Марат

У ада нет ни места, ни пределов.

Где мы – там ад;

где ад – там быть нам должно.

Марло. «Фауст»

Пролог
Загадка

Марат шел по траве. Мимо него неровными рядами тянулись каменные плиты. В их тверди кто-то высек изображения и имена людей.

Вокруг было холодно и странно. Солнце на небе, но его свет не греет. Мир яркий, но кажется, будто вещи утратили контрастность.

Звук. Этот звук преследовал его сквозь сон. Негромкий, как шелест или далекое журчание. Он доносился снизу. Изнутри.

Марат посмотрел вниз.

Он увидел, что одет в шорты и большие черные башмаки. Он никогда раньше не носил обувь. Она его удивила, но еще больше его удивило собственное тело, казавшееся чужим и бесконечно длинным. Руки и ноги вытянулись, желтая кожа блестела от пота. А в правой половине его груди была дыра. Звук вырывался из нее каждый раз, когда Марат вдыхал. А когда выдыхал, над раной беззвучно вздувался и лопался жидкий кровяной пузырь.

Кровь была красной – чуждый цвет посреди этого простора зеленой травы и белых камней. Марат остановился и обеими руками оперся на одну из плит, чувствуя смертельную усталость. Поле было бесконечным, тянулось от горизонта и до горизонта. Над ним плыли низкие, пепельно-серые облака.

Кровь из раны пачкала камень. Марат стоял, не в силах сдвинуться с места, а под ним натекало и натекало. Он начал видеть вырезанные в камне лицо, имя – черточки, выбитые неизвестным художником, одна за другой заполнялись алой влагой. Марата охватил ужас. Это было его лицо. Хотя не совсем. И имя тоже было его, но не совсем. Марат Шудри-Буаньи. Шудри – фамилия его матери. Но кто такой Буаньи? Почему под не совсем его лицом это имя?

Лицо-маска в окровавленном камне шевельнуло глазами, и Марат беззвучно закричал. Это была тюрьма. Под этими плитами лежали скованные, вмурованные на вечное сохранение люди.

И он тоже был там.

Глава первая
Нотр-Дам-Де-Ла-Пэ

Марат открыл глаза.

Кричал петух. Ему ответил другой. Светало, было влажно. Стены комнаты выкрашены синей краской. Шелест – это дыхание матери. Кажется, воздух стал для нее песком.

Сколько раз ему снился этот кошмар? Сколько раз он уже слышал этот странный шум?

Столько же, сколько слышу ее хрип, подумал он.

Он сел. У их комнаты большое окно. Большое окно из маленьких стекол, собранных в решетке деревянной рамы. Пяти стекол не хватает, два – с дырками от пуль. Иногда в них заметает дождь, тогда мать закрывает бреши кусками картона. Так было всегда. Марат родился, и так уже было. Никто никогда не приводил в порядок этот дом, эту улицу, этот город.

Марат сонно вытер лицо руками. На коже пот: душно. За окном – огромный сферический купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Выше него только свинцовое небо, ниже – все трущобы Ямусукро. Где-то за непроницаемой преградой облаков встало солнце, его блеклый отсвет лег металлическим бликом на вершину собора. Туман между хибарами бедняков стал казаться желтым. Тяжелый, он проникает повсюду, росой оседает на ржавых капотах машин, заставляет людей задыхаться.

Марат посмотрел на мать. Она выглядела как лошадь, гниющая на обочине дороги. Ее зовут Камила. Она арабка, ей немногим больше тридцати лет, и у нее СПИД. Большие глаза в углубившихся глазницах, лицо так осунулось, что губы не смыкаются над зубами. Ее одеяло сбилось, открывая голые ноги и выпростанную правую руку – тонкую, высохшую, совершенно оранжевую. Правая сторона ее тела вся оранжевая, одна огромная язва – болезнь не тронула только лицо, но уже поднялась по шее до уха; Анри сказал, что лишай не перекинется на левую сторону, потому что расползается по нервным окончаниям кожи. По краям ссохшихся корок – крошечные капельки крови. Должно быть, ей ужасно больно.

Прошла минута. Она невидящим взглядом смотрела в потолок, потом заметила сына. Марат постарался не встречаться с ней взглядом и снова уставился в окно, на купол собора. Такой огромный. Такой ненужный. Там бог христиан. Ему посвящены большие камни и куски железа. Он смотрит, как у подножия ступеней его дома разлагаются люди.

