Пустое место

© Сергей Учаев, 2016

ISBN 978-5-4483-1472-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

29 августа

По заведенной неизвестно кем традиции открываю дневник указанием даты. Хотя датировать записи в какой-то мере глупо, особенно если не собираешься потом их перечитывать. В том, что каждая запись должна быть привязана к определенному числу, есть свой смысл только для того, кто склонен копаться в собственной истории. Что я там поделывал лет пятнадцать назад? И воспоминания встают перед мысленным взором как живые. О, сладостные дни моей юности, о, трогательные мгновения моей безвозвратно утекшей жизни!

Чушь. Я начинаю вести дневник не для этого. Данное собрание записей, а я надеюсь, что будет именно собрание, я не сдамся и не остановлюсь на первой или второй, – свидетельство моей окончательной капитуляции.

Ведение дневников до недавнего времени я считал делом не только напрасным, но и опасным. Дневники читают. Как правило, те, кому не положено. Это довольно распространенная практика. Людям любопытны другие люди. Хотя нет, иначе: людям любопытно исподнее других людей: страхи, оценки, сомнения, неуверенность, самокопание. А он вовсе не так крут, как кажется! Или наоборот – ты смотри, какая сволочь, всех обгадил.

Но подобного рода разоблачение меня не пугает. Фигура я невысокого полета, ничем не знаменит и среди знаменитостей никогда не тесался, не чистил им ботинки и не собирал посуду со стола, занося при этом в память застольные беседы великих людей. Моя жизнь ничем не примечательна, а о жизни значительных людей, столпов нашего времени, если вообще есть еще такие, я ничего сказать не могу. Журналисты знают много больше моего, покупайте газеты, пожалуйста.

Нет, дневник нужен совсем для другого. Не для того, чтобы его читали, а для того, чтобы в нем писали. Я вижу в дневнике совершенно иное назначение.

«Давай поболтаем?»

Разговор – вот что ценно. Конечно, беседа с самим собой, в какой-то степени признак сумасшествия. «Не пейте в одиночку». Помнится, это Кларк Гейбл советовал Вивьен Ли. Не разговаривайте в одиночку. Это тоже своего рода алкоголизм. Беседа в доброй компании похожа на легкую выпивку, всегда есть возможность остановиться, в конце концов, разгуляться тебе не дадут другие, которые тоже не прочь приложиться к горячительному току беседы. Поболтать. Разве не для этого собираются женщины, которые любят вино и шампанское?

Вести дневник в наше время старомодно. Блог, блог – вот это, пожалуйста.

У меня тоже есть блог. Профиль в «Фэйсбуке», профиль в ЖЖ. Профиль «Вконтакте» отсутствует, слишком много там моих ученичков околачивается. А я слишком устаю от них в школе, чтобы терпеть их еще и на своей странице. Вряд ли они смогут написать мне там что-то хорошее.

Но блог – это для конспирации и статуса. Я веду его, потому что я – культурный, социально конформный человек. Современен. Открыт общению. Несколько фоток для того, чтобы не выделяться на общем фоне. Пару раз в неделю посты на пошлые и без того уже ходовые темы: «Вынести тело из мавзолея», «РПЦ: друг или враг?», «Рубль продолжает свое падение», «Европа под гнетом мультикультурализма». Ну, вот, что-нибудь в таком духе. Не слишком остросоциальное, этого и без меня хватает, и не котиков, котиков тоже предостаточно. Несколько друзей, таких же вялых на интернет-общение как и я, коллеги, их немного, с обязательной пометой «исключить из ленты новостей», и полное отсутствие лайков.

Мой профиль сияет серостью и бессодержательностью, но в то же время показывает, что я бегу в ногу со временем, и не теряю памяти о своем высоком призвании интеллигента, который должен вещать граду и миру. «Я не ветошка».

Но настоящий Я будет здесь.

Раньше говорили – если тебя распирает от секретов, найди дупло и скажи в него. Вот, этот дневник и будет дуплом, потому что меня и в самом деле в последнее время стало распирать. Каких-то особых секретов у меня нет. Но слово – враг мой, так и лезет из глотки. Если подумать, то, по сути, каждое слово – секрет, выболтанная тайна о тебе самом. Но люди, слава Богу, не слишком любят думать, поэтому болтают без умолка, не подозревая, что тем самым свершают постоянный акт эксгибиционизма.

