Последние краски лета

1

Новость, что ее могут отчислить из университета, застала Риту врасплох, нарушив рутинное течение ее жизни, в которой с максимальной вероятностью можно было предсказать, что произойдет в последующий момент. В ее жизни не было места подвигам, хотя всегда было пространство для спокойного созидания.

Рита была желанным, единственным ребенком интеллигентных родителей. Большая часть жизни девушки прошла под знаком достатка и казенных материальных благ, так как отец много лет работал на дипломатической службе, а в последние годы занимал важный пост в российском консульстве Швейцарии, где Рита окончила школу и даже поступила в местный университет. Как и все консульские дети, в старших классах она училась в женевской школе при посольстве Российской Федерации, куда перевелась после переезда из Африки, где до этого работал ее отец. Однако в какой-то момент Рита отчаянно захотела вырваться из привычного круга избалованных детей сотрудников дипмиссии, рассуждавших о поступлении в МГИМО и считавших, что дипломатическая карьера у них в кармане.

Начнем с того, что она не могла припомнить ни одну женщину-дипломата, которую бы ей суждено было увидеть своими глазами, а мысль о браке с правильным парнем из хорошей дипломатической семьи вызывала у нее рвотный рефлекс. Она с детства наблюдала за разными консульскими семьями, где отец – подтянутый, говорящий на нескольких языках, – был гордостью, главой и опорой семьи, окруженным благоговеющей женой и испорченными детьми. Всегда семейный образ внешне должен был представлять благонадежность, так как дипломаты были на службе даже дома, но зачастую за высокими стенами посольских домов скрывалось одиночество и душевная пустота. Другой причиной отказа от проторенной дорожки, ведущей в МГИМО и усыпанной отцовскими связями, было острое желание Риты рисовать. Именно за мольбертом она проводила свои самые счастливые минуты жизни, переносясь в миры, принадлежащие только ей.

До переезда в Швейцарию Рита с семьей жила в столице Ботсваны, в дипломатической резервации, патрулируемой вооруженной до зубов охраной и окутанной километрами колючей проволоки, хотя папа любил повторять, что ему повезло с назначением в Габороне, так как это была одна из самых безопасных и зеленых африканских столиц с добродушными и приветливыми жителями и стабильным политическим режимом (что никак не отменяло беспрецедентные меры безопасности, принятые в их окружении). В Ботсване более ста лет не было вооруженных конфликтов, даже свою независимость от Великобритании страна получила тихо и мирно, не пролив ни единой капли крови, а через несколько лет после обретения независимости здесь нашли крупные залежи алмазов. Без сомнения, стране невероятно повезло открыть эти месторождения уже в статусе независимого государства, иначе бескровный процесс мог обратиться в жестокую борьбу за владение алмазами со множеством человеческих жертв.

Годы, проведенные в Ботсване, Рита вспоминала с особым теплом, осознавая, что их дипломатическое поселение вместе преодолевало тяготы жизни, да и консульские служащие там были попроще, чем в «престижных» странах Европы и Северной Америки, распределение куда не проходило без использования нужных связей и влиятельных контактов. В то время вместе с родителями и друзьями семьи Рита любила отправляться в гости к племенам бушменов в джунгли. Спустя годы девушка вспоминала белозубые искренние улыбки местных жителей, которых она много рисовала во время этих туров, а потом раздавала людям собственноручно выполненные портреты. Также ей и ее семье удалось объехать множество национальных парков, таких как Чобе или дельта реки Окаванго, где они восторгались лоснящимися боками маленьких бегемотов или с опаской смотрели на горделивую поступь ботсванских львов, не обращавших ни малейшего внимания на машины туристов. Когда Рите было страшно или тревожно среди непролазных джунглей, она выработала шутливую привычку, которая осталась с ней на многие годы: если неожиданно на нее накатывала паника, девушка искала вокруг какой-то предмет, который мог бы олицетворять спокойствие, уверенность и надежность, служить опорой, и, закрыв глаза, представляла себя им. Через много лет Рита вспоминала, как во время одного из сафари, зажмурившись, она минут пять представляла себя баобабом, думая, что если дерево смогло выжить в течение тысячелетия, то прогулку по национальному парку на быстрых машинах и с вооруженным опытным гидом она точно переживет.

