Стены камеры были выкрашены желтой краской. Я люблю желтый цвет, но теперь он меня не радовал. Утешало только, что я сижу в одиночке. Одиночную камеру мне обеспечил Алек. Не знаю, как он это осуществил, но сиделось мне в тюрьме очень сносно. Гораздо лучше, чем в приюте. Алек приходил каждый день, чаще адвоката. По сути, Алек и был моим адвокатом, но официально – только помощником мистера Спилета.

Мистер Спилет мне не нравился. Может быть потому, что ему было все равно, убивала я Тома или нет. Он искренне хотел помочь и делал все для этого возможное, но такое пренебрежение к истине пугало. Он уговаривал пойти на сделку. Признать, что я убила Тома. По неосторожности. В этом случае можно отделаться условным сроком. А если линию защиты выстроить так, словно бы Том хотел меня изнасиловать – можно было и вовсе добиться оправдания. Тем более, что труп был полуголым. И столько девочек подвергаются насилию в приемной семье…

– Но ведь это неправда! – горячилась я. – Том был хороший человек. Он не насиловал меня, никогда не трогал. И я не убивала его!

Мистер Спилет разводил руками и обращался к Алеку.

– Мистер Макалистер, я не знаю, на чем базировать защиту в этом случае. Мисс Бертон сама строит себе виселицу.

По моей спине пробежал холодок. Я обратилась к Алеку.

– Алек, меня правда повесят?

За него ответил мистер Спилет.

– В штате Орегон казнят с помощью смертельной инъекции. Усыпляют, как бешеных собак. И в данный момент мораторий на смертную казнь приостановлен.

– Не пугай ее, Клайв, – устало сказал Алек. – В штате Орегон уже давно никого не казнят. Это во-первых. В самом худшем варианте – двадцать лет. Но этого не будет, Софи. Мы вытащим тебя! Давайте снова разберем, какие есть улики.

И они начинали заново.

Первое: Миссис Джонсон видела, как я захожу в дом Харди.

Второе: мой мобильный телефон в руке Тома, мои джинсы, залитые его кровью, отпечатки моих кроссовок в коридоре.

Третье: кисточка, которой убили Тома, была моя! Следы моей слюны на ее кончике перемешались с кровью Тома в ране. Это понятно: я раньше любила покусывать кончик кисточки, когда рисую.

Четвертое: показания Вика, что в декабре прошлого года я угрожала ему и приставляла острый предмет к его горлу, грозясь убить.

Пятое: два рисунка, оба коричневым цветом. На одном – Вики с черепом под мышкой, на другом – Том со шприцем в шее. То, что это Том, обнаружили эксперты, восстановив стертую надпись под изображением. Это был не мой рисунок, но я не могла это доказать.

Меня словно запутывали в этих уликах!

И самая главная улика: носовой платок с кровью Тома был обнаружен во время обыска в доме доктора Келли. Он лежал под ванной.

По всему выходило, что Тома убила я.

Я сидела в своей камере и лихорадочно соображала, кто мог подставить меня? В том, что это было сделано намеренно, я не сомневалась. Ну, почти не сомневалась. Все-таки в этой истории было много совпадений.

Я вновь и вновь рассказывала Алеку все обстоятельства того злополучного дня, избегая подробностей на берегу. Мне казалось, что в моем рассказе все было логично. Я упала в воду, попросила Тома дать мне переодеться и пошла в сторону Астории.

Почему я не села на автобус на ближайшей остановке, а шла некоторое время под дождем? Я думала.

Мне надо было привести в порядок свои чувства.

Какие? Я поссорилась со своим парнем на берегу океана.

Причина ссоры? Тут я впадала в ступор и не могла внятно объяснить. Теперь ссора с Джо выглядела глупой. Я не хотела посвящать Алека в такие интимные подробности. Но он все равно узнал. От самого Джо.

С Харпером мы виделись всего один раз, и мне не понравились его бегающие глаза и неуверенный голос. Словно совесть его нечиста.

