Loe raamatut: «Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений», lehekülg 11

Бонус
Хлебный день
Настроение «ретро»

Ретро-рассказ о родительских переживаниях по поводу изменившейся жизни, о неприспособленности родителей к современным образовательным стандартам, о ностальгии по детству.

Папа у Макса работал в салоне, где дорогие машины продавали, а потом чинили. И эти машины перестали покупать. Чинить конечно же не перестали, но всё равно меньше стали и чинить. Тогда руководство компании перевело всех служащих на полставки. И папа Макса стал работать вместо шести дней в неделю – три.

В остальные дни он поначалу отдыхал, отсыпался, в интернете вис, потом стал в игры играть компьютерные, а потом ему игры надоели. И он заскучал. Как раз ноябрь месяц к этому времени подоспел, и близилось в школе второе родительское собрание.

И как-то от нечего делать папа Макса решил проверить у своего сына домашку. Родной же сын всё-таки, хоть и неохота проверять, но папа себя заставил.

– Сын! – говорит папа. – Неси дневник.

– Ты чего, папа, с Луны упал? – отвечает сын. – Дневники давно электронные.

– А как туда зайти?

– Не знаю.

– Ну тебе логин и пароль дали?

– Не знаю.

– Да что ты как попка твердишь? Заело?

– Не знаю, – испугался Макс. Он не знал, что это за «попка» такая, и кто кого «заел»…

Папа позвонил маме, она на работе теперь без выходных вкалывала, чтобы семью прокормить, и с папой всё больше по телефону общалась. Мама и говорит папе:

– Сходи на собрание и узнаешь пароль. Мне когда-то давали, но я потеряла бумажку.

– Может, вспомнишь?

– Я не помню. Мне некогда помнить.

– Ну и хорошо, – успокоил папа маму, потому что мама уже начинала нервничать. (Она всегда нервничала, когда дело школы касалось.) – Можешь на меня положиться. Я во вторник не работаю. Схожу на собрание.

И сходил папа на собрание. Всё узнал, со всеми родителями познакомился, и с учителем, даже у доски выступил. Рассказал, что временно работает на полставки и поэтому может участвовать в общественной жизни класса.

– Это хорошо, – обрадовалась учительница Татьяна Викторовна. – Это прекрасно. В прошлом триместре в театр ходили, дети плохо себя вели. Нет, не наши дети – чужие, на мои замечания не реагировали. А если вы такой большой и представительный сделаете замечание чужим детям, может и среагируют.

– С удовольствием. Я на работе только тем и занимаюсь, что выслушиваю замечания. Пора и мне замечания начинать делать. Можете на меня рассчитывать в первой половине недели.

Папе дали пароль от электронного дневника. И теперь папа стал сына контролировать и уроки проверять.

На следующее родительское собрание, после новогодних каникул, он пришёл уже не таким благостно настроенным, и не выглядел уже энтузиастом и не предлагал помощь в общественной жизни. Папу Макса интересовала только учёба. Папа всё спрашивал, невоспитанно прерывая выступления Татьяны Викторовны:

– Английский язык, простите, скоро придёт?

– Не английский язык, а Зоя Феликсовна, – шипели со всех парт мамы и бабушки. (Папа был один на собрании из мужчин.)

Через минут пять папа Макса опять заёрзал и опять спросил:

– Когда уже наконец учитель музыки в класс подойдёт?

– Да госпидя, – обернулась с первой парты мама Кристины.

Мама Кристины встала даже, чтобы папа Макса ощутил степень её осуждения.

Но папа Макса тоже был на взводе, он тоже встал и ответил со своей последней парты маме Кристины:

– Не господи, а Советская власть.¹

Хотя как известно Советской власти нет как четверть века. Но вот папа Макса так маме Кристины ответил. И мама Кристины тогда сказала:

– Вы же мешаете, господин родитель, учителю.

А папа Макса:

– Я вам, госпожа, не господин, а товарищ. Я пролетарий. Я рабочий. Работаю механиком в официальном центре-дистрибьютере, временно на полставки, в связи с экономической ситуацией пришлось участвовать в процессе воспитания ребёнка.

Папа назвал известный автомобильный бренд, шипение из всех углов и ото всех парт прекратилось. В классе воцарилась уважительная тишина.

