Целую тебя, мой Пьер

Глава первая

Извозчичья карета медленно катила из Санкт-Петербурга в сторону Новгородской губернии. Дорога была, как и положено в конце октября, раскисшая от сырости, с большими рытвинами, напоминавшими овраги. Грязь под копытами тройки звучно чавкала, создавая мерный дорожный тон, то ли раздражающий, то ли усыпляющий седоков.

Самый маленький путешественник – трёхлетний Коленька – уже заснул, насмотревшись на пустые поля, с валяющейся соломой, и тёмные хвойные леса, разбавленные кое-где покрасневшими осинками и жёлтыми берёзками.

Двое взрослых – Павел, его отец, и Пётр, его дядя, – не спали, но и не разговаривали, воспользовавшись счастливыми часами отдыха от сложной кавалергардской службы, чтобы просто помолчать. Они служили в одном полку, но вот так сидеть вдвоём доводилось редко. Павел был генерал-лейтенант, а Пётр недавно получил звание полковника и флигель-адъютанта Его Величества. Обязанности у братьев были разные, и на службе они почти не сталкивались.

Пётр, как и маленький племянник, поглядывал в окно, однако осенний пейзаж не трогал его душу ни скукой, ни унынием. Он его почти не замечал и только думал о том, что не хочет видеть мать и не желает вспоминать всё то, что старательно забывал все двадцать лет военной службы. Пётр не любил отчий дом, и это была его тайна. Уже будучи взрослым, он редко навещал мать и ясно сознавал, что та тоже его не особенно рада видеть. Любимцами у неё были два старших сына. Но один недавно умер, а второй – Павел – её страшно разочаровал своим браком на разведённой женщине.

Иногда он смотрел на брата и поражался, как Павел похож на матушку – Елизавету Романовну – такой же светловолосый, кудрявый, с голубыми глазами и прямым, почти римским носом. Но главное сходство было в характерах – оба горячие, взрывные, с властными манерами, не допускающими малейшего возражения.

Сам же Пётр был похож на мать только высокой, статной фигурой. Чёрные волнистые волосы и карие глаза ему передал в наследство отец, как, впрочем, и флегматичный, немного медлительный характер. Когда ему едва исполнилось шесть лет, отец умер, и жизнь Петра стала похожа на ад. Флегматичность и неторопливость мышления сослужили ему плохую службу. Любая неудача, малейший невыученный урок или непослушание вызывали у матушки приступ гнева, от которого приходилось спасаться бегством. Чаще всего он прятался в библиотеке на втором этаже, куда Елизавета Романовна не любила подниматься из-за больного колена. А он закрывался и читал, читал, наслаждаясь одиночеством и тишиной, мечтая поскорее убраться из отчего дома в кавалергардский полк, куда уже был записан юнкером.

Карета подпрыгнула на очередной кочке. С досады выругался извозчик. От тряски проснулся Николенька и осоловело покрутил головой, не понимая спросонья, где он находится. Пётр улыбнулся малышу и достал припасённую для него конфету. Коленька протянул за ней маленькую ручку. Ловко развернув обёртку, он сразу засунул леденец за щёку.

– Балуешь моего сына? – усмехнулся Павел. – Когда своих заведёшь, раз так любишь детей? Иногда смотрю на вашу дружбу с Коленькой и ревную.

– Брось, Паша, просто у меня кроме вас никого нет.

– Вот как? А мать?

– Ты знаешь, какие у нас отношения, – сухо ответил Пётр.

– Ну уж не хуже, чем у нас с матушкой.

– Паша, то, что мать не приняла Надежду Николаевну, говорит о том, что она не равнодушна к тебе.

Павел посмотрел в окно и, заметив, что они проезжают знакомую деревню, как-то потемнел лицом.

– Даже слишком не равнодушна. Лучше бы не лезла в мою жизнь… Сейчас боюсь – не стала бы она выяснять со мной отношения при Николеньке, – поморщился брат.

– Раз позвала знакомиться, значит, сменила гнев на милость.