Сказанное, а тем более написанное всегда социально. Имеет интенцию на другого. Проблема блога в этом и состоит. Пишешь от себя и о себе, но всякий раз выходит для других. В итоге сам становишься другим. Можно, естественно, закрыть запись, «показывать: только я», но зачем тогда вся эта морока с регистрацией? Возьми тетрадку и записывай. Это лучше. В самом процессе письма есть нечто психотерапевтическое. Рука работает, из-под пера бежит ленточка букв. Это тебя успокаивает, вводит в медитативное состояние получше чтения каких-нибудь дурацких мантр или современных методик из области практической психологии. Ну а дальше, если все-таки разговор это главное, можно написанное перечитывать, полемизируя с самим собой, записавшим, с тем, кто по прошествии некоторого времени автоматически становится другим. Читаешь себя и свое, а все равно рождаются новые мысли, полемика, разговор. Как раз то, что нужно. Кто-то скажет интеллектуальная мастурбация, но это грубовато и далеко от действительности. Когда читаешь себя вчерашнего, ты имеешь дело уже с кем-то другим.

В то же время, ты всякий раз можешь быть уверен, что в отличие от блога, разговариваешь с настоящим бывшим тобой, потому что знаешь – писал ни для кого, ни на кого не рассчитывая, ни под кого не подлаживаясь.

Гамбургский счет, без тузов в рукаве. Разговоры с самим собой. Обычно беседуют с великими, но истина в том, что любой человек великим считает только себя. «С умным человеком и поговорить приятно». Велик и в подлости, велик и в униженном состоянии. Подлее всех, мерзее всех.

Нет, «роскошь человеческого общения» держит крепче бутылки. Гуссерль, с удовольствием: «Какая сегодня была жаркая дискуссия». Еще бы, когда все целую пару молчали. Слаще такого разговора при молчаливом собеседнике ничего не бывает. Ну а лучший молчаливый собеседник – это ты сам, отстоящий от тебя сегодняшнего во времени.

30 августа

Вчера я несколько ударился в эмоции. Но это вполне объяснимо. После того, как что-то много лет варится у тебя внутри, неудивительно, что слова начинают лезть из твоей черепной кастрюли подобно мишкиной каше. Горшочек слишком долго пытался многое уварить в себе. Но против природы не попрешь. И оно лезет, лезет, лезет. В этом есть даже нечто очаровательное. Открываешь в себе новые стороны и грани. «Молчание – начало всех начал». Правда начало не слишком впечатляет. Сперва, как из водопроводного крана (отключают каждое лето на месяц и более) идет ржавчина, грязь и всякая пакость. Просто слова, одно за другим, без всякого смысла и содержания. Это не должно продлиться долго. Надо дать волю себе. Спустить словесную жижу перед тем, как хлынет чистая кристальная, дарящая прохладу влага мысли, которая настаивалась во мне годами, никому не нужная и никем не востребованная. Хотя может быть все наоборот. Этот бессвязный поток и есть самое ценное. А затем пойдет затхлая, застоявшаяся гниль, все что скопилось и умерло во мне. Что будет в итоге, трудно предугадать. Не узнаешь, пока не вычерпаешь до дна, пока не вытряхнешь все наружу.

«Вот тебе и третья выгода».

Психоаналитическое проговаривание, свободные ассоциации, так это, кажется, называется. Вывалить все наружу, чтобы отыскать самое главное, а потом сложить уже все аккуратно и стопочками, прикрепить бирочки, как на складе или в архиве. Составить, что-то вроде психологической характеристики: морально устойчив, беспощаден к врагам Рейха.

Я уверен в себе. У меня нет оснований сомневаться в собственной объективности. Я так долго себя смирял и дисциплинировал, так долго взвешивал внутри себя все эти мысли, переживания, переливы настроений, что вряд ли могу обвинить себя в пристрастности. В конце концов, дело в том и состоит, что слишком многое отгорело, и теперь, сидя над этой тетрадкой я смогу спокойно и взвешенно взглянуть на весь накопившийся материал. Подивиться собственной глупости, рассказать о маленьких победах и постыдных поражениях.

