Поэзия Каталонии

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Составитель Елена Зернова

Предисловие Ж. Маргарита

Комментарии Е. Зерновой

Рекомендовано к публикации научной комиссией филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

От составителя

Подобная цветку речь каталонца, язык и гор, и моря, и полей.

Блай Бонет

Поэтическое искусство Каталонии чрезвычайно богато и разнообразно. Уже в XII столетии на территории современной Каталонии существовала виртуозная лирика, созданная трубадурами, ставшая эталонной для того времени и вошедшая в золотой фонд мировой литературы. Для литературы и философии Средневековья важнейшее значение имело творчество каталонца Рамона Льюля. В эпоху Ренессанса Каталония подарила миру поэта Аузиаса Марка. Новый расцвет поэзии в Каталонии – это эпоха романтизма. В каталонской литературе XIX в. главной фигурой, несомненно, является великий поэт Жасинт Вердагэ, его творчество получило всемирную известность еще при жизни автора. Поэтом, столь же значимым для мирового искусства, на рубеже XIX–XX столетий стал Жуан Марагаль. Блестящая плеяда поэтов появляется в Каталонии уже в самом начале XX в.: Жузеп Карне, Карлес Риба, Жуан Салват-Папасейт и др. В период франкистского режима многие поэты вынуждены были покинуть родину, каталонский язык оказался под официальным запретом и литература Каталонии, разумеется, переживала серьезный кризис. После смерти Франко каталонские поэты получили возможность вновь говорить в полный голос на своем родном языке. В настоящей антологии их творчество заняло свое достойное место.

В нашей стране сборники, посвященные поэзии Каталонии, уже выходили. Но благодаря настоящей антологии русский читатель впервые может познакомиться с каталонской поэзией за почти тысячелетний период ее развития – от XII в. до начала XXI столетия.

Ряд переводов выполнен специально для данной антологии (в «Содержании» они даются под звездочками).

Е. Зернова

Предисловие

1. Политический контекст

В 1971 г. после первого исполнения гимна Организации Объединенных Наций^[1] в штаб-квартире этой организации в Нью-Йорке Генеральный секретарь ООН У Тан наградил великого каталонского виолончелиста Пау Казалса медалью Мира. Затем, уже вне протокола, Казале обратился к Генеральной Ассамблее со следующими словами:

I am a Catalan. Today, Catalonia is just a province of Spain. But what was Catalonia? Catalonia was the greatest nation in the world. I will tell you why. Catalonia had the first parliament, long before England. Catalonia had the first United Nations. All the Catalan authorities in the XI^th century met in a city in France, at that time Catalonia, to talk about peace. In the XI^th century!

I have not played the cello in public for many years^[2], but I feel the time has come to play again. I am going to play a melody from Catalan folklore, “El cant dels ocells”. Birds sing when they are in the sky. They sing “Peace, peace, peace” and that is a melody that Bach, Beethoven and other great composers have admired and loved. What is more, it was bom from the soul of my people, the Catalans^[3].

Я бы хотел предложить русскому читателю краткое объяснение этих слов. В качестве единой общности, не только лингвистической, но и национальной, Каталония, насчитывающая в настоящее время 7,5 миллионов человек, существует по обе стороны Пиренеев вдоль побережья Средиземного моря с 987 г., когда область, известная под именем Испанская Марка и созданная в свое время каролингской империей в качестве военного бастиона для охраны своей территории от захвативших Пиренейский полуостров мусульман, провозгласила независимость от империи. Позднее, в 1164 г., она присоединилась к соседнему королевству Арагон, что привело к расцвету каталонской нации. В течение нескольких последующих столетий Каталония становится одним из главных регионов в Европе, великой морской империей, владения которой простираются по всему Западному Средиземноморью, включая Валенсию, Балеарские острова, Сицилию, Корсику, Сардинию, где до сих пор сохраняется каталанский язык, а также Неаполь. Именно на территории Каталонии в этот период возникает войско, признанное лучшей пехотой мира, – альмогавары^[4].