– Надежду Николаевну она всё-таки не пригласила, – задумчиво возразил Павел.

– Ты же знаешь, как старомодна матушка. Женитьба на разведённой женщине её не могла обрадовать.

– Обрадуй ты её! Женись, сделай нормальную партию, а то умрёшь холостым, как Сергей.

– Жениться, чтобы угодить матушке? – усмехнулся Пётр, – ну уж нет, уволь. Да ты знаешь мой характер…

– Ты слишком закрытый, не поймёшь, что у тебя в душе. Может, поэтому тебя и выбрал государь, что при его приступах гнева взгляд на тебя действует на него успокоительно.

– А может, он меня выбрал за мои деловые качества? – уязвлённо спросил Пётр.

– О! Задело? Прости, брат… А вообще, ты со своей флегматичностью рискуешь нарваться на такую, как наша матушка. И ведь не угадаешь в молоденькой дамочке, в какой момент проявятся у неё властные замашки. Думаю, отец тоже не ожидал, что его семейная жизнь превратится в… – Павел замялся, – в сплошной скандал.

– Лучше сказать – в ад, – мрачно подтвердил Пётр. – Поэтому я жениться не собираюсь. Меня и так всё устраивает.

– Смотри, как бы матушка не пронюхала про твою зазнобу. Второго удара она может не перенести, – весело подмигнул Павел.

– Моя зазноба тебя не касается, и матушке о ней рассказывать необязательно.

– Слушай, Пьер, не связывался бы ты с ней… Только такой простодушный и доверчивый человек мог всерьёз увлечься этой дамочкой.

Пётр сердито посмотрел на брата, но ответить не успел, потому что карета наконец вывернула на дорогу к барской усадьбе. Видно, казачок, засланный матушкой, приметил их ещё в деревне, потому что перед домом уже выстроились дворовые, поснимав шапки. Некоторые лица Петру были смутно знакомы, некоторые – нет, но рассматривать было некогда – на крыльцо, тяжело опираясь на палку, вышла хозяйка.

Дворецкий с непроницаемым лицом почтительно отступил, держа дверь открытой. А Елизавета Романовна остановилась в ожидании, когда к ней с обязательным поклоном подойдут сыновья.

– Ну представь мне своего мальчугана, – властно попросила она Павла. – Как тебя зовут?

Как и ожидалось, малыш смутился и спрятался за отца.

– Выходи, Николя, познакомься с бабушкой, – прошептал ему отец по-французски.

– Уже и французский понимает? – удивилась Елизавета Романовна.

– Да, матушка, мы с ним один день на русском, другой на французском говорим, – как-то слишком поспешно объяснил Павел.

Пётр смотрел на вспыльчивого брата и внутренне усмехался – видели бы сейчас своего командира-генерала его подчинённые. В последний раз, когда Пётр встретился с братом в манеже, тот таким пронзительным голосом кричал команды, хлопая бичом по сапогу, что от него шарахались и люди, и лошади. Зато сейчас его голос был тише воды, а голова ниже травы.

Незаметно осмотрев усадьбу, Пётр с приятностью отметил, что у матушки всё было в полном, образцовом порядке: двери не покосились, колонны покрашены. Возле дома смутно желтел песок, покрывший осеннюю грязь. Ещё с детства он помнил, как дворовым доставалось за малейшую нечистоту у крыльца или, не дай Бог, внутри дома. Матушка славилась на всю округу своей любовью к чистоте и порядку, строго спрашивая и с дворовых, и с них, детей. Это было одно из немногих качеств, которые перенял от неё Пётр, не терпевший дома ни беспорядка, ни насекомых.

Они прошли внутрь, и Пётр порадовался теплу, гостеприимно встретившему их, уставших и замёрзших в дороге. Особенно это было важно для ребёнка. Коленька уже освоился и уверенно засеменил рядом с бабушкой, доверчиво сунув ей в руку свои крошечные пальчики.