Мама Кристины хотела что-то возразить, и уже рот открыла, но тут в класс вошёл наконец «английский язык» Зоя Феликсовна, и все вздохнули облегчённо. Но ненадолго, лишь на один вздох.

– Грюс гот, то есть хэллоу, – сказала Зоя Феликсовна. – Кто тут так ждаль меня увидеть, что даже в коридоре слыхать?

– Я! – поднял руку папа Макса. – Мы с Максимом ваши задания выполнять не успеваем.

– Окей. Максим мне перед каждым уроком об этом сообщает. Ничего страшного. Сколько успели, и нормально.

– Какой окей? Как это ничего страшного? Как это нормально? – стал возмущаться папа Максима.

– Так это. Ничего страшного. Я же двойки не ставлю.

– Причём тут двойки. Нам язык нужен, а не оценка. Что нам делать?

– Учиться, учиться и учиться.

– Так учимся. У меня уже стресс.

– Привыкайте. Наша жизнь – сплошной стресс. Это только начало. Дальше, чем старше класс, вообще будет – туши свет-бросай гранату.

– К экстремизму призываете?

– Да госпидя. Это у Зои Феликсовны присказка такая, – стала защищать учителя мама Кристины. – У вас про советскую власть, а у Зои Феликсовны про гранату.

– Да. Присказка. Очень помогает от стрессов, – сказала Зоя Феликсовна. – Советую для аутотренинга при занятиях с детьми.

– Понимаете, товарищи родители! Хоть вы меня поддержите! – никак не мог успокоиться папа Максима. – Вот я учился. Мне же никто не помогал. А тут мы с сыном вдвоём, вместе учимся и всё равно ничего не понимаем, двойки получаем за изложение и за падежи. Что происходит?

– Ничего не происходит.

– Вот именно. Я и вижу что ничего. Ничему теперь в школе не учат. Так что ли?

– Нанимайте репетитора! – зашипели родители со всех сторон.

– Я не имею возможности нанять репетитора.

– Но вы имеете возможность отнять у ребёнка айфоны, айпады и планшеты! – сказала Зоя Феликсовна.

– Да, – не выдержала и Татьяна Викторовна. – Репетиторы не нужны. Нужно чаще с ребёнком время проводить и вслух читать.

– Я постараюсь, – послушно сказал папа Макса. – Но как поможет это в английском, если вслух по-русски читать?

По классу пронёсся одобрительный шёпот, видно у многих были претензии к английскому языку, но все боялись возражать, чтобы к ребёнку хуже относиться не стали.

– Этого я вам не смогу наверняка сказать, но главное стараться. По чуть-чуть учебник читать. Нет денег на репетитора, купите учебную литературу для родителей, сейчас много дисков…

Долго ещё успокаивали папу Макса всем классом. Дальше Зоя Феликсовна рассказала всё о всех детях: кто как себя ведёт, кто как уроки не выполняет.

– И чтобы больше трёх вопросов за урок мне не задавали. Их пятнадцать в подгруппе, а я одна. Я не в состоянии им всё с нуля по десятому разу объяснять.

Зоя Феликсовна попрощалась и ушла. Учительница музыки тоже пришла на собрание, и опять папа Макса свои претензии стал высказывать.

– Почему религиозным песням детей учите?

– Это не религиозные песни.

– А что же это: Иисус родился, славим Ииисуса.

– Это рождественские колядки вообще-то, – учительница музыки обиделась и ушла.

А Татьяна Викторовна сказала:

– Глубокоуважаемые родители. Вот мы по окружай-миру проходим материки. Запишите, пожалуйста, и повторите их с детьми.

И половина родителей послушно открыли блокнотики или открыли текстовые редакторы и стали писать (или печатать) под диктовку: Евразия, Северная Америка…

– Люди! Да вы что? Материков не знаете? – взбеленился папа Максима.

Родители испуганно отложили блокнотики и планшеты.

– А вы знаете? – спросила Татьяна Викторовна.

– Конечно. Это же детский сад.

– Перечислите.

– Евразия, Америки: северная – южная, Африка, Австралия.

– А ещё?

– Всё. Пять материков.