В 1410 г. происходит объединение Каталонии с Кастилией, и с этого момента начинается упадок каталонской нации. Каталонию ждет судьба области, зажатой между двумя крупными государствами, образовавшимися в XV столетии, что приводит к постепенному территориальному поглощению страны могущественными соседями, кульминационной точкой которого становится отделение испанской Каталонии на юге от французской Каталонии на севере. Этот губительный для нации процесс завершается в XVII в. упразднением органов самоуправления, а Война за испанское наследство, закончившаяся в 1714 г. осадой и взятием Барселоны королевскими войсками, стала для каталонцев национальным поражением. После падения Барселоны была отменена каталонская конституция, закрыты каталонские университеты и запрещено официальное использование каталанского языка.

В последней трети XIX столетия в Каталонии начинается этап возрождения каталонских национальных ценностей (так называемая Ренашенса) и попытка восстановления утраченных институтов самоуправления. Этот период продолжается до 1923 г., когда в стране устанавливается диктатура генерала Примо де Риверы, занимавшего позицию откровенного испанского национализма и великодержавности. Упразднив все органы каталонского самоуправления, испанское государство не только налагает строжайший запрет на любое проявление политической самостоятельности, но и ставит перед собой цель разрушения и уничтожения каталонской идентичности, прежде всего через грубейшие нападки на язык: как преподавание каталанского языка, так и его использование в публичных актах находятся под категорическим запретом. И эта ситуация продлится практически вплоть до смерти другого диктатора, генерала Франко, последовавшей в 1977 г., с небольшим перерывом на республиканский период (1932–1939), завершившийся гражданской войной и победой фашистов. Именно в такой обстановке вырос я: ни в детстве, ни в юности я не имел возможности получить никакого образования на каталанском языке, кроме подпольного и домашнего.

Начиная с 1977 г., когда после смерти Франко в стране произошли демократические преобразования, испанская Каталония приступила к процессу возрождения утраченных ценностей, что постепенно стало вызывать серьезные опасения федерального правительства и в конечном итоге привело в 2010 г. к ограничению Автономного статута Каталонии. Многие каталонцы расценили такое решение как оскорбительное, отнимающее у них право на самоопределение и попирающее национальное достоинство. В июле 2010 г. в Барселоне состоялась самая массовая мирная демонстрация в истории Каталонии: на улицы вышло более миллиона людей, требующих признания каталонской независимости. Начался процесс попытки отделения от Испании, совпавший с серьезным экономическим кризисом; результаты этого процесса в настоящий момент представляются весьма неопределенными. Однако совершенно очевидно, что демократические преобразования, проводимые внутри монархии, навязанной самим же генералом Франко, явились скорее механизмом сохранения старой Испании в соответствии со знаменитым изречением Лампедузы («Все должно измениться, чтобы все осталось по-старому»)^[5], нежели подлинным демократическим обновлением.

2. Литературный контекст

Каталонская литература начинается во второй половине XII в. с религиозных текстов и поэзии трубадуров, процветавшей на каталонских землях в XII–XIII вв. Гильем де Бергеда и Сервери Жиронский являются наиболее значительными представителями трубадурской поэзии Каталонии. Однако истинную славу каталонской культуры составляют три великие фигуры литературы Средневековья: Рамон Льюль, Аузиас Марк и Жуанот Марторель. Рамон Льюль (1232–1315) – одна из наиболее значительных и крупных личностей средневекового европейского мира и первый мыслитель, писавший философские трактаты на романском языке. В своих научных и литературных произведениях Льюль заложил основы национального литературного языка. Вторая выдающаяся фигура – Аузиас Марк (1397–1459), крупнейший каталонский поэт уровня и величия Данте, творивший в блестящую эпоху XV столетия, открывшего двери европейскому Возрождению. Это поэт, который окончательно порывает с провансальским влиянием и феодальной культурой и возводит любовную поэзию до вершин моральной и духовной значительности, сохраняя в ней при этом исконно земную силу. Наконец, Жуанот Марторель – писатель, создавший в середине XV в. роман «Тирант Белый», произведение, ознаменовавшее собой важнейший рубеж в развитии европейской прозы: недаром уже в XVII в. в 6-й главе I тома «Дон Кихота» Сервантес называет роман Мартореля «лучшей книгой в мире».