Бог на небе. Так говорит Анри. Так говорит Роберт. Может, ему снился бог? Может, это он туманом спускался сверху? Может, это он жужжал в дыхании матери, как назойливая муха? Прихлопнуть бы его. Правда, у его матери другой бог. Анри и Роберт верят в Христа. Мать верит в Мухаммеда, но не ходит в мечеть – ее оттуда прогнали. У Намон третий бог – она знает Великого Мастера и его детей, лоа.

Марат чувствовал, что в нем живет ненависть. Он ненавидел собор. Он ненавидел свою мать. Он ненавидел колдунью Намон с ее татуировальной машинкой и духами вуду. Он ненавидел. Он ненавидел. Он ненавидел.

– Марат, позови Анри.

– Хочешь пить?

– Да.

У изголовья матери стояла миска с водой. Марат сел на корточки, поднял ей голову. Ее волосы влажные, под ними тоже язвы. Если бы не его забота, там жили бы насекомые. Он поднес миску. Металлический край посудины тихо стукнулся о ее зубы. Она начала пить. Десны и растрескавшиеся губы сочились кровью, вода в миске стала розовой.

Она напилась. Не хотела больше пить и постаралась отвернуть голову, но не смогла – Марат крепко держал ее. Он думал, что если захочет, заставит ее утонуть в этой миске. Она попыталась пить дальше, стала давиться, кашлять. Он убрал посудину от ее губ. С минуту она задыхалась. Марат не смотрел на нее. Он думал, что она не понимает. Не понимает, что он жесток специально.

– Позови Анри, – опять попросила она.

«Ты боишься смерти, но белый французский доктор не спасет тебя от нее. Даже если ты отдашь ему все, что у тебя есть. Даже если он сжалится и на две недели положит тебя в больницу, как это было месяц назад».

Марат залез рукой под циновку матери. Там лежала плоская жестяная коробка. Он извлек ее на свет, отошел, чтобы мать не видела, сколько у них денег. Франки и доллары. Несколько бумажек на россыпи монет. Если не покупать лекарства, то этого достаточно, чтобы есть следующие три месяца. Вкусно есть.

Но ее ведь не интересует, что будет через три месяца? Она просто грызется со смертью, вымучивая у нее дни, недели. Она хочет еще подремать, опьяненная наркотиками, еще посмотреть в серое небо над Ямусукро, прежде чем низвергнется в огонь Аллаха. Марат ненавидел ее за это. Разве она заботится о нем? Это он заботится о ней половину своей жизни. Разве она жалеет его? Это он жалеет ее половину своей жизни. Арабская потаскуха. Зачем ты родила меня?

Он оглянулся и посмотрел на нее. Она лежала, сложив руки на груди, прикрыв глаза и тихо впитывая свои последние часы.

– Не хватит денег для Анри.

– Дай мне посмотреть. Я сосчитаю.

– Я умею считать. Ты все пропустила. Я научился считать, пока ты лежала в больнице.

Она попыталась улыбнуться. Жуткий оскал обтянутого желтой кожей черепа. Ее сын научился считать.

– И все-таки я хочу посмотреть.

Она привыкла, что он все делает не сразу. Еще несколько секунд Марат изучал ее ужасное лицо, потом забрал бумажки из коробки и сунул их в трусы. Он знал, что она невнимательна и плохо соображает, но все же надо было действовать наверняка. Если мать пожалуется Роберту, что Марат украл их общие деньги, старик может избить его палкой. Он проверил трусы – ни одна бумажка не торчала – и протянул жестянку матери. Зазвенели монетки. Он наблюдал, как она силится приподняться, вытягивает свою иссохшую шею.

– Куда же они делись? Денег было больше. Куда же они делись?

Она взглянула на Марата. Ее глаза за последний месяц стали огромными, как белые соляные озера в пустыне.

– Позови Намон.

Он закрыл жестянку, вдвинул ее обратно под голову матери.

– Черная колдунья не поможет тебе.

– Уже считаешь мои дни?

Марат молчал.

– Все равно позови.

