Пока мой труд не завершен

Thomas Ligotti

MY WORK IS NOT YET DONE

THE AGONISING RESURRECTION OF VICTOR FRANKENSTEIN AND OTHER GOTHIC TALES

THE SPECTRAL LINK

A LITTLE WHITE BOOK OF SCREAMS AND WHISPERS

Печатается с разрешения автора при содействии McIntyre Agency

Перевод с английского: Григорий Шокин, Александр Одношивкин

My Work Is Not Yet Done, Copyright © 2008 by Thomas Ligotti

The Agonizing Resurrection of Victor Frankenstein: And Other Gothic Tales, Copyright © 2014 by Thomas Ligotti

The Spectral Link, Copyright © 2014 by Thomas Ligotti

A Little White Book of Screams and Whispers,

Copyright © 2019 by Thomas Ligotti

© Григорий Шокин, перевод, 2024

© Александр Одношивкин, перевод, 2024

© Валерий Петелин, иллюстрация, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пока мой труд не завершен. Оплата жизни
Три истории о корпоративном ужасе

Посвящается Мари Лаццари

Документ 1

1

Я всегда чего-то боялся.

Однако – прошу простить, если кажется, будто я пытаюсь выставить себя в лучшем, нежели на самом деле есть, свете, – несмотря на невыносимые страдания, которые может причинить подобная черта характера, я никогда не находил в ней повода для стыда или сожаления. Я обнаружил, что даже самые лучшие из нас не способны не выказывать толику страха и неуверенности, или даже откровенной паники. Если хочешь прожить хоть один день без самых разных тревог – нужно вести себя предельно по-свински, известное дело; но ведь есть люди настолько смелые, что готовы сами себе нарисовать мишень на лбу и начать махать руками, как бы призывая: «Ну-ка, взгляните все на меня! Смотрите, что умею! Ну же, спускайте всех собак!»

Очевидно, в тех, кто всеми силами держится за место под солнцем и не видит в том, чтобы стать выше стада, никакой добродетели, есть что-то свинское – такие люди никогда не учинят себе неудобств, а всяческих страхов и испытаний будут старательно избегать. Да что уж там, в каждом это свинское начало есть – от человека к человеку меняется лишь его концентрация.

В компании, где я работал долгое время, самую чистую породу свиней представляли семь человек, которых я встречал по еженедельному графику в конференц-зале. Меня повысили – несколько неохотно, но по фактическим заслугам, – до поста начальника подразделения, одного из бесчисленных во владении компании, и нынешнее мое положение требовало, чтобы я вместе с шестью другими мне подобными наносил визит седьмому, ставшему нашим боссом в силу того, что в нем-то от свиньи было куда больше, чем во всех нас.

Во время встречи с моими коллегами Дэйв, чей разум не был зациклен, как мой, на аналогии со свиньями, назвал мое еженедельное окружение Семью Гномами.

– Извини, Дэйв, – уточнил я, – тогда я, получается, Белоснежка?

– Нет, Фрэнк, – сказала Лиза, – ты будешь принцем… как его там?..

– Принц, – подала голос Луиза.

– В смысле? – Лиза уставилась на Луизу.

– Принц – и этим все сказано. В крайнем случае Прекрасный принц. Ты что, даже мультик не видела?

Шутка придала лицу Лизы обиженное выражение. Ей оно удалось на славу.

– Эй, я пошутила, – оправдалась Луиза, которую нелегко было обмануть ложными или преувеличенными выпадами. Лиза сразу пришла в хорошее настроение.

– Все верно! Прекрасный принц! – прощебетала она.

– Спасибо за разъяснение, Лиза, – сказал я, но тут встряла Кристина.

– Обычно мы говорим хорошие вещи о Фрэнке за его спиной. Но ничего, ты здесь всего неделю, – сообщила она.

– Извините, если это прозвучало так, будто я пыталась набрать очки или что-то в этом роде, – сказала Лиза, на этот раз она звучала очень искренне. – Отдел, где я работала…

– Ты там больше не работаешь, – сказал я. – Теперь ты здесь. И все здесь работали в других отделах компании…

– Кроме тебя, Фрэнк, – добавил Алоиз. – Ты здесь был всегда.