В XVI–XVIII вв., на фоне блестящего расцвета литературы в Испании и Франции, в Каталонии происходит политический и культурный упадок, завершившийся, как было сказано выше, окончательным упразднением автономии и попранием национальных культурных ценностей. На протяжении нескольких столетий каталонская культура всячески подавлялась, насильственно насаждались кастильский язык и культура. Преодолеть глубочайший кризис каталонской культуре удается лишь к середине XIX столетия, с началом важнейшего этапа в ее истории, получившего название Ренашенса (Возрождение), когда Каталония вновь обретает свой культурный пульс, а каталанский язык снова дарит миру фигуры первой величины.

По-настоящему удивительна та быстрота, с которой нашей культуре удается преодолеть пропасть «потерянных» столетий, что со всей очевидностью демонстрирует жизнеспособность языка, подобно мощному потоку грунтовых вод упорно проторяющего себе путь под политической пустошью. На мой взгляд, для понимания огромного усилия, совершенного деятелями каталонской культуры в поисках утраченного времени, весьма выразительным, хотя и неоднозначным, могло бы быть сравнение с английской и русской литературами: первыми авторами, творчество которых ознаменовало собой наступление эпохи каталонского возрождения были поэты Жасинт Вердагэ (1845–1902), сыгравший роль первопроходца, как Уолт Уитмен или Пушкин, и Жуан Марагаль (1860–1911), ставший нашим Томасом Харди. Русский эквивалент подобрать сложнее, но я, пожалуй, склоняюсь к такому прозаику, как Чехов. Как и великий английский поэт на своем языке, Марагаль переносит каталонскую поэзию из XIX столетия в XX. Поэт Жузеп Карнэ (1884–1970) – это своего рода Джон Бетжемен или Валерий Брюсов, Карлес Риба (1893–1959) вполне мог бы взять на себя роль одновременно Николая Гумилева и Осипа Мандельштама, а в какой-то степени и каталонского Томаса Стернза Элиота, только гораздо менее авангардного, Жуан Салват-Папасейт (1894–1924) мог бы быть нашим Рупертом Бруком и одновременно Владимиром Маяковским. Наконец, Жузеп Висенс Фош (1893–1987) занял бы нишу Эзры Паунда и в определенной степени Бориса Пастернака периода увлечения символизмом.

На протяжении сорока тяжелейших лет франкистской диктатуры, наступившей после поражения республики в гражданской войне, все, что касалось национальных каталонских институтов, языка и культуры, подавлялось самым жестоким образом. Однако мрачной фашистской Испании, вышедшей победительницей в братоубийственной схватке, не удалось уничтожить национальное самосознание каталонского народа: культурный импульс Ренашенсы, вопреки всем в высшей степени неблагоприятным условиям этого периода, продолжал оказывать влияние на литературную действительность Каталонии. Каталонская поэзия отнюдь не пришла в упадок, как можно было бы предположить, а напротив, оказалась удивительно жизнеспособной; более того, в ней возникли фигуры поистине глобального масштаба, способствовавшие ее окончательному возрождению. Основными поэтами, внесшими свою неоценимую лепту в литературный процесс того времени, помимо Карлеса Рибы и Ж. В. Фоша, которые продолжали творить, были Салвадор Эсприу (1913–1985), творчество которого исполнено суровой силы Филипа Ларкина или Анны Ахматовой периода «Реквиема», Жуан Виньоли (1914–1984), которого можно сравнить с такими фигурами, как Роберт Грейвс или Марина Цветаева, Габриэл Ферратэ (1922–1972), чье творчество напоминает нам Шемаса Хини, возможно, с некоторыми отголосками поэзии Эдгара Ли Мастерса или Сергея Есенина.

