Я скользил по черной грязи, я обдирал ладони о шершавые выступы камней, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь… Но в итоге все оказалось, как мне говорили.

Неудачник, слабак, и еще непроходимый тупица – раз поверил, что могу быть, как все – если хорошенько постараюсь. Я просто хотел – хочу – быть с ней. Мне ничего больше не нужно.

Волшебные Безымянные скрипки, исполняющие желания, показывающие истину, тут вовсе ни при чем. Даже если я слышу еще не сыгранную музыку… Все уже произошло.

Все предопределено, все предрешено, правилами Игры, инвариантами. Мы все прокляты – вечно бежать в бесконечном цикле смертей и перерождений вокруг Расщепленной Звезды, в колесе сансары, из карусели которого не выбраться никому.

Мне говорили, у меня есть Выбор.

Нет у меня выбора… У меня есть только любовь – которую они называют сильной связью, держащей Вселенную воедино, очередной неизменный элемент системы, бремя предрешенности, цепь и веревка.

Мне, правда, жаль, что все так получилось. Мне, правда, жаль.

Но у меня есть еще много попыток на множество стихов в иных мультивариантах – потому что таковы правила Игры.

1. Скрипка

В отражении зеркала гримерной комнаты – две выхваченные светом фигуры: моя, в задумчивости сложившая руки на груди, и мужчины на стуле в центре помещения – со свертком на коленях.

Бафомет продолжал хвастаться новой скрипкой, перечислял особенности инструмента, используя режущие неискушенный слух термины. Я бы порадовался за него – если бы не обстоятельства.

Он чуть не опоздал на концерт, пропустил репетицию и саундчек, притащил какую-то скрипку, явился только к самому началу выступления, да еще и с разбитой мордой.

– Ты посмотри, какие у нее своды, какие эсы, какие эфы, – не умолкал он. – А деки – волнистый клен – как у венецианских гондол!

– Да-да, Мет, я вижу. Объясни, что с тобой. Ты за эту скрипку дрался?

Он расхохотался, запрокинул голову, демонстрируя ровный ряд заостренных зубов, а затем посерьезнел, начал озираться по сторонам – на сидящие по углам тени.

– Ну… – протянул он. – Да.

– Ты ее украл?

Он прижал к себе закутанную в шелк скрипку – как величайшую драгоценность. Я издал возглас негодования.

– Виктор, не говори ерунды, – он прищурился – так, словно я сказал глупость. – Такую скрипку невозможно украсть!

Бафомет выделил голосом окончание фразы. Проклятая игра слов – любимое занятие моих музыкантов… Иногда я ее не понимал, и уже устал пытаться.

Редкие и старинные музыкальные инструменты тщательно охраняются в музеях и частных коллекциях. Сомневаюсь, что Мету легендарные скрипки по средствам.

Я переступил с ноги на ногу и выдержал осуждающую паузу. На него это не подействовало.

– Как это? В этом мире все при желании можно украсть, – качал я головой. – Ну так откуда она у тебя?

Я указал пальцем на сверток. Мне было бы все равно, что это за скрипка, и как она у него оказалась, но он вел себя подозрительно. Он был странный, страннее обычного. Если за ним приедет полиция, нас всех тут уложат лицом в пол.

– Аукцион старинных инструментов. Начало восемнадцатого века, незарегистрированный нигде экземпляр высочайшего качества, не Кремонская школа…

Я был одаренным вокалистом, хорошо играл на клавишных и гитаре, но никогда не притрагивался к скрипкам: звук струнно-смычковых инструментов вызывал у меня слуховой дискомфорт. Голос скрипки сравнивают с человеческим… Предмет для спекуляций мистификаторов.

– Последнее появление в документах – в Восточной Европе, все сходится. Это та самая скрипка, изготовленная на заказ Безымянным мастером, скрипка, которая считалась безвозвратно утраченной, – заявил Бафомет. – Скрипка Архитектора этой вселенной, единственная сохранившаяся из всех четырех известных, Безымянная скрипка!