Марат понял, что хочет пить. Он взглянул на кровавую миску. Нет. Пить ее воду он не будет. Он не собирается умирать как она. Он отошел, натянул штаны. Пусть думает, что он собрался идти к Намон. Он посмотрел на остальную свою одежду. Башмаков у него не было, майка порвалась, и он решил совсем ее не одевать.

***

Их комната находилась на втором этаже. Вниз вела ветхая деревянная лестница. Там было темно. Вдоль стен висели узкие полки, на них – куча хлама. В сырости между глиняными кувшинами водятся скорпионы. Прошлой зимой Марат убил трех.

Он спустился. У него были широкостопые ноги со светлыми пятками. Он умел ходить тихо.

Дверь. Марат бесшумно открыл ее.

Под ними жил Роберт – одинокий старик с кожей темной как ночь. Марат знал, что сейчас он спит. Роберт владел этим домом. Они платили ему за комнату. У них с ним была общая прихожая на первом этаже. Марат постоял у двери домовладельца, прислушался, потом вышел на улицу.

Пелена тумана висела совсем низко над землей. Сквозь нее можно было увидеть только силуэты вещей: обветшалый забор, пальмы, далекий контур купола собора. Он казался серым пятном на темном свинце затянутого тучами неба. Марат почесал ногу о верхнюю ступеньку крыльца. Приятно.

Идти к Намон? У старухи седые волосы и лицо как взрытая земля. Оспа ослепила ее на один глаз и изменила все черты. Она утверждает, что сам Великий Мастер спас ее от болезни. Она берет всего шесть франков, но Марат не хотел к ней идти. Просто не хотел ее видеть.

Он пересек двор. Холодная влажная земля. Разбежались сонные куры. Они таяли в тумане, сливались с пестрой грязью. У забора стояла бочка с водой – немного ржавой, но вкусной.

Марат наклонился над бочкой и замер.

– Я красив, – сказал он.

Он видел в тихой воде свое отражение. Ему двенадцать. Кожа как темное золото, темнее, чем у матери, но светлее, чем у Роберта и всех, кто живет в этих трущобах. Пропорциональное лицо с мелкими чертами, как это бывает у арабов. Чувственные губы, вьющиеся волосы, непроглядно-черные глаза. Над верхней губой уже пробиваются волоски. Он сам наполнял эту бочку. У него развитые плечи, сильные руки, которыми он привык носить ведра с водой. Хорошая грудь, не такая, как у спидозных – Марат видел, как она поднимается и опускается при дыхании. Он чувствовал свою силу, медленно растущую мощь. Он опустил голову еще ниже и заметил рябь – свое дыхание на воде. Отражение разрушилось. Марат приник к воде и начал пить.

Влага была холодная и горько-сладкая от ржавчины. Сегодня его мать умрет. Может, уже умерла. Он слышал историю, как какие-то бедняки позвали к себе Намон. Она пришла, но человек уже умер. Старуха потребовала денег. Ей отказали. Намон расхохоталась и ушла. Через месяц всю ту семью выкосил тиф. Выжил только младенец.

Марат вытер капли с губ. Вода в бочке успокаивалась, его отражение снова становилось целым. Медленно, чтобы не разрушить картинку, он намочил руки, провел ими по своим коротко стриженным волосам. Они росли у него густо, как у негров.

По улице проехал одинокий мотоцикл. Марат прислушался, пытаясь определить время. Снова петух. Когда такие тучи и солнца не видно, птицы просыпаются в разное время. Еще петух. Этот, наверное, последний. Трущобы медленно оживали. Марат подумал, что если мать не умерла за прошедшие пять минут, стоит задать ей один вопрос. Последний.

Он вернулся в дом. В комнате Роберта по-прежнему стояла мертвая тишина. Марат на цыпочках взошел вверх по лестнице, остановился у входа в комнату. Камила лежала неподвижно, приоткрыв рот. Желтые зубы, красные десны. Глаза закрыты. Он постоял на месте, потом подошел к ней. Умерла. Он почти не сомневался в этом, пока она не открыла глаза.

Марат почувствовал странный интерес. Он видел мертвых, но никогда не видел, как человек уходит. Будет ли в ее глазах отражаться огонь Аллаха? А может быть, он услышит из ее рта вопли грешников, или шепот самого Великого Мастера? По спине побежали мурашки. Вопрос. Надо задать последний вопрос.

