Loe raamatut: «Когда зазвенит капель», lehekülg 8

– Давай, Даша, просыпайся, сколько можно спать! – сказала она и, увидев, как Дашу скручивает спазм, быстро подставила таз, в который ее вырвало. Потом обтерла ей лицо влажной марлей и поправила одеяло. Рядом с кроватью на кронштейне вверх дном висели стеклянные бутылки с прозрачной жидкостью. От одной из них тянулась тонкая пластиковая трубочка к руке, где из-под пластыря торчала игла. Медсестра сняла почти пустую бутылочку, откупорила жестянку с новой и проткнула тугую резиновую пробку иглой.

– Я умру? – услышала Даша свой хриплый слабый голос.

– Нет, девочка, ты нас конечно напугала, но теперь уже все страшное позади. Ты обязательно поправишься. Отдыхай, поправляйся, набирайся сил.

Не ответив, Даша снова закрыла глаза и перед ней тотчас же возник образ мамы в ее последний день в онкодиспансере. Тогда Даша сидела у ее постели. А к ней никто не придет посидеть и подержать за руку. Не в силах смириться с горькой правдой, чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.

Но она ошиблась.

Тетя Лена приходила к ней каждый день и подолгу сидела на постели, поглаживая обессилевшую руку. Даша выглядела как доходяга: осунулась, похудела, кожа покрылась багровыми синяками. Немытые волосы свисали тонкими сосульками. Через неделю ей разрешили вставать. Она шаркала резиновыми тапочкам по коридору и гремела капельницей на стыках плитки как Кентервильское привидение ядром.

Тетя Лена носила в больницу куриный бульон, печенье, фрукты и соки в тетрапаках и с каждым днем боль понемногу отступала, возвращался аппетит и Даша чувствовала себя немного лучше.

А через пару дней дверь палаты открылась и вошла санитарка, которая обычно носила передачи больным. Она остановилась в дверях, широко расставив толстые ноги, подняла кверху объемный пакет-майку, прочитала надпись на приколотой к нему степлером бумажке.

– Орлова?

– Я.., – удивленно ответила со своего места Даша, не ожидая передачи ни от кого.

– Это тоже тебе, – произнесла санитарка, бухая пакет на пол рядом с тумбочкой, и протянула в другой руке маленький букетик из трех розовых розочек. – Так, а как же нам его…

Женщина оглядела палату.

– У кого-нибудь есть пустая бутылка?

– Вот, возьмите, – ответила Дашина соседка, протягивая пустую полторашку из-под минеральной воды, – хорошо не выбросила!

– Подожди, девонька, сейчас сделаем! – улыбнулась санитарка и лицо ее потеплело и стало по-матерински добрым. Она положила розы на тумбочку, взяла у женщины бутылку и вышла в коридор. Спустя пару минут вернулась, торжествующе неся в руках обрезанную наполовину бутылку. Подошла к раковине, наполнила ее водой и погрузила розы в импровизированную вазу.

– Ну вот, гляди, красота какая! Поклонники! Эх, молодежь…

– Спасибо! – улыбнулась в ответ Даша, потянулась к пакету, надеясь хотя бы по почерку на бумаге определить, от кого пакет. Но фамилия была распечатана на принтере. Даша заглянула внутрь и увидела мешочки с мандаринами, яблоками, гранатами, упаковки сока, снежка и печенья.

Сначала Даша подумала, что это от Любавы, но подруга передавала ей наборы поскромнее и без цветов, да к тому же каждый день писала ей, спрашивала, что принести, рассказывала новости и всячески старалась подбодрить. Тогда Даша разрешила себе думать, что это Сашка позаботился о ней. Таких передачи было еще три, и каждый раз она недоумевала.

Даша провела в больнице уже две недели. Четырнадцать дней пелены боли от сломанных ребер, тошноты от сотрясения мозга, ничегонеделания, разглядывания потолочной плитки, бессчётных уколов и манипуляций, сна и желания, чтобы время шло быстрее.

В один из дней тетя аккуратно присела на краешек кровати, отчего та длинно и жалобно заскрипела.

– Я чувствую себя Алисой, падающей в кроличью нору, – сказала Даша, – со мной что-то происходит, но я не понимаю, что.

– Я думаю, ты что-то поняла. – Сказала тетя, помолчав. – Ты не можешь выразить это, но ощущаешь. Ты всю жизнь ощущала, что наш мир не в порядке, странная мысль, но её не отогнать. Она – как заноза в мозгу. Она сводит с ума. Не даёт покоя. Понимаешь, о чём я говорю?

– О той женщине? Ты тоже ее видишь? Тетя, умоляю, скажи, что я не схожу с ума!

– Ты действительно хочешь узнать, что это?