– Твоя правда, – признал я.

После встречи с моим персоналом я сразу же перешел к другой – на которой я был более чем когда-либо полон решимости повести себя как свинья. У меня была новая идея, которую я хотел представить коллегам на рассмотрение – что, конечно же, требовало куда больше храбрости, нежели свинства, – но с момента моей реабилитации в глазах коллег уже прошло немало времени, и я с досадой ощущал, что моя профпригодность вновь оказывается под вопросом.

В этом парадокс постоянного страха: в то время как муки дурного предчувствия и самосознания позволяют представить себя существом, сотканным из более тонких материй, чем большинство, определенный уровень такого стресса неизбежно ведет к тому, что ты начинаешь пресмыкаться перед заверениями и одобрением свиней или, если угодно, гномов – действующих как проводники страха, от которого они сами, по-видимому, не страдают. И как хорошо они умеют контролировать этот страх, поворачивая его в вашу сторону по своему желанию и заставляя его ужасный поток течь ровно столько, чтобы заставить вас бежать к ним и сбивчиво клясться в собственном свинстве, надеясь доказать, что вы еще большая свинья, или гном поменьше, чем они сами! Ведь только так можно облегчить этот самый острый и пагубный симптом – беспокойство, спровоцированное другими людьми и тем, что они могут сделать с вами, коллективно или по отдельности.

Трагично то, что никак не выходит справиться с этим страхом, позволяющим верить в себя как в чуть лучший образец человека в сравнении с окружением. По прошествии определенного срока, после некоторого беспокойства так и представляешь себя запертым в маленькую комнату незнамо где, опоенным сильнодействующими седативными и всерьез подумывающим о том, чтобы убить себя (или кого-то еще, кто знает). Так что я был прямо-таки поглощен этой моей новой идеей, особым свинским проектом по увеличению дохода моей свинской компании. Я жаждал получить гнусавое «добро» от моих грязных приятелей, стать поводом для шепелявых пересудов – восторженных, конечно, – семи гномов.

Излишне говорить, что я был дьявольски напуган.

2

Как обычно, в комнату для совещаний, где предстояло встретиться с Ричардом, топ-менеджером, и шестеркой других руководителей подразделений, пришел я первым. Данное помещение располагалось не в отремонтированной части здания, где велась бо́льшая часть дел компании, а там, где еще сохранялся с времен до Великой Депрессии стиль 1920-х годов – я так и не понял, под какие нужды оно отводилось прежде, такое непомерно просторное, располагающее к лоску костюмов и громким бизнес-переговорам. Ряды витиеватых бра, через равные промежутки торчащих из текстур выцветших и замысловато-узорчатых обоев, отслоившихся кое-где от стены, изо всех сил пытались полностью осветить комнату: едва можно было разглядеть осыпавшуюся лепнину, втиснутую между верхними краями стен и затененным потолком.

Стол, за которым я и остальные собрались, казалось, был телепортирован из какого-нибудь банкетного зала прошлого века. Огромные кожаные кресла, в которых мы взаправду казались гномами, с годами стали скрипучими, как старые половицы, – в таких не поерзать даже без опаски привлечь к себе внимание. Вдоль одной стены был ряд больших окон – с балдахинами, но без занавесок. Мне нравилось смотреть в эти окна, можно было увидеть реку и красивый вид на другие старые офисные здания.

Однако как раз в то утро густой весенний туман держался достаточно долго, чтобы скрыть извивы реки и превратить остальные здания в центре города в призраки самих себя; видны были только самые близкие, отбрасывавшие в туман огни, напоминающие странные башни маяков. Я был благодарен дряхлеющим памятникам города за то, что предоставляли мне – конечно, не в первый раз, – успокаивающую перспективу, которую может дать только образ вырождения и упадка.

Вскоре, однако, прибыли остальные, заняли свои места и опустили свои огромные кружки с кофе и бутылочки с водой на всю исцарапанную поверхность стола. Я никогда не переставал удивляться, как во время этих встреч, всегда длившихся менее часа, потребляли они такое невероятное количество кофе, воды, фруктовых соков и прочего. Что до меня, то перед каждым еженедельным собранием я старался помногу не пить, чтобы лишний раз не отвлекаться от работы, выбегая из конференц-зала в поисках туалета.