– Вот и неверно. Антарктида теперь тоже считается материком. А Австралия сейчас всё чаще называют Австралией и Океанией. Теперь, дорогие родители, запишем название океанов. Или вы хотите – обратилась она к папе Максима. – Нам продиктовать океаны?

– Не хочу, – буркнул папа. Он испугался, что за то время, когда он школу окончил, ещё может какой океан прибавился.

По закону подлости в океаны никаких изменений внесено не было.

Папа Макса деньги родительскому комитету не сдал, потому что их мама Кристины собирала, ушёл с собрания угрюмый. И ещё два дня был сильно не в духе, но потом вышел на работу, и стал прежним папой Максима.

А надо сказать, что учительница Татьяна Викторовна только с виду была милая и улыбчивая. А на самом деле душа у Татьяны Викторовны давно уже не улыбалась. Бывают такие люди, случаются, а среди учителей так чаще, чем хотелось бы.

И вот как-то после того, как прошла эпидемия гриппа, и школу открыли после карантина, в первый день учёбы, в понедельник, Максим принёс из школы пять двоек: «два-два» за домашку по русскому, «два» за несделанную работу в рабочей тетради по чтению, «два-пять» за изложение, «два» по английскому и «три» по музыке. Папу чуть удар не хватил. Нет, папу бы обязательно хватил удар, но Максим был рассудительный мальчик, он рассудил, что надо постепенно, по одной двойке папе рассказывать. Папа только вечером сам оценки в электронном дневнике проверял. А днём он Макса кормил обедом, а потом на баскетбольную тренировку возил.

– Всё, – сказал папа вечером после объявленной пятой двойки по английскому. – Всё. На тренировки ходить не будешь, пока не научишься грамотно писать. И с английским надо что-то делать. В общем, передохнёшь пока, отдохнёшь от спорта. Тем более, что машина наша сыпется, бензин дорожает, да и автобус теперь как такси стоит.

Вечером, когда Макс понуро выводил галочки в клеточках рабочей тетради на печатной основе, папа впал от этого зрелища в совсем мрачное настроение.

– Что это делается, – тряс он сына за плечо. – Разве, выбирая варианты и ставя галочки, можно научиться быть нормальным человеком? Можно научиться быть только ненормальным человеком. А по-русски говоря – дегенератом.

Макс пожал плечами:

– Папа! Это же тесты.

– Да знаю я, что тесты, понял уже. А зачем ваша учительница тогда тебе «два» за грамотность ставит, если тесты по русскому – только галочки? Правильно-неправильно и никаких безударных гласных в суффиксе?

– Да не волнуйся ты, папа. Не расстраивайся, – сказал Макс. – Просто она тебе за собрание мстит. Она такая. Злопамятная. А в итоговом диктанте у меня трояка железно будет. Татьяне Викторовне не выгодно, когда двоечник в классе. У неё от этого зарплата меньше.

– Но ведь она тебе испортила оценку в триместре этими двойками! Я только-только рассчитывал, что у тебя четвёрка хотя бы по чтению нарисуется. Почему по чтению-то «два»?

– Просто Татьяна Викторовна в последний день понаписала в элдневник дополнительную домашку по всем предметам. Она уже так делала. Мне ребята сказали. А ты же в последний день каникул в дневник не заходил?

– Мда… – сказал папа озадачено. – Вот тебе и материки с полушариями…

Но папа был упорный. Если раньше он ждал те три дня, когда ему работать надо, то теперь он ждал свободные дни, чтобы заниматься с сыном. Папа даже с тренером по баскетболу поругался: тот звонил и требовал Макса на сборы. Но папа отвечал:

– Обойдётесь. У меня сын отстаёт по учёбе, какие могут быть сборы.

– Все у нас в команде отстают по учёбе.

– Вот закончим год, тогда Макс в лагерь с вами поедет, не переживайте, – успокаивал папа тренера. Но тренер, не дослушал, бросил трубку, отключился.

Макс мученически терпел, учился день и ночь и даже стал читать без запинок.

– Молодец! – радовался папа. – Завтра на баскетбол пойдём.

На итоговом собрании учительница Татьяна Викторовна объявила:

– Завтра вместо уроков идём на экскурсию по хлебозаводу. Нужно двое взрослых из родительского.

