Loe raamatut: «Если он выбрал тебя… Повести и рассказы», lehekülg 3

Глава 6. Ирада

Пока Ситара тянула насильно навязанное ей ярмо супружеской жизни, я пыталась обратить на себя внимание Малика. Уж чего только я не делала для этого! Поджидала его вечером с работы и, завидев юношу ещё издалека, принималась усердно подметать на улице перед воротами нашего дома. Не забыв при этом накраситься, надеть новое платье и сделать кокетливую причёску. Или когда матери не бывало дома, я наведывалась прямо к ним домой под невинным предлогом: соли попросить или ещё чего. А дальше – больше: с сахарным голоском я вызывалась помочь тёте Аиде по дому. Та сначала отказывалась, но я с ангельской улыбкой выхватывала у неё из руки веник или же принималась полоскать их бельё с таким рвением, что женщина лишь пожимала плечами и посмеивалась: мол, будь по-твоему.

Но Малик продолжал оставаться бесчувственным бревном и игнорировать меня. Я приходила подчас в бешенство. Я всем нутром чувствовала, что Малик всё ещё влюблен в Ситару, всё ещё думает о ней, знала, понимала это, но ни на мгновение не теряла надежды, что в один прекрасный день он выберет именно меня и забудет Ситару. Как охотник следует по пятам за своей жертвой, так и я не оставляла в покое соседского юношу, поставив перед собой цель заполучить его себе любым способом. Однажды я собралась с духом и попросила мать Малика помочь устроить меня на работу в качестве продавщицы в тот самый магазин, где работал Малик и его отец. К тому времени они уже взяли этот магазин в аренду.

– Дома мне скучно, а работать мама у незнакомых людей не разрешает. Сколько ни заплатите, я согласна, – невинно хлопая ресницами, нежно проворковала я тёте Аиде.

В последнее время подавленный вид Малика очень тревожил его мать. Она отлично понимала, что её сын страдает из-за непростительного поступка Ситары, выбравшей не его, а какого-то выскочку. И мои старания оказаться поближе к её сыну тоже не ускользнули от её внимания. И, буквально за один день вопрос о моём трудоустройстве был решён на коротком семейном совете, возглавляемым тётей Аидой. Уговорить свою мать мне оказалось делом более трудным, но и та сдалась после долгих пререканий, слёз и стенаний своей упрямой дочери. Я была на седьмом небе от счастья. Теперь я имела возможность видеть Малика каждый день! Пусть он обращался со мной сухо и не выказывал ни малейшего признака внимания, но уже то, что я была рядом с ним, значило для меня многое. Ещё чуть-чуть, и он будет принадлежать мне, думала я. Нужно лишь потерпеть, подождать. Эта мысль грела мне сердце, и заставляла целые дни проводить, томясь за пыльным прилавком в ожидании чуда.

После того, как я стала продавщицей, Малик заходил туда, лишь когда ему что-то нужно было взять, деньги, например. В такие моменты я пыталась его разговорить, весело щебетала как птичка, но все мои попытки сблизиться с ним разбивались, как волны о чёртову скалу. В последнее время Малик пристрастился к выпивке и к развлечениям с друзьями. Из-за этого у него частенько случались стычки с его родителями, особенно с отцом, но никакие упрёки и наставления не могли образумить юношу.

Однажды под вечер он пришёл в магазин в обычном своём скверном настроении. Но я мельком успела заметить в целлофановой сумке, которую он держал в левой руке, несколько бутылок со спиртными напитками. Сквозь зубы Малик пробурчал мне, чтобы я шла домой. Конечно же, я безропотно подчинилась его приказу, но дома не могла найти себе места, нервничала и прождала его возвращения до позднего вечера. Может быть, с десяток раз, не меньше, тайно заглядывала через ограду во двор отцовского дома Малика. Не успокоилась и тогда, когда в их доме погас свет. Тысячи беспокойных мыслей крутились в моей голове. А вдруг грабители залезут в магазин и убьют Малика? Если он напился, то точно не запер дверь. Перед моим взором представали одна за другой кровавые, страшные картины. Нет, я должна быть уверена, что с ним всё в порядке! Пойду и удостоверюсь, там ли он, и быстренько вернусь, решила я, и, спрыгнув с соседской ограды, поспешила домой. Тихо, на цыпочках прокравшись в спальню, я несколько минут внимательно прислушивалась к сонному посапыванию матери. Убедилась, что она спит, и быстрой тенью выскочила из дома. Я как ветер понеслась по тёмной, безлюдной улице с растущими на обочинах дороги зелёными кудрявыми ивами. Мне было страшно, но тревога за любимого, страсть и необузданное дикое желание гнало меня вперёд.