И еще он сказал:

– Все могло быть иначе. Зря ты не дала мне тогда на берегу.

Эти слова показались мне гвоздями строящегося эшафота. Почему, чтобы избежать обвинения в убийстве, я должна была переспать с Джо? Чтобы не оставаться в тот вечер одной и у меня было бы алиби?

– А где был в это время ты, Джозеф Харпер?

– У меня алиби. – Поспешно сказал Джо, и эта поспешность мне тоже не понравилась. – Я был в Портленде. В кампусе университета.

Под залог меня не выпустили, хотя доктор Келли была готова предоставить любую сумму. С ней мы виделись тоже лишь однажды. Эта железная леди схватила меня за руку и только плакала, не в силах сказать ни слова. После поездки в Солт-Лейк-Сити она вообще сделалась нервная и много плакала.

Оказывается, ее отец умер в тюрьме. У него было пожизненное.

Иногда в своих самых бредовых мыслях я думала: а вдруг это Джейн убила Тома? Осуществился перенос ее бессознательного на моего отчима или как там у них бывает? Нет, конечно. Это бред. Этого не может быть. Где она могла взять кисточку? Что ее может связывать с Томом? Впрочем, Том и Джейн почти одного возраста, несколько лет назад он был даже ничего, хорош собой, особенно в летной форме… Доктор Келли вполне могла консультировать его по вопросам опеки…

Я так много думала об этом, что у меня заболела голова. Я легла и моментально уснула.

Проснулась я от присутствия в моей камере кого-то или чего-то. Это была Лора. Я узнала ее сразу, такое красивое лицо невозможно забыть. Лора погладила меня по руке и улыбнулась. Там, где она коснулась руки кожа покрылась мурашками.

Лора взяла у меня из руки кисточку и подалась к стене, освещенной лунным светом. Стена светилась серебром. Лора тоже светилась в лунных лучах. Она макнула кисточку в тень и стала быстро-быстро водить по стене. Я увидела часть залива и силуэт моста. Я хотела спросить, но не могла произнести ни звука. Лора грустно посмотрела на меня, взмахнула рукой, все исчезло. А я стала тонуть. Вместо воздуха в мои легкие хлынула вода, раздирая их. Я закричала и проснулась. Моя кожа была липкая от пота, горло раздирало от кашля, но я схватила блокнот и мелок и быстро-быстро набросала исчезающий из памяти рисунок Лоры.

Оставшуюся ночь сновидения не мучили меня.

Утром на обороте рисунка я написала:

«Мне кажется, смерть Лоры, смерть Тома и этот рисунок чем-то связаны».

А сама задумалась: что это может быть? Лора упала с моста в этом месте? Хотя нет. Я много раз ездила по мосту, он прямой и безопасный, и выпасть с него почти невозможно.

И вдруг до меня дошло. Она ведь упала в залив Янгс. Почему же изображен Орегон Кост Хайуэй? Да еще с противоположного от Астории берега? Откуда ехали Лора и Том? Почему она была за рулем? Все эти мысли теснились в моей голове и не давали покоя. Теперь и спросить не у кого. Лора утонула, Том тоже мертв. Кто убил его?

Я распотрошила свой блокнот и стала методично записывать имена.

Том Харди.

Около его имени я расположила четыре бумажки с именами: Вики, Вик, Стейси, Софи. Потом я убрала «Софи», переправив его на Салли. Глупо писать себя, я же не убивала его. А Салли пропала, и, возможно, у нее была причина мстить своему отчиму. Я ненавидела Викторию. Точно так же Салли могла ненавидеть Тома. Не просто же так она покупала «травку»? Если бы у нее было все в порядке в приемной семье, как, например, у Стейси, ей не пришлось бы убегать от всех в иллюзорный мир наркотиков.

Я нарвала еще бумажек, написала на них имена и расположила дальше от первого круга. Марианна, Брайн, Алек, Джо, Хизер, мама Лоры, родители Салли (у нее же есть родители), папа Стейси (был же у нее когда-то папа).

