнить только за то, что я жив.
Почему я перестал верить в себя? Потому не хотел себе верить, или потому что все вокруг кричали, что я никто и ничто, и я поверил им? Я поверил толпе. Как же она всё-таки многолика и неуязвима. Толпа умрёт с предпоследним человеком. Как же я завидую тому последнему; тому, кто умрёт позже всех…
А я… А что я? Я стал вторым «Сергеем», да и тот же Иван когда-нибудь станет «Сергеем», а иначе нельзя; или так, или смерть.
Смерть… Хотя какой смысл? Ну, допустим, повешусь я, а что это изменит? Нет, это не выход, да и мать жалко, столько лет со мной, дураком, маялась.
Я стал шарлатаном. Я прошёл путь от Бога до Дьявола. Жаль, что обратной дороги нет. Упасть легко, взлететь потом трудно… Мой билет просрочен.
Я так и сдохну мошенником, о котором в народе будут рассказывать небылицы. И никто не вспомнит, как я мёрз, как голодал, как унижался и как стремился. А стремился к чему? Стремился к человеку, а как подошёл поближе, увидел обезьяну; маленькую агрессивную обезьянку, которую ничем не проймёшь.
А кто виноват? Я или они? Не знаю…
Что мне теперь делать? Не знаю…
Ничего уже не исправишь, я умер, меня убили. Я умер самой страшной смертью – похоронил себя заживо.
Что дальше? Примитивная и глупая жизнь, но в тоже время такая понятная и приятная.
Надо жить, что ещё остаётся?
Всё, что хотел сказать – сказал. Жаль, что не услышал собственных слов.
Да, надо жить.
Жить.
Надо существовать».
9.09.02 – 20.11.02
Счастливая осень
«Отказываешься от великой жизни, если отказываешься от войны»
Фридрих Ницше, «По ту сторону добра и зла».
Глава 1
Игорь Сергеевич Кузнецов– так его звали. Было ему чуть больше тридцати, роста он был среднего, хорошо сложен, лицо жёсткое, серьёзное, высокий лоб… В принципе, обычный человек, без особых знаков отличия.
Жил он один в небольшой квартире на окраине Москвы. Родственников у него не было, так как воспитывался он в детском доме. И может быть оттого, что всё его детство прошло под неусыпным контролем «надзирателей», как он их сам называл, он ненавидел власть во всех её разнородных проявлениях. Он любил свободу и только свободу, она для него была всем, и ей он посвятил всю свою жизнь.
Игорь Сергеевич был писателем, совсем неизвестным, скучным и одиноким. Абсолютное большинство его книг было посвящено теме свободы и борьбы за неё. Свобода, и только свобода.
«Весёленький» осенний вечерок. На улице во дворе играли дети, они качались на скрипучих качелях и радостно смеялись.
Игорь Сергеевич сидел за своим старым дубовым столом и обдумывал концовку нового романа. Завтра он собирался отнести его издателю.
Роман получился вроде бы и ничего, по меркам Игоря Сергеевича, но он, тем не менее, боялся отзывов критики, так как эта самая критика не жаловала его и забраковывала почти все книги Игоря Сергеевича, обзывая их утопиями или просто бредом. А в последнее время эти отзывы не переставали ухудшаться, а это жестоко било по и так неизбалованному самолюбию. Впрочем, Игорь Сергеевич и сам понимал, что пишет он всё хуже и хуже, хотя ему и было неприятно сознаваться в этом. Вся его энергия медленно, но уверенно иссякла ещё к тридцати годам, а последние вещи были и вовсе никуда.
Так вот, Игорь Сергеевич сидел за столом. Он иногда поглядывал в окно и грыз ручку – верный признак напряжённого мыслительного процесса.