– Я думала, что у меня галлюцинации от переживаний. Думала, мне пора к психиатру…

– Нет, Даша, не пора. Это проклятие нашего рода. Оно повсюду. Оно окружает нас. Даже сейчас оно с нами рядом. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, учишься, встречаешься с друзьями. Проклятие, которое мы несем всю жизнь, чтобы искупить ошибку, – тетя Лена взяла Дашу за руку и лицо у нее было скорее печальное, чем встревоженное.

– Какую?

– Огромную, чудовищную ошибку твоей бабушки. Из-за этого ты только жертва, Даша. Как и я, как и твои мать и отец, и твой брат, Царствие им небесное, ты с рождения в цепях. С рождения под прицелом, и спуск курка не почуешь и не осознаешь. Этакая темница для разума. Увы, я не знаю, как от него избавиться… Но ты можешь попробовать сделать это сама. Но потом пути назад не будет, – тетя вдруг замолчала, словно слишком перед ней раскрылась.

Еще через неделю Дашу выписали. Теперь ее спина была неестественно прямая от стягивающего корсета, а на кухонном столе поселились упаковки ноотропных препаратов.

Даша ходила по квартире медленно, словно в немом кино. Чтобы хоть как-то переключиться с невеселых мыслей, она перестирывала одежду, которую в больницу приносила ей тетя, вытирала пыль с открытых полок. Подошла к подоконнику и осторожно потрогала пальцем засохший за три недели цветок. От прикосновения листок с сухим шорохом отломился и упал. Цветы умирают молча. Что же, наверное так даже лучше, все равно у нее не будет времени на уход за ними. Взяла горшок в руки и без сожаления вытряхнула цветок вместе с землей в мусорное ведро.

От неестественно громкой, пронзительной трели домофона она вздрогнула. Кто? Она никого не ждала сегодня. Она сняла трубку и услышала до боли знакомые голоса и смех:

– Открывай, медведь пришел! Это мы, болезная! – сказала на том конце Люба, подражая голосу Винни Пуха.

Через какое-то время дверь распахнулась и на пороге освещенного коридора стояли Любава и Сашка с немыслимым количеством сумок в руках, щурясь в полумрак коридора. От них пахло морозной свежестью и еще чем-то сладким. Сашка сделал было движение навстречу, но они как-то неловко застыли в шаге друг от друга. И тогда Даша встала между ними и обняла их обоих.

– Как хорошо, что вы здесь. Мне было так одиноко, – сказала она, уткнувшись в воротник Сашкиной куртки.

– Мы тебе продуктов купили. На первое время. Не стоит тебе сейчас по магазинам шарахаться и тяжести таскать.

Люба поставила покупки на пол и взяла ее за плечи и внимательно посмотрела в лицо.

– Дааа, подруга… тебе в кино можно сниматься.

– В фильме ужасов без грима, – засмеялась Даша.

Они понесли покупки на кухню – большие пластиковые пакеты, белые и хрустящие, словно накануне домашнего праздника. Сашка внес картонную коробку и там что-то звякнуло.

– Вы с ума сошли, ребят. Зачем столько?

– Тебе есть надо хорошо, восстанавливать силы. Что стоишь, даже чаю не предложишь?

Даша спохватилась, щелкнула кнопкой электрического чайника, и та отпрыгнула вверх – пусто. Тогда она налила воды и принялась шарить по шкафам в поисках чая. Но в шкафах были только пыль и крошки – после смерти мамы она провела месяц, свернувшись калачиком на диване, не готовила, не убиралась, не ходила в магазин, питалась остатками продуктов, которые сохранились еще с тех, хороших времен. А потом у нее не было ни времени, ни желания заниматься наведением порядка и закупками.

Люба и Сашка принялись выгружать провизию на стол, а Любава при этом оживленно, с горящими глазами говорила без остановки:

– Смотри. Тут картошка, я купила мытую, в вашей «Пятерочке» вся какая-то гнилая, крупы всякой полно, тебе обязательно надо каши есть, на молоке, вот молока пару литров взяли, чай вот с травами, ты же любишь такой, да? На вот курицу убери в холодильник, а мяса не было, я завтра докуплю, прямо с утра съезжу и докуплю, зато хлеб свежий, хрустящий, горячий еще!

Даша насыпала в заварник чай, залила булькающей водой, и по кухне разлился густой аромат чабреца и мяты. Разложила по тарелкам из хрустящего коррекса пирожные, политые густым шоколадным сиропом и протянула один Сашке, который немедленно схватил его, как будто все это время неотрывно следил за Дашей.

Их взгляды встретились. В его глазах она прочитала затаенную тревогу и смятение.