Набиралось много. Слишком много, чтобы из этого вышло что-то путевое. Есть ведь часть жизни Тома, которую я совсем не знаю. Может, какие-то тайные дела? Коллеги? Том работал охранником. Или бывшие коллеги? Любовницы? Я почти не сомневалась, что у Тома могла быть любовница. Костлявая Вики, с ее показным альтруизмом и набожностью, могла вызывать только отвращение.

Ведь в тот день он явно кого-то ждал, поэтому и хотел выставить меня поскорее за дверь. Прямо в мокрых штанах. А может… Я прямо вся похолодела от этой мысли. Может, убийца уже был у него? Сидел в кладовке и ждал, пока я уйду?

Я не могла ни пить, ни есть, все думала и думала. Потом перемешала все бумажки и вытащила одну. На ней было написано «Стейси». Этого еще не хватало, подозревать мою маленькую сестричку! Тем более у нее алиби: одноклассники утверждали, что Стейси была весь вечер на школьных танцах.

Я скомкала бумажки и выкинула. Все равно от них никакой пользы.

Потом приходил Алек, и все начиналось заново.

– Я не виновата, Алек! Я его не убивала!

– Я верю тебе, – Алек взял меня за руку. – Давай поторопимся. У нас очень мало времени. Надо разработать стратегию защиты.

И я рассказывала снова и снова про Тома, про отношения с ним, про все, что было в этот дурацкий вечер.

– Знаешь, Софи, хоть это и не в моих правилах, я стал бы защищать тебя, даже если бы знал, что ты виновна. Я очень люблю тебя.

Тут голос его дрогнул, он быстро отвернулся и вышел за дверь.

2. Сделка

Перед самым судом Алек сказал, что к моему делу подключилось ФБР. Он вообще не хотел мне рассказывать об этом, но я потребовала объяснений, когда случайно увидела мистера Спилета вместе с Дэном, федеральным агентом. Я не знала его фамилии, но лицо запомнила очень хорошо еще в Пуэрто-Рико. Потом я видела его на Аляске, и он всякий раз говорил с моим отцом о какой-то программе. Только теперь я понимала, что это была программа защиты свидетелей.

Теперь же он о чем-то разговаривал с моим адвокатом в здании тюрьмы, и это не могло быть простым совпадением.

Алек нехотя признался мне, что ранее ФБР подозревало Томаса Харди в связях с наркокартелем. Тогда, когда он еще летал. Предполагалось, что он – их курьер. Но доказательств не хватило, а потом – авария и Том ушел из авиации.

– Алек, ты же знаешь, что именно наркокартель преследовал нас! Из— за него пропали мои родители. Дядя Чак рассказывал, что они следят. Что они контролируют каждый шаг…

Меня словно окатило ледяной водой. Я все поняла.

– Это они, Алек! Это наркокартель! Они убили Тома и подставили меня. Я не знаю, зачем это им нужно, но, наверное, есть причина. Зачем бы они стали гоняться за нами по всему миру? А на Аляске, в Датч-Харборе и вовсе пошли ва-банк. Они хотели убить нас всех. А теперь им не добраться до моих родителей и они могут отыграться только на мне.

– Это тоже проверяют, Софи, – сказал Алек, – но все это маловероятно. Точнее – бездоказательно.

Я поняла, что лечу в какую-то пропасть. Следствие закончилось. Завтра должны были состояться слушания. Несмотря на то что мне не было восемнадцати, судили меня как взрослую. Потому что убийство. С особой жестокостью.

Совсем недавно я читала, что в одном из штатов десятилетнего мальчишку судили за убийство беременной мачехи. Точнее еще не мачехи, а подружки отца. Он застрелил ее из охотничьего ружья. Не помогло ни признание, ни раскаяние. Его приговорили к пожизненному сроку. Пожизненному!