– Ты позвал ее?

– Да. Колдунья придет. – Он видел блеск безумной надежды в соляных озерах ее глаз. – Ты предала своего бога.

– Не с тобой я буду говорить об этом.

– Зачем ты меня родила?

Она чуть-чуть повернула голову, уставилась в небо.

– Говори, – сказал Марат.

Она услышала угрозу в его голосе и закрыла глаза. Марат вспомнил, как две недели назад Роберт разрешил им взять курицу. Когда он убивал птицу, та тоже пыталась перестать смотреть на него в последний момент. Он не был ловок, не мог свернуть ей шею так же быстро, как старый негр. Она все поняла, забила крыльями, а потом обмякла. Обмякла и попыталась не смотреть на него.

Марат понял, что улыбается. Ему пришла мысль, что есть способ избежать палки старика. Он поможет Камиле уйти. Он будет видеть ее глаза в момент ухода, а Роберт никогда не узнает, какими были ее последние минуты.

– Смотри на меня.

Женщина открыла глаза. Она еще не понимала.

– Зачем я? – спросил он. – Кто я?

– Мой сын, – еле слышно сказала она.

– Посмотри вокруг. Все меня ненавидят. Я слишком белый для этих трущоб и слишком черный для городских кварталов. Ты даже не дала мне бога, потому что твой бог прогнал тебя. Я сын шлюхи.

– Я скажу Роберту, как ты говоришь с матерью.

Он подумал, что это конец.

– Отвечай, – потребовал он. – Зачем ты меня родила?

– Это произошло случайно.

– Как?

Она молчала. Он взял ее лицо и повернул к себе. Это было совсем легко – она не могла сопротивляться.

– Как?

– Ты никогда этого не узнаешь.

Марат рассмеялся.

– А ты умрешь. Я не позвал Намон.

Зрачки Камилы расширились. Ее глаза стали совсем черными.

– Как ты можешь?

– Ты ничего не скажешь Роберту. И он не побьет меня палкой.

Деньги все еще лежали у него в трусах. Он залез туда рукой и вытащил их. Они рассыпались по полу.

– Я обманул тебя.

Она молчала. Улыбка Марата растаяла. К нему пришло странное сомнение. Вдруг он делает что-то… он не мог это объяснить. Что-то не то. Он посмотрел на собор. Там бог его снов. Будет ли кара?

– Ну? – подстегнул он ее.

– Он порвал презерватив. Такое отродье, как ты, могло родиться только через дырку в резинке.

Марат провел пальцами по ее лбу. Она смотрела на него прямо. Может, она уже поняла, что он сейчас сделает. Раздавить. Как скорпиона.

– Значит, я случайность, которая уничтожила твою жизнь.

Она молчала.

– Тебя называют арабской шлюхой. – Марат положил правую руку ей на рот, а пальцами левой зажал нос. Наклонился, чтобы видеть ее глаза. Она стала дергаться. Он почувствовал под рукой ее зубы, побоялся, что она укусит, и придавил ей шею коленом.

Она сдалась, но не так, как та курица. Просто ушла куда-то. Ушла из своих глаз и из своего тела. Марат с разочарованием подумал, что ничего не произошло. Он не видел ада – только туман. Ее больше не было там, где был он. Он больше не мог поить ее водой и заставлять захлебываться. Тогда он отпустил ее и посмотрел на собор. Нотр-Дам-де-ла-Пэ молчал. Марат прислушался. Еще тихо. Но скоро Роберт проснется. После этого старик может в любой момент подняться в их комнату, чтобы проведать Камилу. Когда это случится, его самого уже не должно быть дома. Пусть Роберт думает, что женщина отошла после того, как ее сын ушел в школу.

Он собрал деньги, разбросанные по полу, выдвинул коробку из-под головы матери и вернул туда несколько купюр: Роберт мог знать или догадываться, где мать хранит деньги. Не нужно, чтобы у старика сложилось впечатление, будто он ограбил мертвую.

Теперь майка. Идти в школу без майки неприлично. Марат еще раз осмотрел разорванный подол. Это можно зашить. Если учитель заметит, что стежок кривой, Марат всегда может сослаться на болезнь матери.

