Происхождение государства

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2023

* * *

Предисловие

Темы государственного управления у примитивных народов я кратко коснулся в своей книге «Примитивное общество» (1920). В то время, однако, я еще не был знаком с некоторыми теоретическими взглядами, в частности с исследованиями профессора Оппенгеймера. В последующие годы, читая курс лекций в Калифорнийском университете, я пытался дополнять изложенное в книге, и краткое резюме этих усилий было опубликовано в журнале The Freeman (19 и 26 июля 1922 г.). К моему удивлению, это эссе, практически недоступное широкой публике, до сих пор время от времени упоминается в некоторых работах. Поскольку эта тема вызывает постоянный интерес у студентов, изучающих социологию, политологию и сравнительное правоведение, представляется целесообразным опубликовать его в значительно расширенном виде. Описанные этнографические данные, вероятно, будут полезны и для тех исследователей, кто работает в смежных областях знания, тем более что они могут легко ускользнуть от их внимания.

Во избежание недоразумений я хочу заметить, что моя интерпретация отношений ассоциаций и государства в этой исправленной версии заметно изменилась по сравнению с первой книгой.

Несколько моих друзей были достаточно любезны, чтобы полностью или частично прочитать рукопись или выслушать, как ее читаю я; среди них, в частности, профессор Лесли Спайер из Вашингтонского университета, Рональд Олсон из Калифорнийского университета и Дональд Кларк. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить им признательность за потраченное время и полезные комментарии.

Роберт Лоуи

Калифорнийский университет, 1927 г.

Введение:
Постановка проблемы

Были ли у первобытных народов такие системы организации, чтобы мы могли говорить об их управлении как о государствах или, по крайней мере, как о зачатках государства? Все, естественно, зависит от смысла, придаваемого этому термину. Легко придумать определение, которое давало бы монополию на государственность, скажем, Соединенным Штатам или имперской Германии. Точно так же мы могли бы дать такое определение литературы, которое исключало бы поэмы Гомера в те времена, когда они существовали только в устной традиции, и включало бы их после того, как они были записаны; так же как мы могли бы, развивая эту мысль далее, постановить, что только законная моногамия достойна называться браком. Но такая процедура, как бы она ни была оправдана этимологически или этически, расчленяла бы то, что явно имеет отношение друг к другу, искажая тем саму ценность научной классификации. Наш первоначальный вопрос, следовательно, выглядит типичным представителем подобных вопросов, а именно: обнаруживаются ли у более примитивных народов психологические эквиваленты основных культурных явлений, типичных для более сложных обществ? Например, если мы примем основанную на здравом смысле характеристику нашего государства, данную профессором Макивером^[1], мы зададимся вопросом: поддерживают ли, так же, как и мы, народы, не имеющие письменности, политический порядок в определенных территориальных пределах? В настоящее время, как мы увидим позже, принято утверждать, что они не признают подобных ограничений и что всем им каким-то образом удается выживать в условиях анархии. Является ли этот взгляд правильным, предстоит определить путем эмпирического исследования, но по аналогии с соответствующими сравнениями мы будем скорее склонны к тому, чтобы отвергнуть его. Как литература существовала до изобретения письменности, как существуют формы семьи, которые toto coelo (как небо и земля – лат.) отличаются от современного идеала постоянной и легальной моногамии, так же могут существовать и народы с политическими идеалами, радикально отличающимися от наших, и со способами их поддержания, столь же сильно отличными от привычных нам. Профессор Турнвальд мудро предостерегает нас от рассмотрения этих вопросов с высокомерно эгоцентрической позиции. Наше современное государство, утверждает он, есть не более чем одна из многих абстрактных возможностей, и оно менялось во времени. Если мы по-прежнему называем государствами страны, соглашающиеся подчиняться Лиге Наций или коммунистическим Советам, мы вряд ли сможем отрицать право на государственность правительственных структур (Her rschaftsgebilde) у народов, не обладающих письменностью^[2]. Точно так же великий историк древности, Эдуард Мейер, выступает за абсолютную универсальность государства в человеческом обществе^[3].

Вместе с этими и другими учеными мы постараемся применить как к примитивным, так и к развитым обществам принцип преемственности и психологического единства и попытаемся преодолеть пропасть между ними с помощью мостика из небольших промежуточных шагов. Чтобы яснее представить себе проблему, начнем с максимально возможного приближения к реконструкции первобытного «государства». Для этой цели мы не просто возвращаемся назад к предположениям a priori. Хотя в этнологии общим местом является знание о том, что развитие народов на разных фазах цивилизации может быть очень неравномерным, существуют общие черты, присущие всем без исключения безоговорочно примитивным племенам, которые можно с полным основанием признать не просто примитивными, но первобытными. К счастью, существует принципиальное согласие относительно того, какие народы должны быть отнесены к самым примитивным по шкале сложности, в политических устройствах этих племен, при этом наб людается фактическое единообразие и, наконец, имеется исключительная гармония между этими эмпирическими данными и абстрактными умозаключениями. Следовательно, мы можем двигаться дальше с уверенностью, что действительно является редкостью в теоретической этнологии.

