Смысл жизни, говорил мой отец, - готовиться к тому, чтобы быть мертвым.
Я иногда задумываюсь, кто имеет право решать нормальный человек или ненормальный.
Иногда мне кажется, что нет между нами совсем нормального и совсем ненормального, и кто он есть — мы договариваемся и решаем.
Выходит, не то важно, что человек делает, а то, как большинство людей посмотрит на его дела.
"Нет человеку оправдания, если нарочно губит то, что другой построил в поте лица и что хранило плоды его труда."
Он уже не живой, но ещё не знает, что мёртвый.
Любовь — так он это называл. Но я к словам давно привыкла. Я знала, что это слово такое же, как и другие, — только оболочка, чтобы заполнить пробел; а когда придёт пора, для этого не понадобится слово, также как для гордости и страха.
Как разматываются наши жизни в безветрие, в беззвучность, усталые жесты усталым итогом; отголоски былых побуждений бесструнны, бесперсты: на закате мы застываем в неистовых позах, мёртвых кукольных жестах.
"Еще мальчишкой я понял, насколько вкуснее вода, когда постоит в кедровой кадке. Прохладно-теплая, и отдает жарким июльским ветром в кедровой роще. Она должна постоять хотя бы часов шесть, и пить надо из тыквы. Из металла никогда не надо пить".
Кто знает грех только по словам, тот и о спасении ничего не знает, кроме слов.
В чужой комнате ты должен опорожнить себя для сна. А до того, как опорожнил себя для сна, тебя нет. И когда ты наполнился сном, тебя никогда не было.
Помню, в молодости я думал, что смерть - явление телесное; теперь я знаю, что она всего лишь функция сознания - сознания тех, кто переживает утрату.