Так вот оно что! Старинные скрипки стоимостью в состояние – еще полбеды… Мет никак не наиграется в свою секту Расщепленной Звезды, никак не может забыть легенду о какой-то великой скрипке Архитектора вселенной – которая какая-то особенная, открывает какие-то тайны мироздания.

Люди верят в то, во что хотят верить. Наши псевдонимы, демонический антураж, гротескные костюмы – часть сценического образа, – однако Бафомет верил во всю эту чепуху про Расщепленную Звезду, Матерь демонов, центр мультивариантной вселенной, Игру и правила… Я лишь подыгрывал своим приятелям, я не вникал в суть.

Лучше бы скрипка так и оставалась в небытие… Аристократия несколько столетий назад баловалась оккультизмом, заказывала у скрипичных мастеров эксклюзивные инструменты, а теперь на них особый спрос.

– И ты решил, что тебе это нужно.

– Конечно! – Мет не воспринял мою реплику как иронию. – Да, Виктор, я ее выкупил, и это было нелегко, поверь, особенно из-за сумасшедших фанатиков, готовых на все.

Неужели оно того стоит?

– Ты, между прочим, сейчас ничем не отличаешься от них, такой же пациент Кингс-Парк. Легенды остаются легендами, скрипка это всего лишь скрипка – что бы там в твою башку не взбрело. От твоей секты у тебя крыша поехала, а скрипке самое место в Метрополитен-музее!

Бафомет моргнул и растерянно, словно очнувшись, сжал ладони вокруг инструмента. Он молчал.

– К черту. Подрался почему?

Мет замялся.

– Я уже собирался ехать сюда, было темно, он выскочил как черт из коробки, прямо из ниоткуда, налетел на меня, мрачный, жуткий… Скрипичный вор! Но это неважно, абсолютно не важно! Я еще не рассказал самое главное! Ты меня сбил своими занудными вопросами!

Бафомет театрально, с улыбкой стукнул себя по лбу. Я нахмурился.

– Последняя Безымянная скрипка принадлежала владыке Владану, тому самому графу в Восточной Европе – до тех пор, пока ее из замка не украл странствующий архитектор. Ну ты помнишь. О скрипке не было слышно два столетия – но недавно ее чудесным образом нашли в лавке какого-то старьевщика, в хламе антиквариата, обратились к оценщику – ну и понеслось. Никто даже предположить не мог! Виктор, ты меня слышишь? Это вообще-то и твоя скрипка, – подчеркнул он, – то есть скрипка твоих предков, потому что граф Владан твой дальний родственник. Я сюрприз хотел сделать, я спешил сюда, чтобы все объяснить… Но ты не надейся – я ее тебе не отдам, потому что ты играть не умеешь.

Так, стоп! Я тут при чем? Еще одна легенда! У меня действительно в роду был какой-то граф Владан, и была у него какая-то скрипка…

Волшебная Безымянная скрипка и мои предки с родословной – которых я даже толком не знаю.

Чертова секта.

– Виктор, ты потерял дар речи от радостного изумления? – засмеялся Мет, хитро щуря свои зеленые кошачьи глаза. – Или ты не рад?

Я с трудом облек мысли в речь.

– Чему мне радоваться? – пробормотал я, недовольный затронутой темой. – Скрипки – это по твоей части. Ладно, – я вздохнул и отступил на шаг назад, у меня пропало желание продолжать разговор. – Мы ждем тебя на сцене.

Я резко развернулся на пятках и покинул помещение, оставив довольного Бафомета наедине с этой скрипкой.

С моей дьявольской скрипкой.

2. Забыть, как меня зовут

В зале бруклинского ночного клуба Гуд-Рум было ярко, громко, потно и тесно – как и всегда на концертах семерых демонов в масках. Уже третий день – и на репетициях, и этим вечером – Бафомет играл на Безымянной скрипке, а мне хотелось выбежать вон из зала от необъяснимого дискомфорта. Лишь музыка удерживала меня, я тонул в пучках белого света, ослепляемый стробоскопом, ведомый сюжетами на сцене.