Племена простейшей культуры включают тасманийцев, различные группы пигмеев, коренных австралийцев, огнеземельцев южной оконечности Южной Америки, шошонов Невады и другие подобные племена – все они охотники, рыбаки, собиратели дикорастущих растений, несведущие в земледелии, животноводстве и обработке металлов. Поскольку пигмеи Андаманских островов, пожалуй, наиболее исследованная группа из всех перечисленных, представляется желательным краткое изложение того, что мы знаем о соответствующей части их культуры.

Хотя андаманцы часто упоминаются как однородная группа, предполагаемое единообразие относится только к их расовым характеристикам. Профессор Рэдклифф-Браун выделял десять племен в Большой Андаманской и три в Малой Андаманской группе, каждое из которых имело языковые и в некоторой степени культурные особенности. Политическая единица, однако, еще меньше. Каждое племя состояло примерно из десяти автономных землевладельческих групп со своими охотничьими угодьями, на нарушение границ которых реагировало с негодованием. Каждая из этих малых групп насчитывала в среднем от сорока до пятидесяти человек всех возрастов, а средняя площадь их владений составляла около 16 квадратных миль. Типичный лагерь мог состоять из десяти семей, живущих в таком же количестве хижин, нескольких холостяков и незамужних женщин. Организованного управления в группе нет, она администрируется стариками и старухами, к которым младшие члены группы относятся с большим уважением. В дополнение к возрасту вес в группе придают умение охотиться или вести вой ну, щедрость и уравновешенный нрав, и, если мужчина сочетает в себе эти положительные характеристики, он достигает ранга вождя, его мнение приобретает вес и ему добровольно помогают молодые приспешники. «В каждой местной группе обычно можно было найти одного мужчину, который благодаря своему влиянию мог контролировать и управлять другими». Однако этот вождь обладал авторитетом не в силу своей должности, оказывая влияние исключительно благодаря своим персональным свой ствам. Не существовало никаких формальных наказаний, даже за убийство, за исключением того, что антиобщественное поведение приводило к потере уважения в группе, что для жителя Андаманских островов само по себе было серьезным наказанием^[4].

Чтобы дополнить эти наблюдения, приведем данные из двух отдаленных районов Нового Света. У шошоноязычных пайютов в Юте и Неваде был старший, руководивший охотой на кроликов, но, за исключением этого, его авторитет был нулевым. В течение большей части года значительная часть этого племени, шивуиты, разделялась на отдельные семьи, каждая из которых заявляла право на определенный родник и все злаки, растущие возле него; и только зимой все они объединялись в единую охотничью группу^[5]. Подобное поведение было характерно и для племен яганов, обитающих на Огненной Земле. В их миниатюрных сообществах обычно не было органов принуждения. Вожди у них отсутствовали, и только во время общего сбора всех групп для исполнения обрядов порядок охраняли члены племени со специальными полномочиями – руководитель церемонии и своего рода стражник для охраны священной хижины, не дающий заходить в нее непосвященным^[6].

Таким образом, оказывается, что для первоначальной политической единицы была неважна численность племени и территория, и она по необходимости состояла в значительной степени из кровных родственников. Не было обнаружено и никаких предположительных различий в нас ледственном статусе. В подобных племенах отсутствовали какие-либо политические институты или должности, а были только лидеры, власть которых основывалась исключительно на их персональных качествах. Тем не менее эти группы объединяло добровольное принятие определенных стандартов поведения, нарушение которых провоцировало всеобщее неодобрение.

Следует признать, что этот архаичный образ жизни удивительным образом контрастирует с его эквивалентом в современных цивилизациях. Вместо орды из пятидесяти или ста соплеменников, состоящих в основном в кровном родстве или браке, мы видим огромные скопления населения, разбросанные, может быть, по половине континента; между ними часто существуют наследственные клас совые различия; обязательно есть лица, наделенные властью и часто отстаивающие некое состояние государства, которому они служат или которое контролируют, наделенное безусловной высшей ценностью и известное как суверенитет. Если для этого сегмента социальной культуры действительно верен принцип преемственности, мы должны обнаружить процессы, которые могли бы превратить сообщество, устроенное по андаманской модели, в современные сложные политические структуры.