Loe raamatut: «Пустячки»
Пустячок № 1
Жил-был на свете большой палец. Не на руке, а на ноге. И не на какой-нибудь, а на правой. И всё-то у него складывалось хорошо: хозяйка была чудесная – красивая молодая девушка, она очень любила свой большой палец, холила и лелеяла его. Регулярно мыла, устраивала чистку. Шлифовала и покрывала лаком, а иногда даже разорялась, чтобы устроить ему поход к педикюрше. Вот уж наслаждение, так наслаждение! Педикюрша отпаривала его, мазала кремом, убирала отмершую кожу, выравнивала – он себя не помнил от счастья!
Словом, большой палец млел от такого отношения, обожал свою хозяйку и всячески старался облегчить ей жизнь: не ныл и не жаловался, когда его сдавливали узкие туфли, старался не возникать, когда хозяйка подолгу стояла на цыпочках на высоких каблуках, и даже, когда она купалась в холодной речной воде, всячески прогонял наглую судорогу, кидавшуюся на него, как коршун. Вот так и жил потихоньку: с соседями не общался, с малышами не разговаривал, словом, мизантроп, да и только.
Но однажды случилось непредвиденное. Как-то вечером хозяйка разбирала книги (она была босиком, а большой палец просто обожал, когда его обвевало ветерком, – это напоминало ему о детстве) и нечаянно уронила на ногу толковый словарь Ожегова. Вся тяжесть словаря пришлась… на кого бы вы думали? – именно на большой палец! Удар был так силён, что он утратил свою аристократическую сдержанность и завизжал во всю мочь:
– Ты что, с ума сошла?!
Девушка начала прыгать на одной ноге, зажав большой палец рукой, потом побежала в ванную и подставила его под струю холодной воды. Это было так неожиданно и так не похоже на всё, что с ним было раньше, что палец потерял дар речи и только тихо стонал:
– О, Господи, за что ты меня так, несчастного?! В чём я провинился, что сделал не так?!
Вечером, уже успокоившись и лёжа в кровати, он рефлексировал: вспоминал свою прошлую жизнь – босоногое детство, беспечную юность – и пытался найти проступок, за который его наказывают. Но – не находил. И тогда большой палец, отчаявшись, решил порвать со своей теперешней жизнью и уйти в монастырь, чтобы приблизиться к Богу, замолить грехи и, наконец, обрести покой. Решение его было твёрдым и обжалованью не подлежало, но что делать с хозяйкой? Она как сбесилась: совершенно не хотела прислушиваться к голосу разума, таскала его с собой на вечеринки и в рестораны, безбожно стискивала узкими туфлями или, наоборот, заставляла его держать на одном ремешке целую босоножку!! Как он только не надорвался!
– Что с ней случилось? – недоумевал большой палец, – Не иначе, сошла с ума!
Он всячески пытался направить свою хозяйку на путь истинный: целыми днями ныл и жаловался, ворчал, занудничал, так что под конец сам себе опротивел – а ей хоть бы хны!! Мотается туда-сюда, а на него – ноль внимания!
Большой палец окончательно затосковал и распростился со всеми надеждами, мир воспринимал в сером цвете, словом, поставил на себе крест. Кроме того, он начал чувствовать, как с ним происходит что-то странное: как будто он что-то терял, безвозвратно и бесповоротно, словно какая-то часть его утратила единство со всем остальным организмом, а из-под неё прорастало нечто новое, неизведанное и непонятное.
– Неужели я беременный?! – обливаясь холодным потом, подумал большой палец. – Слышал, что такое случается, но никогда не думал, что это произойдёт со мной! И как же это меня угораздило? А главное, что же теперь делать? Как на это посмотрит общество? Неужели соглашаться на аборт?! С одной стороны, я ещё молод и у меня наверняка будут желанные дети от любимого, а с другой стороны, у нерожавших аборт может привести к непоправимым последствиям! Останусь бесплодным, и кому я буду нужен? Что тогда меня ожидает в будущем? Кто на старости лет подаст стакан воды? – он тихонько заплакал, остановившись перед этой дилеммой, словно Буриданов осёл. Слёзы его были такими обильными, горячими и солёными, что размочили ушибленный ноготь, и он начал потихоньку отслаиваться, освобождая место новому, молоденькому, наивному ноготку.
– Привет, – пропищал проклюнувшийся новичок. – Как тут у вас погода, не каплет?
– Здравствуй племя, младое, незнакомое, – меланхолически подумал большой палец. – Так вот как мы размножаемся – почкованием. Сбрасываем старое, негодное, отжившее, словно лес осенью – листву, и, подобно змее, обретаем новую кожу и новую жизнь.
– Привет, привет, прищлец неугомонный, morituri te salutant, – ответил палец, но новый ноготь не понял его: он был слишком юн, наивен и неопытен, ему ещё предстояло узнать всю трудную правду о жизни и постичь бесплодность своего появления на свет, и он с любопытством осматривался, хлопая длинными ресницами, а умудрённый жизнью большой палец, ощутивший всю тяжесть разочарования, сфокусировавшегося в словаре Ожегова, снисходительно смотрел на него и думал:
– Да, вот в этом и заключается ирония существования: пока мы молоды, мы ничего не знаем о жизни и не умеем наслаждаться ею, а как только обретаем эту способность, так силы оставляют нас и единственное, что нам остаётся – это наблюдать.