Единственное окно магазина выходило на проезжую часть дороги. Оно было зарешёчено, но сквозь него просачивался еле видимый лучик света. Я радостно перевела дух, а спустя мгновение трясущейся от волнения рукой тихо-тихо постучала в дверь магазина. Внутри магазина не было слышно ни звука. Моё сердце забилось так часто и сильно, что стало трудно дышать, но я опять постучала. Дверь неожиданно скрипнула и приоткрылась. Она была не заперта! Я немедленно проскользнула внутрь магазина. Подойдя к полуприоткрытой двери склада, я остановилась как вкопанная. Моё тело отказывалось сделать ещё один шаг, хотя цель была уже близка – я видела сидевшего ко мне спиной Малика. Перед юношей на маленьком низком столике стояла почти пустая бутылка с водкой, гранёный стакан, ещё одна пустая бутылка валялась под столом. Но не это привлекло моё внимание. Я услышала какой-то странный звук, похожий на стон. Спустя несколько секунд я поняла, что это не стон, это Малик плакал. Мне стало стыдно и неловко. И обидно. Он плачет, потому что всё ещё любит эту проклятую Ситару! Я повернулась, чтобы уйти, но в темноте задела ногой пустую бутылку. Бутылка откатилась от меня и стукнулась о стену с характерным стуком, дававшим понять, что удар оказался не слабым.

Малик вздрогнул.

– Кто там?! – испуганно крикнул он, вскочив со стула.

Я так и замерла на месте. Ничего путного мне не пришло на тот момент в голову, как сказать:

– Это я.

Малик проворно схватил стул и, подняв над головой, грозно прорычал:

– А ну, выходи на свет! Живо!

Мысленно ругая себя на все корки, я вошла в склад и предстала перед изумленным Маликом.

– Оф! Как же ты меня напугала, глупая девчонка! – облегчённо переведя дух, проговорил он и поставил стул на место. – Я думал, это воры! Собирался уже драться с ними! Говори, зачем пришла? Сумку, наверное, свою опять забыла здесь?

В те дни, когда Малик заменял меня в магазине, одним из моих предлогов для возвращения туда являлась моя сумка. Своим вопросом юноша, сам того не зная, помог мне с лёгкостью выбраться из того неловкого положения, в котором я нечаянно оказалась.

– Да, сумка, – пролепетала я, – я пришла за ней и заметила, что дверь не заперта. Как и ты, подумала, что воры пробрались в магазин. Решила проверить, всё ли в порядке здесь.

– Слушай, да ты хотя понимаешь, о чём говоришь? Ты одна-одинёшенька решила проверить, есть ли здесь воры?! Ты или совсем ещё дитя неразумное, или храбрец, или просто сумасшедшая! Я от страха протрезвел аж, а ты в темноту ринулась спасать чужое добро!

Я улыбнулась и смущённо потупила взор. Только бы он не спросил меня, сколько сейчас времени! Тогда мне конец, промелькнуло у меня в голове.

– А знаешь, когда ты улыбаешься, то становишься похожей на… – тут Малик запнулся, решив, что сболтнул лишнего, и торопливо закончил, – так ты возьми сумку и ступай домой. Наверное, уже поздно, и…

– Нет, не очень поздно, – торопливо прервала я его тираду и повернулась, чтобы уйти. Но не смогла. Обернулась к нему и выпалила:

– Ты хотел сказать, что я похожа на мою сестру Ситару? – мой голос тревожно зазвенел в полной тиши комнаты. – Ты это имел в виду, да? Ты ошибаешься, мы с ней совершенно разные. И, пойми же, наконец, – она тебя недостойна, она никогда тебя не любила! Никто не знал её лучше, чем я! Это самое глупое, бессмысленное создание, когда-либо приходившее в этот мир! Не думай о ней, на свете есть девушки, в сто раз лучше, красивее и умнее Ситары! – на моих глазах выступили слёзы, хотя я крепилась изо всех сил. О нет! Сил моих больше не было! Как и гордости! Всхлипнув, я сделала шаг к Малику и протянула к нему руки. – Хочешь, я помогу тебе её забыть?