Но об этом завтра. Я и так уже засиделся, делая запись. Жена раздраженно поглядывает в мою сторону. Отлично понимает, что я «опять что-то затеял, чтобы быть подальше от нее». Это стандартная формулировка для любого моего действия. Подобный комментарий сопровождает мои задержки на работе, чтение книг, просмотр телевизора, регулярные подвиги в виртуальном мире. Здесь же грех еще более явный – письмо. Нет никакого сомнения в том, что в ближайшее время она попытается раздобыть эту тетрадку. Заглянет ко мне в стол, аккуратно осмотрит сумку, с которой я хожу на работу. Будет шарить на книжных полках – вдруг я запрятал дневник среди книг, которые кроме меня в семье практически не читает. Странная вещь, письменное слово возбуждает куда больший интерес, чем устная речь. Стоит, к примеру, мне заговорить с женой, она сразу же перебьет меня, мигом заткнет мне рот. Но тетрадь будет прочитана от корки до корки, я уверен.

31 августа

Последний день свободы. Завтра День Знаний – траурный день и для тех, кто учится, и для тех, кто учит. Хотя справедливости ради стоит признать, что свободы для обучающих нет уже почти неделю. Детишки догуливают последние деньки, а учителя уже тянутся по утрам гуськом на работу, моют, чистят и блистят. Слава Богу, в этом году у меня нет своего кабинета, и мне не надо ничего поливать, не надо бегать за тряпками и моющими средствами к нашему завхозу Марии Степановне. В этом году я гордый и ничем не обремененный, хожу до начала занятий в школу как в присутственное место, побалакать с коллегами. И пока та или иная дружественная мне учительница роется в старом стенном шкафчике, драит окна, балансируя на подоконнике, перебирает свои многолетние запасы тетрадей и записей, чтобы отправить их, наконец, в мусорку, я рассуждаю о высоком – о цели педагогической деятельности, трудности жизни вообще и своей в частности. Но, в общем-то, это да, пока свобода. С завтрашнего дня поболтать уже не получится, заскрипит несмазанная телега отечественного образования и начнется ежегодное взаимное издевательство учеников и учителей друг над другом.

Я – учитель. Признаюсь в этом со стыдом уже в первых страницах, потому что утаить этот факт, подобно тому, как рассказчик в «Братьях Карамазовых» утаивает наименование города, в котором разворачивается действие, не удастся. Скотопригоньевск, Скотопригоньевск.

Занятие постыдное. Хуже проституции. Что поделаешь, некоторые в наше время на жизнь зарабатывают и так. «Мы ничего не умеем, нас в колхоз нельзя, мы там все окончательно развалим».

Время от времени, в минуты приступов откровенности я говорю своей жене: «учитель – это первая профессия перед бомжом». Она начинает меня успокаивать: «Ну что ты такое говоришь?» Мне это льстит, конечно, и может быть я порой ради этого и вбрасываю провокационную фразу, чтобы меня пожалели, стали уверять, что я слишком сгущаю краски, но я действительно так думаю. Впрочем, не все так плохо. Путь в учителя – необязательно бесповоротный путь вниз. Лифт иногда поднимается и наверх. Кое-кто из учителей нынче довольно часто уходит в продавцы, и, на мой взгляд, это несомненное повышение социального статуса. Некоторые дамы, с которыми я начинал работать два года назад, уже стали работниками сферы обслуживания. В целом, довольны. И я за них рад. Черт меня угораздил родиться мужчиной! А ведь я мог бы также как и они встать за прилавок, чесать языком и зарабатывать себе на жизнь, дополнительно к основному заработку химича еще и со скидками. Однако общество неодобрительно смотрит на мужчин, уклоняющихся от трудностей. Оно ухитрилось и в меня вбить подобные предрассудки. Умом я понимаю, что надо искать, где лучше, но вот волевая составляющая хромает. Поэтому, встроившись разок в образовательную колею, я вряд ли вывалюсь из нее до тех пор, пока меня из нее не вышвырнут силком.