Как уже было упомянуто выше, в Ботсване она начала рисовать. Сначала это были наброски о путешествиях, вдохновленные местным колоритом и яркой, красочной африканской культурой. Так на свет появлялись изображения пестрых колибри и розовых фламинго. Со временем Рита начала писать более серьезные произведения, экспериментируя с яркими красками, любуясь неожиданными цветовыми сочетаниями и стилистическими находками. Она рисовала городских женщин в колоритной одежде и причудливых головных уборах, представителей местных племен, плетущих корзины из прутьев или танцующих с копьями на фоне своих хижин, окруженных изумрудной зеленью тропических лесов. На ее картинах, благодаря волшебным взмахам кисти, появлялись вереницы охотников в набедренных повязках, бредущих по выжженной африканской саванне, с их сосредоточенными на добыче взглядами и настороженной поступью. Родители наняли Рите лучшего в городе учителя изобразительного искусства, и она часами проводила за рисованием. Преподаватель говорил, что у Риты определенно есть талант, но папа был скептично настроен по этому поводу, считая рисование не более чем милым хобби.

Одновременно с этими чудесными воспоминаниями Рите приходили на ум другие картины: изнуряющая жара, тучи мух, раскаленная земля под ногами, горячий, сухой, полный красного песка, колющий ветер, перенесенная малярия, которая заставила поволноваться родителей и дала новый виток их разговорам о подаче прошения о переводе в Европу. Рита страдала от мысли о переезде из ставшей такой родной за пять лет Ботсваны, в разгар ее первой любви с одноклассником Василием. На самом деле, в то время Ритой овладевало два мощных чувства: притяжение, которое она испытывала к Васе, и счастье, трепетавшее в ней во время занятий живописью, которое впоследствии помогло ей пережить переезд.

В Швейцарии она оказалась в другом мире, ведь там собралась элита российской дипмиссии, а общение выходило далеко за пределы посольского круга: дети и внуки опальных и не очень олигархов, звезд шоу-бизнеса и других представителей «сильных мира» ежедневно хвастались брендами, напивались, курили травку, а особо дерзкие уже вовсю нюхали кокаин. Рита помнила, как в две тысячи шестнадцатом году, сразу после того как ее семья переехала в Женеву, девятнадцатилетняя представительница российской золотой молодежи, живущей в Швейцарии, сорвалась в пропасть во время гонок по горному серпантину.

Тогда Рите было 14 лет, она с тоской смотрела из окна своего дома на Монблан и уходила с головой в мир живописи, с грустью начиная замечать, что свежие картины очень отличались от предыдущих, написанных в Африке. Ей не хватало вдохновения, несмотря на окружающие красоты и показную роскошь города, где стоимость скромного ужина была сравнима с месячным бюджетом на продовольствие целой африканской семьи. Конечно, Рита осознавала, что дело было в ней самой, а не в стране, не способной ее вдохновить. Несмотря на то, что в любой момент она могла взять велосипед и поехать на нем по городу или даже за его пределы, покинув территорию посольских резиденций, катиться вокруг чистейшего Женевского озера с его знаменитым фонтаном, бьющим прямо из воды недалеко от берега, Рита ощущала себя гораздо менее свободной, чем в Габороне, где никогда не перемещалась без охраны и в целом редко покидала территорию дипмиссии. Все вокруг было шикарным и чужим. Одноклассники перед последним школьным годом очень сдружились, и было похоже, что для Риты среди них не осталось места. Улицы Женевы были заполнены «майбахами» и «роллс-ройсами» с кувейтскими номерами, их богатые арабские принцы из нефтегазоносных земель привозили с собой на личных самолетах. Витрины красовались многозначными ценниками на швейцарские часы или брендовую обувь ручной работы, а китайские туристки, радостно щебеча, выходили из бутика «Луи Виттон», держа в каждой руке по сумке, на которых еще красовались магазинные бирки.

Жизнь до и после имела такой контраст, что Рита с трудом перестроилась к новым реалиям. Ей все время хотелось спросить у ее богатого окружения, зачем им столько туфель, косметики и остальной ерунды, но она так никогда этого не сделала. Зато, поджав губы и впадая в состояние легкого забытья и безумия, она парила над своим мольбертом. Так прошло несколько лет, на протяжении которых холсты и плотный картон для рисования заменяли Рите друзей, пока девушка неожиданно не обнаружила себя выпускницей школы. После долгих переговоров с мамой, в результате которых та сдалась и решила не перечить выбору единственной дочери, Рита решила поступать в художественный университет в Швейцарии, финансы семьи позволяли ей сделать это, а работы вызвали неподдельный интерес Университета культуры в Берне. Несмотря на горячее сопротивление отца, срок назначения которого в Швейцарии подходил к концу, и недельной голодовки в своей комнате в знак протеста против поступления в МГИМО, все сложилось, и пару лет назад Рита начала свой путь к бакалавру платного отделения факультета изящных искусств в немецкой части Швейцарии.

