Loe raamatut: «Nota Bene. Сборник стихотворений», lehekülg 8

февр’12

и снова февраль. меня этапируют через сон,

через связку молочных, через ожоги от ковролина на локти.

я, вероятно, даже уже не влюблён,

но вы всё равно посмотрите, доктор.

в бездну груди, она станет смотреть на вас.

у меня внутри бесы танцуют вальс,

сердце сбивая на третий шальной удар.

я всё ещё молод для Бога, для паспорта стар.

на том берегу огни. и такой прибой,

что звёзды ложатся на воду одной гурьбой,

но где переправа, доктор? где чёртов брод?

такие слова подступают, что их не осилит рот.

такая тоска накрывает, как простынёю – медбрат.

и снова февраль. и я ослабел в сто крат.

доктор, я не продолжу. я абсолютно пас.

и снова февраль. и бесы играют джаз.

всюду_промч

ну, в общем, смотри: не девался твой промч никуда –

ездил искать для жизни себе города.

опять застревал в петрограде и амстердаме –

в одном до больного здоров, во втором – бессердечно ранен.

снова казался своим всюду, где побывал:

спокойно ходил в гранд отель и подвал,

дымил, выпивал, оставался печален.

в ботсване кормил крокодилов, а в хельсинки – чаек.

и всюду носил тебя прямо под грудью –

такая любовь не убьёт, так загубит.

промч любит машины, но в каждом прокате

он брал чёрный опель, хотя мог мазерати.

спал вечно одетым, ложась на рассвете,

себя, как и деньги, бросая на ветер.

но всё же вернулся, судьбе на поруки.

не думал, что ты не заметишь разлуки…

фекан

моя сказка, с холодного полденя до колючей мглы

в твоём городе Бог ставит пластинку пиаф, но не может нащупать иглы.

беспокойный прибой облизал все скелеты скал.

вот наконец-то я здесь, где тебя нет, паскаль.

море теряет дням и камням бесполезный счёт.

казалось, меня здесь забудет ангел. а вышло – чёрт.

и вроде довольно масла в огонь – без того горячо.

но кто-то подначивает: ещё.

оставляю свой запах берегу без имён.

кожа по-прежнему шёлк. ну а волосы – лён.

и кто-то смотрит в меня в запотевшее сплошь окно:

здесь когда-то любили. но, впрочем, уже давно.

если вдруг слышишь меня – утащи за собой.

на дно.

norge

это снова север, но только промозглее и больнее.

это снова щепки, но больше не колют дров.

и опять эта самая клейкая из твоих основ

проникает сквозь щели в моё нутро.

и я снова не знаю, что делать с нею.

после стольких дней в заложниках на кавказе

я едва не жалею, что всё же выжил.

и одни писали бы сотню книжек,

а другие устраивались в париже.

ну а я понимаю, что дьявол сглазил.

мне теперь бежать, а тебе – следить

за солёной струйкой на водолазке.

ничего – это то, что носишь под яркой маской.

и в яйце в сундуке под дубом, как в старой сказке,

острый меч, что уже не разрубит меж нами нить.

впереди

комар не подточит носу,

пёс ухом не поведёт,

понтий пилат не задаст вопроса –

что, если это всё разом бросить

и заглянуть вперёд?

вот мне под 30. и кабы ещё и не…

третий автомобиль. 133-я зазноба.

я, как и прежде, ору во сне,

что чувствую взгляд твой на мокрой спине,

залезший под самые складки утробы.

вот мне за 40. и вроде бы обошлось.

есть и сынишка, и люди вокруг.

я маскирую под мимику злость,

но мне под колёса кидается лось.

и я возвращаюсь к тебе. как бы вдруг.

вот уже внуки. и их выпускной.

вот над могилой рыдает семья.

и лето являет такой дивный зной,

что я понимаю: ты снова со мной.

и там, куда вроде бы следую я.

как диких питбулей, как бешеных псов…

о, если бы кто-то бы нас растащил…

о, если кому-то хватило бы сил…

я закрывался бы век на засов.