Порою мне кажется, что мыть полы в школе много почетнее. Когда в конце рабочего дня, я, вымотанный, собираю свои тетрадки и учебники, и потом шагаю по коридору мимо влажных свежих полос на бетонном полу, то с завистью гляжу на безымянных, неведомых неблагодарному человечеству тружениц ведра и швабры. Кто сказал, что это черная работа? «Эту привычку к труду благородную…» Кто забыл святой завет поэта «все работы хороши!» Я гляжу на неспешно выписывающих своими громадными тряпками письмена подлинной цивилизации и настоящей культуры техничек и завидую свободе и творчеству, которые свойственны их профессии. Никаких рефлексов, выработанных по Павлову. Звонки ничуть их не трогают, уборщицы просто не обращают на них никакого внимания. Какая сосредоточенность на влажных загогулинах, остающихся после каждого взмаха швабры! И какой нравственный смысл работы! На техничках держится весь мир. Люди погибли бы без них. Они ядро культуры и цивилизации. И при том единственные свободные художники. Их искусство актуально и теургично. Что за идиоты хотели изменить мир стихами и картинами? Подлинное современное искусство сосредоточено в этих преходящих импровизациях швабры и половой тряпки. Свобода художника, человеческая свобода. Нет, я им определенно завидую.

В работе технички для меня есть еще один большой плюс: она никак не связана с человеком. Поломойки, токари, сантехники, люди рабочих профессий не сознают всей полноты собственного счастья. Им есть чем гордиться. Их деятельность продуктивна, они всегда видят результат своего труда. Чистый пол, работающая батарея, выточенная деталь. Не то, что у тех, кто связан с производством человека человеком. Я в духовном аспекте, конечно. Физически-то здесь все в порядке. А вот в области духа вечная недоделка. Вечные полуфабрикаты и поточное производство, в котором ты отвечаешь только за пуговицы, и никогда не знаешь, получилось ли изделие в целом.

Жена советует: «Ты только училкам своим этого не говори, про бомжей и техничек. А то ума хватит. Тебя уже и так никто слушать не хочет».

Напрасно беспокоится. Я не говорю. Как будто кто-то собирается дать мне возможность открыть рот. Женщины болтливы без меры и считают себя умнее «каких-то там мужчин». «Мужчины, что они понимают в жизни?».

Нет, вряд ли бы меня стали сильно слушать, начни я лопотать как Заинька-паинька. Популярность у меня не отличается широтой. Ссориться даже не с кем, потому что с большинством я уже поссорился. Любая моя попытка «поумничать» на учительских собраниях вызывает в основном недовольные взгляды «коллег» и раздражение высшего руководства. Последнее, если бы оно было наделено способностями Зевса, уже давно испепелило бы меня молниями. Но таких талантов ему Бог не дал. Поэтому начальство медленно и верно, один год за другим, просто пытается стереть меня в порошок. Однако с последним они тоже не слишком торопятся, отлично понимая, что учитель русского языка и литературы – должность расстрельная. А потому: к чему тратить усилия? Может быть, все сложится удачно и они без излишней траты сил и нервов, с удовольствием расстреляют меня в конце этого учебного года «в связи с неудовлетворительными итогами сдачи ГИА». Вполне вероятно, что это будет наилучший исход дела и для них и для меня. Смертная казнь все-таки лучше пожизненного заключения. Очень уж не хочется походить на Валентину Николаевну – учителя биологии, из которой школа за сорок с лишком лет высосала не только мозги, но и душу. Застывшее, безмолвное ископаемое. Остов человека. Розанов прав, мы тупеем и немеем на этой работе. «Училки тупеют. Я немею».

Но не будем о грустном. Завтра будет только завтра.

1 сентября

«О черный день, тебя я проклинаю».

Я заговорил стихами, и это уже само по себе дурной знак. Потому что к стихотворной форме стараюсь прибегать только в исключительных случаях. Но о ненавистном лучше, чем нелюбимым не скажешь.

День как всегда хлопотный и совершенно бестолковый. Единственный раз, когда я чувствовал счастье в первосентябрьское утро, был тогда, когда сам в первый раз пошел в первый класс. Очаровательная наивность. Маленький, вытянувший головку за знаниями птенчик. Какой хорошенький, давайте дадим ему червячков! Вот тебе буковка, вот тебе циферка.

У меня даже фото сохранилось. Лопоухий, длинношеий, безмерно довольный первоклассник с огромным букетом цветов. Сейчас его отведут в темный класс, как, впрочем, и остальных таких же наивных жертв социального прогресса, сделавшего образование общеобязательной повинностью. «Как молоды мы были…»

Дальше отношение к первому сентября развивалось по убывающей. Не потому что не любил учиться, дело не в этом, тяга к знаниям у меня была с детства. «Мы не привыкли отступать. Вам разузнать о всем поможет киножурнал «Хочу все знать!» Просто, школа и знания – это разные вещи. Это я понял уже тогда, в детстве.