Как всегда двое взрослых – это мама Дэна и мама Кристины. Но тут вмешался папа Макса.

– А почему это из родительского комитета? Два собрания назад вы говорили, что я нужен, что надо за детьми следить на экскурсиях.

– Да пожалуйста, – натянуто улыбнулась Татьяна Викторовна. – Будем только рады.

– А мы не будем рады, – сказала мама Кристины.

– Постойте, постойте! – сказала мама Дэна, она была председателем родительского комитета и всегда своим «Постойте» заканчивала все дискуссии. – Стойте! Помните: в прошлый раз детей двери в автобусе прищемили? Дети из автобуса выходили, а двери стали закрываться. Хорошо мужчины у дверей стояли спортивные и ухватили эти двери. А если бы не было этих мужчин?

А на хлебозаводе оказалось вот что. Дэн заболел, и мама Дэна взяла вместо него меньшого, маленького брата.

Но хлебозавод – это вам не шоколадная фабрика. На хлебозаводе всё строго.

– У нас режимное предприятие, – сказала охранница. – В списке не значится этот маленький мальчик. Написано, что все дети – из одного класса.

– Я вместо брата, – сказал меньшой.

– Абсурд какой-то, – возмутилась мама Дэна.

– Ну пропустите. Место же оплаченное и свободное, – попросила мама Кристины.

– Да говорю ж я вам: предприятие – режимное. Вы что? Хотите, чтобы меня с работы уволили?

Сколько не упрашивали охранницу, сколько не умоляли – бесполезно.

Мама Кристины раскричалась. Прибежал ещё один охранник, с дубинкой, и сказал:

– У нас режимное предприятие. И ещё мы не пропускаем крикунов.

– Вот ещё! До пяти взрослых в путёвке прописано.

– Взрослые взрослыми, а больных на голову пускать не велено.

– Ну знаете: это произвол! – сказал папа Макса. – Женщины же. Нервические существа.

– Да?! – взвизгнула охранница. – А вдруг она в тесто плюнет или в глазурь, а?

– И в кондитерку поведёте? – насторожилась мама Кристины.

– А как же. Обязательно, – это подошла экскурсовод. Она улыбнулась. Но улыбка была жалкая. Экскурсовод была похожа на сухарь.

Мама Кристины скривилась, увидев экскурсовода, и сказала охраннице:

– Да и не пускайте никого. Да я и не собираюсь на экскурсию вашу режимную идти. Я тут на вашем режимном предприятии в кондитерке два года отработала художником по верхнему коржу!

– И я останусь, чтобы женщин не бросать, – объявил вдруг папа Макса. – Да и не нужна мне ваша экскурсия. Я тут три года после института отпахал. Механиком.

– Шутите? – округлила глаза охранница. – Что ж вы сразу не сказали?

И остался родительский комитет куковать у турникета в полном составе. И папа Макса остался. И мелкий брат Дэна. И родительский комитет.

Татьяна Викторовна очень обрадовалась:

– Ничего. Я справлюсь. Главное, что вы в автобусе двери нам держали как Аполлон.

– Не как Аполлон, а как Геракл.

Татьяна Викторовна покраснела: как это она бога-красавца с силачём-героем перепутала? Совсем родители её доконали… И Татьяна Викторовна от стыда подальше заторопилась догонять класс.

Охранница всё оправдывалась:

– Я ж не знала, что вы свои. А теперь ничего не поделаешь. Я же старшего по охране звала, теперь маленькому точно нельзя. А вы знаете что… Не попали на экскурсию, да и бог с ней. Пойдите в кафе посидите. Там хорошо и цены у нас заводские.

– Нет. Мы домой поедем, – сказала растерянно, обиженно и обескуражено мама Дэна. Младший брат заканючил.

– Да покормите дитё. Там, в кафе, малышам лучше, чем на экскурсии. Экскурсия что? Чаны и мешалки, конвейеры да печи. А в кафе – пирожница, булочки.

– Мама! – потребовал младшенький капризным тоном. – Пошли в кафе.

И пошли в кафе.

