Loe raamatut: «Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение», lehekülg 4
– Ну что?! Кто тут кричал, что ему нужны рабы и наложницы?! Вот они! Там – за валом! От нас и требуется только – взять их!! Или вы просто хвастливые шакалы, чьим словам нельзя верить?! А может у вас, сучьи хвосты вместо языка?!!
– Нееет!! – Обиженно пронеслось по рядам.
– Какие-то многомудрые дураки говорят, что все люди равны, ибо все мы – создания божьи! При этом, сами они живут в высокиих теремах и продолжают набивать брюхо с золотых посудин, пока пустобрюхие побираются! Пусть же языки их, приберет тот гулла, что вложил эту дурь в их пустые головы!! Разве жалкие черви – копошащиеся в земле, могут равняться истинным последователям творца вселенной – не пачкающим свои руки трудом, которым и после смерти уготована участь быть господами над недостойными?!! Рабы вы или господа?!!!
– Господаа!!! – Радостно завопили бродяги с испитыми лицами.
– Нам ли бояться смерти, подобно рабам?!!!
– Нееет!!!
– Мы знаем, нам и после смерти уготовано воздаяние, если мы с честью выполним свой долг перед всевышней волей!!!
– Дааа!!!
– Наш божественный повелитель говорит: "У каждого верного последователя пути божественной воли, должно быть не меньше трех жен и десяти наложниц, да в придачу все блага мира какие только есть"! А где найти это все, как не в рабах?!!!…
– Да!!! – Одобрительно кричали новоиспеченные господа.
– Так возьмем их, и покажем им их место!!! А кто противится, да сгинет в муках!!! – Подытожил он свое красноречие.
Воодушевленные посуленной добычей, крича и ликуя, разбойники бросились на склоны, отбиваясь и уклоняясь от неприятного каменного ливня, и без труда взобравшись, вступили в битву.
Недолго думая, Магару решил взять числом. Но он не ожидал, что казавшееся небольшим, войско защитников вдруг раздуется в размерах. И его сотни не казались уже внушительной силой, а защитников, за счет некоторых вернувшихся беглецов, пристыженных женами и воспрянувших первым отпором, и впрямь стало больше. Были среди них даже женщины, решившие вопреки указаниям воителей, встать в строй вместо трусливых мужчин, защищая дом и блюдя свою честь.
***
– Держитесь, держитесь мужички! – Кричала корчмарка, будто забыв, что теперь с ней и женщины.
А черные люди все лезли и лезли, позабыв про страх, словно муравьи на свой муравейник. И мужики со своей предводительницей, все скидывали и скидывали их, и женщины подносили им оружие и камни, уводили раненых перевязывая им раны, а некоторые и сами вставали на место павших мужчин, чтобы погибнуть вслед за ними, побившись, преграждая путь лихим людям.
Отбив очередной приступ, защитники отошли в укрытие, оставив наверху дозорных, следящих за приготовлениями потрепанных осаждающих. Сами же спрятались, чтоб отдохнуть и перевязать раны. Уставшая, раскрасневшаяся великанша, вытирая пот и оглядывая своих соратников, заметила среди новоприбывших тучноватого вояку. Кивнув взволнованному от нечаянной встречи Мушу, Ку-Баба устало улыбнувшись, поспешила его успокоить:
– Ааа, и ты тут. Не совсем знать пропащий. Если еще в бою покажешь свою храбрость.
– Да, верно. – Согласился с ней рябой. – Не совсем оскотинила тебя служба в городовых, раз за людей биться решил.
В этот раз, в застенчивом парне, скромно принявшего все похвалы, трудно было узнать прежнего нахала.
Не успели защитники отдышаться, как от дозорных поступило сообщение о приготовлениях в стане врага.
И этот приступ оказался сильнее прежних вместе взятых, так как по словам дозорных, к осаждающим поступила помощь, во много превосходящая прежнюю, и по количеству и главное, что особенно страшно, по опыту.
– Ну, ребятки, держитесь! – Подбодрила оторопевших защитников корчмарка, берясь за огромный тесак для разделки туши. – То, все опарыши были, а вот сейчас мухи полетят!
