Loe raamatut: «Несимметричные стихи»

© Сергей Степанов-Прошельцев, 2019

ISBN 978-5-0050-5528-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Не кончена война, покуда зло в почёте и в фаворе…

* * *

Эти горы растрескало эхо,

хаос гальки и каменных глыб…

Я сюда не напрасно приехал —

я приехал туда, где погиб.

Я не знал, что сумею родиться

ещё раз, даже с пулей в боку.

Я погиб здесь тогда, когда фрицы

совершали свой марш на Баку.

Упрекнуть себя вовсе мне не в чем,

я уверен был только в одном.

Я отдал свою жизнь, чтобы нечисть

выжечь праведным белым огнём.

Я не верил тогда, погибая,

в то, что мы понимаем без слов,

чтобы Русь отступила святая

от своих православных основ.

ЧТО-ТО ВРОДЕ СОНЕТА

 
Её сжигали на кострах
и сторожил дозор,
но, пересиливая страх,
шли люди на костёр.
 
 
Кто на морозе был раздет
за ту благую весть,
и вроде нет её, но есть
она — во всём, везде.
 
 
Её ничем не запятнать,
в ней смысл и глубина,
и изменить ей – это грех;
та истина — одна,
а коль она одна на всех,
она не может лгать.
 
 
* * *
Архаичный напев,
анфилады, колонны, аркады.
Храм античных богов.
Свет неоновый, свет автогена.
И звучание арф,
и узорчатый след звездопада —
вот, что я вспоминаю,
что я унаследовал в генах.
 
 
Кто те звуки обрёк
на вселенскую муку такую?..
Нет, грехи искупить я не смог,
смог лишь только прибавить.
Я устал тосковать.
Я уже машинально тоскую.
Ты мне, арфа, скажи,
кто бы смог ампутировать память?
 
 
Мне тому эскулапу
не жалко отдать, что имею…
Замолчите, сирены!
Вы мне совершенно не любы.
И рассвет, что свернулся
клубком ядовитого змея,
вновь открыл свою пасть,
и видны ядовитые зубы…
 
 
* * *
Лишь тогда, когда обманом
побеждали силы зла,
ели сладко, пили пьяно —
воля вольная была.
 
 
Но тогда, нетрезвый в стельку,
в грех введя честной народ,
атаман казачий Стенька
вешал пачками господ.
 
 
Да, вождям всегда зазорно
защищать всех от беды.
Оттого и зреют зёрна,
зёрна мести и вражды.
 
 
И, что ты теперь не делай,
та же самая туфта:
не была Россия белой —
побеждает краснота.
 
 
Каждый лезет вон из кожи
доказать, чья тут вина.
И все так, увы, похожи,
что не кончилась война…
 
 
Упаси от крови, Отче,
Ты – в туманном далеке,
а у нас тут бой не кончен,
неизвестно между кем.
 

РУССКИЙ ИКАР

Густо усыпал ветки ломкий куржак колючий,

над серебром деревьев ветер Кощеем чах…

Плечи мужик расправил – так оно будет лучше,

и заиграла сила, что у него в плечах.

В церкви дьячки стращали: где, мол, тебе решиться,

ты себя на погибель загодя обрекал.

Люди внизу смотрели, вверх запрокинув лица…

Люди – внизу, а выше, в просини – облака.

Крылья свои ковал он в кузнице. Наковальня

в курсе была всех этих, в общем, крамольных дел.

Зная, что в нашем мире нет ничего коварней,

он, расправляя крылья, вроде бы полетел.

Не удержали крылья. В штопор сорвалось тело,

не прояснилась сразу неба сплошная муть.

И облаков армада, словно, эскорт, летела,

сопроводив Икара в самый последний путь.

…Толща веков осела, лет обвалилась груда,

шарик земной вращался, слыша галактик зов.

Небо всегда манило – так, словно манит чудо,

в белом своём убранстве перистых облаков.

Мы расщепили атом – очень живые люди,

мы изучили гены, в Космос растим леса.

Но на чужих планетах нам всем хватать не будет

неба, земного неба, чистого, как роса.

ЭСЕРЫ

Белый снег, бесконечный снег,

в ледяном обрамленье пруд,

и беззвучный безумный смех

тех, кого на расстрел ведут.

Этот смех – как эхо беды,

но она к нам пришла во двор,

чтобы целый мир убедить

в том, что Бог на земле — террор.

Эта белая круговерть

и в кровавом гало восток —

не расплата за чью-то смерть,

а за то, что ты так жесток.

Кто ты был? Не один из нас?

Почему ты так тускло жил?

Под щекой твоей грязный наст —

это всё, что ты заслужил?

* * *

С тоской, надеждой и любовью,

полны коварства и огня,

красавицы Средневековья

глядят сквозь время на меня.

И снова трепетно и зыбко

по их губам скользит едва

непостижимая улыбка,

в которой столько волшебства.

Тогда наряды были строже.

Сейчас, увы, другой фасон.

Ничуть на прежних не похожи

красавицы иных времен.

Намакияженные смачно,

они всех в мире хорошей,

под метр восемьдесят, с мачту,

а ноги — словно из ушей.