Впрочем, для меня как для учителя дата эта много прискорбнее, чем для того, кто учится.

Но это я под влиянием момента сгущаю краски. Для учителя как раз в этот день на самом деле все не так уж плохо, если он, конечно, не возится с первоклашками. Занятий минимум. А поскольку я вместе с кабинетом утратил еще и классное руководство, то и вообще – зашибись. Существуют, конечно, мероприятия. «Дети, сегодня Вы вновь оказались в стенах родной школы!» Но и это ерунда. Правда, в майские дни все-таки намного лучше. Программа освоена, ну примерно так, как, наверное, осваиваются где-нибудь бюджетные средства. Все мечтательно ждут лета, и ученики, сбавив темп внутривидовой и межвидовой агрессии, неспешно переписывают в тетрадку упражнения за упражнением. Я мечтательно смотрю в окно. «Идет-гудет зеленый шум».

Нынче шум наоборот отгудел. С середины августа падает на серый асфальт пожухлый лист, а утренняя прохлада напоминает о том, что не сегодня-завтра зазвенит по тебе пусть не колокол, а школьный звонок.

Дочь также не рада началу занятий. Хоть в чем-то мы с ней совпадаем. А так – сплошное различие. Идеологическое и культурное противостояние. 70-е годы, холодная война, с робкими попытками разрядки и настороженно-заинтересованным разглядыванием друг друга. Девочка своих лет. На вид современная, внутри – не уверен. Мы с женой постарались, испортили воспитанием. Но так, пока молчит, не скажешь. Все на месте. Обтягивающие джинсы на пухлой заднице. И когда успела попа подрасти? Неизменная жвачка. Какие-то висюльки-бирюльки и косметика, которая начала с недавних пор расползаться по лицу. Дитя на подросте.

– С праздником тебя! – успеваю бросить, стоя полностью экипированный для выхода в Зону, в дверях.

– Взаимно, – скорчив кислую мину, отвечает она. Вид еще постельный. Из будуара. Ну да, она учащаяся, ей можно прискакать и под звонок, не то, что нам, бедолагам – труженикам мела и интерактивной доски.

Тем более ей совсем в другую школу, в нашу, ту, что поблизости в двух домах от нашего двора. Это хорошо, что мы с ней не в одной. Хотя вряд ли бы она бегала ко мне в кабинет с криками «Папа! Папа!» Не в таком духе мы ее воспитывали. Сколько каленого железа извели.

Со вчерашнего дня в школе практически ничего не изменилось. Что-то кумачовое, в духе почти вековой советской традиции два наших подсобных рабочих уже успели приладить над входом, а больше ничего обычно не требуется. Школа у нас заштатная – великое начальство не заедет, а родители не оценят. Тем более если за их счет. Естественно царило оживление. Первое сентября – святой день! Народу за счет родителей первоклассников перед школой было вдвое больше обычного. А так, все то же, ничего такого, чего бы я ни видывал.

Стоило мне появиться в холле школы, как непонятно откуда возникшая Яблонская, жгучая брюнетка, будущая знойная женщина – мечта поэта, стремительно набухающая плотью во всех местах, а не только сзади, как дочь моя, приветственно заголосила, так что многие аж заоглядывались: «Здрасте, здрасте, Николай Петрович! Сколько лет, сколько зим!» Это у нее юмор такой. Если не обращать внимания, все пройдет нормально. «Здравствуй!» Здесь нужно холодно, без всей этой игривости типа «ой, как ты за лето подросла, Симоночка!», а то привяжется еще, не дай Бог! Холоднее, дипломатичнее. Чтоб отвяла к лешему. И по имени не называть. Имя ее особенно электризует. Симона. Надо же, как родители постарались в отношении ребенка. Наверное, Кузьмина в детстве переслушали. Помню-помню, в свое время у нас в пионерском лагере без конца орало: «Симооона! Девушка моей мечты! Симооона! Королева красоты!»

Хотя по годкам, конечно, поздновато, для увлечения Кузьминым. Время зачатия располагается где-то в районе нулевых. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Кузьмину, как и любви, все возрасты покорны. Тем более, шанс, что сей хит запал им в душу, имелся. Родители Симоны не могли уже похвастаться молодостью тогда, когда обзавелись своей дочуркой. И, может быть, воспоминания о бурной юности конца 80-х, когда советской молодежи крутили эту песенку, пробуждая к началу нормальной половой жизни, сподвигли на увековечивание памяти в своем ребенке. Самый заурядный алкоголик и мама-продавщица вряд ли вдохновлялись при наименовании своего чада восхищением перед авторшей «Второго пола».