«Так, так, так, – думал он, – вроде бы, неплохо получилось, последняя глава осталась. Уф, – Игорь Сергеевич облегчённо вздохнул. – Вон сколько получилось… дерьма. Н-да, что, интересно, теперь скажут мне эти долбанные критики? – он почесал затылок. – Все мои работы запороли, сволочи, а хотя бы один из них, вообще, хоть что-нибудь написал? Как можно судить о том, как кто-то там пишет, если сам даже ни одной идеи не придумал? Особенно бесит этот, как его?.. А, Анатолий Андреевич Лапин, он мало того, что забраковывает всё, что я пишу, он ещё и пытается сам рассуждать о свободе, а что, он знает её лучше меня? Пишет всякую чушь о том, что вот мол, этот Игорь Сергеевич мелко копает, не понимает сути вещей. Пишет, что скоро она наступит и тогда будет замечательно, а сам, скотина, заявляет, что СССР середины двадцатого века была тоталитарной страной (ну это я согласен), а США, в это же время была страной свободной! Ну, и кто он после этого? Это значит, что он либо идиот, раз верит всякому бреду, либо он вообще не понимает, что такое свобода; а ещё со мной спорит! Кретин. Уж не знаю, что хуже: быть идиотом, или не знать историю, – Игорь Сергеевич развалился в кресле и бросил ручку на стол.– Несчастная Свобода, сколько же над тобой издевались! Чем только тебя не представляли; даже всеобъемлющий тоталитаризм выдавали за тебя. Но я верю, когда-нибудь, человек станет по настоящему свободным. Обязательно станет! Вот тогда наступит настоящий коммунизм, а не та бредовая пародия, что была у нас семьдесят с лишним лет. Когда-нибудь не будет никаких стесняющих устоев и правил общества, никакой власти, все равны и вольны делать всё, что захотят…»
Ход его мыслей прервал телефонный звонок. Игорь Сергеевич протянул руку и взял трубку.
– Алло,– сказал он.
– Добрый вечер, Игорь Сергеевич, извините за беспокойство, это Евгений Алексеевич.
– А-а, здравствуйте.
– Как жизнь?
– Как обычно.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю,– усмехнулся Игорь Сергеевич.
– А у меня к вам просьба.
– Ну, говорите.
– Вы не могли бы двадцать шестого числа прочитать лекцию о свободе и правах человека в современном обществе?
– А что такое?
– Правовед опять заболел.
– А-а.
– Ну, так что?
– Пожалуй,– Игорь Сергеевич задумался,– смог бы.
– Очень хорошо, вы умеете говорить, и студенты, будущее нашей страны, должны усвоить главенствующую роль свободы и независимости в отношении государства и человека.
– Конечно. Я обязательно приду.
– Да, приходите, буду очень рад.
– Непременно.
– Ваши лекции идут на ура.
– Да я и читал-то их всего три раза.
– Но всё равно.
– Не преувеличивайте. Обычно большая часть аудитории спит.
– Ну-ну, зачем же вы так? Вы же читаете очень важные темы.
– Эти темы сейчас никого не интересуют. Да и анархия с тоталитаризмом тоже: нет бардака, ни за что не сажают, вот и отлично; идеальное соотношение, идеальное общество.
– Вот и объясните, что это совсем не так.
– Угу.
Небольшая пауза.
– Кстати, Игорь Сергеевич, вы закончили свою новую книгу?
– Не книгу, так…, рассказик.
– Не прибедняйтесь, я знаю, как долго вы писали. Ну, так что?
– Дописываю.
– Поздравляю.
«С чем, с этим?..»
– Спасибо.
– И про что же этот «рассказик»?
– Скоро сами прочтёте.
– Хорошо бы, а то таких книг сейчас не найдёшь.
– Да, сейчас мозги никому не нужны,– Игорь Сергеевич грустно вздохнул.
– Не говорите, вон у меня один студент на днях заявил, что вот мол, философия – это всё чушь, так как никаких реальных благ она не приносит.
– Да уж.
– Ужас, что с миром делается.
– Да-а.
– А вот…
Хоть Евгений Алексеевич и был одним из лучших друзей Игоря Сергеевича, но надо было писать, а потому этот разговор уже начинал ему надоедать.
– Ну что же, я обязательно приду. Двадцать шестого, говорите?
– Да.
– Замечательно. А сейчас мне надо заканчивать роман, извините меня.
– Ах да, это вы меня извините, совсем заговорился, не хотел отрывать вас от работы.
– Угу.
– Извиняюсь, извиняюсь. Да, заговорился я совсем, – повторил он ещё раз.
– До свидания.
– Да, да, до свидания. Обязательно приходите, я на вас рассчитываю.