Пётр осматривал дом, неторопливо продвигаясь по анфиладе полутёмных комнат вслед за матерью и братом. Всё было неизменно, словно время застыло и не вмешивалось в жизнь обитателей родительского дома. Только количество дворни всё-таки уменьшилось после смерти отца. Слуги, будто мыши, шуршали около каминов и печей и торопливо вставали при виде хозяйки, почтительно кланяясь. Один раз Пётр хотел остановиться, чтобы повнимательнее рассмотреть немолодую женщину, чьё лицо ему показалось смутно знакомым. Однако матушка, в своей обычной манере, властно позвала на обед, и Пётр не стал задерживаться.

В столовой тяжёлые медные шандалы, с новенькими свечами, ярко освещали богато накрытый стол. Кроме консервов – всевозможных солений, которых в любом доме было в избытке, на старинной фарфоровой посуде красовались страсбургские пироги, паштеты из гусиной печёнки. Венчали стол многочисленные сладкие наливки, до которых Елизавета Романовна была великой охотницей.

Пётр не представлял, сколько у матушки осталось средств после смерти батюшки, но либо она не нуждалась, либо расщедрилась к их приезду. В последнее верилось мало, хотя… ради примирения с Павлом и знакомства с внуком она могла и расстараться. Ради Петра матушка такого приёма никогда не устраивала. Да ему это было и не нужно. Он с трудом заставлял себя навещать мать на годовщину смерти отца либо по делу и уезжал как можно скорее.

– А ты что, Пётр, молчишь и не рассказываешь ничего про свою жизнь? – наговорившись с Павлом, принялась мать за него. – Собираешься жениться или, как старший брат, умереть холостым желаешь?

– Не желаю, матушка, но пока не нашёл подходящей партии, – так же, как Павлу, ответил Пётр.

– Смотри, сын, денег у нас нет. Вот… месяц во всём себе отказывала, чтобы вас достойно встретить. Наследства не будет и не рассчитывай. Делай карьеру, служи хорошенько государю. Глядишь, Николай Павлович учтёт твои заслуги да заслуги вашего отца. Может, и достигнешь генеральского мундира, как Павел.

Она любовно поглядела на старшего сына, а Пётр вновь пожалел, что приехал, досадливо соображая, что после завтрашней панихиды придётся выдержать ещё один поминальный обед.

В его комнатке на втором этаже, рядом с библиотекой, как будто ничего не изменилось – вольтеровский стул около бюро, где он высиживал часами за уроками, маленькое канапе в углу и железная кровать. Обстановка почти как у императора в Зимнем – усмехнулся про себя Ланской. В первое время он не переставал удивляться аскетизму государя, а теперь понял, что не обстановка делает дом счастливым. Если бы у него была такая жена, как государыня, ласковая и нежная, то есть ли разница, какая мебель стоит у тебя в кабинете?

Почувствовав сильнейшее желание поскорее уехать в уже ставший родным Петербург, Ланской вздохнул и решил пораньше лечь спать. Усталость и длинная дорога брали своё, и стоило ему только прилечь на жёсткую кровать, как сон сморил его веки, и Пётр провалился во тьму.

Панихиду матушка повелела служить не на кладбище, а прямо в усадьбе. К четырём часам в гостиной уже всё было готово – на большом столе лежали крест, Евангелие и потемневшая от времени икона Спасителя. Старенький священник, отец Иоанн, в потёртом облачении готовился к службе и едва слышно ворчал на нерадивого иподьякона, который переложил угля в кадило. И теперь по комнате расползался едкий дым, сдобренный таким же едким ладаном. По первому зову Елизаветы Романовны в гостиную вбежала молоденькая дворовая девушка, которой было велено увести Коленьку, пока тот не задохнулся.

– Всё равно ещё ничего не понимает, нечего ему тут в дыму стоять, – неодобрительно поджав губы, заметила матушка.

От такого замечания священник ещё больше оробел и почти перестал размахивать кадилом. Надтреснутым голосом он подал возглас, который тут же подхватил дьячок. Панихида началась.