Меня тоже могут приговорить. Двадцать лет! Без права подать апелляцию. Без права на условно-досрочное. Когда я выйду из тюрьмы, мне будет тридцать семь лет! Я буду такой же старой, как доктор Келли.

Если бы меня судили за убийство того парня, которого я ударила кисточкой и чье окровавленное горло часто снилось мне в кошмарах, это было бы, по крайней мере, справедливо. Но здесь… Я ведь не убивала Тома! В отличие от Вики или Вика, которых я ненавидела, я даже никогда не желала ему зла! Это было так несправедливо и обидно, что на глазах у меня выступили слезы.

– Может быть, все-таки сделка? Софи, подумай. Это единственный шанс, – проговорил Алек, отводя от меня глаза. – Мистер Спилет уже все подготовил.

– Ты мне не веришь? – я задохнулась, вцепившись Алеку в рукав. Он схватил меня за руки и заговорил вдруг так взволнованно и горячо, что на него это было совсем непохоже.

– Я верю тебе, Софи. Я никогда не заключал сделки, это гнусно, но я так боюсь тебя потерять! Позиция защиты шаткая, алиби нет. Сделка… Да я не только совесть, но и душу готов продать, лишь бы тебя выпустили. И мне не важна истина. Сейчас не важна.

«VE… RI… TAS» – вспомнила я девиз Гарварда.

– Ты готов поступиться истиной? Это же самое важное. Ради чего?

– Ради любви. Ради тебя, Софи, – голос его дрожал. – Я не вижу другого пути.

– Я никого не убивала, – сказала я твердо. – Совесть моя чиста. И эта истина мне дороже свободы. Смертная казнь мне ведь не грозит, так ведь? Что скажешь?

Алек молчал. Только на его бледных щеках играли желваки и костяшки пальцев побелели.

3. Слушания

Джо Харпера вызвали в суд как свидетеля почему-то со стороны обвинения. Сразу возник вопрос, где он был во время убийства. Оказалось, что он ехал по дороге в Портленд.

– Это могут подтвердить?

– Да, ваша честь. В семь тритдцать пять после полудня возле Хиллсборо полицейский мне выписал штраф за превышение скорости.

– Куда вы направлялись?

– В Бивертон, ваша честь.

– Что вы делали в Бивертоне?

Джо медлил так долго, что пришлось повторить вопрос.

– Я встречался с… Кристин… – голос Джо дрогнул.

– Фамилия?

– Я не знаю ее фамилии! – огрызнулся Джо. – Только адрес.

Джо назвал адрес, мне он был незнаком.

– Сколько вы пробыли там?

– Я уехал утром, сразу в университет.

– Как вы проводили время?

Я уже знала ответ, но не хотела слышать его. До этой минуты я не допускала даже мысли, что Джо может быть с кем-то еще. Я не верила в это ни единой секунды. И тут он сказал обо всем. Сам. Это было самое гнусное алиби, какое только может быть. Я вспомнила слова Брайна, дружка Джо:

«Ничего серьезного. Просто секс»

У Джо просто секс. С какой-то Кристин. С кем-то в резервации. С одноклассницами…

Я еще не успела осознать это в полной мере, как в дело вмешалось обвинение. Вопросы на Джо посыпались как горох. Темп увеличился. Это что-то должно было означать, Алек предупреждал, но я не запомнила, что именно…

– Чем вы занимались с подсудимой на берегу?

– Петтингом, ваша честь.

– У вас был секс?

– Нет.

– Вы хотите сказать, у вас с подсудимой не было сексуальных отношений?

– Нет, Софи не допускала…

– Вы жаловались своим друзьям, что подсудимая только дразнит и распаляет вас?

Джо покраснел.

– Я не жаловался!

– Протестую! – прозвучал голос моего адвоката. – Какое это имеет отношение к делу?

– Это помогает установить мотив.

– Протест отклоняется.