У двери комнаты стоял простой деревянный сундук. Коричневые разводы по грубой крышке, замок на двух скобах. Марат секунду смотрел на него, потом вернулся к телу. Приподняв одеяло, он увидел обострившийся узор ее ребер. Одна иссохшая грудь – желтая, другая оранжево-красная. Между ними ключик на сыромятном ремешке. Марат снял его, открыл сундук. Здесь было все ее богатство. Несколько пакетов с мукой и семенами. Тряпки, в том числе женский деловой костюм, который, как думал Марат, она не одевала вообще никогда. Ее кукла вуду, сделанная Намон. Пустая банка от капельницы, оставшаяся после очередного прихода Анри. Штатива не было, и Марату тогда пришлось десять минут держать банку над матерью. Еще куча всякой всячины.

Он нашел иголку и нитку. Внизу заскрипел пол: Роберт проснулся. Цвет нитки был неподходящий, но Марат не обратил на это внимания. Он натянул порванную майку, замотав нитку вокруг иголки, а иголку вколов в плотную ткань у ворота, чтобы не потерять. Закрыл сундук. Замок. Дужка. Быстро он вернул ключ на шею матери, натянул одеяло на грудь, положил оранжевую руку так, как она обычно держала ее, когда спала. Прикрыть ей глаза? Нет, не нужно. Стремительно проверил содержимое рюкзака. Карандаш. Французские прописи. Библия с оторванной обложкой. Самодельная линейка с написанными маркером цифрами. Рюкзак был почти пуст, как и всегда. Марат положил в целлофановый пакет две еще пригодные лепешки из слоеного теста и бросил их на библию. Можно идти.

Он остановился в центре комнаты. Камила была неподвижна. Распахнутые глаза и мучительно приоткрытый рот с выступающими рядами зубов. Рука на одеяле. Бляшки саркомы Капоши на ногах, торчащих из-под одеяла.

Марат поднял глаза на Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Ничего? Ты даже не натравишь на меня Роберта? Внизу снова заскрипели доски, потом раздался грохот. Марат вздрогнул. Он знал этот звук – почти каждый день старик спросонок ронял свою клюку, ту самую, которой бил Марата.

Пора. Он спустился вниз, слыша, как Роберт ходит по своей комнате.

– Отче наш, где эта долбаная миска?

Марат проскользнул мимо его двери. На улице уже светлее: тумана стало меньше. По двору бродили разрозненные куры, одна – с цыплятами. Марат пошел в сторону от дома. Он прыгнул, подтянулся, почти перемахнул забор, но порванный подол майки зацепился за щепку. Марат завис, вздохнул и, рискуя жестоко навернуться, освободил правую руку. Теперь он висел на одной левой. Она дрожала, но была сильной. Он отцепил ткань, снова подтянулся и мягко спрыгнул на соседский двор. Еще тихо, все спят. И тумана здесь больше.

Из конуры вышла собака, заворчала.

– Ш-ш. Ш-ш, – сказал ей Марат. Она смотрела на него налитыми кровью глазами. Цепи нет. Марат секунду колебался, а потом побежал. Ему повезло – калитка была открыта. Он проскочил на улицу. Оскаленная морда ткнулась в изгородь за его спиной. Марат поднял с земли прут и сквозь щели в плетне ткнул им псину в морду. Он целил в глаз, но попал в нос, оцарапав до крови. Собака отскочила и хрипло залаяла.

Марат оглянулся. Тихо, туманно, дорога широкая и пустая. За пеленой тянутся ряды т-образных столбов и кокосовых пальм. Далеко впереди идут женщины в исламских платках и национальных платьях. Наверное, аканки. Мимо проехал грузовик. В школу еще рано. У него как раз осталась пауза для того, чтобы заштопать майку. Он пошел вдоль по улице.

Череда пальм с другой стороны дороги закончилась, теперь по правую руку от Марата была медленно оживавшая Плаца. Хибары торгашей, передвижные фургончики, мотоциклы с корзинами спереди и сзади, брызги от раздавленных фруктов на асфальте. И над всем этим величавая, далекая голова собора.

Мимо проехал бронетранспортер. Марат смотрел, как по восьми его колесам разбегаются повторяющиеся круги узора. Машина притормозила, пуская в туман темные струи угарного газа. Шестеро солдат сверху рассматривали толпу. Ничего не заметили, и броневик, снова набрав ход, исчез в мареве.