по рации

не спасай меня больше. и не вытаскивай.

уже даже земля не держит, а ты про воду.

если что-то предсказывать, то погоду.

если идти по кому-то, тогда по городу,

коий тебе не в пример безотказно-ласковый.

не греши на меня никогда. не сори упрёками.

даже мулы не тянут всю эту ношу.

осень кроет опять все реки такими стёклами,

что ступаешь на них – и кожа кровоподтёками.

я тебя уверяю, что вряд ли сброшусь.

не смотри на меня в упор, не гляди, не спрашивай.

не касайся воздушной прослойки меж тонким волосом.

знаю, что нет таблички, но всё окрашено.

больше нечего вроде обезображивать:

ты меня оставляешь телом без права голоса.

отлучай меня, отцепляй, отбрасывай,

отпускай в бесконечные парки, здания.

нам с тобой не делить наше время по-братски.

пощади меня (это внутренний голос по рации).

ничего, что с таким опозданием.

зря

а я верю тебе, мой сумасшедший метеопрогноз,

мой беспардонный разоритель гнёзд,

мой сок из самой сердцевины чили,

мой союз-аполлон. тебя не учили,

как бесподобны эти самки в глубине,

когда вдруг на лопатках и на дне,

что опасаться нужно раненых зверей,

что скорость света оттого скорей,

что тьма с ним в нескончаемой погоне?

мой бесшабашный взрыв на полигоне.

моя река, поправшая все гэс.

мой яблоневый цвет, мой свежий срез.

моё сиянье в поле за холмом,

мой доктор гнус и доктор тайс, и доктор мом.

мои закрытые пред гостем двери.

я тебе верю. безгранично верю.

15022012

ну а что за день вообще? ничего такого.

в кузнице не было гвоздя – не бывать подкове.

враг заходит в город, конница бежит.

надо как-то дальше. научи, как жить.

ну а что за повод? не нашлось важнее?

сто восьмая я взяла и не посмела

в сто восьмой тебе стать помехой справа.

опий у меня в слюне, у тебя – отрава.

небо у меня во сне. у тебя – сквозь сталь:

як кидает как при шторме. страшно? перестань.

позови стюарда, выпей двойной скотч.

дня и не было в природе – сразу была ночь.

голый глупый месяц. улиц череда.

просто нашей встречи не было тогда.

вниз мои шахтёры. мои ракеты вверх.

и тогда за вторником наступай четверг.

рестарт

а пока кубинские женщины крутили сигары,

афганское небо темнело от роя гари,

цейлон налегал на плантации чая –

мы с тобой просто молчали.

даже рыбы нас явно не понимали –

если нет речи, всегда остаются смайлы.

ну а меж нами такой интенсивности пустота,

что даже Богу уже не нажать на рестарт.

я сейчас допишу тебе это. и завяжу

петлю́ на ночи́ с переливом, что майский жук.

найду хоть какие выходы на покой.

у нас никого же нет кроме тебя с москвой.

намного труднее не трогать, чем не хватать.

куда-то девались былая гордыня и стать.

и даже поезд ревел, куда-то меня увозя.

нам никуда впереди. нам ничего нельзя.

ночь прилипала пастью к тамбурному окну

и обещала вскоре оттепель и весну.

и мы погружались каждый в дикую тишину.

прозак

когда фонари твоего квартала выходят на смену

вместе с каретами скорой беспомощности – такси –

мне едва достаёт моих истощённых сил

нащупать в себе ту ярёмную вену,

коей касалась твоя рука

на предмет наличия во мне крови.

моё сердце вибрирует так неровно,

что даже подташнивает слегка.

мы же видимся исключительно по ночам –

солнце, днём никогда не спится.

моя грань безрассудства становится той границей,

сквозь которую ты челночишь на зло врачам,

рецептам на про́зак и прозорливость.

даже религия – и та менее эфемерна.