– Приду.
– Доброй вам ночи.
– И вам того же.
Игорь Сергеевич положил трубку.
«Хоть будет с кем поговорить»– подумал Евгений Алексеевич.
«Единственный человек, который меня понимает»– подумал Игорь Сергеевич и снова приступил к работе.
В дверь постучали.
– Войдите,– сказал Лев Абрамович и облокотился на стол.
Игорь Сергеевич вошёл в кабинет.
– Здравствуйте, Лев Абрамович.
– Здравствуйте, здравствуйте,– как обычно приветливо протянул он.
– Я принёс рукопись.
– Хорошо, положите её вот сюда, пожалуйста,– он указал пальцем на то место, куда надо было положить бумаги.
Рукопись легла на стол.
– Присаживайтесь, Игорь Сергеевич.
Игорь Сергеевич сел.
– Как жизнь?
– Сносно.
– Чай, кофе?
– Нет, спасибо.
– Хорошо.
– Когда выйдет моя книга?
– Ой, не знаю, дел невпроворот, весь в делах, даже прочитать некогда.
– Понимаю, понимаю.
– Но вы не беспокойтесь, издам как можно быстрее.
– Надеюсь,– Игорь Сергеевич почесал нос.– А сколько я за неё получу?
– Извините, конечно, но придётся мне снизить вам плату.
– Да?– Игорь Сергеевич был расстроен.
– Сейчас такие книги мало кто покупает, сами понимаете.
Игорь Сергеевич кивнул.
– Но это не моя проблема, а проблема читателей.
«Я хоть сам в это верю?..»
– А никто и не говорит, что это вы виноваты.
– Просто у меня сейчас творческий кризис.
– Ничего страшного, с каждым бывает.
Игорь Сергеевич слегка замялся.
– Ну, так сколько?
Лев Абрамович задумался.
– Давайте я вам лучше сегодня позвоню, ну, или, в крайнем случае, завтра.
– Ясно.
– Ну что ж…
– Я могу идти?
– Да-да, конечно идите, не буду вас задерживать. До встречи.
– Ага, до встречи.
Игорь Сергеевич улыбнулся на прощание и тихонько прикрыл за собою дверь.
Он выскочил на улицу.
Погода была отвратительная. Шёл мелкий, противный дождь, и по небу плыли хмурые чёрные тучи, ни одного белого облачка.
Настроение сразу испортилось, и в голову начинали лезть всякие грустные мысли.
«Господи! О какой свободе я могу говорить? Да, я принципиально не имею никаких отношений с государством, я терпеть не могу военных и ненавижу войну, я пишу… Но я полностью завишу от Льва Абрамовича. Это ещё хорошо, что он нормальный человек, другой бы давно уже послал куда подальше. Да, я хотел бы сделать людей свободными, но как бы я не хотел, даже я не могу стать по-настоящему свободным, никто не может. Нельзя освободиться от общества, заложенного в нас, нельзя освободиться от самого себя.
Я полностью завишу от других людей, все зависят друг от друга и государство, или какая бы то ни была другая система, здесь ни при чем. Мы все друг у друга в плену, мы рабы друг друга. Даже если на земле перестанут существовать все государства, все системы, и даже если на Земле останутся всего два человека, они всё равно не будут по-настоящему свободными, они будут зависимы, а значит, хоть как-то, но один будет влиять на другого, потому что человек не может быть полностью равнодушным, он не может не считаться с мнением других.
Что же получается? Выходит, свобода– это только для одного? Свободен может быть только одиночка? Нет, не стоит преувеличивать. Да, другие люди влияют на принятие решений, но выбираешь-то ты сам, значит, ты свободен. Если можешь сделать всё, что захочешь, то вот она– свобода. Вот и нужно стремиться к тому, что бы каждый мог сделать всё, что захочет…
А если я захочу по каким бы то ни было причинам убить человека, сто человек?.. Если я свободен, то я это вполне могу сделать, и мне ничего за это не будет. А какие-нибудь их родственники захотят отомстить и убьют меня, ведь на это они тоже имеют полное право, а мои родственники или там друзья тоже захотят отомстить, и так до бесконечности. Всё, достаточно одного человека… Но зато, хоть все ненавидят и убивают друг друга, все свободны.