Яблонская – странный фрукт. Несомненно, что с возрастом она станет той еще штучкой, если не сколется и не сопьется, конечно. А к последнему генетическая предрасположенность есть. Сладу с ней почти никакого. Я ломал ее через колено. Доводил до слез и истерик. Непедагогично. Но иначе-то никак. Слава Богу, и родители, и администрация только поддерживали. «Вы с ней пожестче, пожестче, Николай Петрович!» – долбили в унисон и завуч, и папа с мамой. – «Она от этого только лучше будет». Собственно, так и есть. Женщина-тесто, чем больше бьешь, тем лучше, не забудь плетку и все такое. Яблонская как-то от рождения впитала все эти прописные истины.

В общем, весь позапрошлый год и часть предыдущего шло у нас с Яблонской реалити-шоу «Укрощение строптивой». Получилось все почти по классику, за исключением того, что покладистой она стала только по отношению ко мне и больше никому. Но ведь так вроде бы и должно было быть по Шекспиру, или я что-то забыл? Теперь уже дневники и ручки летали по классу в кого угодно, только не в меня.

Впрочем, следует откровенно признать, вести она себя и в самом деле стала чуть лучше, хотя, как говорят ученые-физики в американских фантастических сериалах, оставалась нестабильна. Мучился я с ней долго, но своей заслуги в том, что она сбавила обороты, все равно не чувствовал. Списывал все на возраст. Взрослеть начала, вот и дурь вся стала испаряться. А так, умная девка, толковая, ужас. Если бы не характер, горы бы свернула.

Поднявшись по лестнице, я увидел стоящего у окна, напротив моего бывшего кабинета, Антона Краснухина. Еще один экзотический представитель шестого, а с этого дня седьмого, «В», одноклассник Яблонской. Правда, только по журналу, с точки зрения официальной. Друг другу они были полностью безразличны. Делить нечего, сидят достаточно далеко, чтобы Яблонская могла что-нибудь стащить у Краснухина или как-то по-другому напакостить ему. Различие темпераментов. Полное несовпадение. Разновекторная направленность. Яблонская – это просто динамит ходячий с подожженным бикфордовым шнуром. А этот спокойный, основательный, крепенький. Маленький русский Кинг-Конг.

«Здравствуйте!» – приветствовал он меня, на секунду отвлекшись от созерцания школьного двора. Удивительные ясные глаза, незабываемое широкое, лопатой, лицо. Ни единой мысли. Хорошо, наверное, живется на свете Краснухину.

Как и все мои бывшие ученики, Краснухин был из семьи самой обыкновенной, из простонародья. Пролетарские дети. Мама и папа у него не блистали интеллектом. Но я не видел в этом особой проблемы. Руки у них были приставлены к тому месту, к какому надо. Сам убедился в этом еще в прошлом году, когда делали ремонт класса. Да и Сергей Сергеевич, наш дед-трудовик был Краснухиным очень доволен: «Уникум! На всю школу только он и Патрушев из 8 „Б“ руками могут что-то сделать!»

Краснухина в классе то и дело дразнили толстым. Но он, конечно же, никаким толстым не был. Среднего роста, плотный, имел стальную мускулатуру. Боюсь, что если бы меня посадили померяться с ним силой в арм-рестлинге, он победил бы на первых же секундах.

– Тебе надо что-то? – спросил я его на всякий случай.

– Нет, я просто стою и гляжу, – ответил он, даже не поворачивая головы.

– Ну, стой-стой, ради Бога.

Я зашел в кабинет.

Ах, эти школьные кабинеты. Они кажутся тесными и маленькими, когда их заполняет два с лишком десятка ребят и необъятными, громадными, когда ты сидишь в них в одиночестве.