Внутри происходила борьба, мучение и сладостное, пугающее удовольствие, вспышки картинок, которые я не мог даже описать. Это не было связано с актерской задачей… Мне казалось, я начинаю сходить с ума, я будто бы не был собой, пока был на сцене.

Я спрашивал Кафца и Белиала, происходило ли на сцене что-нибудь странное – но гитаристы лишь хвалили игру, используя формулировку «твоя скрипка», будто, черт побери, играл я, а не Мет!

Я что, один замечаю, как инструмент на нас влияет?!

Виолончелист Мет Хедман, он же демон Бафомет, оставив очередную подружку скучающе оглядываться по сторонам, отделился от общей компании и подсел ко мне, устроившемуся поодаль за барной стойкой. Я пытался надраться и забыть навязчивую мелодию скрипки, крутящуюся в голове – под гулкие удары ритмичных рисунков для пляшущих грешников, сливающихся в пестрые пятна со сполохами неоновых огней.

– Виктор, что с тобой? Прекрати унывать, пошли к нам… Смотри, вот там – твои фанатки. Они уже не раз про тебя спрашивали. Смотри, какая у одной задница… Ну же, посмотри, она тебе рукой машет.

Я поморщился, качая головой, даже не оборачиваясь: мне не нужно было одноразовых знакомств. Как-нибудь обойдусь.

– Ты сегодня хорошо пел, – хмыкнул он, а я угрюмо поднял на него глаза. – Ваши голоса сливались в унисон.

Он покрутил в руках на уровне груди нечто, подозрительно напоминающее скрипичный футляр, и я прохрипел:

– Ты ее постоянно с собой таскаешь?!

– Да, – беззаботно ответил он, неверно истолковав мою реакцию, – а то всякое может случиться…

Я тяжко вздохнул, обреченно облокотившись на стойку, прикрыл лицо рукой. Мне очень хотелось, чтобы Мет оставил меня в покое, я хотел побыть один.

– Все с тобой ясно, – словно прочитав мои мысли, бросил он, вставая, и в типичной своей манере по-кошачьи потянулся – насколько хватило пространства среди тел, окружавших барную стойку. – Не пей слишком много, – напоследок хохотнул он, толкнув меня в плечо. – Вся ночь впереди.

Точно подмечено… Вопреки моей комплекции, с которой достаточно было бы одного коктейля, чтобы забыть, как меня зовут, я долго не пьянел – даже если выпью все, что у бармена на прилавках.

Мысль о том, чтобы забыть, как меня зовут, выглядела очень заманчивой.

3. Черная тень

Он появился будто бы из ниоткуда: черная тень взметнулась вверх из-под ног, вдруг возникнув передо мной. Я был пьян и сперва подумал, что это странное темное нечто только мерещится – но фигура двинулась навстречу, и я инстинктивно отпрянул, вскидывая руку на уровень глаз.

Петля веревки, обвив запястье, потянула меня вперед, и я упал на колени, пытаясь вырваться. Я упирался ногами и одной рукой в шершавую поверхность асфальта, я сопротивлялся, как мог, ухватившись за лассо, и вскоре трезвость ко мне вернулась.

Тень пожелала затащить меня в темный переулок? Я позволил веревке поднять меня, направив тело навстречу тому, кто волочил меня по земле, как теленка.

Я хотел толкнуть его, но промахнулся. Левая конечность была по-прежнему связана, я лишь зацепил его правым локтем, со всего размаху упав на асфальт, вновь проехавшись по земле.

Реакция у тени была быстрая.

Он пытался выкрутить мне руку, обходя по дуге, натягивая лассо. Он двигался быстро и неуловимо, я следовал за ним, поднявшись на ноги. Я держался за веревку, передавливающую запястье, я не различал, где он… Было темно, и во мраке горели его глаза – желтые, как у зверя.

Убежать не получится.

– Какого хрена тебе от меня надо?!

Я завопил в пустоту – и снова вслепую прыгнул на него.