Долгую, бесконечно долгую минуту Малик молча смотрел на меня. Смотрел так, словно видел впервые.

– Так сильно ты меня любишь? – спросил он.

Внутри у меня всё запылало. Я подошла к Малику, привстала на цыпочки и поцеловала юношу в щёку.

– Я готова за тебя жизнь отдать. Только скажи! – прошептала я, закрывая глаза.

Малик обнял меня и принялся целовать: грубо, исступленно лаская, а я лишь тихо постанывала, отвечая ему неумелыми, но страстными поцелуями… Когда забрезжил рассвет, я лёгкой тенью выскользнула из дверей магазина и побежала что есть силы домой.

Начиная с той памятной для меня ночи, моя жизнь превратилась в некий упоительный и, вместе с тем, доставлявший мне пронзительную душевную боль, сон. Мне всё ещё казалось, что отдавшись Малику, подарив ему самое драгоценное, что у меня было, я завоюю его сердце. Каждый раз, когда мы с ним занимались любовью, я отдавалась страсти со всем пылом влюблённого без оглядки человека. Во время этих встреч Малик шептал мне слова любви, ласкал так, что я таяла в его объятиях. Когда его не было рядом со мной, что бывало довольно часто, я часами могла мысленно прокручивать в своей голове невидимую киноленту и вспоминать, что говорил он мне во время ласок. Я вспоминала его поцелуи и свято верила, что и он помнит о каждой проведённой со мной ночи любви. Какая глупость с моей стороны, не правда ли? Но нет, я продолжала уверять себя, что он, как и я, тоже помнит каждое мгновение проведённого со мной времени, и ценит ту лавину чувств и сладостных как мёд ощущений, что испытывала я. И это «помнит» влюбляет его в меня. С каждым днём всё глубже и крепче. Но если бы я заглянула в мысли Малика, то, увы, ничего подобного из того, что я себе воображала, в его голове не прокручивалось, не вспоминалось. Для него любовный акт был естественным биологическим процессом, как вкусный обед, к примеру… съел, понравилось, но если через несколько часов или дней спросить его, что ты ел в прошлый вторник, то он затруднится ответить, и его охватит недоумение от этого вопроса. Зачем помнить то, что можно повторить каждый день, или часто, или иногда?

Одно обстоятельство очень беспокоило меня. Имя этому обстоятельству было Ситара. Вот уже несколько месяцев прошло с тех пор, как та вышла замуж, и ни разу с тех пор не навестила ни мать, ни сестёр. Таков был обычай: если девушка выходила замуж без благословения родителей, то после свадьбы обе семьи – и жениха, и невесты – обязаны были договориться о примирении, после чего устраивали ещё одну свадьбу, но уже в доме невесты. Вот этого события я и боялась больше всего на свете. Я не хотела этого примирения, ведь случись это, и Ситара уже частенько будет захаживать в гости к матери. Её обязательно увидит Малик, и кто знает, что он подумает, что сделает. С глаз долой – из сердца вон, решила я про себя, и всячески старалась напомнить матери о бессовестном проступке Ситары, посмевшей убежать замуж за первого встречного.

– Не прощай её, мама. Она должна заплатить сполна за то, как плохо она с нами со всеми поступила!

Мать отмалчивалась. Она сердилась на Ситару, и в то же время очень сильно переживала за неё. Бросив дочь одну расхлёбывать свои проблемы, скрупулёзно блюдя обычаи, по которым девушка, оказавшаяся в таком положении, как Ситара, имела право вернуться в родной дом лишь в качестве гостьи и лишь после того, как стала бы женой человека, опозорившего её, – Марзийя, тем не менее, переживала за дочь и всем сердцем желала ей счастья в новой семье.

Глава 7. Зафар

– Кажется, от этой Марзийи никакого прока нам не будет, сынок! Уже целых три месяца прошло с тех пор, как Ситара стала моей невесткой, а её мать и в ус не дует! Не желает мириться, и всё тут! Ни разу не навестила дочь, не поговорила со мной по-человечески. Слово тебе говорю, эта жадина приданого не хочет давать за дочерью, поэтому и прячется! Говорила я: давай сосватаю тебе старшую дочь моей доброй соседки Зумруд! И умница, и мастерица, и услужливая, и красавица…

– Красавица? Это ты про Вафу? Да у неё самый длинный нос на свете!