С Габриэла Ферратэ, Сальвадора Эсприу, Жуана Виньоли и Микела Марти-и-Пола начинается поколение поэтов, родившихся в XX столетии, однако еще до гражданской войны; их детство прошло под знаком раскола общества и братоубийственной бойни. Остальных авторов, представленных в настоящей антологии, мы можем назвать современными поэтами; за исключением Марии Мерсэ Марсал и Микела Бауса, ушедших из жизни достаточно молодыми, они здравствуют поныне. Это поэты, которые сначала росли в послевоенном мире жесточайших франкистских репрессий, мрачном, закрытом, полицейском государстве, а затем жили в условиях диктатуры, которая, надо сказать, так до конца и не изжила себя в нашем, ныне демократическом, обществе. Все эти поэты, как, впрочем, это происходит во всем мире, сотворили себя сами, выбрав по своему вкусу то или иное из творческих направлений, предлагаемых мировой поэтической традицией. Если мне будет позволено личностное сравнение, то я как поэт ощущаю себя современником испанца Франсиско Бринеса, американца Филипа Левайна или русских Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной и Иосифа Бродского. И вряд ли я смогу сказать, каким поэтам я в большей степени обязан своим литературным формированием и поэтической жизнью: Жуану

Марагалю и Жуану Виньоли, творившим на моем родном языке, Томасу Харди и Филипу Ларкину, писавшим на английском, или же русским Анне Ахматовой, Евгению Евтушенко…, а может быть, тому стихотворению Владимира Маяковского, которое я с юности ношу в своем сердце: «Товарищу Нетте, пароходу и человеку».

Сайт Жует Десеерн, январь 2014 г.

Ж. Маргарит

XII–XV века

Беренгер де Палоу

«Мне любы веселье и пенье…»

I

 
Мне любы веселье и пенье,
и радость быть с дамой моей,
которая мне всех милей,
с которой познал упоенье;
она обладает ключами
от дивных сокровищ – сей клад
надежные стражи хранят.
 

II

 
Поистине мне – наслажденье
вассалом быть, преданным ей,
внимать сладким звукам речей,
любое исполню веленье,
чтоб только угодным быть даме;
но встречу неласковый взгляд, —
и жизни уже я не рад.
 

III

 
В каком бы я ни был смятенье,
спешу к своей даме скорей,
увижу ее – и сильней
я к ней ощущаю влеченье,
ее прославляю стихами,
она – идеал, и навряд
меня в льстивой лжи обвинят.
 

IV

 
Прекрасна она, без сомненья,
всех женщин стройней и нежней,
учтивей, скромней и умней,
я страсти смирил нетерпенье,
ее упиваясь речами,
коль с ней я расстался, – закат
и ночь мне о ней говорят.
 

V

 
Услышьте мое откровенье,
подруга, что мне всех нужней:
в любви признаваясь своей,
не верю в свое пораженье,
а верю: любим буду вами,
меня, что к вам страстью объят,
одарите счастьем стократ.
 

«Ах, дама прекрасна лицом…»

I

 
Ах, дама прекрасна лицом,
прекрасней не сыщется стана,
а голос звенит ручейком,
прельщающим нас постоянно,
когда бы мольбам моим внять захотела,
то сердцем моим навсегда б завладела,
но я ведь, увы, убеждался не раз,
что страсти огонь в ее сердце погас.
 

II

 
Любви ей язык не знаком,
хотя и поем неустанно
мы все ей о чувстве своем;
да, ведомо нам безобманно:
не любит она; но настолько умело
скрывает бесстрастность свою, что всецело
мы – слуги ее, и отрадой для нас —
уйдя от нее, к ней вернуться тотчас.
 