В этот раз я сбил тень с ног, и мы оба повалились на землю. Я ожидал удара, падая навзничь, но он лишь припечатал меня к асфальту, перекинув через бок. Он мгновенно поднялся, желтые глаза сверкнули в темноте. Он был бесшумен, мне казалось, я оглох, и слышу только собственные неуклюжие движения.

Я резко вскочил, по его примеру, но дрожащие коленки подвели меня, и я потерял драгоценную долю секунды… Перед носом бликом промелькнул нож, я не успел отпрянуть, я лишь ударил наотмашь и почти наугад по запястью, рефлекторно.

Это работает только против правшей…

Я наткнулся на режущий край, ставший продолжением перчатки незнакомца – и в следующую секунду уже выворачивал лезвие от себя, сжимая основание рукояти.

Кровь стучала в ушах. Я уже представил, как мой труп с множественными ножевыми ранениями останется лежать в переулке несколько дней, пока парочка бомжей не найдет его, уже объеденного крысами.

Жуткие глаза прищурились, по рукаву вниз к локтю текло что-то горячее, я только потом понял, что это кровь… Я не мог уже пошевелиться, а незнакомец крепче сжимал мою руку – с врезающимся в нее лезвием – вокруг рукояти, ножа и своей же руки. Движения левой кисти по-прежнему сковывала тонкая скользкая нитка, уходящая в рукав струящегося плаща тени.

Безумная, отчаянная идея посетила меня. Я дернулся, чувствуя, как нож еще глубже входит в ладонь, а противник – как я вообразил – улыбается невидимой улыбкой. Я попытался развернуться, лягнуть его… Я рассек шнур удавки, попавший под лезвие, и обрезанный край лассо пропал.

В неуместной браваде я намеревался ударить его, но он увернулся. Он выпустил мою кисть, а я, вовремя смекнув, что пора уносить ноги, бросился в противоположную от него сторону.

Задний двор клуба казался длинным темным переулком, на повороте я вновь упал на безнадежно ободранные коленки, я бежал, я задыхался. Оказавшись на пустой, безлюдной улице Гринпойнта, я оглянулся, но не видел никакой зловещей тени, преследующей меня.

Уже захлопнув дверь, оказавшись в своем Дефендере, я пытался унять дрожь, выравнивая хриплое дыхание, таращась на окровавленные руки.

Что ему от меня нужно? Деньги, телефон, ключи от машины? С веревкой, ножом… Он не грабитель, он больше похож на перепутавшего эпоху ассасина или серийного убийцу из фильмов ужасов.

Чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, я отхлестал себя по щекам.

4. Ледяные руки

Как я доехал до дома и обработал порез, я не помнил. Я очнулся в постели с похмельем, заклеенной пластырем наспех рукой, в расстегнутой рубашке и одном ботинке – потому что не смог его расшнуровать.

Странное происшествие не имело объяснений. Незнакомец в переулке намеревался меня придушить, фиолетовая полоса гематомы и отек на левом запястье были тому подтверждением. Лед прикладывать поздно… Что с правой рукой под пластырем оставалось только догадываться – но это пройдет. Я все равно левша.

Я попытался подняться, ворочаясь на скомканных простынях в позе дохлого таракана, но получилось не сразу. Наконец, я принял вертикальное положение и отправился в ванную.

Из отражения в зеркале шкафчика на меня угрюмо взирал худой, бледный, с синими подглазинами парень. На щеке – красный след от угла подушки, на которую я обычно не ложусь, а лишь подпираю ее головой.

Я включил воду непослушными руками и уставился на слив в раковине, пытаясь унять гул в ушах. В голове мыслей было мало, и все они звучали как заученные клише… И очень хотелось лечь и умереть.

Было дерьмо и похуже – а я почему-то разнылся. Подумаешь, драка в переулке! Подумаешь, драка в переулке с бестелесной черной тенью!

Я передернул плечами. Тень не была бестелесной, у тени были ледяные руки в перчатках. Все, кто рефреном повторяют: «Виктор, у тебя руки, как у мертвеца, холодные!», пожалуй, заблуждаются.