Машина правосудия заработала. Джо задавали такие откровенные вопросы о наших интимных отношениях, что казалось, еще чуть-чуть, и меня вывернет наизнанку. О том, какие ласки я предпочитаю, какие следы на моем теле остались после нашей последней встречи. Я взглянула на Алека. Он был предельно сосредоточен, о чем-то шептался со своим шефом и, казалось, слова Джо ничуть его не цепляют.

Протест.

Отклонен.

Протест.

Отклонен.

Я вдруг поняла, что своими показаниями Джо просто топит меня. Точнее не топит, а отталкивает, чтобы не утонуть самому.

Свидетелем вызвали Виктора Харди. Он поведал о том, что произошло в канун Рождества, только соврал, что я сама позвала его, затащила на постель и была под халатом совсем голой. Как я могла опровергнуть это? Только тем, что у меня вовсе нет халата.

Внезапно я поняла, куда клонит обвинение. Все выходило так, что я предпочитаю «заводить» мужчин, провоцирую их, довожу до «кипения», а после – расправляюсь с помощью острых предметов.

И тут вызвали нового свидетеля обвинения.

– Сойер, Остин Сойер!

Это имя мне было незнакомо. В зал ввели мужчину в костюме, но в наручниках. После положенных процедур наручники так и не сняли.

Когда он заговорил, в глазах у меня потемнело. Я узнала этот чуть хриплый голос.

«Ниче… Сочтемся», – сказал он тогда своему приятелю и порвал на мне рубашку…

В горле у меня пересохло, я хотела налить себе воды, но расплескала ее по столу.

Остин Сойер рассказал суду о том вечере, когда я ранила его. Довольно подробно и нелицеприятно для меня. Он сказал, что я сама позвала его, а потом, когда он «приступил к делу», начала драться и чуть не убила.

Зачем он давал показания против меня? Может быть, ему пообещали, что за содействие суду сбавят его личный срок?

– Мистер Сойер, почему вы решили дать показания только сейчас?

– Стремался, что меня уделала мокрощелка, – отвечал Сойер нагло, но поспешно добавил, – ваша честь.

Я не могу вспомнить, как и в какой последовательности вызывали свидетелей, какие вопросы мне задавали и что я отвечала. Больше всего это было похоже на шторм. Тот страшный шторм в Тихом океане, когда глаза моих родителей были безумными, а смерть наваливалась на нас с каждой волной. И это продолжалось так долго, что временами я впадала в какое-то оцепенение, а то и вовсе – забытье. Сознание, чтобы сохранить ресурсы, просто отключалось. И меня болтало внутри «Ники», как горошину в погремушке. А потом надо было откачивать воду, и я делала это. Однообразно и долго. До сведенных судорогой мышц.

Но там, на «Нике», спасение или гибель зависели от меня, от моих действий или бездействия. Теперь же гибельный шторм переместился внутрь: в мое сознание, в мою душу, и никакими действиями я уже не могла себе помочь. Старались другие: мой адвокат мистер Спилет, Алек Макалистер, доктор Келли, мои друзья и учителя из школы в Астории. Даже Нил Найколайски прилетел с Аляски и порывался дать какие-нибудь показания в мою защиту. Но все было зря. Я безнадежно пыталась выплыть, но только все глубже и глубже погружалась в пучину обвинений и улик.

Еще когда я узнала, что Джо Харпер изменял мне, моя душа словно дала трещину, как корпус «Ники» в шторм, и теперь в нее заползала темнота. А я только смотрела внутрь себя, как мрак затопляет меня, и ничего не могла сделать. Некому было откачивать эту тьму из меня.

Пробоина в моей душе стала шире, когда в суде выступила Марианна. Она надела изумрудно-зеленое платье с открытой спиной, которое подошло бы скорее для театральной ложи где-нибудь в Ла Скала или классическом оперном театре Портленда, но не в суде.