я готова пойти на любые меры,

лишь бы это сколько-то, но продлилось

жестом, движением, даже речью –

чем-то подальше от тех иллюзий,

от которых про́зак, врачи. и я по-простому лузер,

придумавший связь с абсолютно нечеловечьим.

на дне бессознательного колодца

ты снова приходишь не в духе кромешной ночью.

кусаешь мне губы до крови, рубаху рвёшь в клочья.

но даже от них к утру ничегошеньки не остаётся.

нату

знаешь, на́ту, мне не кинешь уже монету.

не поставишь пойла, не купишь хлеба.

я исчез отовсюду бессмысленно и бесследно

в эту ночь перехода с зимы на лето.

у меня на шее твой зуб, беспокойный нату,

который ты дал на то, что я не смотаюсь.

ты соврал мне дважды: про свой безымянный палец

и про то, что вы с ней женаты.

от твоих сигарет не теплее в моём кармане.

и во рту от имени не халвичней.

видишь, ночь не видит меж нас различий,

проникая во все бескорсетные ткани.

терпкий нату, мне хотелось стать тебе братом:

замешаться на крови и кипе масел.

чтобы рот в улыбке, и путь опасен.

только ты не согласен и близко, нату.

говорят, я кость в твоём горле. в груди киста.

наколол везде до кровоподтёков.

до меня рукой – как до битых стёкол.

только ты попробуй, нату. всё клевета.

я последний из лучших. один из ста.

бартер

этот город смотрел на мои проступки.

у него кончается осуждение, начинается суд.

даже рыжеволосые проститутки,

и те подошли к концу.

купила себе заменитель слёз

и что-то ещё для кожи.

рядом один серобокий пёс,

столь на тебя похожий,

слушает это моё нытьё

в самом начале марта.

у тебя снова не карие – чистый йод.

а на мне не исчислить ран – предлагаю бартер.

и в самом деле, если сбегаешь «от»,

«к» тянет большим магнитом.

если есть пастырь, есть, вероятно, скот.

если края, то где-то должны быть нити,

кои не вытянуть, не порвать,

не запалить от зиппо.

через твои миллионы ватт

я прохожу транзитом:

красной полоской, тупым рефреном,

рвущимся прочь сапсаном.

я прохожу сквозь стены в твоих ненадёжных венах,

сквозь повести и сквозь саги.

я прохожу дурманом

сквозь трубы, огонь и воду.

утро опять туманно.

жалуюсь на погоду.

на фатум и обещанья.

на отражение в лужах.

обними меня на прощание.

мне это ой_как_нужно.

над ошибками

ну и где эти женщины, что учатся на своих ошибках?

не звонят тебе по ночам с просьбой поговорить?

не сдирают тебя с лица как со спецовки нашивку,

не идут в твои сети, не клюют на твои наживки?

не мечтают с тобой на алтай или крит?

где в них разумные зёрна и крепкая хорда?

и какой-то особый секретный код?

да, они не ревут при первых нотах аккорда

песни, напетой твоим нетягучим горлом,

и не помнят, когда со знакомства проходит год.

где все эти стальные самки, сплошные стервы,

неготовые подкормить тебя своим мясом?

женщины, у которых не стлели все нервы,

пока лифт вас спускает лениво на первый,

как бычок, пересекший проспект на красный.

ну и где эти женщины, что спокойно проходят мимо,

у тебя не таская украдкой чипсы?

не пытаясь наесться твоим сигаретным дымом?

не даря твоей бомбе свою хиросиму?

мне столькому надо у них научиться.

из двух зол-2

Бог, в выборе между тобой и чёртом

мне удалось ошибиться дважды:

ты как вчерашний хлеб – безвкусный и чёрствый.

от него – неземная тоска и жажда.

а когда она, пятерню запуская в волосы,

создаёт там этакий млечный путь,

у меня в голове только её осторожный голос.

и никакой не подходит пульт.

чёрт, в выборе между тобой и Богом,

словно меж двух равнозначных зол,

я выбираю воду, огонь, дорогу.

и её в голове бесконечный зов.

финиш

кончай со мной,

ночь, длинная как высоковольтные,

оголённые страстные провода.