Спаси меня, родная мама,

от этих бройлеров-девиц!

Ведь тайны нету даже грамма

под сенью крашеных ресниц.

* * *

Обычное вроде колечко с рубином,

но что-то кровавое в камне застыло.

Он – реквием по беззаконно убитым,

убитым расстрельной командой в затылок.

Он – память о том, кто полёг в «Коммунарке»,

кто больше не видит гвоздику рассвета.

В нём – кровь… И мне снова становится жарко,

и снова мне страшно от этого света.

И я вспоминаю те давние даты,

которые всех нас касаются лично.

Я знаю одно: то, что было когда-то

прекрасным и чистым, родится вторично.

Нет в мире, наверное, правильней правил —

оплакать всё то, что страна не успела…

И этот рубин в неприметной оправе —

как будто свидетель того беспредела.

* * *

Снаряд в сосне занозою застрял.

Он никому не навредил нисколько.

И это было выходом в астрал

для тех неразлетевшихся осколков.

Они снуют вдоль облачных долин,

отшельники и вечные скитальцы.

Снаряд тот жизнь кому-то подарил,

но всё-таки он может разорваться,

когда вдруг исчезает тишина,

когда весь мир в болячках и в раздоре…

Нет, вовсе не окончена война,

покуда зло в почёте и в фаворе.

Летят осколки… Их невидим рой,

но тут не надо никаких истерик:

до той поры не победит добро,

пока рассудок в это не поверит.

* * *

Наталии Горбаневской

Я помню всё, словно

был взглядом я вашим обласкан.

На месте том Лобном

стояли вы с детской коляской.

У ног – транспарант…

Сквозь заслон я не мог к вам пробраться.

Ещё не пора

для протестных таких демонстраций.

Ещё на потом

вам оставлены вёсны и зимы.

Ещё не дурдом,

не инъекции аминовазина.

Ещё коротит,

ещё лишь понимания искры.

Еще впереди

жизнь, похожая чем-то на выстрел.

* * *

Так угодно было Судьбе,

чтобы в тот недородный год,

был одет он, как все, в хэбэ

и зачислен в стрелковый взвод.

Здесь известен твой каждый шаг,

здесь не нужен ничей успех,

но он с Армией – на ножах,

значит, он один против всех.

Это был бесполезный бой —

не осилить державный вал.

Только чью-то власть над собой

никогда он не признавал.

И замешкалась как-то власть,

или, может, вмешался Бог,

но как будто Судьба сдалась,

признавая свой хенде хох.

Но когда он шел, не страшась,

на войну против силы зла,

она просто втоптала в грязь

все благие его дела…

А в России опять дурдом

и могильных танцев аншлаг.

Может быть, вся загвоздка в том,

что до краха один лишь шаг?

Мы верили чужим словам…

* * *

Всё спуталось: и следствие, и цель,

и мы блуждаем в дымовой завесе,

и не родится новый Парацельс,

чтоб исцелить от этой адской смеси.

И в панике, в удушливом дыму,

где не найти спасительные двери,

привыкшие не верить ничему,

мы и себе, наверное, не верим.

Та ложь во всём, до гробовой доски —

в слепой судьбе, в молчанье утлых улиц…

И если мы умрём не от тоски,

то, значит, даже в этом, обманулись.

* * *

Мы верили чужим словам

назло своим врагам идейным,

хоть вождь бредятину сливал,

пусть не совсем членораздельно.

Жизнь проходила полосой —

то слишком чёрной, то светлее,

и очередь за колбасой

длинней была, чем к мавзолею.

Следил за нами чей-то глаз,

мы словно были на закланье…

Но что-то шевелилось в нас —

какой-то проблеск пониманья.

И был во всём банальный крап,

а это шулерство – не в жилу:

мы не приветствовали крах

того отжившего режима.

Казалось, наступал пролог

другой, какой-то новой схемы.

Но почему опять пролёт,

и снова строим на песке мы?

И снова ниже мы травы…

Неужто кровь такая рабья,

что доведется нам, увы,

вновь наступить на те же грабли?

* * *

Ночь кругом, немота ледяная,

и опять я себя обману:

обнаженную, словно Данаю,

жаль мне эту большую страну.

Нет, не жалко – ведь всё на пределе,

и покой навсегда унесён,

и за что наши предки радели, —

позабылось, как утренний сон.

И не надо по-нищенски охать —

это, в общем, закон бытия.

Вот и всё. Завершилась эпоха,

несчастливая эра моя.

* * *

Время вновь проявляет монаршую власть,

обжигающим снегом заносит сады.

И однажды оно может камнем упасть,

может бомбой обрушиться с высоты.

Астероид ли это, иль стая ракет

принесут нам погибель, отравят поля?

И последует дальше, ужё налегке,

без людей и зверья голубая Земля.

Очень страшно, когда неизвестен конец,

когда профиль судьбы акварельно размыт,

Когда ты, словно мелкая рыбка-живец

на крючке, чтоб тебя проглотили сомы.

Это страшно, когда неизвестен исход,