2

В Берне – столице Швейцарии – Рите сразу понравилось. Возможно, из-за того, что здесь она полностью сменила круг общения с благополучных посольских детей на творческую молодежь, для которой деньги были чем-то вторичным. Берн был очаровательным местом, расположенным на берегах реки Ааре, делающей петлю в черте города и берущей начало в Альпах, бурлящей и поражающей своим молочно-бирюзовым цветом. Река была быстрой, но находились местные смельчаки, которые входили в воду выше по течению и через пару минут уже оказывались за несколько километров от этого места, унесенные мощным потоком и цепляющиеся за перила, установленные для таких плавунов по всему берегу.

Много раз Берн признавался самым красивым городом Швейцарии с его средневековым центром, где длинные арочные галереи, расположенные вдоль светлых, построенных из песчаника домов, так надежно скрывали прохожих от дождя, где повсюду красовались причудливые разноцветные статуи эпохи Возрождения, венчающие одиннадцать знаменитых городских фонтанов, иногда пугающих, как Пожиратель детей, достающий своих жертв из большой сумки, а иногда величавых, как горделивый Знаменосец, где символы города – медведи – уже много веков жили в так называемой «медвежьей яме», старинном рве с парком на его склонах.

Рита часами проводила у мольберта на смотровой площадке возле здания парламента, расположенным на крутом обрыве над рекой и словно парящим над городом. Иногда она встречала здесь мило улыбающихся политиков, шедших на работу и интересовавшихся, посетило ли ее сегодня вдохновение. Рита пару раз заходила внутрь здания во время дней открытых дверей, прижимая к себе большую черную папку с этюдами и удивляясь демократичности этого общества.

Положа руку на сердце, Рита любила бывать одна, направив все свое внимание внутрь себя или отдаваясь порыву творчества. Она любила писать виды, открывающиеся с высоты, и иногда они с соседками по квартире и по совместительству одногруппницами ездили в шале в Альпах, чтобы рисовать горы, и не менее сильно она любила запечатлевать портреты людей. Родители, которые к этому времени уже вернулись в Россию, часто качали головой и говорили, что не представляют, как живопись может прокормить ее в будущем, да еще и в Швейцарии.

– Надо было мне настоять на обучении в МГИМО, – говорила мама по видеосвязи, – была бы сейчас рядом с нами. Как ты там, совсем одна?

– Прекрасно, – улыбалась Рита, – здесь есть все, что мне надо. Тем более я немного трачу.

– Ты просто не знаешь, сколько стоит твое обучение и общежитие, – вставлял свои пять копеек папа. – Если бы ты выбрала компьютерную графику, у меня на душе было бы спокойнее, чем знать, что ты планируешь зарабатывать на жизнь портретиками.

– Тратишь ты действительно не много, – добавляла мама, – но ты живешь в Швейцарии, где даже чашка кофе стоит немыслимых денег. Мы не всегда сможем платить за все это. Отцу пора на пенсию, а меня ты знаешь, – мама хихикнула, – я всегда работала только женой и мамой.

Рита вздыхала: эти разговоры становились регулярными. Было видно, что родители встревожены ее будущим, а также то, что дела на дипломатической службе у отца по возвращении в Россию шли не так гладко – видимо, его упорно просили освободить место чьему-нибудь сыну.

Рита училась на факультете изящных искусств, где изучала почти все виды творчества, от литературы до скульптуры, но классическая живопись была для нее всем: ее душой, ее воздухом, ее отрадой. Рита рисовала много и с удовольствием, иногда забывая про еду и сон, и у нее уже скопилось изрядное количество работ, с которыми она до сих пор не знала, что делать. Часть из них хранилась на факультете, а часть – прямо дома в той части комнаты, которую девушка отвела под художественную мастерскую.