– Совсем и не длинный! Может только чуть-чуть, да и то ей к лицу. И не смей насмешничать! Какими нас Аллах создал, такими мы и должны быть, – ворчание тёти Фирузы быстро перешло на более высокие, крикливые тона, и Зафар понял, что ему пора исчезнуть куда подальше, пока мать совсем не рассвирепела. Сегодня она с самого утра была не в духе. Ситара почувствовала себя плохо, её знобило, и, в результате, матери пришлось самой замесить тесто, приготовить обед и вымыть посуду. Теперь она была не в духе и пыталась на ком-нибудь сорвать свою злобу.

Воспользовавшись тем, что мать пошла кормить кур, я проскользнул в дом и зашёл в спальню, где, свернувшись калачиком на кровати, лежала Ситара.

– Милая моя, красавица моя, как ты себя чувствуешь? – присев на край кровати и ласково погладив её по голове, спросил я.

Ситара открыла глаза и, улыбнувшись мне, ответила слабым голоском:

– Голова кружится. И подташнивает иногда.

– Говорил же я, пойдём к врачу, на обследование.

– Ты же знаешь, что я ненавижу больницы и уколы, – прошептала Ситара, и устало закрыла глаза, – полежу, и всё пройдёт.

– Нет, любимая, – покачав головой, сказал я озабоченно, – так дело не пойдёт. Моя мать – женщина простая, грубоватая. Ей и через сто лет не придёт в голову отвести тебя к врачу, а мне не удаётся поднять тебя с постели. Остаётся лишь одно: поговорить с твоей мамой и привести её сюда. Может быть, после этого ты согласишься на поход к врачу.

– Не думаю, что она тебя послушается. Она не простит меня, хотя я ни в чём и не виновата.

– Я вижу, что твоя мать – женщина принципиальная, строгая. Но я найду способ уговорить её. Моя мать вместе с несколькими соседками ходили уже к ней месяц назад. Но твоя гордая свекровь совершила ошибку, сказав тёте Марзийи, что ты была давно уже в меня влюблена и сама пришла в наш дом. По собственному желанию. Милая, я признаюсь твоей матери в том, что это не так, и ты не виновата. Я уверен, что после моих доводов она прибежит к тебе с распростёртыми объятиями.

Ситара посмотрела на меня с недоверием и ничего не сказала. Только кивнула. Мол, поступай, как считаешь нужным. Я был на многое готов, чтобы угодить молодой жене. Ради её улыбок, ласок, поцелуев. Если бы мать целыми днями не околачивалась дома, то я и домашние дела выполнял бы вместо Ситары, лишь бы сделать ей приятное. Но стоило мне один раз взять из рук Ситары веник и вымести пол в гостиной, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась мать и принялась стыдить и ругать меня.

– Не мужика я родила, не сына себе и защитника, а бабу настоящую! Подкаблучник! Ишь ты, какой сладкой оказалась для него жена! Матери не то чтобы помочь, а и слова ласкового не сказал за всю жизнь, а этой выдре и шагу не даёт ступить! Облизывает её целый день, как конфету, тьфу на тебя!

Ситара постоянно грустила, и я подумал, что если помирюсь со своей новоиспечённой свекровью, то развеселю свою жену. Как решил, так и сделал. После того, как я тайно от матери навестил тётю Марзийю и поговорил с ней, та позвонила Фирузе и сказала, что готова к примирению и ждёт нас всех в гости. То ли от радости, то ли ещё от чего, но недомогание Ситары как рукой сняло. И ко мне она начала относиться по-иному: с нежностью, но особенной, так, словно отпустила камень со своей души и простила человека, перевернувшего её жизнь и заставившего её страдать. А я же после того, как помирил Ситару с её матерью, признаюсь, возгордился собой ещё больше. Очень мудро я поступил! И мать свою не обидел и жене угодил. А я, между прочим, за всю жизнь ни единой книги не прочёл. Но моим учителем является сама жизнь. И я неплохой ученик. Моя жизнь складывается именно так, как мне этого хочется.