Тем не менее ни у кого из остальных, как бы тщательно я ни искал явные признаки стресса, не было ни малейшей проблемы в этой области. Менее всех, казалось, страдал Ричард от подобных телесных домогательств, потому что каждый раз он появлялся не только с самой большой кофейной кружкой, но также и с огромным термосом, из которого он по крайней мере дважды наполнял свою большущую бочкообразную емкость, на которой красовался логотип компании. Просто наблюдать за тем, как эти люди глоток за глотком уговаривают различные жидкости, было все равно что смотреть на ряд писсуаров. Как-то раз я даже заподозрил, что эти люди втайне носят подгузники и свободно справляют нужду за разговорами о бюджетах и зарплатах, скорости выхода на рынок и аутсорсинге.

Не поймите превратно, все эти раздумья говорят лишь о том, что мои товарищи по бизнесу и наш босс Ричард представлялись для меня загадкой во всех смыслах. Мне они казались фантастическими существами, более чем достойными сказочного определения «семь гномов», хотя происхождение прозвища было более очевидным и банальным. И это вовсе не означало, подчеркну, что между Чихуном, Ворчуном, Соней и прочими славными трудолюбивыми ребятами, вкалывающими на алмазной шахте, и теми семью людьми, что собрались со мной за одним столом, было хоть что-то общее.

Мои коллеги-надзиратели, а с ними и Ричард, не входили ни в число приятных, ни в число трудолюбивых людей. Однако – я отнюдь не шучу, – их звали Барри, Гарри, Перри, Мэри, Кэрри, Шерри и, конечно же, Ричард, которого, как я слышал, называли «Умник». Происхождение прозвища служило предметом горячих пересудов, поводом для кулуарных анекдотов – но уж точно не роднило Рика с Умником из сказки о Белоснежке.

В какой-то момент Ричард наигранно откашлялся – раздражающим звуком призывая собрание к порядку. «Гномовья» болтовня стихла, все взгляды обратились ко главе стола, к единственному из нас, чье кресло не казалось непропорциональным телу. Но вся соль в том, что по части комплекции Ричард мог заткнуть за пояс любого завсегдатая магазинов одежды для крупнотелых. Он не был тучен, напротив – подтянут, ладно скроен, спортивен даже: этакий вышедший в тираж бейсболист или игрок в американский футбол, до средних лет сохранивший хорошую физическую форму. Глядя на него, с легкостью можно было представить стенд с золочеными кубками, маячащий за широкими плечами.

– Ну что ж, начнем, – пророкотал Ричард, человек-гора, уставившись на лежащий на столе лист бумаги с повесткой созыва. – Итак, начнем с тебя, Домино. О новой продукции…

Для протокола: меня зовут не Домино, а ДоминИо, с двумя «и».

Для более дотошного протокола: я уже не раз поправлял Ричарда – как публично, так и в частном порядке – относительно правильного звучания моей фамилии.

Я так и не смог выяснить, в чем причина его упорства. То ли ему настолько нет до меня дела, то ли Ричард просто не дурак поиздеваться. Его озорное коверканье моего имени всегда пробивало окружающих на смешки, и он не мог это не подмечать.

Словно играя в покер, я поспешно раздал коллегам конспект своего проекта на двух листах – выжимку из гораздо более объемного документа. Я набрал его с широкими полями и крупным шрифтом, чтобы аппарат руководителей среднего звена смог всё быстро переварить. Пока они читали, переходя почти одновременно с первой страницы на вторую, я старался не смотреть на них. Когда Ричард закончил знакомство, он отложил документ и уставился на него, как на миску с хлопьями, в которой, как ему показалось, он заметил что-то несъедобное… или как на русло реки, в мелководье которой, сквозь прозрачные воды, виден блестящий самородок.

– Прости, Фрэнк, – сказал он, – но не уверен, что правильно ухватил суть.

Я выпрямился, насколько мог, в своем гигантском кресле.