Ужас. Вот это я пришёл к выводу! Свободное общество – идеальное общество, это ясно, но если реально взглянуть на жизнь, то получается, что идеальное общество – воюющее общество. Отсюда вывод: «Война – идеальное состояние общества»…
Но ведь на войне человек не может быть свободным! Чтобы выжить, человек должен быть сильнее, чтобы быть сильнее других, надо с кем-то объединяться: чем больше народу, тем больше шансов. Но у кучки людей, имеющих общую цель, обязательно должен быть предводитель, иначе ни к какой цели этот сброд не придёт: сколько людей, столько и мнений. И получается, что чтобы выжить, надо поставить себя в подчинение, надо лишить себя свободы!
Нет… Хотя может быть всё правильно?.. Нет! Бред, чистой воды бред. Это же надо: идеальное общество – свободное общество, свободное общество – воюющее общество, воюющее общество – тоталитарное общество, следовательно: идеальное общество – тоталитарное общество. И если мы действительно стремимся к идеалу, то наша цель – тоталитаризм…
Чушь.
Даже думать об этом не хочу. И вообще, рано сейчас думать об идеальном обществе, нам до него ещё идти и идти. Надо решать насущные проблемы: уменьшить влияние государства, сделать людей менее зависимыми друг от друга…
Хотя, если цель– абсурд, то значит, и все действия, ведущие к ней, тоже абсурдны…
Всё, не хочу об этом думать, что-то одна дурь в голову лезет.
Но зачем стремиться к тому, чего не может быть?
Твою мать! Что за гадкие мыслишки? Это же бред!
Не бред!..
Бред!..
Сам знаешь, что не бред…
Всё, хватит думать…
Не хватит…
Стоп! Что это я? Всё, тема закрыта, рано думать об идеале… Это просто тупые мысли, ничего более… Свободы можно достичь, конечно же можно. Это же ясно, как божий день.
Не…
Можно!..
Свобода– вот идеал, только свобода, иначе и быть не может, а значит и нечего об этом думать».
– Здравствуйте, господа студенты!
Студенты лениво встали.
– Меня зовут Игорь Сергеевич Кузнецов. Сегодня я буду читать лекцию по правоведению. Итак,– Игорь Сергеевич открыл папку и положил её на стол.– Закон; казалось бы, вся наша жизнь построена на законах, нормах, правилах и устоях. Закон определяет всё, уж не знаю, хорошо ли это или плохо. Закон говорит, что можно делать и что нельзя, и вы, как будущие адвокаты, должны это знать. Помните, что свобода– это самое ценное, что есть у человека, и вы должны её защищать, как самое ценное в жизни, ибо «Уважение к свободе другого… высший долг каждого человека»…
Игорь Сергеевич отчитал положенный час и с чистой совестью вышел из аудитории.
В дверях уже стоял Евгений Алексеевич.
Они поздоровались.
– Ну, как прошла лекция?– спросил он.
– Как обычно, в пустоту.
– Ну, зачем вы так?
– А как же ещё?
– Поверьте, вас слушали, может и не очень внимательно, но слушали и, главное поняли ту основную мысль, которую вы хотели до них донести.
– Надеюсь.
– Точно вам говорю.
– Иногда мне кажется, что мои речи о свободе, да и сама свобода, никому не нужны.– удручённо заметил Игорь Сергеевич.
– Ну, как же так? Всю свою историю человечество стремится к свободе, а вы говорите, она никому не нужна.
– Странно…
– Что странно?
– Если люди стремятся к свободе, то зачем при революциях, идя под знаменем свободы, они всё же идут за предводителем и, по существу, хотят не свободы, а просто новой власти. Получается, цель революции не свобода, а месть.
– Кому?– не понял Евгений Алексеевич.
– Ну как, старой власти.
Евгений Алексеевич почесал свою бородку и задумался.
– Н-да, интересно. Хотя, с другой стороны, сразу ничего достичь нельзя, и свобода не исключение.
– То есть…
– То есть, свобода достигается поэтапно; первая революция– снизили налоги, вторая– отменили телесные наказания, третья– отменили классовые различия и так далее. И когда-нибудь, пусть после сотой революции, люди станут окончательно свободными.