***
Меж тем у основной стены, вор все еще пытался угрозами и уговорами принудить к сдаче некогда дрожавших перед ним простолюдинов. На все угрозы, ему отвечал не просыхающий, вечно хмельной, но никогда не пьянеющий вусмерть Эпир, острой шуткой приводящий все угрозы резанного к смехотворности, отчего прежний ужас перед воровским царьком, у людей все больше улетучивался.
Поняв, что бессмысленно пытаться запугать вооруженную толпу, к тому же настроенную решительно, резаный снова начал уговаривать, пугая теперь не столько своей силой, – которая уже сама начала редеть, боясь мести вооруженных босяков за прежние обиды, – но силой пустынников, которых, сам лугаль воров боялся ужасно.
– Эпир, что у тебя общего с этими рабами?! Ты же ходил в приятелях моего отца, когда он был жив, да не оскудеет в Кур его чаша! Я надеюсь, ты не забыл моего отца?!
– Да как, забудешь такого! Тот еще был пропойца!
– Если бы он был жив, он бы не одобрил такого предательства воровского дела, ради каких-то трудяг! – Сказал резаный лугаль воров, сделав вид, что не расслышал обидных слов.
– Еще бы он одобрил! Он-то, ведь никогда в своей жизни не трудился, побирушничеством всю жизнь промышлял. Помнится, раз с ним подвязались свиней пасти, за корчагу хорошей бражки, разумеется. Ему их в поле выводить, а ни его, ни свиней. Я-то, своих вычистил и вывел, а его не видно. Бросились искать, туда-сюда, нигде нет. Что случилось: где свиньи, где свинопас?! Наконец, нашли в соседней деревне. Свиней-то, какой-то бродяга успел им всучить как своих, да в придачу с пьяным свинопасом, под видом хорошей свиноматки. Не знаю, уж, чем они смотрели, когда человека как свинью брали! Наверно тоже, зенки залиты были. Оказалось он, когда свиней пас, напился и завалился в свинарнике сном младенца. А ворам-то только того и надо, прихватили все добро, да в придачу и пастуха забрали, чтоб добро зря не пропадало. И жители той деревни, не знали, что с ним делать: зерно-то за свиноматку уплачено. И случилась такая штука, скажу я вам, что они не знали как быть, то ли заставить его свинарники чистить, то ли самого как свиноматку под хряка подкладывать!
– Врешь собака, не было такого!!! – Вышел из себя резанный, не привыкший сносить оскорбления. – Никогда он не побирался; он сам кого хочешь, мог по миру пустить!
– Знаем-знаем, слышали, как он пустил по миру несчастных любителей свинины! Эпир же нам, только что об этом рассказал! – Подлил масло в огонь смешливый дружинник.
– Ах ты…!!! Смерть твоя, будет долгой!!.... – Рассвирепел лугаль воров.
– Ух, напугал. – Пробурчал, ухмыляясь смешливый. – Эпир, гляди как резаный надрывается, успокой его душу, а то сейчас наш благодетель, чего доброго лопнет от обиды! Скажи, на нем хоть набедренник был?!!
– А где ты видел, свинью в набедреннике?!!
Эти слова вызвали еще больший хохот, в стане защитников, да и в стороне осаждающих, многие улыбнулись украдкой.
– Эпир, если только и ты не хочешь умирать в мучениях, лучше возьми свои лживые слова обратно! Скажи, что это ты сам придумал!! Не было такого!!!
– Может и придумал, может и не было… – Невозмутимо отвечал старый выпивоха, и воровской вожак уже начал успокаиваться, как вдруг Эпир продолжил. – А может и было! Кто ж, теперь проверит?! Может у свиней спросить?!!
Снова дружный хохот.
Этого, царь городских воров и попрошаек, стерпеть уже не мог; не имел права стерпеть, чтоб не потерять лицо.
– Что вы стоите?! Так и будете терпеть, пока вашего лугаля поносят?!! Вперед!!! – Закричал резанный, и двинулся на приступ.