Марат устал босиком по асфальту и повернул на проселочную тропинку. Здесь текла речка Дьюмба, шириной в семь метров – лианы, нависающие над водой, женщины с бельем на мостках. Марат проходил речку только когда шел к школе, воду для дома набирал в колонке.

Женщины стирали белье. Марат попытался пройти вдоль реки, но его остановили.

– Что? – спросил Марат.

– Крокодил, – объяснила женщина. Ее лицо было закрыто, Марат видел только черные глаза и черточку переносицы. Негритянка. Руки мокрые, кожа молодая.

– Снова?

Крокодилы редко доплывали до Дьюмбы. Им не нравились люди, шум, дорога, грязная вода. Хищники, добиравшиеся сюда, обычно становились людоедами. В их брюхе можно было найти серебряные кольца, монетки, куски синтетической ткани. Иногда от одного человека, иногда от многих.

– Да. Его будут убивать сегодня днем. – Она еще секунду смотрела на него. Он почувствовал что-то в ее взгляде. Что-то похожее на страх. И еще притяжение. Сердце забилось чуть чаще.

– Иди своей дорогой, – сказала ему желтокожая старуха без чадры. Девушка снова начала катать ткань по доскам. Марат послушался и не пошел вдоль реки. Вместо этого он повернул, вышел на горбатый деревянный мост, достаточно широкий, чтобы разминулись три человека, и там остановился. Крокодил не опасен, пока твои ноги не стоят в мокрой глине у берега. Сев на деревянные жерди, он перетянул разрыв на майке к себе на живот, достал иголку и начал штопать. Далекий рокот моторов все нарастал. Скоро Плаца будет полна людей, и женщин у воды станет в два раза больше.

Последнего крокодила убили из автомата солдаты. Марат прибежал, но тело уже унесли. Ему сказали, что голова была вся разворочена. Хищник успел схватить человека за ногу, и тот стрелял в него в упор, пока не потратил весь магазин.

Поединок. Марат хотел чего-то такого. Это была настоящая жизнь. Он хотел иметь оружие и право на убийство. Черные стежки ложились на майку цвета хаки. Он прошил в одну сторону, потом в другую – прочность не бывает лишней. Когда кончилась нитка, заткнул иголку обратно в ворот.

Интересно, Роберт уже нашел ее?

Марат спрыгнул с жердей. Доски моста глухо откликнулись на удар. Что-то плеснулось в воде. Он посмотрел вниз. Если это крокодил, можно присмотреться и увидеть его глаза над поверхностью. Но на это нужно время и опыт. А если опыта нет, времени понадобится очень много. Крокодилы тупые, но ловкие: они прячутся в тине, за ветками и грязью, почти не шевелятся, сидят на месте или даже позволяют течению медленно нести себя. Намон сказала однажды, что крокодилы – это злые лоа. Она любит злых лоа. Они позволяют ей кормить их, а она может заставить их убивать для себя.

Марат еще раз пробежал глазами по прибрежной траве, ничего не увидел и пошел к школе.

***

Школа – большое одноэтажное здание. Пологая двускатная крыша со щербатой черепицей. Серые стены, широкие окна. Огромная веранда, которая в хорошую погоду используется как класс. Песчаный двор с футбольными воротами из живых пальм и тремя рядами бревенчатых лавок.

Марат вошел во двор и огляделся. На лавках мальчишки. Собрались почти все, но занятия не начинаются: учителя еще пьют чай в глубине веранды.

У Марата не было друзей. Все в этой школе были протестантами, все были черными, как беззвездная ночь, все знали своих отцов.

Камила нашла эту школу четыре года назад. Она хотела, чтобы ее сын научился читать, писать и считать, но денег на это у нее не было. В трущобах Ямусукро всего несколько бесплатных школ: одна католическая, три исламских. Мальчика без веры туда не принимали.

Марат сел особняком. Сквозь жидкие кроны пальм он видел вершину Нотр-Дам-де-ла-Пэ, вечного молчаливого свидетеля. Туман истаял, и теперь купол казался голубым на фоне серого неба. Он опустил голову.