Но тут я подумала, что на самом деле Марианна верно оделась: здесь театр. И какой-то умный, но неизвестный мне режиссер разыгрывает постановку под названием «спрячь Софи в тюрьму», а Марианна Дюпон играет одну из важнейших ролей, хоть роль ее сводилась к репликам:

«Я, конечно, не могу поверить, но такие выходки в характере Софи. Она часто выходила из себя и впадала в ярость…»

«Она и раньше пугала меня своей внезапной жестокостью… А ведь мы были лучшими подругами».

«Я всегда предполагала, что ее отношения с мужчинами закончатся чем-то подобным…»

«Она увела у меня парня, но я не держу на нее зла…»

И Марианна улыбалась, очаровательно и чуть снисходительно, повернув голову в нашу с Алеком сторону. Я поняла, что уже не выплыву, и мне было так мучительно больно, что уже скорее хотелось приговора. И лучше со смертной казнью.

Но все то, что делали со мной на этом процессе, выворачивая наизнанку мою душу, разрывая ее на кусочки, оказалось просто легким волнением по сравнению с тем штормом, что ожидал меня впереди. Над головой стали полыхать молнии: обвинение зачитало справку о моих родителях. И страшная ночь в Карибском море выплыла из моей памяти ядовитой глубоководной медузой. Она обволакивала меня и тянула на дно.

«Поворот!» – кричал тогда папа, мы перекладывали парус и уходили, каждый раз уходили от погони.

«Поворот!» – слышался мне папин голос, и мои руки, сложенные на груди, подрагивали, тоскуя по тяжелым, но таким привычным действиям.

Я настолько погрузилась в воспоминания той ночи, что даже не сразу поняла, что представитель прокурора зачитывает обвинения, которые были предъявлены моей маме – Гленне Бертон, урожденной Малан. В ту ночь на палубе «Ники» мама взяла в руки оружие. Итогом стало ранение в живот одного из бандитов. Ракетницей. Но это было всего лишь ранение. Второго бандита моя мама убила. Она выстрелила из подводного ружья и попала в шею, пробив сонную артерию. Пострадавший скончался на месте, залив кровью палубу «Ники». Обвинители вели параллель между убийством бандита и убийством Тома. Характер повреждений до странности совпадал. Мой адвокат опротестовал это предположение, и суд принял протест, но темнота уже потекла в меня тяжелым плотным потоком.

Казалось, я уже наполнена этой темнотой до краев, в глазах у меня постепенно темнело. И тут свидетелем вызвали Викторию Харди. Я примерно представляла, что она может сказать обо мне, и не следила за словами.

Виктория Харди была в глубоком трауре, и даже платок, который она прижимала к глазам, был черным.

Несмотря на всю ту ненависть, которую обрушила на меня Виктория, мне было жалко ее. Она потеряла мужа, человека беззлобного и довольно дружелюбного. Я не убивала Тома, но Вики-то этого не знала. И я ей прощала все те обидные слова, что она вываливала на меня.

Но она переступила черту.

Она назвала мою мамочку убийцей-маньячкой, которая передала свою дурную кровь мне в наследство, а моего папу Вики и вовсе назвала бандитом и контрабандистом. Это были последние слова, которые я услышала.

Словно что-то заскрежетало, как тогда, во время грозы, в голове вспыхнуло и померкло. И в этой темноте я на ощупь схватила графин и запустила его в голову Вики. И сразу, легко отшвырнув в сторону дубовый стол, я прыгнула через весь зал. А когда почувствовала под собой щуплое тело Вики, вцепилась зубами с одной только мыслью: вырвать ее сердце и разорвать его на части. Я оглохла от собственного дикого животного рыка.

Что было дальше, я не знаю. Темнота укутала меня так плотно и больно, что у меня заболело тело, а на губах я чувствовала ее сладко-соленый вкус. Темнота сменилась болью в суставах, а запястья почувствовали холод железа. По телу прокатились судороги, а лицо прижималось к чему-то плоскому и прохладному.

Потом я почувствовала довольно болезненный укол. И провалилась еще глубже…