Его подчиненные с неохотой последовали за ним. Защитники только и ждали какого-то опрометчивого шага со стороны бывших своих обидчиков, и слова Эпира этому поспособствовали. Не подготовившись к приступу как следует, будучи в меньшинстве, а теперь еще и действуя в порыве отчаяния главаря, воры получили хорошую взбучку от обычно тихих и забитых работяг бедняцкого предела, безропотно сносивших все их обиды и унижения. И теперь, пришла пора расплаты за все. Скинув воров, бедняки уже готовы были преследовать своих обидчиков, но были остановлены старшим, поставленным Ку-Бабой, который во всем следовал советам дружинника, понимавшего, что толпа хоть и многочисленная, но необученная, не будет иметь столько преимуществ на открытой местности, в противостоянии с закоренелыми ворами и убийцами.
– Ну, что трусы побежали?!! – Орал на своих людей резанный, толкая их в сторону завала. – А ну, пошли!! На приступ!!!
Но теперь, словно переменилось что-то, и его подчиненные уворачиваясь от его толчков, не спешили выполнять его приказов.
– Вы что, забыли кто я!!!? А ну, пошли!!!
– Сам иди. – Послышался сначала робкий отказ, кого-то из простых воров.
– Чтоо???!!
– А что, не слышал?! – За своего соратника ответил другой.
– Да я сейчас!!
– Что – ты сейчас?! – Сказал еще кто-то.
– Амар!! – Попытался он найти поддержку у жилистого подручного.
Но преданный подручный, вероломно ответил в том же духе, что остальные. На что – пораженный предательством мальца, которому покровительствовал, он не закричал и даже не заорал, а завопил как болотный дух:
– Ах ты, телок недоношенный!!! Клянусь матерью, я лично сдеру с тебя шкуру!!!
Он замахнулся, чтобы наказать неблагодарного, но был перехвачен его людьми.
– Свиноматка твоя мамаша! – Услышал он в ответ.
– И батяша. – Добавил кто-то, вызвав смешки.
От такого оборота, закоренелый убийца, был подавлен настолько, что не смог поднять рук, чтобы схватиться за оружие и отплатить вышедшим из повиновения негодяям.
– Свиней паси! – Сказал кто-то на прощание, оставляя его одного со своей обидой.
Упав на колени, скрежеща зубами, резаный начал рвать руками втоптанную твердь земли, до крови ломая на пальцах ногти, и мысленно проклиная тот день, когда решил перейти на сторону южан. Дикий взвой прорезал тишину пустынных улиц, распугивая только слетевшихся на свежие трупы падальщиков, и он совпал со звуками рога, где-то там у ворот. Бывшие его сподвижники, спешили к дележу.
2. Нибиру. Падение.
Потирая рукоять кривого клинка, Аш-Шу ждал. Ждал когда выйдут переговорщики о сдаче города, и вынесут столько серебра и золота, что смогут насытить жор осаждающих. Послав новобранцев на приступ нижнего предела, он со своей верной дружиной, не стал мараться грабежом и убийством голопузых жителей, рассчитывая получить выкуп не вынимая меча из ножен. Сам уммийский воевода, обещал им выделить десятую часть того, чем откупятся богатые и зажиточные жители Нибиру, а тем кто помельче, горожане разрешили поживиться за счет скудного скарба жителей нижних пределов вне стен, и захватить из их числа пленников, годных для невольничьих рынков. Наконец, створы ворот отворились и оттуда важно восседая, выехало посольство переговорщиков. Пустынник со своей дружиной, стоявшей как и унукские полки в отдалении, с удовлетворением отметил, что переговорщики выезжают в больших груженных повозках. Пока посольство покидало стены, стражи внимательно следили, чтобы поблизости случайно не оказался, кто-нибудь из осаждающих, и когда город покинула последняя повозка, створы за ними поспешно с грохотом захлопнулись.