Если я мертвец, то кто тогда он – этот мужик с горящими желтыми глазами?

Я поднял голову, оторвав взгляд от бурлящего потока воды в раковине. Глаза у меня серые, а не желтые… Я невесело усмехнулся.

Через секунду я уже пытался оттереть грязь со щеки – морщась и ругаясь сквозь зубы от боли в конечностях. Придется привыкнуть.

Стоять в одном ботинке было неудобно. Я пытался стянуть расшнурованный Мартенс, злился от того, что не могу наклониться, колени сквозь слой грязи и запекшейся крови поверх разорванных штанов выглядели так же плохо, как и ощущались. Наконец, мне удалось избавиться от обуви, и, неуклюже хромая, я со злостью швырнул ботинок в дверной проем куда-то в направлении комнаты. Он громко и глухо встретился с преградой, но других звуков не было. Я ничего не разбил.

Рубашку я отправил черной летящей кляксой вдогонку ботинку. В бездумном, тошнотворном ступоре я расстегнул ширинку и присел на край ванны, голова кружилась… Из транса выдернул посторонний, будто не из моей одинокой реальности звук – телефонный звонок, доносившийся из комнаты.

Я лениво стянул джинсы до колен и даже не думал отвечать. Наверняка, это настойчивый Кафцефони – только он из всего моего окружения просыпался в первой половине дня.

Телефон замолк, я с силой рванул джинсы с колен вниз, отрывая слои кожи вместе с одеждой… Неприятно. Челюсть свело от того, как я стиснул зубы. Будь проклят этот мужик из переулка!

Когда я разделался со всеми предметами одежды, высвободившись из узких штанин – не в первый раз жалея, что ношу узкие джинсы, – я залез под душ.

К черту все – мне надо отмыться от этого поганого дня.

Прислонившись к стене плечом, устало прикрыв глаза, я сквозь шум воды снова различал звук телефона.

5. На своих местах

Хотелось курить. Я метался по квартире в поисках пачки сигарет: ключи, деньги, телефон – все на месте… Привычка выкладывать на тумбочку содержимое карманов, как только я возвращаюсь домой, меня не подвела, а вот сигарет нигде не обнаружилось. Я огорчился – однако вскоре наткнулся взглядом на пачку на полу между тумбочкой и кроватью.

Хвала всем богам, демонам, Расщепленной Звезде, кому угодно.

Я затянулся. Все на своих местах, уютный маленький мирок. Люди называют это социофобией… Мне было плевать, как это называют. В людях я не нуждался.

Часть мира, в которой я появляюсь – всего лишь андеграунд, это маски и роли, настоящего меня, кажется, на самом деле не знает никто. В Нью-Йорке восемь миллионов человек, на планете – семь миллиардов… Мне повезло, что о моем существовании вспоминают только тогда, когда надо развлечь толпу музыкой, мне повезло, что по какой-то причине я пригодился в деле, которое у меня получается лучше всего.

Я лежал на спине поперек кровати, откинув голову назад, всматриваясь в бесцветное дневное небо, перевернутое вверх ногами, серый день с пасмурными облаками неуверенно пробивался в окно. Не хотелось ничего делать, вновь эта знакомая апатия… Я могу ничего не делать.

Я сел. Сигарета уже давно дотлела в руке, боль в запястье пульсировала жаром, пластырь белел на ладони. Равнодушно окидывая взглядом пространство комнаты, я вдруг вспомнил про пропущенный телефонный звонок. Я доковылял до тумбочки.

Два пропущенных звонка. От неизвестного номера.

От мысли, что этот номер и новый знакомый с желтыми глазами как-то связаны между собой, по спине пополз неприятный холодок. Глупости.

Глаза слипались, то ли от усталости, то ли от скуки. Свернувшись в позе эмбриона – насколько это позволяли искалеченные конечности, – я провалился в сон. Позже я ни разу не вспомнил про пропущенный вызов и не перезвонил.