утро настанет властным выкриком кольта,

всех созывающим на рамадан.

и на твоём карнизе вроде теплей, но скользко.

а за ним – вечность. и холода.

кончай со мной,

утро, пролезшее в тонкую щёлку,

как через рамку – багаж.

кончай. я смотрю на тебя через чёлку,

вместе с глазами скрывая кураж.

утро оставит тебя. как за полку

не ко времени завалившийся карандаш.

кончай со мной.

восходящее солнце подходящих к закату стран.

с социальной страховкой и карточкой на метро.

я зайду в ванную. там мироточит кран.

я зайду в парашют. и стану одной из строп.

я зайду в твои губы. как к празднующим – коран.

я зайду в твоё тело. и засочится кровь.

кончай со мной.

существо, диковиннее кумквата,

недобравшее одной циферки до врача.

ибо не посажен хлопок ещё для ваты,

чтобы закрыть твои раны. и рот перестал кричать.

смотри мне в глаза. и глядя туда – кончай.

во сне

научи меня говорить с тобой на языке скошенных трав,

глубоководных рыб,

физикологику к чёрту поправ,

окна/глаза закрыв,

возвышаясь над бронзовым горным тибетом

перистым облаком, меченой тучей.

и думать забыть о том, где ты,

мой небывалый несчастный случай.

или даже подкинь знакомца-специалиста

по определению рисков.

пахнет палёным. как если листья

сжигают, но где-то неблизко.

наведи на меня небывалый морок и интерпол.

да и стаю шаровых молний.

ну и, наверное, всё-таки спой.

тебе же хотелось – вспомни.

только не безразличие, тишину и мрак.

и не ночь, сползавшую с белого тела.

не стоит меня выдерживать – я не коньяк.

сделай хоть что-нибудь. что-нибудь сделай.

после_промч

её промч теряется среди слов, которые не сказал.

дел, которые не успел, рук, которые о(т)пустил.

дни приходят в него, как скорые на вокзал,

пёстробокие, что весенняя стрекоза,

и привозят почту бесформенную, как дым.

бестелесые буквы, внестрочные знаки_пре,

адресаты, не ставшие даже словом дня.

её промч свернулся, как кровь, да и загустел.

безразличный, как эхо в пугающей пустоте,

многократно размножив её однозначное «дрянь»,

еле слышный кремень, затлевающий стон табака,

звук, с которым касается фильтра губа.

скрип двери, монотоннейший уличный гам.

и сквозняк, пробежавший безропотно по ногам.

их тогда, вероятно, осталось двое: её промч и пустующий бар.

то партнёрство, что старит быстрее и не пощадит.

ни с утра, ни с похмелья. не в петлю и не с моста.

её промч выпивает в кредит, проживает в кредит.

он так плох, что и смерть в его сторону не глядит.

но зато не отводит глаз абсолютная, чёрная пустота.

обернись

посвети телефоном туда, дотянись до дна.

до угрюмого пустыря в сердцевине своей груди.

я вода, пробуждающая тебя от сна

в непрогретой постели, где ты снова совсем одна

примеряешь как платье короткое «уходи».

я луна, белощёкая и пустая,

с рябоватым надменным лицом.

и как воду тебя призываю и отпускаю,

и рисую размашистыми мазками

твой язык, отскочивший от нёба. и цок.

я огонь, в диком гоне за мякотью твоей кожи

пожирающий неповинные сигареты.

я случайный сосед по купе и случайный прохожий.

я случайный портье. и случайная девочка тоже.

я случайное всюду. ну где ты?

я затея, с которой не стоило и пытаться.

я слезливая флейта, я альт, я зовущий гобой.

я горячие грязные клубные танцы.

а ты, дурочка, думала, нам удалось расстаться?

что ты, глупая, я повсюду теперь с тобой.

двухсторонний

всё умирает. остаётся дождь –

косые полосы разнеженной воды.

я не пророчу, только жди беды

тот дом, в который ты придёшь.