Привыкшему чувствовать себя в пустыне в безопасности, здесь, в окружении унукских полков, Аш-Шу было неуютно и охватывало давно забытое и неприятное чувство. А ведь где-то недалеко, находился и сам сын колдуна, со всем своим войском. Несмотря на наемнические договоренности, пустынник не доверял уммийскому воеводе, опасаясь с его стороны подвоха, и потому был окружен своей верной дружиной. Их конечно, меньше, и вооружение попроще, чем у воинов городов, лучшие из которых, к тому же защищены доспешными перевязями или плащами, но такой веры и преданности – с какой ему служат его люди, позавидовал бы самый великий лугаль. И хитрый лис пустынь, отослав ненадежных новичков, чтобы заодно проверить их в деле, надеялся, что унукцы не посмеют напасть, опасаясь потерять больше, чем выиграть.
– И это все? – Растягиваясь в улыбке, обычно не предвещавшей ничего хорошего, недоверчиво покосился Аш-Шу на уммийца, когда ему под ноги бросили тощие мешки.
Уммиец не знал повадок пустынника, и потому ответил нисколько не смущаясь, что это их часть, из того, что смогли собрать горожане, итак обобранные проклятым Севером. Но зато знал Аш-Шу, как хитры бывают каламцы с такими варварами как он и его люди, и от его приметного глаза не ускользнуло сколько было нагружено на телеги, и отнюдь не зерном, как то хотели представить его наниматели.
– А если проверить? – Еще хитрее прищурился бог пустынников. И его люди готовы уже были сами кинуться проверять, так ли это. Но и уммийцы – бравшие не один город, были готовы к такому обороту; острия копий и клинков охраны царственного груза, нацелились и уперлись в незащищенные груди "подпасков".
– Ладно-ладно! – Заверещал Аш-Шу, подняв руки в знак примирения, давая понять и своим людям тоже, что не хочет ссоры. – Я же просто так сказал. А мои воины, чересчур усердны. Вот и вышло недопонимание. Не сердитесь на моих прямодушных воинов, они сыны пустынь и потому бесхитростны как дети.
Однако, воевода не спешил верить в миролюбивость наемника и его псов, и резко ему ответил, уже не скрывая своего презрения:
– Ваша доля вам указана: нибирийцы вам разрешили поживиться в пределах нищебродов. Вот и идите – грабьте, берите свою долю.
– Да-да, досточтимый лушар прав. Мы примем, то, что нам дозволено, а то, что нам причитается, мы итак получим, в свое время. Всему свое время. – Снес унижения бог пустынников, подав знак своим людям, теребя грязно-желтыми ногтями мозолистых пальцев.
Когда уммийская дружина увозила нибирийский откуп для Лугальзагесси, а воевода с охраной вошел в город, для обсуждения с вельможами Нибиру условий сдачи города, у его стен все еще оставались ополчения союзных городов, тоже обделенных и жаждущих добычи, а потому злых и опасных. И Аш-Шу пришлось отогнать своих людей подальше, на помощь сражающимся соратникам.
***
– Ну, что Магару, не можете без нянек?! Всему надо учить?! – Магару поежился, услышав за спиной насмешливый голос.
Досадуя, что снова не смог приятно удивить хозяина, подручный оборачиваясь, только почесал затылок и сказал:
– Да у них, предводитель не женщина, а какой-то уттуку.
– Чтоо??? Женщина??? Магару, ты печалишь меня все больше. С бабой справиться не можете! Стыдоба!!
– Да, с этими новичками....
– А на что мне вы – старички? Вы и должны были, своим примером вдохновлять птенцов.
– Да, господин. – Только и смог ответить пристыженный подручный.
– Ну, что подпаски мои, покажем заблудшим агнцам их место?! – С тех пор, как он назвался пастухом и как вздорная Эги, назвала его людей подпасками, он частенько стал использовать эти слова по отношению к себе и своим людям.
Новички не удосуживались, от него столь лестного прозвища, которого надо было заслужить верной и беспрекословной службой, и их он считал пока просто сбродом, в глаза называя псами. А пленников и рабов, как и раньше называл стадом, как и вообще всех других.
И пустынники бросились на гору, помогать неразумным собратьям, где Ку-Баба со товарищи, успешно отбивала все попытки новичков.
***
– Что приуныли мужички?! Или никогда не бивали вас?! – Подбодрила корчмарка своих вояк, многие из которых ни разу не воевали, когда свежие силы пустынных разбойников, опрокинули передовую защиту, перебив много удальцов. – Помните, что говаривал мой покойный родитель?! "Побили – не плачь, а дай сдачи; Не можешь – отступи, чтоб набраться сил…"!