Глава 8. Малик

Я внимательно смотрел на худосочного молодого мужчину, одетого в мешковато сидевший на нём костюм из серой блестящей ткани, с длинными, не по размеру, рукавами. Из них нелепо выглядывали кончики его пальцев. Несмотря на свой неуклюжий вид, владелец костюма чувствовал себя превосходно и уверенно, и, видимо, млел от мысли, что он неотразим. Об этом говорили его колесом напружинившаяся грудь и гордые взгляды, бросаемые им на окружающих. И чем дольше я смотрел на него, тем сильнее возгоралось во мне желание придушить этого человека.

Я выпил залпом очередную рюмку водки и сделал вид, что не заметил обращённого на меня тревожного взора матери. Сегодня, после столь долгой разлуки, я вновь увидел Ситару. С той самой минуты, как она вышла замуж, моя жизнь превратилась в некий бесконечный кошмар. До той минуты я и сам не понимал, насколько дорога была мне эта маленькая, хрупкая девочка с синими как небо, глазами. Как странно! Я и пальцем её ни разу не касался, но желал так сильно, что это было похоже на неизлечимую болезнь. Люди пришли бы в ужас, скажи я им, что женюсь на Ираде, чтобы быть ближе к её сестре. И ни замужество Ситары, ни факт того, что я готовился жениться на её родной сестре, не в силах были унять мою горячую тоску по ней, моё желание обладать ею. И обиду на неё, и злость, что бурлили во мне.

Двор вдовы Марзийи сегодня был наполнен людьми и шумом. Длинные столы, расположившись под навесом, увитым виноградными лозами, были украшены цветами и блюдами с едой и фруктами. За ними сидели гости, которых Марзийя пригласила на обручение своей дочери Ирады с Маликом. Стоял погожий осенний день. Несколько мужчин готовили шашлык в саду. Соседские ребятишки бегали и играли. Их весёлый смех и голоса смешивались с голосами их матерей. В этот день женщины особо за своими отпрысками не приглядывали и не одёргивали их по обыкновению, требуя вести себя прилично, а с ужасно деловым видом тоже бегали туда-сюда по всяким пустякам: разносили салфетки, расставляли тарелки, стаканы и т. п. и т. п.

Ирада, одетая в длинное, до пят красное платье с белоснежными розочками в пышных волосах, сияла как солнце. Выражение её лица заметно помрачнело, когда она увидела свою младшую сестру Ситару с её мужем. Но Ирада всё же обняла сестру и громко сказала, с улыбкой указывая пальцем ей на припухший живот:

– Надеюсь, мой племянник или племянница не будет похож нравом на тебя! Ты была ещё той шалуньей! – сказала и взглянула на меня, сидевшего рядом с ней во главе стола. Смотри, словно говорил её торжествующий взгляд, – Ситара беременна, она никогда уже не будет твоей. А я твоя, я рядом! Я отвернулся, всем своим видом выказывая полнейшее безразличие к появлению новоиспечённой свояченицы и её супруга.

Зафар заметил это и нахмурился.

– Да он высокомерный ублюдок, – пробормотал задетый за живое юноша, наклонившись к уху Ситары. – И что особенного нашла в нём твоя сестра?

Ситара смущённо пожала плечами и поспешно отошла к группе женщин, нарезавших хлеб на небольшом столике возле дома.

Во дворе царила весёлая и непонятная для неискушённого человека кутерьма. Одни гости ели, другие гости прислуживали им, дожидаясь своей очереди. Никто не обижался, и всем было весело. Невесте и жениху, в основном, дарили подарки, а не деньги. Дарили всё, что могло иметь мало-мальски товарный вид: цветочные вазы, дешёвые головные платки и духи, ночные сорочки т. п. и т. п. Принимались эти дары с милым видом и благодарностями. А после окончания праздника подарки уже новыми их хозяевами распределялись по шкафам и сундукам, и иные сопровождались словами: «Ну, карга жадная, посмотришь, что подарю я тебе на свадьбу твоего сына!».

Но до окончания праздника в доме Марзийи оставались ещё часы и минуты. Гости продолжали пировать и веселиться от души, а я в самом скверном, самом мрачном расположении духа продолжал заглушать свои мысли спиртными напитками.

Я появился перед столом, где сидели Ситара с Зафаром, в самом разгаре всеобщего веселья – многие из гостей танцевали, а от людского смеха и говора можно было оглохнуть. Без всякого стеснения я уставился на молодых супругов: пьяный, взъерошенный, злой. Не знаю, что на меня нашло. Нет, знаю! Не мог я более вынести того, как этот подлец на моих глазах прикасался к Ситаре, то и дело что-то шепча ей на ухо! Увидев меня, Ситара вздрогнула, а Зафар чуть не подавился аппетитным куском мяса, который он за мгновение до этого отправил себе в рот.