Пётр молился искренно, как и всегда, поминая отца. Он помнил его плохо. Но в памяти всё-таки задержались добрые и чуть грустные карие глаза Петра Сергеевича, да большие руки, которые иногда обнимали младшего сына. Со святыми упокой… Вечная па-а-амять…

Поминальный обед прошёл быстро. Священник всё время благодарил. Под влиянием крепкой наливочки язык его развязался и робость отступила. Он смешно шепелявил, видимо, по причине отсутствия двух передних зубов. Но это не мешало ему угодливо улыбаться, заглядывая в глаза хозяйке, и поднимать за неё тосты. Дьячок вёл себя более разумно – в основном молчал, но при этом с великой скоростью поглощал все закуски, до которых мог дотянуться. Батюшка, в конце концов, это заметил и начал осторожно пихать его локтем, увещевая вести себя прилично. Однако молодой клирик и ухом не вёл – голод не тётка, пирожка не подсунет. А здесь вот они – красавцы, румяные да с разными начинками. Пётр и сам ел с удовольствием, в душе посмеиваясь над дьяком.

Утомившись от приёма гостей два дня подряд, матушка после ухода гостей сразу отправилась отдыхать. Увели спать Коленьку. Павел и Пётр остались вдвоём в большой столовой. Пётр был не любитель спиртного, но идти было некуда, и он решил составить компанию брату. Тот выпил уже изрядно, но, отыскав где-то бутылку шампанского, закругляться не собирался.

– Паша, ты не горе заливаешь? – внимательно глядя на брата, спросил Пётр.

– Нет, Пьер, не горе, – по-французски ответил Павел. – Я рад, что помирился с матушкой, хоть она пока отказалась принять Надежду Николаевну. Надеюсь, со временем смирится и позовёт жену. Хотя… знаешь, иногда я боюсь, что мы расстанемся с Надеждой раньше, чем мать согласится на знакомство с ней.

– Ты что говоришь? – поразился Пётр, – вы так плохо живёте? Ругаетесь?

Павел задумался, глядя в бокал с янтарной шипучей жидкостью.

– Ругаемся… Иногда кажется, что виновата она, а порой ощущаю, что и сам перегибаю палку от ревности. Невыносимое чувство! Просто сжигает изнутри! Понимаешь? – сжимая бокал до белых костяшек, страстно спросил Павел.

Пётр молча кивнул.

– Но это не главное, Петя… Знаешь, как ужасно думать, что главное в твоей жизни уже прошло. Карьеру я сделал, даже в войне довелось поучаствовать, а вот любовь… непонятно – есть она или нет? Как там у твоего Пушкина герой Онегин… "заболел русскою хандрой"? Так? Вот и у меня от любви одна хандра и осталась. Тебе советую жениться, а сам в душе злорадствую: женись, женись, помучайся как я…

– Паша, ты так добивался её, а теперь мучаешься?

Брат оторвал взгляд от бокала. В глазах его вдруг сверкнули злорадные нотки.

– А ты-то с кем связался? Кроме Полетики не нашёл никого? Что за странное проклятие напало на нашу семью? Я на первой жене Полетики женился, а ты спишь со второй… ха-ха-ха…

Его разобрал пьяный смех, а Пётр разозлился. Он резко встал с кресла и поставил бокал.

– Не желаю слушать твои пьяные бредни. Не хочешь нормально разговаривать, пей один.

– Ой-ой-ой, какие мы обидчивые… – шутливо погрозил пальцем брат, – ты и в детстве такой был. Помню, помню… Ну и иди… я тут один посижу… А может, и не один… позови-ка мне какую-нибудь девку. Пусть кровать застелит.

– Павел, ты ничего не перепутал? – наклонился к нему Пётр, – это тебе не кабак. Иди спать. Спокойной ночи.

Пётр поднялся в свою комнату, но раздеваться не стал. Слова брата взволновали его. В том, что он влюбился в Идалию Полетику – вторую жену штабс-капитана Кавалергардского полка – было что-то странное. Но добиваться её развода Пётр не собирался, хотя понимал, что влюблённость в замужнюю женщину делала его жизнь неопределённой, потому что не обещала никаких перспектив. Однако отказаться от Идалии он не мог…

Странный шум и женский визг насторожили Петра. Он выбежал из комнаты и быстро стал спускаться.