всё остаётся – умирает дождь.

грядёт то лето, с коим не знаком

твой нос и кожа. брошенный алтарь.

на высоте качается звонарь,

боясь щеки коснуться языком.

пройдёт то лето, с коим не знаком.

ты наблюдаешь всё, прилежный старовер.

ту девочку, которой меня мало,

поправившую утром одеяло

и притворившую почти не слышно дверь.

ты пропускаешь всё, прилежный старовер.

моим словам гореть. тебе – курить.

следить, пока тебе готовят ужин,

считать, что я готовлю явно хуже,

и теребить в руках зубную нить.

моим словам чадить. тебе – курить.

ночь холодна. и предвещает зиму

словарь кончается любимой буквой «п».

я еду в полностью проплаченном купе,

и жизнь размеренно проскальзывает мимо.

ночь так нежна. и завершает зиму.

юнг

поздно ли, а возвращаешься к этому каменному мосту –

к собственному убогому постаменту.

здесь мы, бывало, прощались, утрируя все моменты:

вот поцелуй, отрицающий Бога и красоту.

вот ты садишься в машину, как на персональный электростул,

и уезжаешь в пустую звенящую пустоту.

вот я обращаюсь в выводок брошенных стервенят.

тебе ничего не найти там, где нечего больше терять.

глупыми недоделками нас созерцают вещи.

навряд ли ты вспомнишь – глухая бесформенная стена –

видит ночами, как я возвращаюсь сюда одна.

без смысла и даже надежды на встречу.

фонарь у кафе со мной коротает вечер.

«не делаю ничего» едва отличимо от «делать нечего».

вот лифт наблюдает твоих бесконечных шлюшек.

ну и пускай. если тебе так лучше.

пыталась бы выйти сухой и живою из этого лета –

бежала бы в ниццу, марсель или рим.

но демон отсюда так неподражаемо мною любим,

что мне не оставить его. до рассвета

я в пляске с тенями как дым сигаретный

собой разбавляю грядущий июнь.

«символика духа». карл густав юнг.

айбай

май подгоняет второе не наше лето.

твои длинные платья, короткие рукава.

я сижу на тебе, как на крепком простом скелете.

и скажи мне на милость – где моя опустевшая голова?

и когда небесный гаишник заберёт у меня права

проводить языком по губам. от твоих шагов

на мою широту наступает адский протяжный зной.

вот уже у меня на тебя не хватает слов.

и на кой тебя взял с собой этот пьяный ной?

ну раз так – я возьму тебя тоже. любой ценой.

только время проходит мимо, начинкою опростев.

у меня не находится стимула для протеста.

сколько рядом крутилось милых покатых стерв,

а теперь и без них в этом городе стало тесно.

не вблизи от тебя у него не осталось места.

и пока мой рассудок крыл роскошную самку дога,

эту ночь накрывала упругая плотная атмосфера.

и тебя, сотворённую лучшим эстетом-Богом,

мироточащую чистым бурбоном и тёмным грогом,

я покупаю по классике жанра – у люцифера.

синтетический снег

снег сходит слоями, землю поя водой.

свёрнуты указатели. следую за звездой.

вода застывает в порах потёртого колеса.

снег слезает клоками, как шерсть у паршивого пса.

снег оголяет то, что прятать уже нет сил.

рукою прорвав горизонт, я торможу такси.

всё между нами – акрил, холлофайбер и синтепон.

ничего настоящего. китч и дешёвый понт.

снег оставляет улики, не оставляя следов.

я постоянно встречаю у дома печальных вдов,

чьи мужья в небесах не вылезают из пьяных драк.

и веришь-не веришь, а это недобрый знак.

снег намекает, что в новом сезоне меня заберёт

под землю, на небо и в долгий неспешный полёт,

если сейчас не оставить тебя, мой несчастный бес.

в крови бесконечный кураж. а в глазах нездоровый блеск.

снег, схоронясь у тебя под рубашкой, встречает май.

мы расстаёмся. и будь уж так добр это всё принимать.