– "…и дать сдачи"! – Подхватили поговорку старого корчмаря люди, знавшие и любившие отца Ку-Бабы, часто заступавшегося за них, в Совете города.
Рассеявшись, они тем не менее, не оставляли в покое расслабившихся пустынников: закидывая их дротиками, камнями и черепками; выныривая из щелей и нападая из засад, чтоб если и умереть, то унеся с собой, чью-то жизнь, если не убить, то хотя-бы ранить, если не ранить, то приостановить продвижение, чтобы никто из лиходеев, не смог добраться до их семей. Особенно волновало Аш-Шу, что даже его проверенные воины, все с большим суеверием, стали говорить, что эта уттуку, так много правоверного люда погубила, что наверно это сама нечистая, и скоро всех их утащит с собой в преисподнюю. Сердясь на них, Аш-Шу и сам понимал, что пока голопузыми руководит и собственным примером воодушевляет такая баба, им их не одолеть.
– Чего вы трясетесь, шакалье племя?!!! Бабы испугались?!!! Да вы не мужи, а маленькие девочки!! Клянусь божьей волей, лучше бы я ваших женщин с собой взял!! Их видно, это дело!! А ваше дело – рожать и с детьми нянькаться!! И не вас, а ваших женщин, после смерти ждет вечное блаженство в окружении небесных дев!! А ну вперед!!! Принесите мне ее голову, если не хотите вашим женщинам – женами стать!!!
Пристыженные и не на шутку напуганные, быть подвластным женщинам, а то и вовсе самим стать женщинами, воины кинулись исполнять повеление своего господина.
Разбросав с десяток "господ" вокруг себя, Ку-Баба наводила ужас на пустынников, да и бившийся с ней бок о бок, рябой дружинник, унес немало жизней. Это не мешало им, вести еще и беседу.
– Рябой! – Отбросив на шагов десять бедолагу, имевшему несчастье подвернуться ей под руку, заводила разговор великанша. – А что у вас говорят про то, что мол скоро грянет конец мира?!
– Да что скажут?! – Отвечал ей задиристый коротышка, прорубив тяжелой секирой череп. – Смеются!
– Смеются???! – Подцепив кончиком другого смельчака, удивлялась его собеседница.
На что Рябой отмахиваясь, поправился:
– И боятся!
– Я тоже, ужас как боюсь! – Кромсая тесаком, и выбрызгивая кровавые куски, ничуть не шутя, жаловалась Ку-Баба.
– А чего бояться?! Все равно все помрем, поздно или рано!
– Не скажи! То – мы! А то – весь мир! Страшно! Говорят, это все скрывающаяся небесная блудница, всему виной!
– Да не, врут! Не бойся, если и придет конец, будем вместе помирать!
Ку-Баба лишь посмеялась, над странной попыткой рябого успокоить ее волнение:
– Спаси боже, утешил!
– Вместе веселее! – Ничуть не смущаясь, сказал Рябой.
Последние слова, заставили корчмарку мечтательно закатить глаза:
– А ты, будешь со мной?!
В первый миг, Рябой несколько оторопел, но тут же невозмутимо ответил:
– А почему, нет?! Ты женщина видная!
Повеселев, великанша с особенным усердием замахала своим помелом, сметая подступающих разбойников.
– Охохо. Ох, и шутник ты! Того и гляди, женишься на мне!
Ее «суженный» только хмыкнул, что-то в ответ.
– Что молчишь, храбрец?! – Спросила Ку-Баба, но ответа не последовало.
– Испугался?! – Не услышав ответ, женщина резко повернула голову, чтобы посетовать на трусливость удальцов, когда дело доходит до женитьбы.
– Да не бо.... – Потянула она. И тут же, с беспокойство кинулась к обмякшему храбрецу. – Что случилось Рябой?! Что с тобой?!
Но маленький храбрец, лишь потеряв опору, покачнувшись, мешком повалился наземь, насмерть пронзенный, удачно пущенной кем-то стрелой. Все еще не желая верить своим глазам, потерянная от горя великанша, продолжала теребить мертвое тело рябого воина:
– Ну?! Что болит?! Вставай! Не время разлеживаться! Ну же, вставай! Рябинушка!