А кафе оказалось необыкновенное. Огромное как ресторан. С потолка на верёвочках булки свисают, сушки и сухари. Самовар дымится электрический, в витринах – торты и пирожные. Столы со скатертями. А на скатертях – колоски, колоски разные-преразные нарисованы. И ячменные, и ржаные, и пшеничные. На стене – стенд о блокадном Ленинграде. Под стендом стол в георгиевских ленточках и блокадные пайки хлеба.

– Чтоб не забывали, как это бывает, – объяснила хозяйка буфета, лицо её напоминало лаваш. – Садитесь, гости дорогие, за маленький стол, а за длинными столами детишки-школьники после экскурсии чаёвничать будут, – тараторила хозяйка. – А вы туточки присядьте. Нет-нет. Туточки не надо. Из холодильников дует. Кофейку, чайку, водички?

– Мне водички, – сказал младшенький.

– А нам кофию, – сказал папа Макса. – Мне и девушкам.

И стали кофейничать-водичничать. Съели по булочке «Здоровье» и по пирожному «Корзиночка».

– Здоровье в корзиночке, – изрёк младшенький.

Папа Макса разомлел, подобрел, стал выспрашивать маму Кристины, и оказалось, что они на этом заводе в одно и то же время работали.

– Значит, вы украшали?

– Да я по окончательной отделке.

– Теперь ясно, почему я вас не встречал. У вас ручное производство, мешок кондитерский, шприцы – вот и всё ваше оборудование. А я-то механиком на потоке, бесприрывная подача масла, мукомолы грамотно подсоединить. – Папа Макса пояснил маме Дэна и её младшенькому:

– Мука и масло подаются непрерывно. Да, давно это было.

– А почему такую профессию выбрали? – спросила мама Дэна.

– Я в детстве любил булочки. Ходил в булочные.

– И я ходила, – взвизгнула мама Кристины, так что младшенький чуть не опрокинул стакан от испуга. – Я тоже булки обожала. Я в детстве худющая была. И булками каждый божий день наедалась, – мама Кристины всплёскивала руками, пугая младшенького ещё больше: – Ах, какие были булочки с изюмом по девять копеек, сладкие, вкусные, если изюминка попадалось – желание надо было загадать, а если две изюминки, то желание по-любому сбывалось.

– Ещё рижский за двенадцать копеек вкусный батон был, – вторил папа Макса. – Эх, был. Сейчас нет такого.

– Помню ещё: плюшка московская появилась. Двадцать четыре копейки. Я такую дорогую не брала. Двенадцать копеек слойка свердловская, если булок с изюмом не привозили.

– А я булочки простые брал по три копейки, и рогалики по пять. И ещё… я однажды украл рогалик.

– И вас не поймала охрана? – спросил младшенький. Он как раз перестал прятаться под столом от мамы Кристины, как раз вылез и опять стал пить свою водичку.

– Нет. Тогда и охраны не было. Мда… Прошёл мимо кассы, очередь была в кассу перед обедом, я мелкий, как ты сейчас – меня никто и не заметил.

– Рогалики слоились, но не сладкие. Я смотрю: вы всё несладкое брали? – улыбалась папе Макса мама Кристины.

– Да. Просто хлеб. Батоны: подмосковный по шестнадцать или по восемнадцать, забыл уже, по двадцать пять нарезной, по двадцать шесть подовый.

Мама Дэна сначала сидела и скучала, но услышав про пшеничные батоны, сказала вдруг:

– Ещё по двадцать две копейки длинные батоны, столичные. А потом французские багеты появились. Представляешь, сынок: ни пакетов, ни нарезанных ломтей. На деревянных лотках лежит хлеб, ложечкой трогаешь: мягкий-не мягкий, и – берёшь.

– И на кассе пакетов не было? – удивился мальчик

– Без всяких пакетов. Пакеты с собой носили. Дома стирали, на прищепки причепукивали, пакеты сушились. Вот эта такая радость была, когда багеты появились.

– И никаких отрубей, – поморщилась мама Кристины. – Никто требуху и разные орешки в хлеб не добавлял. Рецептура соблюдалась строго. Я только из муки высшего сорта хлеб покупала.

– Когда эти багеты пошли, я ушёл с завода, – сказал мрачно папа Макса. – Перешёл в автомобильный ремонт. Что поточная линия, что автомобиль – механика, механика и есть, везде кривошипы шатуны, ползуны, рычаги и кормысла.