у меня внутри сердце. а что у тебя, дровосек?

кроме как этот блестящий колючий снег.

лето перемен

лето, Бога и определения не просящее.

никакой. никакое. и никакая.

узкий пробел между прошлым и будущим – настоящее –

звонит на минуту. и спутник не засекает.

мир поможет тебе муссонами и течением,

если даже замнёшься пред жерновом мясорубки.

ну а вы, кликуши, кричащие о прощении,

отпустите-ка мне для начала мои проступки.

я как зверь в бесконечной степной засаде

выжидаю, пока ты осмелишься оступиться.

я сверблю твою спину. и значит, как признак, я сзади

подбираюсь отравленным яблочком, мёртвой водицей.

я хочу быть на свете в единственном экземпляре.

всех красивей, румяней, белее и злее.

вот твои руки уже холоднее. и ложе стеклянней.

но покуда ты дышишь, я всё тяжелее болею.

я простой обезумевший недоумок. ты – фифа и цаца.

и небесному рефери нас не разнять криком «стой».

ты прости, дорогая, но кто-то один из нас сможет остаться.

и, прости, дорогая, но выбор теперь за мной.

синтаксический разбор

свой анализ начнём с угрюмого подлежащего

камня, закрывшего путь воде.

мне всё детство хотелось родиться мальчиком.

а теперь я мечтаю ещё побывать в тебе:

побродить со стайкой больных кровяных телец,

поболтать о новом автомобиле.

и когда доплыву до мозга, чтоб он, наглец,

рассказал о том, как тебя до меня любили.

продолжая глагольным непредсказуемым,

я к тебе забуксую юзом, но доберусь.

самое нутряное, знаешь, недоказуемо.

а снаружи на мне обживается грусть.

обстоятельства не сдают позиции и форпосты,

поджидая ещё дополнительные войска.

я согласна с тобой на «несчастливо» и «непросто»,

но там нет даже их. там пустая насквозь тоска.

между правдой и не – расстояние как от слуха до зрения.

я могу заменить для тебя зодиаки, гражданство и слог.

только вот не срастается. и согласно определению,

это уже абсолютно левацкий никчемный предлог.

бакалейный мир

как в бакалейной лавке старики

заводят вечный спор, где лучше крупы,

потом о кеннеди, о положении трупа.

и об актрисе, что за год дала всей труппе…

и все слова в трубу, как дым легки,

слетают с губ, что бабочка с руки.

так я, опоры под собой нигде не чуя,

хватаюсь как за ветки – за дела.

где мои девочки? та, верно, родила.

одна лгала, другая вечно зла.

а третья закусила удила.

мечтающего жить к утру линчуют.

а мне – дымить и тлеть как палочке пачули.

а что ты хочешь? всё наоборот

в моём кривом зеркальном королевстве.

и коль служить стране решаешь с детства,

тебя отсюда выдворяют с треском.

и пастухов на север гонит скот.

да и тебе под солнцем будет место, мой милый крот.

не то, чтоб неуютно; лучше б это,

чем килотонны вечной мерзлоты.

хотя бы униженье. или стыд.

или расстрел за к императору на «ты».

а тут всего-то дорожают сигареты.

да и какое-то (уже не счесть) минует лето.

и по ночам ещё разводятся мосты.

богдаст

я торжествую. вижу окончанье слёта

домашних ведьмочек среди пустого бора.

ну, мои девочки, хорошего полёта.

Бог даст, увидимся совсем не скоро.

Бог даст, родится сын у бывшей.

и нарекут, как раз-таки, богданом.

ну, слушай, Отче, если будешь крышей,

то мелочиться я, поверь, не стану.

мне след петлять, покуда ты отмерил,

а ты, смотрю, нисколько не скупился.

что за рука над детской колыбелью?

в пушку по брюшко, а не только рыльце.

там, в детстве, видно, чёрт меня попутал.

шёл грека через реку – тонок наст.

дай Бог мне срезать как-то эти путы.

дай Бог поспеть. и Бог, конечно, даст.