И люди впервые увидели, как в скупых на чувства глазах, заблестели слезы, пробивавшиеся грязными струйками по замызганным щекам. Тихо подвовывая, великанша словно младенца, укачивала упокоенное тело беспокойного воина.
Но хозяйка корчмы, несмотря на боль, не стала засиживаться со своим горем, а вскочив, с яростью набросилась на подступавших пустынников, гневно выговаривая проклятия. И те, неся еще большие потери, в душе уже начали сомневаться во всемогуществе своего бога. Чувствуя неладное, несмотря на тесноту улиц, Аш-Шу приказал лучникам лучше целиться и убить, наконец, проклятую ведьму. Лучники, не могшие направить свои стрелы издалека, и не видевшие защитников на вершине с подножия снизу, движимые страхом божьего и человеческого наказания, какой-то непостижимой изворотливостью, сумели найти удобное положение, чтоб достать своими жалами до большого сердца доброй великанши. Но перед тем, Ку-Баба успела уже дать указание своим людям, дабы они не терялись если вдруг не станет ни ее, ни других старшин, знающих, что делать.
Защитники лишенные своей главной вдохновительницы, совсем бы пали духом, если бы не были столь же решительны как она и ее маленький друг. Оплакав своих благородных заступников, настоящих, а не сановных гиров, и понимая свое плачевное без них положение, они понеся многие потери, продолжали так же отчаянно обороняться, жизни в неволе предпочтя смерть. Мушу был храбр как никогда: получив добрые наставления от самих предводителей, он не смел обмануть возложенного доверия, спиной ощущая, что грозная женщина, все еще наблюдает за ним – даже оттуда, и оставался и тогда, когда никто бы уже не обвинил его в трусости. Изможденные удальцы бедняков, отбивались из последних сил. Казалось, ничто уже не спасет их и их семей от рабства, и многие уже отчаялись и ругали "лживых" дружинников, обещавших помощь но до сих пор не дававших о себе знать; как отдаленный, едва слышимый звук боевых рогов, дал знать, что слово воина крепко. Становясь все настойчивее, этот звук уже не мог не обратить на себя внимание противной стороны, понявшей, что начался приступ и войско прорвалось в город. Теперь уже и в стане пустынников начиналось брожение. Возрастало недовольство тем, что пока они тут возятся с босяками, каламцы делят имущество богатеев. И даже Аш-Шу, державший своих людей в узде, сам не удержался от досады на коварных торгашей, и потому не стал никого наказывать за роптание, но скрежеща зубами, оттого, что не смог сломить каких-то пустобрюхов, резко бросил помощнику:
– Магару, бейте сбор! Идем в город…! К воротам!!
Провожая черное войско взглядами сотен глаз, бедняки, освященные кровавой битвой, наконец-то могли вздохнуть спокойно, и, соединившись с остальными, подхватив семьи, поспешили к берегу, где загодя были припрятаны плоты.
***
Оставшись без страха перед наказанием, войско – набранное из числа охочих до легкой наживы отщепенцев, быстро пришло к разброду, и сдерживалось от волнений, только благодаря стараниям кингалей и старшин суливших награду в будущем. Но тут, кто-то пустил слух, что воевода нарочно вошел в город со стражами, чтобы хитростью завладев воротами, впустить застоявшееся войско. Обеспокоенные разбродом в войске, заместитель лушара с кингалями, начали искать зачинщиков. И их старания привели бы уже к порядку, как… кто-то крикнул, что ворота открылись, и кому-то в звуках рога, уже слышался скрежет битв. Ополченцы, влекомые корыстным духом скорейшего обогащения, бросились в распахнутые створы, наплевав на все запреты и взывания кингалей к порядку. Боязнь оказаться не у дел и вечное соперничество городов, привело к толкотне на мостах и к давке в воротах. Жажда наживы перекрыла все другие чувства. Долг, страх, совесть, все это было тут же забыто и отброшено (если это и было когда-то), одно только животное чувство беспокойства, боязнь не успеть схватиться за добычу поухватистей, да так, что и не унести, а потому съесть это тут же, чтобы никто не отобрал, и наесться впрок. И не бояться больше, ни голода, ни господ, ни чиновников, ни этого ужасного, гнетущего чувства – вечного страха перед завтра. И вот кто-то уже носился со своим оружием, распугивая растерянных горожан, кидаясь на немногочисленных их защитников и озлобленно косясь на своих соратников, призванных следить за порядком. Воины же открывшие ворота, скрылись под шумок из города, еще до того, как до них докатились первые волны осаждающих. Вскоре они уже легким шагом мчались к реке, чтобы соединиться там с остальными.