– Да, вы правы, я не учёл этапности. Всегда-то я что-нибудь не учитываю.
Евгений Алексеевич укоризненно покачал головой.
– Что-то вы сегодня не в настроении, Игорь Сергеевич.
– Да они мне всё настроение сегодня испортили.
– Я уверен, что ничего необычного не произошло, вы просто слишком близко принимаете всё к сердцу.
– Ну да, то что некоторые чудики запускали самолётики– это в порядке вещей.
– Ничего страшного.
– Половина аудитории, считай, спит, половина разговаривает, аж самого себя не слышишь.
– К этому быстро привыкаешь.
– Я уже в четвёртый раз читаю лекцию, а привыкнуть что-то никак не могу.
– В принципе, это естественно; они молоды, у них сейчас другие заботы.
– Да уж, что им на всё наплевать– это точно.
– Не преувеличивайте, Игорь Сергеевич, просто на первом плане у них на данный момент немного другое.
– Как так можно? Пришёл учиться, так учись, а не…
– Как будто вы никогда не были молодым.
– Можно сказать, что и не был. Не знаю почему, но, в принципе, к «надзирателям» все относились нормально, я же до такой степени ненавидел их и весь этот детдом, что у меня вся юность прошла, как в тюрьме.
– Сбежали бы.
– Куда? Побираться, воровать? Мне нужно было хоть какое-нибудь образование и жильё, не бомжевать же всю жизнь. Я хоть человек и свободолюбивый, но не дурак. Хотя…– Игорь Сергеевич задумался.– Хотя сейчас бы я, наверное, всё-таки сбежал.
– Что же так?
– В молодости думаешь, что всё впереди, что надо немного потерпеть и тогда… Я думал, что, убежав, я только загублю свою жизнь, а сейчас… Сейчас уже всё равно.
– То есть было бы вам тогда тридцать с лишним, вы бы сбежали?
– Да. И что бы потом делал – не знаю, но поставил бы себя выше них, отомстил бы. Злее я стал.
– Увереннее.
– Я же тогда какой надеждой жил? Вот выйду, добьюсь всего, будут у меня в ногах валяться, всё на будущее откладывал. Это я теперь понимаю, что бороться надо не в будущем, а сейчас же, немедленно, бескомпромиссно. Пусть даже это борьбы будет заранее обречена, сейчас бы я всё равно боролся.
– Это вы правильно говорите, сдаваться нельзя.
– Потакать чужому мнению, поступаться своими принципами… Пусть будет хуже, но зато будет хуже именно тебе, твоему Я, а не какой-то обобщённой полу-личности.
– Верно вы всё говорите, я бы, наверное, тоже никогда не предал своих принципов, каких бы потерь мне это не стоило.
– Жаль только, что кроме нас, очень мало кто думает так же.
– Да нет, думают-то так почти все, а вот в действительности…
– Слова, слова.
– Вот именно.
– Все беды из-за того, что абсолютному большинству наплевать на всё, в том числе и на себя, лишь бы жилось спокойней. Внешне всё, конечно, обстоит с точностью до наоборот, но если копнуть поглубже…
– Потому и бегут все от свободы; не хотят иметь «волю к собственной ответственности».
– Не, не бегут, конечно, тоталитаризма всё-таки ни один дурак желать не будет.
– Я в психологическом плане «бегства от свободы». Но что свобода по-настоящему мало кого волнует– это верно.
– Да.
– Хотя, что касается вашего смысла, может людям при тоталитаризме жилось бы даже и лучше.
– Почему?
– Всё решают за тебя, от тебя ничего не зависит, ты– ноль, а спокойствие– это состояние, максимально приближённое к нулю.
– Ну, вообще-то это только одна сторона медали. Обрести спокойную жизнь можно и имея всё, когда ты живёшь в согласии с самим собой, не мучаешься тем, что о тебе могут подумать, и как это на тебе отразится.
– То есть, когда ты свободен.
– Именно.
– Хм, получается, что свободное общество– это совокупность нулей.
– Получается так; когда не о чем думать, не о чем беспокоиться, зачем проявлять своё Я, и, главное, как? Ты же всё равно ни на что не повлияешь.
