Ольга Балла-Гертман
Упражнения в принадлежности
http://origin.svobodanews.ru/content/blog/24268369.html
Пётр Алешковский. От Москвы… - М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 144 с. – (Письма русского путешественника. 008)
В небольшой сборник путевых заметок Петра Алешковского (жанр на самом деле хитрейший, способный вместить в себя едва ли не всё, что угодно – и в случае сборничка Алешковского это совершенно подтверждается) вошли очерки о трёх поездках по России и об одной – за её пределы, в Армению.
Первая из дорог автора – стержневая, архетипическая для нашей вытянутой с запада на восток страны, настолько, что способна служить её собирающей формулой: Москва-Владивосток, по железной дороге. Шесть дней, семь ночей. В сущности, поездка по этой дороге уже сама по себе – суждение о стране в её целом; выработка своего отношения к ней, своего чувства её – упражнение в гражданстве. Нет, точнее: в принадлежности. (Вот и автор так думает: "…мы едины уже потому, что связаны ниткой железной дороги". Она – чувствилище единства.) Эту дорогу – хоть в один конец! - кажется, стоило бы вменить в обязанность каждому начинающему жителю России, включить её в состав даже не высшего, а общего образования. Что-то подсказывает мне, что проехавший её из конца в конец уже не останется прежним.
Подойти к такому архетипическому странствию можно ровно с такого же числа позиций, сколько случится на этой дороге путешественников. Алешковский разбил дорогу от Москвы до Владивостока на несколько глав-перегонов: "Москва – Нижний Новгород", "Нижний – Киров", "Киров – Балезино", "Балезино – Пермь-2", "Пермь-Екатеринбург", "Екатеринбург – Новосибирск" (сами названия этих городов, звучащие как стук колёс, как протяжные свистки в холодном воздухе, - зарубки русского опыта, горькие его сгустки) … и так - до владивостокского "Маяка на краю земли", на острове Русском, дальше которого – только океан. И представил дорогу отчасти в пейзажах, в основном же - в лицах и разговорах.
Почти каждому перегону соответствует у Алешковского одна – мимолётная - встреча, один – в избранных репликах - разговор, один или несколько – будто бы случайных, выхваченных дорогой наугад - человеческих типов. Некоторые перегоны ("Балезино – Пермь-2") проговариваются внутренним монологом, авторским комментарием к быту и фактуре дороги. Некоторые куски пути ("Пермь - Екатеринбург") вытягиваются навстречу поезду из пространства вместе с налипшими на них слоями прошлого – и исторического, и личного авторского, тут не разделить. При слове "Пермь" Алешковский, историк по образованию, не может не вспомнить, как писал диплом о проникновении новгородцев на Русский Север, о новгородце Гюряте Роговиче, который, перевалив в 1098 году на лыжах через Уральский хребет, изумившись обилию оленьих стад, бесконечных стай нестрелянной дичи, лесов, кишевших непуганными соболями, - был уверен, что увидел рай земной. (Прошла почти тысяча лет. Где тот рай?) Самый красивый участок пути – по Забайкалью, по его безлюдным пространствам ("Могоча – Биробиджан-1") – не может не охватить путешественника "беспросветной тоской": "…заселяли же эти свободные земли каторжане и беглые, выковали особый тип русских, не знавших крепостного права. Где они, гордые и независимые, шагающие по земле хозяевами необъятной родины своей, как пелось в песне?"
Дорога превращается в мини-энциклопедию России, в краткий конспект её человеческого многообразия, её тоски и неуюта, её неперебродившего прошлого.
А книга – в перечень разных видов не вполне состоявшейся, потерявшей себя жизни. О жизни, затекшей в разного рода тупики да так и загустевшей там. Не чувствующей будущего. Впрочем, и настоящее-то чувствующей едва.
Два других путешествия уводят нас вместе с автором на далёкие окраины обжитого русскими мира - такие далёкие от всего, что мнится нам центром, что, кажется, соприкасаются они с самим небытием. А может быть, и вправду соприкасаются?
Одно – на "Русский Клондайк" - Сахалин, к исчезающему, гаснущему коренному народу нивхов (на их уникальном языке, "не имеющем родственных связей ни с одним языком мира, теперь говорят редкие старики"). Впрочем, там гаснут не только нивхи: "Люди так жить не должны, - срывается автор, вообще-то старающийся избегать прямых оценочных суждений. - Грязные дома, пьяные мужики, бредущие по улице в магазин с рыбиной в руке – поменять на водку. Не нивхи – русские. Титульная нация. Люди придавленные и мрачные, как шахтёры на картинах Ван Гога."
Другое – на Крайний Север, на Кольский полуостров: Апатиты, Мончегорск, Снежногорск, Кировск. Жизнь на грани своей возможности. "Людей сослала сюда жизнь. По привычке цепляясь за прошлое, они гордятся своим нечеловеческим трудом в царстве льда и полутораметровых сосулек, которые ветер вытягивает на проводах. День за днём люди проживают среди серых глыб и механизмов, в краю, где рождаются и умирают БелАЗы, а медведи кормятся у столовских помоек."
Между двумя дорогами на края русской географии уместилось ещё одно путешествие – тоже на окраину своего рода, и не только нашего сегодняшнего внимания. "Армянское нагорье – окраина древнего региона, в котором сошлись средиземноморские цивилизации Европы и Азии." Впрочем, что касается нашего внимания, то тут мы оказываемся едва ли уже не за его пределами. Много ли мы знаем последние двадцать лет о происходящем в Армении?
А происходит там то же, что и все предыдущие "семьсот лет одиночества" - жизнь, не принадлежащая вполне ни Европе, ни Азии, ни Западу, ни Востоку. Трудная, терпеливая, глубокая, особенная. Вообще, кажется, "армянская" глава в книге – это рассказ о достоинстве, силе и мудрости, которых не отменяют никакие несчастья, при том, что в Армении их было побольше, чем на Сахалине или на Кольском полуострове. "У армян никогда не было крепостного права. Не оттого ли это чувство достоинства и знаменитое умение шутить, в первую очередь, над собой – две составляющие внутренней свободы, без которой было б не выжить, не сохранить государство, которое народ носил в себе сотни лет, пока наконец не обрёл его."
Может быть, эта книга – о разных способах нести бремя существования. Особенно там, где оно тяжелее всего.
Во всяком случае, мы – и жители как бы то ни было понятого центра, и обитатели любых мыслимых окраин - "едины уже потому", что связаны "нитками дорог" – неважно, железных или нет. Все описанные здесь дороги – упражнения в принадлежности: к уделу человеческому.
Отзывы 2