За окнами многоквартирного дома, не интересный мне, кипел нью-йоркский муравейник, вечерние фонари зажглись в сумерки, приглашая осеннюю ночь. Мне снились желтые глаза и хохочущая скрипка, танцующая вокруг цыганского костра.

6. Бесит

– Ты воспользовался моей кредиткой?

Я опешил и лишь непонимающе хлопал глазами.

– Да, а что такого? Ты мне должен пару сотен.

– Как… Почему ты мне говоришь об этом только сейчас?

Мимо нас пронеслись работники клуба с ворохом проводов под мышкой, и мне пришлось отступить в сторону, чтобы не мешаться на проходе.

Я негодующе уставился на Бафомета. Этот поганец оплатил скрипку с моей кредитки!

– Это же твоя скрипка, – оправдывался он.

Он даже не старался изображать раскаяние – он видел, что я не злюсь, просто обескуражен.

– Это не моя скрипка, – отчеканил я, разворачиваясь на пятках в сторону сцены.

Меня встревожила новость, запал бешенства был меньше необъяснимого беспокойства. Иногда эти музыканты-демоны такие странные…

Я оглянулся на Мета, проглотив невысказанные сомнения, и лишь миролюбиво пожал плечом:

– Забей, нам пора выходить.

После выступления я чувствовал себя, как выжатый лимон. Зал визжал и рукоплескал, а мне казалось, что меня загоняют в угол, безысходность сжимается, как узкий луч света, в котором я, как цирковой зверь, обнажаю тело и душу всем напоказ…

Уже в гримерке я понял, что просто сбежал, не обращая внимания на восторженный гул толпы, молящей о продолжении, кричащей название нашего коллектива, мое имя. Увидев в отражении за спиной темную фигуру, я вскочил, как ошпаренный, но был пригвожден тяжелой рукой к стулу.

– Виктор, ты заболел?

Демон Кафцефони – он же Кафц, он же Кит Сандстрем – подкравшийся незаметно, смотрел на меня внимательно. Сосредоточенное выражение на его лице – редкость.

Почему я струхнул? Мне просто надо выспаться.

– Да все отлично… Просто прекрасно, – поджал губы я, даже не стараясь выглядеть убедительным.

Кафцу врать бесполезно. Он не дурак – пусть и строит из себя шута, со своими гитарными трюками и танцами на сцене, мерзким и скабрезным юмором.

– Тебя бесит эта скрипка?

Он прав, меня бесит эта скрипка – проблема точно в ней, больше ни в чем.

Я развернулся на стуле – и уперся носом в козлиную голову-маску в руках музыканта, беззвучно хохочущую надо мной своей рогатой мордой. Я поднял взгляд на Кафцефони, он испытывающе взирал на меня сверху вниз. Маска имела очевидное с ним сходство.

Почесав подбородок с козлиной бородой, Кафц произнес:

– Мне не нравится твой унылый вид.

– Мне тоже, – с искренней досадой отозвался я. – Но она меня, правда, бесит!

Кафц наклонился, и козлиная голова качнулась, следя за мной взглядом коричневых глаз. Мне захотелось хлопнуть ее по носу, но я сдержался.

– Я знаю, что делать, – заявила голова голосом стоявшего напротив Кафца. – Видел когда-нибудь, как с огнем борются огнем?

Сжечь скрипку? Это я запросто!

К сожалению, это была всего лишь фигура речи. Я замотал головой, отстраняясь, уже в глубине души понимая, что он собирается заставить меня сделать. Я открыл рот, чтобы возразить, но передумал.

Очередное клише… А что я теряю? Засидевшись в уютном мирке, я рано или поздно опрокину переставшие качаться качели, самосаботаж мое второе имя.

Пару мгновений спустя я уже уверенным шагом направлялся вон из гримерки, в обход караулящих поклонников нашего музыкального творчества, чтобы присоединиться к остальным приятелям в демонических обличьях. Кафцефони, несший козлиную голову-маску, словно ритуальную чашу, следовал за мной.

12 3 4 5 6 Järgmine

Безымянная скрипка

0. Нет выбора