– Пустите, барин, пустите, – жаркий умоляющий голос слышался на первом этаже, где была комната брата.

Бедняжка старалась не кричать, видимо, опасаясь разбудить уснувших обитателей дома, а ещё хуже – хозяйку. Однако голос её звучал неубедительно для пьяного Павла, и он настырно тянул дворовую девушку в свою комнату.

Пётр схватил брата под локоть и оттащил в сторону, с силой оторвав от бедняжки.

– А ну, малая, брысь отсюда, – хрипло бросил он, когда рука Павла разжала её маленькую кисть.

Девушку не пришлось долго уговаривать, и, подхватив упавшую ленту с головы, она мышкой юркнула в ближайший тёмный коридор.

– Паша, давай спать ложись, – миролюбиво начал Пётр, но Павел разозлился.

– А ты кто такой, чтобы меня усмирять? – он взял Петра за грудки, – ты полковник, а я генерал. Не забыл?

– Не забыл, не забыл, ваше превосходительство, – Пётр оторвал руки брата от своей груди и затолкал шатающегося Павла в комнату, – раз вы генерал, то послужу вам сегодня денщиком.

Он усадил брата на широкую кровать и стал стягивать с него сапоги. Тот попытался приподняться, но Пётр решительно толкнул его обратно.

– Спать давай, ваше превосходительство, – уже погрубее осадил он его.

Павел улёгся, однако глаза не закрыл. Его немолодое, но ещё красивое, породистое лицо было недовольно. Хитрый взгляд следил за Петром и будто обещал, что, как только тот выйдет за порог, Павел добьётся своего. Даже хмельной головой он реально оценивал свои шансы против младшего брата. А они были невелики – Пётр был чуть выше, шире в плечах, а главное, трезвый.

– Не жди, что я уйду. Я здесь лягу, – Пётр показал на кушетку, – а то утром матушка выгонит нас быстрее, чем мы успеем собраться.

Недовольно сопя, брат завозился на кровати, устраиваясь поудобнее. Через короткое время раздался его мерный храп, а Пётр ещё долго не мог уснуть, раздумывая о странной штуке – судьбе, такой у всех разной и непредсказуемой.

Засветло проснувшись, Пётр решил пойти в свою комнату, чтобы не напоминать брату о вчерашнем происшествии. Он осторожно прикрыл за собой дверь и тихо пошёл по коридору. В людской уже звучали голоса – дворня завтракала рано. Пахло пшённой кашей, свежим хлебом и сдобой. Ноги сами понесли на вкусный аромат.

При появлении барина в полутёмной людской разговор прервался. Пётр разглядел несколько мужчин и двух женщин – одна накладывала в глиняные миски кашу, а вторая подавала плошки дворовым.

– Что желаете, Пётр Петрович? – с поклоном спросил дворецкий Василий, неспешно поднявшись при появлении барина. – Отведаете с нами чайку?

Пётр понял, что своим присутствием стеснит людей, которым не так часто удавалось спокойно посидеть в своём кругу.

– Нет, я лучше к себе пойду. Принесите чаю в мою комнату, – вглядываясь в лицо женщины, попросил он.

– Слушаюсь, – поклонился дворецкий, – Марья, собери барину поднос да отнеси.

– Вы идите, Пётр Петрович, – ласково произнесла женщина, – а я за вами подойду.

Он кивнул и стал подниматься на второй этаж, внезапно разгадав, кого она ему напомнила. После негромкого стука в комнату вошла Марья. Она поставила поднос на маленький столик возле канапе и собралась уходить. Пётр решился:

– Марья… как ты?

– Узнали, Пётр Петрович?