Случилось то, что случается при взятии города силой. Захватчики насильничали, крушили и брали то, что нравилось и теперь принадлежало им по праву победителя. И никакие мольбы о пощаде, заклинания богами и взывания к совести, не могли поколебать их сердец и не заставили отступить от намеченной цели. Особенно усердствовали иноземные наемники, подоспевшие вслед ополчению, но сумевшие перенять первенство, ворвавшись словно смерч, неся на своем пути смерть и разрушение, да так, что и унукцы, питавшие ненависть к предательским нравам нибирийцев, приходили в ужас от безжалостных сердец пустынников, и боялись попасть под их горячую руку. Среди наемников было множество воров, убийц и бродяг, и просто охотников за удачей со всего Калама, однако самим черноголовым, легче было считать всех их иноземцами, не допуская мысли, что такое звероподобие может исходить от благородных ки-ен-гир. При этом, сами унукские ополченцы, тоже не источали милосердие, в запале творя то, от чего ужасались раньше, в обыденной жизни. Разве только тем и отличались, что не смели поднять руку на общие для Калама святыни, с благоговейным трепетом относясь к домам неба и земли и изваяниям божеств, которые так богохульно оскверняли эти варвары, срывавшие с них украшения, безжалостно свергая с подставов.
Жители города бегали и метались, ища спасения в храмах и уповая на милость победителей, и лишь один человек в сермяжьей дерюге, смирившись с творящимся злодеянием и разрушением святынь, не находя внимания со стороны захватчиков, вещал с подножия святилища Энлиля, торжествующе потрясая посохом, и с воодушевлением обращаясь к умирающему городу:
– Услышь, о, город: пришел суд божий -
суд божий по тебе!!
Узри его!!!
Пришли гулла, вот – стражи ночи:
гневны их очи, но взоры в них слепы к страданиям, глухи их души, к мольбам и плачам, безжалостен карающий их меч;
черствы сердца и хладны перси, но волю господа творят!!
Прогневан скверной, людской, о, город, дом господа – Энлиля твоего! Людскую гордость равняли богу, земное возвышая над небесным! Примите ж кару, теперь смиренно, ибо это суд Его!!!
Долго бы еще жрец верещал своим скрипящим гласом, но его речь прервало долгожданное упокоение, прилетевшее то ли от захватчиков, то ли от разгневанных горожан, или просто отколовшийся кусочек, случайно угодил ему в голову. Смерть его, словно предопределила судьбу города, и со всех концов его, запылали огни пожарищ.
3. Нибиру. Дворец.
Не находя себе места от всеобъемлющего ужаса, несчастный сановник, в силу размеров и вправду не мог найти куда спрятать свою круглое тело от разьяренной толпы варваров ворвавшихся во дворец. Только получивший от унукцев, заверения о переназначении его лагаром, он с воодушевлением, снова, в который уже раз, принял новую власть, рассчитывая как и прежде прислуживать новому энси, назначенному теперь уже из Унука, лишь бы не утратить своего благополучного существования.
И как он мог поверить успокоительным речам Мэс-э, бежавшего и оставившего город на его попечение (а как вышло – на разграбление), уверявшего, что ни городу, ни ему ничего не угрожает?! Поняв, что для прежней власти Киша все кончено, он со свойственной ему увертливостью опытного вельможи, с легкостью согласился на перемену хозяев, надеясь как и прежде оставаться на плаву, целиком полагаясь на правоту слов нового энси. Но, что-то пошло не так, и те, кто с благосклонностью приняли его верноподданническое словоблудие, врываются в город, чтобы найти его несчастную плоть. Коварные люди обманом усыпили его бдительность, чтобы захватить священный город самого Энлиля. Он узнал об этом, когда обсуждая с воеводой Унука условия перехода под руку Лугальзагесси, услышал звук рога. Но увидя перепуганные лица гостей, понял, что и для них это было неожиданностью.