Он стал философом, этот большой палец, а всё из-за чего? Из-за словаря Ожегова!
Пустячок № 2
– Я самая обаятельная и привлекательная, самая обольстительная на всём белом свете! – лениво потягиваясь, думала левая грудь, подмаргивая соском. – У меня безукоризненная форма, я гордо смотрю на всех свысока и ничего не боюсь. А эта уродина справа пусть заткнётся и не воображает о себе неизвестно что!
Вчера они здорово поцапались, и сейчас грудь нуждалась в дополнительной психологической стимуляции.
– Да что она себе позволяет?! – возмущение продолжалось. – Как у неё язык повернулся сказать, что моя непревзойдённая форма – это результата пластической операции?! Наглое враньё! Я – сама естественность и натуральность с головы до пяток! Сама-то она на кого похожа? Накачалась силиконом и думает, что это навечно. Как бы не так! Видела я таких старух: на себя не похожи, всё у них деформировалось, как старый носок, как высохшая груша – смотреть страшно, а уж чтобы потрогать – я совсем молчу!
Пофырчав ещё чуть-чуть, грудь, наконец, успокоилась и занялась повседневными делами: проделала обычный цикл упражнений, приняла душ, сначала тёплый, затем холодный, немного содрогнулась, промокнула капли прозрачной воды жёстким полотенцем и осторожно втёрла в нежную кожу специальную сыворотку – всё это производилось для того, чтобы предупредить преждевременное старение и обвисание, – грудь очень и очень боялась одряхлеть. Придирчиво разглядывая себя в зеркало, она думала: «Ведь пройдёт ещё немного времени, и я, как розовый бутон, потеряю свежесть и упругость, мой сосок – моя гордость и отрада – уныло повиснет и перестанет вкушать прелести жизни, и вообще, настанет мой конец. Как говорила вчера эта страшила справа? Пауперизация? Амортизация? Девальвация? Нет, кажется, деградация; точно, я потихоньку деградирую, опущусь, потеряю квартиру, прописку и окажусь на улице вместе с бомжами. Какой кошмар! – пришла в ужас от такой безрадостной перспективы левая грудь. – Мне необходимо успокоиться! Позвоню-ка я своему психоаналитику!»
И, дотянувшись до телефона, она набрала номер и заворковала в трубку: «Алло, доктор? Мне срочно нужен сеанс психотерапии! Нет, прямо сейчас! Я не могу ждать ни секунды! Я вас очень прошу, отмените всё, я немедленно выезжаю!»
Грудь бросила трубку, быстренько оделась, слегка подкрасилась, взяла ключи от машины и выскочила из квартиры, демонстративно хлопнув дверью. Вообще-то они с сестрой дружили, но иногда крепко ссорились – уж слишком разные у них были взгляды на жизнь: правая могла шляться где-то всю ночь напролёт и являться домой под утро, навеселе, с размазанным макияжем, вся помятая, растрёпанная, но зато невероятно довольная. А левая, напротив, вела спокойный образ жизни, вечера проводила дома, а не моталась неизвестно где и с кем, а то, что почти каждую ночь у неё кто-то оставался, так это её дело, и никто, в том числе её сестра, которая почему-то считает себя старше, не смеет её упрекать! Как раз вчера они и поскандалили из-за этого. Правая назвала левую шлюхой, а левая правую – проституткой, на чём и расстались.
И сейчас левая грудь на всех парах неслась к своему психоаналитику, надеясь, что он одним словом, одним жестом усмирит бурю в её душе.
Доктор отменил все сеансы и, облачившись в белоснежный халат и шапочку, которая надёжно скрывала его лысину, ждал свою пациентку. Она же, мельком глянув в зеркало и удостоверившись, что по-прежнему хорошо выглядит, Шахерезадой впорхнула в кабинет.
– Добро пожаловать, – сказал доктор и указал рукой на кушетку. – Располагайтесь.
«А ведь лысые – отличные любовники», – глядя на его шапочку, непонятно к чему подумала грудь и положила сумочку на стул.
Затем, удобно и даже уютно устроившись на кушетке, как будто она – её второй родной дом, грудь начала длинную историю о своей ссоре с сестрой, обвиняя её во всех мыслимых грехах. Она уже не знала, правду говорит или выдумывает – так увлеклась, отвечая на вопросы психоаналитика, что стала выдавать желаемое за действительное.
И вдруг, набирая полную грудь воздуха, чтобы озвучить очередную клевету на сестру-злодейку, она почувствовала на себе чьи-то горячие губы, пахнущие кофе и сигарой. Это коварный доктор, которому надоели нелепые жалобы на сестру и на мир в целом, решил перейти от роли пассивного слушателя к роли активного деятеля и прервать неиссякаемый словесный поток.