Женщина с улыбкой посмотрела на него. Узнал ли он её? Они не виделись около двадцати лет, но теперь он всё больше выхватывал из её облика родные, до боли знакомые черты единственного друга в этом доме. Да, он дружил с девочкой-ровесницей Машей, дочерью кухарки, которую выучил читать, увлекая интересными историями про дальние страны, чудных животных, римских героев и пиратов. Маша готова была слушать Петра бесконечно, если бы не его постоянная занятость уроками, а её – помощью матери на кухне.

Их дружба была секретной. Вряд ли его или её матери одобрили бы подобное общение, и тем сильнее была их привязанность. Поздними вечерами они сидели в библиотеке как два вора, увлечённо перешёптываясь и замирая от страха, когда слышали чьи-нибудь шаги по коридору.

Маша была единственным другом в этом доме, где он чувствовал себя страшно одиноким. Старшие братья уже давно служили в полку, отец умер, а у матушки на него не было времени. А так хотелось поделиться всем, что он узнавал из многочисленных книг! И не было более благодарного слушателя, чем смешная девочка, с веснушками на носу, в простеньком сарафанчике и в лаптях. Он помнил её измазанные в золе пальчики и свою ревность, когда она прикасалась ими к чистым страницам. Помнил, как Маша старательно училась читать, как, чуть высунув язык, коряво выводила первые буквицы, а потом робко читала первые слова. Тёплая волна воспоминаний согрела душу.

– Машенька, ты замужем? – вдруг спросил он ни с того ни с сего.

– Была, Пётр Петрович, – грустно усмехнулась она, – дочку успела родить, а потом муж мой, Иван, от холеры помер. Вдова теперь.

– А дочка большая?

– Да вы её видели, барин.

– Видел? Кто? – спросил Пётр и тут же догадался, какой будет ответ.

Ещё вчера он почувствовал какое-то странное расположение к сенной девушке, так неосторожно попавшей в объятия Павла.

– Та, которую вы спасли. Низкий вам поклон, барин, – с этими словами Марья от души поклонилась опешившему Петру.

– Что ты меня всё "барин", да "барин"… Помнишь, как Петькой звала?

– Помню, так то в детстве было. Сейчас вы вон какой… Важный, красивый…

– За красивый спасибо, а важный… Эх, Маша, знала бы ты, как эта важность достаётся.

– Представляю, Пётр Петрович, да только жизнь у всех нелёгкая. Главное, чтобы она счастливой была.

– А ты счастлива была в браке, Маша? – жадно вглядываясь в её лицо, спросил Пётр.

Вся она была ладная, чуть застенчивая, женственная. В её грудном голосе таилась и простота, и то тепло, которого он не ощущал доселе ни у одной женщины.

– Была счастлива, барин. А сейчас… дочкой вот и живу.

– Надо было мне на тебе жениться, – вдруг вырвалось у него.

– Негоже так говорить, Пётр Петрович. Неровня мы… Неужто из своего круга никого найти не можете?

– Нашёл, но… она замужем.

Марья осуждающе покачала головой.

– Знаю, что плохо это… Эх, – снова вздохнул он, – не везёт мне.

– Не кручиньтесь, барин, доверьтесь Богу. Есть одно средство, чтобы желание ваше сбылось.

– Какое же? – усмехнулся такой наивности Пётр.

– Бог не сможет вам помочь, если вы сами не знаете чего хотите. Крепко представьте, какая женщина вам нужна, а Бог уж вам подыщет.

– Ну хорошо, представлю… Поверю тебе.

– А у меня к вам подарок будет, Пётр Петрович, за дочку мою. Погодите-ка…

С этими словами она быстро вышла из комнаты, а потом вернулась с корзинкой в руках. Открыв плат, она достала из неё маленький пушистый комочек – щенка сеттера, как сразу разглядел Пётр, и сунула ему в руки. Щенок, тёплый, с гладкой шёрсткой, стал нежно тыкаться ему в ладонь. У Петра защемило сердце – он очень любил собак, но из-за постоянной занятости всё не решался завести. Марья как будто угадала его желание…

– Ты знала? – прошептал он.

Она кивнула, ласково улыбнувшись.

– Я просто не забыла твою мечту… Не забудь и ты свою.