Сбежав на женскую половину, он к своему ужасу осознал, что изголодавшиеся по женской ласке воины, в первую очередь ринуться сюда. Лагар судорожно стал рыскать по углам, стараясь найти уголок поукромней, чтоб упрятать свое тучное тело, в какую-нибудь незаметную щель. Меж тем шум, доносящийся из соседних покоев, становился все ближе. Немного потолкавшись в опустевших покоях, но так и не примостив себя в роскошных, но таких тесных ложах гашан, лагар дрожащими и потливыми от волнения пальцами, начал перебирать тесемки своих многочисленных потайных мошен внизу живота. Увертливый сановник, выхватив увесистый мешочек, вывалил тяжелое содержимое на серебряный поднос, и склонившись в приветствии, стал ожидать "дорогого" гостя.
– Нибиру ликует, приветствуя своих освободтелей из цепких лап Киша и удушающих объятий Уммы! – Торжествующе начал он, но в ответ услышал презрительный хмык.
– Я и не сомневался, что досточтимого лагара, никогда не покидает чувство верноподданничества и преданности.
Не обращая внимания, на отчаянные попытки смущенного и перепуганного вельможи оправдаться перед грозным воителем, лушар стал шарить по стенам, в нетерпении срывая мешавшие ему ковры и занавесы.
– К сожалению, потайной выход, по приказу градоначальника Мес-Э был замурован, после того как наша досточтимая гашан загуляла со стражем. – Обреченно-смиренным голосом, осведомил его нибирийский лагар.
– Как замурован?! – Отчаянно вскрикнул военачальник, пытаясь пробить стену тяжелым мечом.
– Бесполезно. Стены этого дворца, столь же прочны, что и стены города.
– Где была дверь?! Если всковырнуть кладку, можно открыть выход!
– Увы, я сам позаботился о том, чтобы нанять лучших кладчиков, дабы никто больше не смог проникнуть в покои к нашей госпоже.
– Где она?! Показывай!
– Почему бы досточтимому лушару, не приказать своим воинам и не навести порядок? Ведь это ваши люди там беснуются. – Сказал в ответ, осмелевший сановник.
Эти слова, раздосадовали воспаленного уммийца.
– Са-ду ша-ар священного города ки-ен-гир, не может не знать, что порядок в ополчении городов, держится лишь на страхе перед войском Лугальзагесси. Нельзя угомонить разнузданную толпу головорезов, когда перед их глазами маячит легкая добыча. Моих воинов слишком мало, чтобы противостоять ей. Зато для вора пустынь, направить порывы сброда, так же легко, как сановнику поменять господина.
– Как и воину, я полагаю? – Позволил себе огрызнуться лагар, обиженный на нелестные отзывы лушара о сановниках, с намеком на его светлую личность.
Но опытный царедворец просчитался, думая, что так просто, безнаказанно сможет шутить с огнем. Грубый вояка, не понимал изящных остроумий служителей двора, и, схватив бедного шутника за дорогие одежды, приманив к себе, зажал сановника в его же одежды, грозно пообещав:
– Слушай боров, или ты мне сейчас показываешь выход из этой проклятой опочивальни, или я пробью его твоей свиной тушей.
Придушенный лагар, только пучил глаза, но не мог вымолвить и слова, ловя ртом остатки воздуха.
– Говори.... – Повторял лушар, не думая о том, что придушенный человек, не лучший докладчик.
– Ээ, да он у тебя совсем поплыл. Ты ж его раздавишь как таракана, прежде чем он сумеет тебе что-то ответить. Неужто уммийских вояк, не обучают искусству выбивания правды? – Посмеялся над бессильными попытками уммийского воеводы, вошедший со своим сбродом пустынник.