Небольшой альтернативой стала фотография, и она часами могла бродить по городу с фотоаппаратом, заглядывая на блошиные рынки или ремесленные ярмарки, проходящие на широких площадях города. Иногда к ней присоединялись ее соседки по квартире: австрийка Хайке и Лурдес из Мексики. Девушки снимали трехкомнатную квартиру, расположенную под красной черепичной крышей трехэтажного жилого дома в зеленом спальном районе Берна уже много лет, а само их жилище выглядело не как место обитания молодежи, а как большое творческое пространство. Специализацией Хайке был графический дизайн, а Лурдес была в вечном поиске себя, переходя с факультета на факультет. Совсем недавно, переведясь из отделения драмы, она увлеклась современным искусством и ночи напролет мастерила что-то из подручных материалов, найденных на блошиных рынках.

Их просторная, выкрашенная в белый цвет квартира насчитывала три отдельные спальни, поэтому каждая из обитательниц являлась обладательницей собственной комнаты, невероятно отражающей дух своей хозяйки. Например, спальня Хайке была лаконична и аккуратна, здесь всегда царили порядок и чистота, каждой вещи полагалось свое определенное место, а на стеклянном столе красовались большие белые мониторы. В комнате Лурдес царил творческий хаос, напоминавший каждому, кто случайно туда заглядывал, о ее духовном поиске. Комната хранила следы всех увлечений ее обитательницы: от театрального реквизита до недоделанной тумбочки из остатков старинного бархата. Спальня Риты была поделена между жилой зоной и творческим рабочим пространством, расположенным возле окна, чтобы позволить свету потоком литься на нее во время, проводимое за рисованием. Вплотную к окну с широким подоконником стояли деревянный стол, мольберт, законченные картины были убраны в коробки или скапливались, стоя прислоненными к стене. Девушка любила сидеть на подоконнике своей спальни, ее личной медвежьей берлоги, вглядываясь в ночные туманы или встречая розовые рассветы. Личное жилое пространство занимало гораздо меньшую площадь и было расположено в удаленной от окна части комнаты. Сказать честно, кроме коллекции недорогих шляп на нескольких полках, прибитых к стенам, материальных благ Рита в свои двадцать с небольшим лет по-прежнему не нажила. Вся ее одежда была аккуратно развешана на «штанге» из Икеи, рядом располагались белая кровать с прикроватной тумбочкой и небольшой комод с зеркалом.

Девушки делили ванную комнату, а также кухню-гостиную с большим столом из светлого дерева под цвет паркета на полу. В углу гостиной стоял «талантливый мистер Рипли» – фикус в кадке, украшенный золотистой, переливающейся гирляндой, которую было так уютно включать зимними вечерами, болтать и пить ароматный глинтвейн.

После каждого телефонного разговора с родителями Рита искренне надеялась, что хозяин квартиры не повысит арендную плату или счета за электричество не станут запредельными: она чувствовала, что больше не сможет так просто придти к родителям за деньгами.

3

В то февральское утро две тысячи двадцать третьего года Рита поехала в университет на велосипеде. Светило солнце, день был безоблачным, а дороги – сухими. Она катила по городу, с легкостью крутила педали, взбираясь на городские холмы и спускаясь к реке, подставляя лицо солнечным лучам и чувствуя, как ее каштановые с золотым отливом волосы выбиваются из-под шлема и развеваются на ветру.

Рита добралась до университета, и первая лекция прошла как обычно. В этом году девушке предстояло окончить бакалавриат, а затем она хотела продолжить обучение в магистратуре. В перерыве к ней подошла секретарь факультета и взволнованно попросила зайти в деканат. Рита шла по светлым коридорам корпуса университета, где под бетонным потолком сияли причудливо изогнутые светильники, и думала, что несказанно любит место, где учится, за пронизывавшую его атмосферу творчества. По дороге она заглянула в мастерскую с белыми стенами, увешанными работами студентов, длинными рядами столов, на которых всегда царил творческий беспорядок, сопровождаемый гулом разговоров и приглушенным смехом; на высоких стеллажах хранились расходные материалы в виде бумаги, картона, разных красок, тюбиков и другой мелочи. Рита на минуту подумала, что, проучившись здесь два с половиной года, она так и не продвинулась намного дальше классической живописи, которая, без сомнения, была ее коньком. Ее пейзажи, портреты выходили натуральными и живыми, в них чувствовалось мастерство художника, но Рите никак не удавалось выйти за рамки привычного жанра. По мере приближения к деканату сердце ее тревожно сжалось.