Гильем де Кабестань

«Когда впервые вас я увидал…»

 
Когда впервые вас я увидал,
то, благосклонным взглядом награжден,
я больше ничего не возжелал,
как вам служить – прекраснейшей из донн.
Вы, Донна, мне одна желанной стали.
Ваш милый смех и глаз лучистый свет
меня забыть заставили весь свет.
и, голосом, звенящим, как кристалл,
и прелестью бесед обворожен,
С тех самых пор я ваш навеки стал,
и ваша воля – для меня закон.
Чтоб вам почет повсюду воздавали,
лишь вы одна – похвал моих предмет.
Моей любви верней и глубже нет.
Я к вам такой любовью воспылал,
что навсегда возможности лишен
любить других. Я их порой искал,
чтоб заглушить своей печали стон,
едва, однако, в памяти вы встали,
и я, в разгар веселья и бесед,
смолкаю, думой нежною согрет.
Не позабуду, как я отдавал
перед разлукой низкий вам поклон,—
одно словцо от вас я услыхал —
и в горе был надеждой окрылен.
И вот, когда доймут меня печали,
порою радость им идет вослед.
Ужели ей положите запрет?
Снося обиду, я не унывал,
а веровал, любовью умудрен:
чем больше я страдал и тосковал,
тем больше буду вами награжден.
Да, есть отрада и в самой печали…
Когда, бывает, долго счастья нет,
уменье ждать – вот весь его секрет.
Ах, если б другом вы меня назвали!
Так затрепещет сердце вам в ответ,
что вмиг исчезнет всех страданий след.
 

«Я сердцем таю…»

 
Я сердцем таю,
забыв весь мир порой,
воображаю
вас, Донна, пред собой.
Стихи слагаю
я только вам одной,
изнемогаю,
томим своей мечтой.
Как от любви бежать?
Где б ни укрылся, глядь,
любовь уже опять
мной овладеть готова.
Отверженный сурово,
вновь стану воспевать
ваш нрав, красу и стать.
Я почитаю
любви завет святой,
не уступаю
я прихоти пустой,
о вас мечтаю,
не нужно мне другой.
И счастье знаю,
и одержим тоской.
О Донна, вам под стать
на свете не сыскать!
Так мог ли вам давать
я клятвы суеслова!
Нет, не забыть былого,
и невозможно снять
с себя любви печать.
Зачем другого
искать в чужих краях?
Блеск жемчуговый
в смеющихся устах,
груди шелковой
мерцанье при свечах —
все это снова
предстанет в светлых снах.
(Коль так я б верен был
Царю небесных сил,
меня б он в рай пустил…)
Всех донн других объятья
за ваш поклон отдать я
немедля бы решил —
так ласков он и мил.
Дня прожитого
не помню, чтоб во прах
не падал снова
пред вами я в мечтах.
Одно бы слово,
чтоб я по вас не чах!
Огня б живого,
любви у вас в очах!
Ужель за весь свой пыл
ее не заслужил?
А иначе бы жил —
немало, как собратья,
даров бы мог собрать я.
О них я не тужил:
ваш дар меня манил.
чтобы страдать я
не стал еще сильней,
чтоб мог стяжать я
награду стольких дней,
к вам шлю заклятье —
мольбу любви моей.
Пусть без изъятья
вы всех вокруг щедрей,
но, Донна, буду рад
одной лишь из наград,
она мне во сто крат
других даров дороже.
А коль желанья тоже
и вас ко мне стремят,
блаженству нет преград!
Могу ль не знать я,
кто в мире всех милей!
Могу воздать я
и славу только ей.
Лицеприятья
нет в похвале моей.
Нет вероятья,
чтоб стал я холодней.
Дары волхвов назад
я все верну подряд —
пусть только подарят
мне дар, ни с чем не схожий:
пусть, этой нежной кожи
впивая аромат,
уста мои горят!
Касаясь нежной кожи
и поцелуи множа,
о милая, чего же
уста не посулят —
и правду возвестят!
Раймон! Ну до чего же
я духом стал богат,
вкусив любви услад!
 

«Как тот, чей взор в листве густой…»

 
Как тот, чей взор в листве густой
приметил нежный вешний цвет,
не дрогнув перед высотой,
рву розу, коей краше нет.
Сумел Господь столь безупречной
ее красою наделить,
что подобает ей служить
смиренно в жизни быстротечной.
 