Во двор вошли трое мальчишек – все из класса Марата. Клавинго, Крис и Поль. Крис родился в протестантской семье, а Клавинго вслед за отцом крестился несколько лет назад и сохранил имя на родном языке. Поль немного отличался от друзей. Он был марабу. Это делало его кожу чуть более светлой, чем у товарищей.

Они прошли мимо Марата. Потом Крис оглянулся: что-то зацепило его взгляд. Он сделал шаг назад. Марат, еще не понимая, в чем дело, но уже озлобленный, поднял на него глаза.

– Смотри, – сказал Крис, – его мать зашила майку неподходящей ниткой.

Клавинго улыбнулся. Марат сместил руку так, чтобы неровные стежки оказались в глубокой тени, но было поздно.

– Цветные нитки, – сказал Клавинго. – Цветному цветная одежда.

Он сам был в аккуратненькой рубашке, белой в коричневую клетку, которая отлично смотрелась с его угольной кожей.

– У тебя тоже цветная одежда, – сказал Марат.

– Не сравнивай меня с собой, оборванец. Моя рубашка клетчатая, а не латаная.

Марат смотрел в его круглое черное лицо. Клавинго был полон спокойного презрения. Тогда он наклонился, зачерпнул под лавкой мягкую глину и, встав, с размаху двумя руками ударил Клавинго в грудь.

– Черному черная рубашка, – сказал он.

Его противники так удивились, что мгновение ничего не происходило. По рубашке потекла жидкая грязь – два огромных темных пятна. Марат почти успел вытереть руки о грудь обидчика.

– Клав, это была твоя лучшая рубашка, – сказал Поль.

Клавинго опустил голову, посмотрел на свою одежду и слегка посерел. На мгновение даже Марат потерял для него значение.

– Это отстирается?

– Может быть, – неуверенно ответил Крис.

– Если я вернусь домой в таком виде, отец меня накажет.

Теперь кровь отлила даже от лица Поля.

– Ну, ведь можно же что-то сделать, – сказал он.

Мысль Клавинго снова сфокусировалась на Марате.

– Ты купишь мне новую.

– И еще щеточку для ботинок, – предложил Марат.

В отличие от него, Клавинго носил обувь. Это были дешевые кроссовки, но Марат, всю жизнь проходивший босым, не видел особой разницы между ними и элегантной обувью буржуев. Щеточка для ботинок была абсолютной роскошью, вещью почти мифической. Марат рассмеялся собственной шутке. Он попытался вытереть оставшуюся грязь о плечо Клавинго, но тот поймал его за руку. Марат уже чувствовал легкие уколы страха – сигнал, предупреждающий, что сейчас последует боль. Их трое, они разъярены. Его почти наверняка побьют – либо прямо сейчас, либо немного позже.

– Ты понимаешь, что сделал? – спросил Поль.

Марат пожал плечами.

– Черному черная рубашка, – повторил он.

– Отстаньте от него, – сказал Алан. – Нельзя травить человека из-за того, что он бедный и с другим цветом кожи.

Алан был маленького роста. Он сидел на лавке довольно близко от разыгравшейся ссоры.

– Заткнись, слабосильный очкарик, – ответил ему Клавинго.

– Не встревай, Алан, – посоветовал Поль. – Он не только цветной. Еще он просто гаденыш.

Алан встал и ушел в другой конец двора. Марат попытался вырвать руку из хватки Клавинго. Тот качнулся, но не отпустил. Крис коротко обернулся на веранду. Учителя еще ничего не заметили.

– Оттащим его, – скомандовал он.

Марат сопротивлялся. Он успел головой разбить нос Клавинго, попытался достать свободной рукой Криса. Он чувствовал волну кровавой ярости. Выцарапать им глаза. Была секунда, когда ему казалось, что сейчас он победит: вырвется, переломит ситуацию, изобьет их.

Не удалось. Клавинго быстро оправился от удара в лицо. Поль ударил Марата в промежность, а потом схватил его за ногу. Клавинго дал под дых. Крис поймал свободную руку Марата и заломил ее. Втроем они оторвали его от земли. Марат мог закричать – так все быстро прекратилось бы – но он только шипел.