– Какие коромысла? Как там, на стене? – и младшенький показал на стену, где были нарисованы под потолок три девицы-красавицы: одна с серпом, другая с коромыслом, а третья – с курочкой под мышкой и корзиной яиц. А на заднем плане ещё корова, но корова тоже без коромысла.

Папа Макса улыбнулся:

– Не-ет. Коромысло – деталь машин такая. Железка такая вытачанная и с отверстием. Как коромысло у бабы на плечах колеблется. Давайте, что ли, ещё по пирожному?

Теперь чаёвничали с эклерами.

– Это разве эклер? – брезгливо морщилась мама Кристины, разламывая эклер пополам. – Вот раньше пекли эклеры. Слоны! По двадцать две копейки. Крем не низкоколорийный, не из взбитых сливок и стабилизаторов. Жирный крем, из настоящего масла, классический. Ну, тесто приблизительно такое же. «Картошка», пирожное, тоже повкуснее было, и побольше размером, ещё миндальное и полосочки песочные под глазурью.

– Пирожные хорошо разбирали, лучше чем торты, – сказала мама Дэна. У меня мама в булочной-кондитерской работала продавцом. – «Картошку» всегда народ хватал. А какие были торты! «Ленинградский». «Абрикотин». «Пингвин». «Маска». «Сказка». «Воздушно-клубничный»… Сейчас химия одна.

– Долгоиграющее теперь всё. Э-эх! – мама Кристины всё изучала эклер и даже стала рассматривать его на свет: – Раньше по глазури крошка сыпалась. А теперь? Без фантазии украшают. Без фантазии.

– Это точно. Всего сейчас навалом, а не радует. Невкусное. – поддержала мама Дэна.

– Хочу в то время, – сказал папа Макса.

– И мы хотим, – сказали мама Дэна и мама Кристины.

– И я хочу, – сказал младшенький.

– Ты-то зачем?

– Там охраны не было. И я бы тоже рогалик взял и вынес без денег. Я маленький, меня бы не заметили.

– Рецепты одинаковые, а украшения – от человека зависит. Пусть и по эскизу, и по рецептуре, но всё равно украшения выходили у каждого свои. Я вот здесь на заводе грибочки везде старалась понатыкать. Страсть у меня такая была – грибочки, – мама Кристины ещё долго рассказывала, как считалась самым лучшим декоратором по верхнему коржу, только ей доверяли украсить правительственные торты, как рисовала эскизы и образцы украшения верхнего коржа.

Внимательно прислушивалась к рассказу и хозяйка кафе. Лицо её уже не напоминало пресный лаваш. Оно было похоже на сметанную сдобу. Хозяйка сервировала длинный стол.

– Инга! Ты что ли? – улыбнулась хозяйка маме Кристины.

– Лидусь! А я смотрю: ты – не ты. Сколько лет прошло!

– Это я просто в солярий хожу, вот и не узнают.

Только мама Кристины и буфетчица обнялись и обсудили общих знакомых, коллег по кондитерскому цеху, как вернулся с экскурсии класс. Лидуся надела кокошник и стала в стихах рассказывать детям о булках и пирожных.

Дети сидели, запрокинув головы – ведь булки свешивались на верёвочках с потолка. Муляжи конечно же, но от настоящих не отличить.

– Я понял, – шепнул папа Макса маме Кристины, пока все слушали стихи о хлебе. – Я понял. Вся эта учёба теперь как эти пирожные.

– В смысле?

– Всё без души. Стабилизаторы, эмульгаторы. Не стало у школы души. Тесты эти… Они как добавки, как консерванты.

– Вот, вот! – зашептала мама Кристины. – Именно. Программы эти. Каждый год меняются. Как требуха в хлебе.

– Да, да. Именно. Хлеб ни белый-ни чёрный. Серый хлеб. Серое теперь всё какое-то.

– И учителя тоже, – одними губами простонала мама Кристины.

Мама Дэна одобрительно кивала собеседникам.