– Фрау Ластовская, – начал декан в своем кабинете, измеряя шагами комнату и пряча руки за спиной, – мне очень сложно дается этот разговор. Вы – старательная, успевающая студентка, к которой я испытываю самое искреннее уважение. Однако хочу сообщить вам, что ваша учеба не оплачена за предыдущие полгода, а пришла пора платить за следующий период. Как вы понимаете, это прямое нарушение договора об оказании платных услуг за вашу учебу здесь.

Рита удивленно посмотрела на профессора. Родители ничего подобного ей не говорили, хотя она чувствовала, что с деньгами у них в последнее время напряженно.

– Спасибо, что сообщили. Я ничего не знаю о задолженности в оплате и обязательно поговорю с мамой и папой, – промолвила она, собирая волю в кулак. В голове появился назойливый рой тревожных мыслей. Интересно, оплачена ли ее квартира?

– Фрау Ластовская, многие российские студенты сейчас испытывают сложности с получением денежных переводов от своих законных опекунов. Мы многократно пытались связаться с вашими родителями, чтобы узнать, кроется ли причина просрочки платежей в сложностях вывоза денег из России или за этим стоит что-то еще, однако они игнорировали наши звонки и письма.

Рита сглотнула и отвела глаза, чувствуя, как кровь прилила к щекам, сделав их пылающими и пунцовыми. Как такое может быть? Что происходит? Почему эта страшная реальность так бесцеремонно ворвалась в ее уютный мир, где все устроено, продумано и спланировано?

Профессор мягко посмотрел на Риту:

– Фрау Ластовская, мы постараемся найти выход, подать заявку на грант на ваше дальнейшее обучение у нас, но вам надо оплатить задолженность за учебу, иначе мы не сможем продолжать. Мне очень трудно сообщать вам такие новости, но, я боюсь, вы должны быть в курсе ситуации.

Рита кивнула. Если ее отчислят из университета, который так много значил для нее, куда она так стремилась попасть, вопреки сопротивлению родителей, что даже один раз в знак протеста ушла из дома и ночевала на вокзале, она потеряет возможность стать художником и жить в Швейцарии. Ей придется вернуться в страну, где она не была более десяти лет. Страну, по сути, являющуюся чужой для нее.

Да, у нее сохранились воспоминания детства о большой даче, вкусных бабушкиных сырниках, широких московских проспектах и узеньких улочках центра города, с которыми она давно потеряла связь, и даже Габороне казался ей более осязаемым, реальным и понятным.

Рита сдержанно кивнула профессору и вышла из кабинета.

Она досидела на лекциях словно в полусне и не помнила, как доехала до дома, где свалилась на кровать прямо в своем фиолетовом пальто и лежала так несколько часов, не в состоянии пошевелиться, пока не услышала стук в дверь.

Заглянули Хайке и Лурдес, которые без слов легли по обе стороны от нее. Все трое смотрели в потолок, ничего не говоря, в полной темноте.

– Мы слышали новости о том, что ты испытываешь финансовые трудности, – наконец сказала Хайке, – они мгновенно разнеслись по факультету.

– Только знай, что ничто не изменит наше отношение к тебе, Рита, – добавила их третья соседка. – Скажи, если тебе что-то надо.

– Девочки, – прошептала Рита, – спасибо за поддержку, – слезы жгли ей глаза. Надо было позвонить родителям и спросить, что происходит: в мире и ее семье. – Мне надо срочно оплатить учебу, или меня отчислят из универа.

Лурдес рывком села на кровати и бросила в сторону соседки испепеляющий взгляд:

– Не может быть! А что говорят твои предки?

– Они не платят уже полгода. Декан дал мне понять, что созванивался с ними по этому поводу, но реакции не последовало…

Лурдес и Хайке изумленно переглянулись, воздержавшись от комментариев.

Вскоре подруги ушли, скрипнув деревянной белой дверью. Рита нехотя влезла в пижаму с пандами, села на подоконник, не включая света, и долго всматривалась в белеющие вдали горы, будто они могут дать ответы на ее вопросы. Почему родители не заплатили? Какого черта они ни разу не позвонили, чтобы открыто обсудить проблемы, если они были? Ведь папа был дипломатом, он мог бы найти слова, чтобы все объяснить, сказать что-нибудь ободряющее, и они вместе наверняка бы придумали решение! Хотя… существовало ли когда-нибудь по-настоящему это «вместе»?