– Не, чушь какая-то.
– Вот до чего доводит логика,– Евгений Алексеевич засмеялся.
Игорь Сергеевич тоже улыбнулся.
– Да уж, что-то мы упустили, не учли. Надо подумать– что?
– Не успеем, у меня сейчас пара.
– А-а, понимаю.
– Уж извините.
– Да ничего страшного.
Евгений Алексеевич посмотрел на часы.
– О-ё-ё-й, мне пора бежать. Сейчас уже звонок будет, а я ещё ни ключ не отдал, ни бумаги не забрал.
– Ну что же, тогда до свидания. Понадоблюсь, звоните.
– Обязательно. Был рад вас увидеть.
– Взаимно.
– До свидания.
– До свидания.
Они пожали на прощанье руки и разошлись.
По дороге домой Игорю Сергеевичу много думалось об этом разговоре, да и вообще обо всём.
«Какая, всё-таки, интересная штука– человек. Его так просто и, в то же время, так сложно понять. Вот, к примеру, этот разговор, о чём он? Да, в общем-то, ни о чём и в то же время о многом. Как странно мы говорим: говоря одно, подразумеваем другое, начиная на этом, заканчиваем на том. Мы только и делаем, что говорим ни о чём, но при этом каждый всё понимает. Или не понимает? Разговоры, разговоры, одни разговоры. И вот из таких вот бесцельных и бессмысленных разговоров и состоит вся наша жизнь. Почему человек всегда хочет поделиться своими мыслями? Почему у людей такая жажда общения, если здесь всё равно никто ни черта не поймёт?
Может быть, мы все мазохисты или, точнее, лентяи по своей природе? Когда мысль, идея переходит границы элементарного, когда приходится развивать её с большим усилием, чтобы вышел толк, нам лень это делать. Мы делимся с кем-нибудь этой мыслью, и сразу всё становится на свои несчастные места. Мысль высказана и обоснована, что ещё надо? Всё. Нет больше моей мысли, она перешла в разряд общественной идеи, которая принадлежит всем и, в то же время, никому. А что углублять уже чужую идею? Я её отдал, дал, так сказать, пищу для размышлений, и нечего больше об этом думать.
Всё-таки странные мы существа, своё, самое ценное, хотим отдать, при этом ненавидя всё чужое.
Вот, например, я.
Что я делал всю свою сознательную жизнь? Раздавал зачатки моих мыслей, а зачем? Зачем я дарил своё самое ценное, единственное, что у меня было? Не лучше ли было, если бы я развивал свою мысль до такого предела, за которым я просто-напросто не мог бы ничего осознать и понять, а уж потом выложить всё и заявить: «Вот каков я, вот, что я хранил, пользуйтесь моим подарком!» А так, что я сделал в жизни? Написал несколько никому не нужных книг, изложил в них какие– то ростки своих идей и взглядов, после чего я, по большому счёту, всё забывал, вот и вся моя жизнь.
Всё время говорил о чём-то, пытался что-то объяснить, но никому это, оказывается, и даром не нужно. Живут все в своей скорлупе, и не хотят даже предположить, что из неё можно выбраться, всё и так всех устраивает.
Хотя, быть может, это я во всём и виноват?
«Нет!»– говорило самолюбие.
«Да!»– отвечал разум.
Чего уж кривить душой, писатель я никудышный. Когда пишешь о чём-нибудь, надо знать, о чём, а разве я знаю? Чувствовал ли я её хоть раз по-настоящему?
Я люблю свободу и хочу, чтобы все стали свободными, только жаль, что кроме меня, по существу, этого очень мало кто хочет. Хотя я и сам не знаю, что такое свобода. Я выдумал идеал, миф, за которым и иду.
А какая она на самом деле, эта свобода? Каково это, потерять или получить её? В принципе, я всегда был одинаково свободен, или несвободен, не имеет значения. Мне не с чем сравнивать, кроме как с выдуманным идеалом, поэтому я и есть плохонький, никому не известный писателишка; доказываю то, чего и сам не знаю.
Хотя, с другой стороны, не так важно знать цель, достаточно и одного ориентира. Я ориентируюсь на свободу, и мне этого достаточно.