Учительница Татьяна Викторовна села за стол с детьми. Она слышала шептание со стороны родительского комитета, прислушивалась, всё хотела понять, о чём шепчутся родители, чувствовала, что о ней, что сплетни какие-то, но слов разобрать не могла.

«Как на хлебозавод их не пустили, так и ополчились против меня. Какое-то тайное общество организовали, – размышляла учительница. – Да когда ж она стихи закончит читать? Ой: ещё теперь петь начала. А эти всё шепчутся – не нашепчутся».

Лидуся перестала петь, начала разливать чай. Дети жевали, запивали, а экскурсовод всё рассказывала и рассказывала своим сыпучим бесконечным голосом, какие сейчас сорта хлеба, и что осталось прежнего, классического со старых времён.

– Ну, приятного аппетита всем. До скорых встреч в булочных, то есть супермаркетах! А я этого молодого человека в расфасовочный цех отведу. К укладчицам сейчас сходим с тобой. И экскурсовод увела младшенького на маленькую экскурсию.

– Ничего себе, – сказала мама Дэна, разморенная уже и кофием, и чаем, и водичкой, и пятым пирожным «орех». – У меня ребёнка забрали, и разрешения не спросили.

– Охранница отлучилась, а из расфасовочного цеха выход сразу сюда в кафе, – шепнула Лидуся и поправила кокошник, беспрерывно сползающий на ухо. Кокошник забирал на себя всё внимание, казалось, что красный кокошник с узорами – это есть Лидусино лицо.

На обратном пути папа Макса глубокомысленно молчал. И в троллейбусе, когда класс выходил, его больно зажало дверями.

– Ну что же вы! – засуетились мама Кристины и мама Дэна, вызволяя папу Макса.

– Извините. Я задумался. Ничего. Всё нормально.

Папа Макса скоро совсем уволился из салона автомашин, он вернулся на хлебозавод. Когда мог, посещал родительские собрания, но на собраниях больше не нервничал – привык.

– Другая жизнь. Раз уж хлеб на привозной опаре готовят, что говорить о школе. Полуфабрикаты. Везде полуфабрикаты.

Папа Макса замечал, что родители невнимательно его слушают, и понимал почему: хлебозавод – это не элитный автомобильный бренд, это не престижно.

Только мама Кристины внимала папе Макса, кивала каждому его слову, и он был ей благодарен:

– И в кондитерке вашей тоже – одни полуфабрикаты, я специально в цех тортов заходил, водички в смесь плюснуть, краситель добавить, размешать и – вперёд.

Был февраль. Дети учились уже в пятом классе. Папа Макса провожал после собрания маму Кристины. Они вместе поскальзывались на гололёде, придерживая друг друга.

– Да, да. Одному ходить по темноте нереально. Сразу перелом, – семенила не отрывая ступней от обледенелого асфальта мама Кристины. А папа Макса, наоборот, старался шагать сильно, размашисто, как можно твёрже соприкоснуться со льдом.

– А я вам о себе расскажу, – сказала мама Кристины. – Я с Лидусей созвонилась, она мне курсы посоветовала по росписи пряников. И я теперь пряники авторские пеку и расписываю, к датам, к праздникам мне заказывают. Рисую на пряниках глазурью супергероев и свинок разных модных, что закажут, в общем. Уже сто сорок пряников продала. Но тоже пряники делаю – долгоиграющие, год – срок хранения.

Долго ещё разговаривали о заводе, хлебе и индивидуальном предпринимательстве.

Макс уже полгода как нарадоваться не мог: папа отстал. Тренировки не запрещает. Можно учиться через пень-колоду как раньше.

– Куда смотрят твои родители? – ругались на Макса учителя.

– Папа смотрит в своё детство, а в моё больше не лезет, – объяснял учителям Макс.

На этом разговор прекращался. Молодые учителя думали, что папа у Макса – не в себе, больше к Максу с возмущениями не приставали и тихо ставили тройки, а учителя со стажем всё понимали: ведь они тоже смотрели в прошлое с радостью, а в сегодняшнем дне чувствовали себя чёрствыми заплесневелыми корками.

2016–2019

* * *

В сборнике использованы иллюстрации Александра Веселова, Маргариты Гарнык и фото автора

Обложка: рисунки Маргариты Гарнык, фон и шрифт https://www.canva.com/