– На последней встрече ты сказал, что отдел по разработке новой продукции кинул клич, что бывает довольно-таки редко, и им теперь можно предлагать свои идеи. Ну вот я и предложил. Идею. Для нового продукта. Или даже для целой линейки новых продуктов.

– Это я ухватил, спасибо. Просто… как мне кажется, все это как-то… далековато от того, чем мы обычно занимаемся.

– Отчасти так и есть… вернее, так может показаться на первый взгляд. Понимаю, что определенные сомнения могут возникнуть. Вот почему я и решил поднять этот вопрос на встрече. Я бы счел ценными любые отклики, которые могут быть у кого-либо, прежде чем провести полновесную презентацию продукта.

– То есть это даже не весь материал? – уточнил Ричард.

– Да, кое-что еще припасено, – сказал я.

– Ну и ну. Интересно. Как ты только время нашел? Все остальные разгребали завалы в этом месяце – причем такие, что, не ровен час, всю контору засыплет.

– Проект сделан в свободное от работы время, если тебя это заботит, – парировал я.

– Моя единственная забота, – ответил Ричард, медленно оглядывая всех остальных членов руководства за столом, – я бы даже сказал – моя главная забота… так вот, главная моя забота заключается в том, что идея нового продукта, которую ты предлагаешь, не особо бьется с тем, чем мы здесь все занимаемся. Не пойми превратно, меня вполне устраивает смелость, новаторство и все такое, но это… черт возьми, что это такое вообще?

– А что там невыполнимого? – кинулся я на защиту детища. – У нас есть рабочие, есть ноу-хау и производственные линии. Осталось только запустить процесс!

– Ты прав, – признал Ричард. – Но что-то я сомневаюсь… У кого-нибудь еще есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

– Это не наш масштаб, – сказал Перри.

– Определенно не наш, – поддакнул Гарри.

– Не уверена, что у нас есть персонал, необходимый для того, чтобы взяться за что-то подобное, – резюмировала Мэри.

– У меня все меньше людей берутся за новые проекты, – посетовала Кэрри.

– Согласно моим расчетам… – начал Барри, мгновенно растеряв все внимание нашей ограниченной аудитории. В какой-то момент в своем наполовину состоящем из жаргона монологе бизнес-аналитика он употребил термин «информационные вампиры» – который, сдается мне, был неологизмом его собственного изобретения. В конечном счете, конечно, он встал на сторону Ричарда, придя к выводу, что моя идея, в которую, как объяснил Барри, были встроены по крайней мере два, возможно – два с половиной, «аспекта», «не рассчитана на рычаги воздействия» и, увы, «не является ориентированной на клиента».

По обыкновению, Шерри не знала, что добавить к перечню критических замечаний, высказанных остальными, но, по крайней мере, она придумала фразу «сделай это быстрее, сделай это лучше, дешевле», что в данном случае могло означать отсутствие близости меж моим предложением и этим трехглавым идеалом.

К этому моменту я уже корчился в скрипучих недрах своего кресла, тряс головой в легком приступе ужаса и формировал в уме словечки, которые отказывались складываться в связные предложения. Затем, на короткое мгновение, словечки застыли, будто бетоном залитые – и посыпались из меня каменной крошкой:

– Вообще-то наша компания производит только то, что уже и так производила ранее, – другими словами, перевыпускает раз за разом продукт двадцатилетней давности.

– Это называется «стабильность», Фрэнк. Благодаря такому подходу у нас хорошая рентабельность – вот уже много лет.

– И что, так будет всегда?

– Послушай, – сказал Ричард, – мне нравятся все эти новые идеи, мозговые штурмы – я открыт для любых инициатив. Но сейчас, рассказывая о своем проекте мне и всем нам, ты будто о каком-то благословении просишь. Дела так просто не делаются, понимаешь ведь? Как насчет того, чтобы не рваться с места в карьер? Дай нам всем немного времени, чтобы все обдумать, – мы непременно вернемся к вопросу позже. Что скажешь?

– Добро, – сказал я, уверенный, что никто ни к чему возвращаться не будет.