Его оттащили за угол школы. По дороге он успел высвободить руку, вцепился в широкоштанные шорты Криса и спустил их до земли. Если бы это случилось на лавках, было бы здорово, но это произошло, когда они были уже за углом школы. Крис чуть не упал, но его друзья не стали смеяться – слишком захвачены были предвкушением расправы.

Клавинго прижал Марата к земле. Марат укусил его за руку. Клавинго ответил, мощно опустив Марату локоть на лицо. Нос лопнул как спелое манго. Теперь они оба были в крови. Минуту назад Клавинго еще мог отстирать рубашку, но теперь упустил этот шанс.

Поль поймал дрыгающиеся ноги Марата. Крис натянул штаны, догнал их и ударил обидчика ногой в пах. Марат понял, что боли больше нет. Туман Ямусукро стал красным. Он отбивался руками и ногами, вырывался, хрипел. Он смог разбить лицо Полю, чуть не выцарапал Клавинго глаз.

– Звереныш, – прохрипел Крис, когда обломанный ноготь Марата остался в изодранных волосах у него на голове.

Раздался первый звонок. Драка кончилась. Клавинго встал на ноги. Марат измождено привалился к стене. Четверо мальчишек смотрели друг на друга. У Поля дрожали руки. Клавинго выглядел жутко. Крис почти не испачкался, но лицо у него было в царапинах.

– Он получил свое, – сказал Поль.

Марат моргнул. Его дыхание постепенно становилось ровным. Он вытер кровь с губ, размазал грязь по лицу.

– Я найду вас по одному, – поклялся он, – и буду уничтожать.

– Он сумасшедший, – чуть испуганно сказал Крис.

– Сын арабской шлюхи, – сказал Поль.

«Странно, – подумал Марат, – я убил ее, но меня все равно так называют».

Крис взъерошил и разгладил волосы на голове, промокнул тыльной стороной ладони одну из кровоточащих царапин на лбу.

– Я на урок. А вы?

Клавинго неожиданно заплакал.

– Отец будет бить меня прыгалками.

– Пойдем, – позвал Поль. – Ты же не хочешь, чтобы это отродье смотрело на твои слезы.

Они двинулись вслед за Крисом, потом Поль оглянулся.

– Эй, звереныш, у тебя есть хоть какие-то деньги?

– Коплю на нож для твоего горла. – Марат встал на колени, потом, опираясь о стену, поднялся на ноги. Поль не выдержал его взгляда и отвернулся. Крис исчез за углом. Клавинго и Поль вышли со двора следом.

Марат расправил плечи, покрутил головой. Хруст в шее. Он сжал кулаки, разжал. Сжал. Разжал. Отряхнулся как собака. При каждом движении боль; напрягая мышцы, он чувствовал, как набухают синяки. Он понял, что ему это нравится. Он как будто стал тяжелее.

Он дошел до лавки. Рюкзак лежал там, где он его бросил. На веранде началось занятие. Учитель стоял спиной, но ребята видели Марата. Где-то там Крис, смотрит на него. Марат улыбнулся и показал им всем палец.

Он расстегнул рюкзак, вырвал страницу из библии и вытер ей лицо. Скомкал, бросил в грязь у основания лавки. Он победил. Его боятся, а не он. Ему-то что? Ему терять нечего. Достав одну из лепешек, он демонстративно откусил кусочек, закинул рюкзак за спину и пошел со двора. Тесто было соленое, разбитые губы щипало, но он продолжал есть, посасывая свою кровь, чувствуя, как зубы впиваются в тугое тесто.

Голубой купол собора маячил за деревьями. Нотр-Дам-де-ла-Пэ был на своем месте, как и всегда. Он смотрел на разбитое лицо Марата и молчал. А Марат смотрел на него и ел лепешку. Ему казалось, что он почти переспорил бога. Солнце так и не вышло из-за туч, но все равно становилось жарко. Роса, выпавшая утром, начала испаряться, над землей стоял тяжелый густой пар. День пройдет, наступит ночь, и вся эта влага снова превратится в туман, чтобы опасть на землю. Только сейчас она была другой – рассеянной, дрожащей в горячем воздухе.

Нашел ли уже Роберт тело матери? Нашел, точно нашел. Но надо еще повременить. Прийти туда, когда все уляжется. Конечно, старик может послать кого-нибудь за ним в школу, но это маловероятно. Скорее, он просто дождется, когда Марат сам придет домой.