 
Весельем полон и тоской,
влюблен в очей чистейший свет,
неверной, трепетной рукой
с ланит стираю влажный след.
За это благодарный вечно,
готов любовь свою таить:
ведь тем, что надобно хранить,
не завладеет первый встречный.
 
 
За правду я стою горой,
мне лесть претит и злой навет:
весельчака сразит стрелой
любовь, и знает целый свет,
что та стрела бесчеловечно
любому может грудь пронзить,
но также к жизни пробудить
от дрёмы легкой и беспечной.
 
 
Ах, сжалилась бы надо мной,
нарушив строгости обет,
чтоб я душе моей больной
признанием убавил бед.
Ведь муки длятся бесконечно,
раз я решился полюбить
ту, что сумела всех затмить
от гор до области заречной.
 
 
В высокой башне, за стеной, —
звезда, что ярче всех комет.
Бог сотворил ее такой,
и для любого не секрет —
она прекрасней всех, конечно, —
так всякий станет говорить,
ну, разве сможет возразить
калека, зрением увечный.
 
 
Возвышен так душевный строй,
изыскан так ее привет,
что мне, ей-ей, любви другой
не нужно до скончанья лет.
Дано ей в жизни скоротечной
мир доброй волей одарить
и благолепьем усмирить
злоречья гомон бессердечный.
 

«Сладостно-злая грусть, что Амор мне дал…»

 
Сладостно-злая
грусть, что Амор мне дал,
жжет, заставляя
песней унять накал
страсти: пылая,
я б вас в объятьях сжал,
но, столь желая,
я вас лишь созерцал.
Что ж, я в ваших руках;
видя гневный их взмах,
превращаюсь я в прах,
так как верен обету;
к вам стремлюсь, будто к свету,
я, блуждая впотьмах;
вас я славлю в стихах.
 
 
Пусть, гнев являя,
Амор вас охранял,
премного зла я
из-за него приял,
радость былая
ушла, я грустен, шал:
любви желая,
от ее плачу жал.
От любви я исчах,
с вами я нежен в снах,
наяву ж – не в ладах,
напоказ всему свету.
За какую монету
Вы мой примете страх?
Ибо я вновь в бегах.
 
 
Эскиз к портрету
я набросать хотел:
улыбку эту,
стан, что строен и бел.
когда б воспету
мной, как воспеть я смел
вас, быть завету
с Богом – в раю б я пел!
Вам я служить готов
ради десятка слов;
мне дареных платков
не храню, не ищите!
Нет во мне прежней прыти,
нежных дам тщетен зов.
Мой алтарь – ваш альков.
 
 
Я рад рассвету:
едва он заалел,
любви примету
я в нем найти успел;
не вняв запрету,
я пал, лишь вас узрел;
увы, поэту
любить – один удел.
Неприветлив ваш кров,
нрав ваш тверд и суров,
я лишен всех даров:
что ж, кто может – берите!
Только мне разрешите
ждать, что дрогнет засов,
коль мой жребий таков.
 
 
Тоскою рвите
сердце мне пополам,
но в дом впустите
Амора – пусть он сам
в тайном укрытье
возведет себе храм;
слух свой склоните
к слезным моим мольбам.
Причиняя мне вред,
злом вы полните свет;
коль одну из бесед
вы б вели с прямотою,
молвив, чего я стою,
любите вы иль нет,
я б не ждал столько лет.
 
 
Я слаб в защите —
крепость без боя сдам;
милость явите —
честь будет призом вам;
знать не велите
зависти к королям:
быть в вашей свите
мне приятней, чем там.
Коль пошлете мне вслед
лишь прохладный привет,
им я буду согрет.
Ах, любви полнотою
душу мою – пустою
оставлять вам не след.
Что ни жест, то запрет!
 
 
Пусть ваш ответ – запрет,
вас считаю святою
и стремлюсь со тщетою
свой исполнить обет,
худших не чая бед.
 
 
Ах, Раймон, красотою
в рабство взят ваш сосед,
жертва ее побед.