– Прекрасно. – Ричард расцвел. – А теперь – к следующему пункту повестки дня…

И до конца встречи я старался не выдавать своих внутренних терзаний. Более того, я изо всех сил старался отвлечься от навязчивой мысли о том, что на мне схлопнулся капкан: что бы я ни предложил коллегии теперь, это будет отвергнуто; любой проект, который я подготовлю и положу на этот стол, зачахнет, как растение в горшке, которое не поливали слишком долго.

За окнами старинного конференц-зала туман медленно рассеивался, снова открывая обзор на реку и городской пейзаж, где мой разум блуждал среди сцен умиротворяющего упадка.

3

Страх, настоянный на неудаче, – гремучая смесь. Слишком увлеченный тем, что я считал гениальной новаторской идеей, своим «особым проектом», я никогда серьезно не задумывался о том, могли ли люди, чье одобрение я ценю больше всего, отвергнуть меня. Это был просчет, несомненно, огромных размеров. Оставшуюся часть утра я не мог ничего сделать, кроме как ругать себя за то, что дал этакого масштабного маху. Подумать только, я, руководитель своего подразделения, так оплошал на глазах у остальной верховодящей стаи – в их глазах я теперь не ровня им; не волк, а так, овца в плохо сидящей шкуре, пятно плесени, по форме напоминающее человека на том месте, где некогда был человек. «Ты слишком тяжело это воспринимаешь», – утешило одно из тех вторичных «я», которые имплантированы в каждого из нас и которые в таких случаях появляются на сцене, чтобы сыпать идиотскими клише, упражняясь в знании набивших оскомину народных мудростей. «По большому счету…», – начал было мудрый внутренний голос, но тут же я мысленно удавил его обеими руками, потому что:

а) нет никакого «большого счета»;

б) если бы он был, мы бы ни черта в нем не понимали и не значили, что печально;

в) сама идея «большого счета» – это что-то край-

не печальное и темное.

Когда Галилей представил свои выводы совету директоров Ватикана, он, по крайней мере, позаботился о том, чтобы вооружиться фактами, подтверждающими свою неудачную попытку разобраться с теми, кто поддерживал у масс неверное представление о «большом счете». Он принял опрометчивое решение поделиться тем, что знал, не с теми людьми – но, по крайней мере, он знал, что прав.

Я не имел ни малейшего представления о том, сколько стоит мой проект; ценность его заключалась исключительно в суждениях окружающих меня людей, особенно Ричарда. Для меня не имело значения даже то, что в маловероятном случае его принятия в высших сферах компании, он может принести реальную прибыль. Важно было только показать, что я мечусь ровно в ту же сторону, куда и все остальные кабанчики. Но меня слишком легко раскусили, ведь метался я неискренне, и копытца мои цокали далеко не в ногу с коллегами. А ведь я так усердно пытался это скрыть на собрании в то хмурое утро!

Если и существовал выход из подобной ситуации, то лишь один: просто последовать примеру Галилея и отказаться от своей нелепой идеи, своего особого плана. Как я вообще до чего-то подобного додумался? Ума не приложу. Я ведь прекрасно знал, чем подобает человеку на моей должности заниматься, – моя работа в компании не связана с какими-либо инновациями или проявлениями гениальности. С сего момента стоило одернуть себя, а если и проявлять инициативу, то лишь тогда, когда мне прикажут (а мне никогда никто не станет приказывать). Нужно говорить и делать лишь то, что от меня ждут. Ничего другого.

Мои мысли бегали по кругу, драматические отречения громоздились на плаксивые клятвы, и я даже не заметил, как массивная фигура Ричарда нарисовалась у меня в дверях.

– Есть минутка, Фрэнк? – спросил он.

– Конечно, – ответил я. Было видно, впрочем, что ему мое приглашение не требуется на самом деле – он просто взял и вошел, не слушая особо, что я скажу. Он помахал у меня перед носом парой листков – аннотацией моего проекта, представленной на собрании, – и заговорил:

– Итак, послушай меня. Во-первых, я не собираюсь ставить подпись в защиту этого твоего проекта или как-либо его продвигать. Во-вторых – не думай, что я плохиш, которого хлебом не корми – дай чью-нибудь лебединую песню запороть. Я отправлю твой проект в отдел разработок. Без особой помпы, без шума – просто перешлю им на почту, в текучке. А там уж пусть креативщики решают. Только будь добр, сократи эту простыню до половины страницы, максимум – до одной. Пришли мне, а уж я передам по адресу. Сможешь?