– И это он? – насмешливо ткнув пальцем в сторону Зафара, сказал я. – И ты меня променяла вот на этого жалкого и несчастного замухрышку? Я сделал бы тебя самой счастливой на свете женщиной! Но ты выбрала его?! Его?! Эту жалкую тряпку?! Как ты могла так поступить со мной?!

– Эй, ты! Попридержи свой поганый язык! – до её ничтожного мужа наконец-то дошёл смысл сказанных мною слов, и он, отбросив пинком стул в сторону, полез с кулаками на нахального парня, посмевшего оскорбить его. – Ситара, иди к моей матери и скажи ей, чтобы немедленно покинула вместе с тобой этот дом.

Всего лишь один удар кулаком, и Зафар уже лежал на земле с окровавленным носом и орал:

– Он сломал мне нос! Он ударил меня!

Я, не теряя времени, подошёл к Ситаре и схватил её за руку, не дав ей возможности убежать. Ирада стояла поодаль и молча смотрела на нас. Музыканты больше не играли, под навесом стояла тишина, хотя людей там было немало.

– Ситара, – сказал я, – я не могу без тебя жить! Я люблю тебя! Умоляю, пойдём со мной! Я увезу тебя отсюда, и мы больше никогда не расстанемся!

– Сынок, успокойся, ты пьян… – вне себя от стыда моя мать вцепившись в меня, пыталась оттащить от Ситары своего обезумевшего сына, но бесполезно.

Гости стояли в смущении.

– Малик, отпусти меня! – пытаясь вырваться, закричала Ситара. – Немедленно отпусти меня! Мама!

Марзийи уже сообщили о случившемся, и она спешила на помощь дочери. Пока она отчаянно пыталась пробиться сквозь толпу любопытных зевак, я продолжал говорить, а точнее, кричать. Я был пьян, но готов и сейчас подтвердить, что все мои слова были сказаны в ту минуту совершенно искренне и от всей моей души. Но Ситара меня не услышала. Она не захотела меня услышать. И когда я это понял, я возненавидел её.

– Запомни, девочка, одно, – я не дам тебе возможности стать счастливой, – вот что я тогда прокричал ей. – Слышишь?! Никогда! Я страдаю, но и ты будешь страдать тоже! Пока не положишь конец всему этому жалкому фарсу и не придёшь ко мне. А до этих пор я превращу каждый день твоего существования в кромешный ад. И роди ты хоть троих, десятерых, мне всё равно. Я не оставлю тебя в покое. Ты будешь так же несчастна, как и я. Даю тебе слово!

– Ах ты, мерзавец! Ты человек без чести и совести! Убирайся вон из моего дома! И чтобы духу твоего здесь больше не было! – на меня обрушился шквал ударов, наносимых разъярённой Марзией.

Я отпустил руку Ситары и она убежала. А Марзийя набросилась уже на мою мать.

– Так-то ты воспитала своего сына, Аида? Он опозорил моих дочерей. С одной обручился, а другую пытается опорочить, запятнать её честь! Что вы хотите от нас? Да покарает вас Аллах! Как вы могли так поступить со мной и моими девочками?! Как вы будете теперь смотреть в глаза людям?! Ох, так бы и выцарапала глаза твоему ублюдку! – и с этими словами Марзийя сделала движение, которое не оставляло сомнений в том, что она выполнит только что сказанное ею без промедления. Помешала Ирада.

– Мама, нет! Пожалей меня. Я беременна от Малика, – уткнувшись мокрой щекой ей в волосы и судорожно всхлипывая, прошептала она. – Да стану я жертвой у твоих ног, остановись! Потому что я выйду за него замуж, даже если тысячи Ситар встанут у меня на пути! Это она виновата! Она соблазняла его на каждом шагу. Я сама это видела! Мама!

У Марзийи потемнело в глазах. Последнее, что она услышала перед тем, как потерять сознание, был взбудораженный голос Фирузы, свекрови Ситары:

– Бедный мой сынок, что они с тобой сделали?! Это ты во всем виновата, невестка! Ответишь мне за это! Змея подколодная!