Краснухин и Яблонская приветствовали меня скорее по привычке. Они еще на перекличке узнали, что переходят к новому классному руководителю. Случай почти небывалый при работающем-то учителе. Тем более невероятный, что это я сам отказался дальше с ними работать. Учитель-предметник, крепостной, получивший вольную, – этого наш директор Геннадий Павлович очень не любил. Но поделать с этим ничего не мог. Имею право, хрен оспоришь. Если я вообще уйду, кто же вместо меня работать-то будет? Вакансий много, а дураков нет. Поэтому он поскрипел зубами, сделал для себя против меня еще одну зарубку и заменил молоденькой англичанкой. Ох, и трудно ей придется. Но время филантропии прошло. Я устал уже жить во имя высоких идеалов. Пора подумать и о себе. Я уже прожил почти два десятка лет в дурдоме, именуемом образованием, но это не повод для того, чтобы и дальше плотно общаться с буйнопомешанными. Можно найти контингент и потише.

День выдался рутинным. И это хорошо. Все неожиданности только к худшему. «Счастливы народы, не имеющие истории». А тут как по рельсам: линейка, урок чего-то там, не то патриотизма, не то гетеросексуализма. Обязательные первые звонки или как это там теперь называется. Никогда в памяти удержать не мог. Уныло, конечно все это, аж скулы сводит.

«Дорогие ребята…»

Нет, слава Богу, что я в этом году ничего не готовлю. Классы у меня средние, один только старший. Ну и я только уроки веду. Нет никакого классного руководства, спасибо тебе Господи. Теперь я смотрю на действо, именуемое школьной жизнью, почти что со стороны. Отвлеченный наблюдатель.

И директор, и завуч, Анатолий Сигизмундович, задвинули, как обычно, речь. И у того, и у другого она ничем не отличается от прошлогодней. Это хорошо, это правильно. Единственный рациональный момент во всем этом первосентябрьском безумии. Экономия.

Ученики еще потоптались немного после ужасающего утренника, иначе не назовешь, и разбежались по домам. Молодцы. Что им еще здесь делать? Впереди еще целых девять месяцев в нашей псевдознаниевой утробе.

Ну а как все ученички разошлись, наши учителя, особенно из числа особ приближенных к императору, то есть директору, потянулись на пьянку. Учительская пьянка в этот день – нечто промежуточное между стандартным казенным банкетом и поминками. «Пати, пати, пати, йе, йе, йе!»

Я от императора стал лицом удаленным, не оправдал мужского доверия («мы – мужики, должны держаться вместе!») и меня никто теперь туда не зовет. Впрочем, не только меня. Нас таких по школе наберется достаточно разного возраста, правда, пола одного, женского, оппозиционных верховной власти уже по факту своего существования. Вот и соседка моя по кабинету весь прошлый год, Светлана Викторовна, географичка, уже пошла домой, а не на совет к нечестивым. За ней вся началка. В фаворе у директора только завуч по начальным классам – боевая валькирия образования, обладательница больших габаритов Марина Бесчастных, которую за глаза называют Бесчестных. Злые языки утверждают, что поста своего она добилась вовсе не за трудовые заслуги. Но я так не считаю, по нынешним временам, оказание интимных услуг начальству – это прямая обязанность подчиненного. С точки зрения морали, здесь, конечно, дело нечистое. Но, с другой стороны, я свечку не держал, и хотя интрига в духе Блина Клинтона вполне могла случится – Геннадий Павлович – мужчина в полном расцвете сил, да и Мариночка ему под стать, прямых доказательств ни у кого нет. Признаков директорской спермы на необъятном пиджачке или брюках Марины Ивановны никому обнаружить еще не удалось.

Врут, клевещут. Может быть и такое. Бабы. Завидуют чужому счастью. Кусают локти, что не они-с первые. Вот и сплетничают. Тут уж как хочешь уши закрывай, а все услышишь. Ну а при моей-то незаметности, молчаливости и крайне ограниченной популярности меня и вовсе не замечают. Пустое место. Болтают, особо не стесняясь. В итоге, я невольно в курсе всего – разладов в семье, цен на нижнее белье, вчерашнего досуга и финансовых проблем отдельных членов нашего не вполне дружного педагогического коллектива. Да что я, кажется, все ученики все это знают отлично. Ведь они тоже своего рода пустое место.

Мне предложить Палычу по части интимных услуг нечего. Староват я для такого рода нетрадиционных отношений, да и он, впрочем, тоже к ним не стремится, у него для этого Анатолий Сигизмундович есть. Шутка.

Поэтому я сижу сейчас дома, пишу вот этот дневник и наблюдаю краем глаза за тем, как разворачивается действие в «Доживем до понедельника».

Alone Traveller.