– Да, конечно. Спасибо тебе большущее, Ричард. – Я ответил ему спокойно, но это не так-то легко далось – абсурдное облегчение захлестнуло меня с головой. Я был спасен. Пускай горькие думы всего несколько мгновений назад отзывались эхом в затхлом мраке моей душонки – теперь меня переполняла благодарность. Уж не за такую ли прозорливость в вопросе решения проблем Ричард стал зваться Умником? Тут ведь поди сообрази, как с парнем-инициативщиком вроде меня сладить.

– Посмотрим, может, обсудим все еще разок на следующем собрании, – продолжал увещевать меня наш главный гном. – Сверим, так сказать, перспективы – что думаешь?

– Было бы чудесно.

– Вот и отлично. – Ричард явно собрался уходить, но вдруг встал как вкопанный и обернулся ко мне. – Слушай, Фрэнк… – произнес он каким-то непривычно низким голосом.

– Что такое?

– Может, вместе с писулькой для креативщиков пришлешь мне проект целиком?

– Я не соврал, когда сказал на собрании, что это почти целиком «домашняя работа», – на голубом глазу сказал я. – Так что у меня почти все лежит дома. Кое-что даже от руки написано. Я оцифрую, приведу все в порядок – и тогда уж отправлю, если ты не против. – Я нашелся с ответом для Ричарда без малейшего промедления, и все же он в какой-то едва ли измеримый отрезок секунды нахмурился и бросил на меня тяжелый, как гранит, взгляд.

– Конечно, – сказал он.

Когда вышел Ричард, я подождал, пока не почувствую себя в безопасности, и рухнул на столешницу лбом. «Знает», – подумалось мне. Знает, гад, что я лгу. В нижнем ящичке стола у меня хранился весь мой проект целиком – и распечатка где-то на пятидесяти листах, и электронная версия, записанная на диск. Я отпер замок, чтобы убедиться, что ничего из хранилища не пропало. Ничего, взаправду – хотя, по какой-то бредовой причине именно этого я и боялся. Я дотронулся до диска, несколько раз пролистал страницы. Все на месте. Задвинув ящичек, я снова его открыл – и еще несколько раз потягал его туда-сюда, прежде чем все-таки закрыть, запереть и спрятать ключ назад в бумажник.

Чего я все еще не мог понять, так это причины моей лжи. Она родилась из чистого инстинкта, не имея под собой никакой рациональной основы. У меня ведь не было причин опасаться, что Ричард украдет мой проект и присвоит себе все заслуги. Конечно, поступать так ему не впервой, но за все эти годы никакое предательство со стороны как начальства, так и коллег, меня ни разу не обескураживало. Учитывая, что в компании я не стремился достичь более престижных должностей, чем нынешняя, с какой стати мне мешать ходить вокруг да около, взаимодействуя с моим непосредственным начальником?

Я ведь никуда не стремился, не хотел забраться по карьерной лестнице выше. Меня устраивал рабочий статус-кво – лишь бы оставили в покое; сохранению спокойствия были подчинены все мои действия на рабочем месте. Вот почему сотрудники с такими же, как у меня, установками рано или поздно оседали в моем отделе, когда открывались какие-либо вакансии. Мы были труппой блаженных паразитов, самодовольных лодырей, неудачников, преисполненных самодостаточностью. Наша жизнь протекала за рамками корпоративных социальных дрязг. Мы делали свое дело – и делали хорошо, не хуже остальных сотрудников – если не лучше. Возвращаясь домой, мы посвящали себя семьям, садоводству, рисованию или простому безделью. Чего бы мы ни пытались добиться в этом ненадежном и, по правде говоря, несчастном мире, это лежало вне сферы интересов компании.

Вообще, ничто не мешало мне отправить проект целиком по почте завтра – и пускай Ричард его хоть съест. Никакой ошибки я не совершил. Но факт оставался фактом: он понял, что я его обманул, и последствия этого мне было сложно представить.