– Ну, – сказала Любава, когда все наконец разобрали и Даша принесла из спальни третий стул, чтобы они смогли усесться вокруг крошечного стола, упираясь друг в друга коленками, – теперь тост, – и притворно-торжественно подняла вверх кружку с чаем. – Я тебе еще в новый год рассказать хотела, но ты загремела в больницу, слава Богу, жива осталась, так что я решила отложить до лучших времен.

– И вот лучшие времена настали, – подал голос Сашка, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Ты представляешь, Даша! – Любава сделала паузу и, притворно хлопая ресницами, взглянула на Сашу, – Саш, скажи ты!

Он неопределенно мотнул головой, ковырнул ложечкой пирожное и опустил взгляд в тарелку:

– Не.

– Короче, Дашка! Мы поженимся! Ты наверное и сама догадывалась, что рано или поздно это случится, – она глупо хихикнула и ткнула Сашку локтем в бок, – Только блин.., – тут у Любавы рот скривился от досады, – оказывается в ЗАГСе очередь как перед концом света и нас записали аж на апрель… Но самое главное.., – тут она перевела дух, словно собираясь с силами, а потом выпалила, – у нас будет ребенок! Я беременна, прикинь!

Кровь хлестнула Даше в лицо. Что внутри нее обрушилось. Грудь теснило, душило, не было сил дышать.

Даша стиснула зубы, посмотрела в потолок, говоря себе: «Если они увидят твои слезы, то все поймут, им будет больно, и ты станешь для них проблемой.» Поэтому она не заплакала, а проглотила комок, хотя горло не желало смыкаться, посмотрела на друзей, когда-то самых близких, и улыбнулась:

– Круто! – Даша наклонилась вперед, насколько позволял корсет, поставила локти на стол. Надо развить тему, чтобы Люба ей поверила.

– Поздравляю, ребят! Я так рада.

Еще, еще. Ложь должна быть убедительной.

– Вам приходилось выкраивать время между учебой, чтобы побыть вместе хоть час, а теперь сможете наслаждаться друг другом постоянно.

– Значит, ты не обижаешься на меня? Говорят, когда кто-то из подруг выходит замуж, то общения становится меньше, – спросила Люба, водя пальцем по столу, повторяя рисунок на клеенке.

– Обижаюсь ли я на лучшую подругу? Переживаю ли я, что мы станем реже видеться? – Даша покачала головой. – Нет. Я не обижаюсь. И совсем не переживаю. К тому же, мне теперь придется больше работать, когда закончится больничный, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Ложь, вырываясь, обожигала ей горло. Она представила, как Люба стоит в зефирно-белом платье и слегка краснеет, надевая Сашке кольцо на палец, и ей захотелось кричать, а не улыбаться, как она это делала.

– Тогда я могу тебя попросить… – Люба покусывала губы и умолкла на пару секунд, прежде чем закончить фразу, – быть свидетельницей на нашей свадьбе? Ну пожалуйста!

Помогать Любаве облачиться в снежно-белое облако платья? Отдуваться с выкупом и выполнением дурацких заданий? Подписать в ЗАГСе собственноручно приговор своей мечте? Ее захлестнуло удушливое чувство вины.

Она улыбнулась.

– Конечно, – ответила Даша.

Глава 18

Посреди ночи она проснулась. За окном было темно, где-то вдалеке лаяла собака – это был успокаивающий звук, голос мирной жизни. Спать больше не хотелось совершенно и Даша встала, сунула ноги в розовые тапки с заячьими ушами – подарок мамы – и включила компьютер. Впилась глазами в экран – он был спасением в этом мире, удерживал, не давал сойти с ума.

Яндекс вывалил на нее огромное количество ссылок с историями, рецептами, статьями и мнениями. Свечи, зеркала, катания яиц, молитвы – каких только способов не предлагал интернет в борьбе с родовыми проклятиями. Тут же со всех сторон гадалки, экстрасенсы, магическая помощь. Даже по скайпу.

Даша на секунду отвела глаза от экрана. Снаружи по-прежнему была ночь, в черном окошке – квадратный кусок расшитого звездами неба, тихо и холодно. Очень холодно. Нужно встать со стула и натянуть колючий свитер с высоким горлом, но ноги не слушались. Небо вдруг сдвинулось с места, звезды сместились, оставляя хвостатые следы, черный квадрат окна надвинулся, увеличился в размерах, маленькая уютная комната вдруг исчезла и вокруг не осталось ничего. Даша закрыла глаза, но движение продолжалось, и темнота, и холод, не оставляющий надежды.

Огромным усилием она заставила себя вновь открыть глаза и посмотреть в россыпь букв на слепящем экране. «Стекает желчь, стекает тьма. Туда, откуда не вернется. То место – ему тюрьма. Никому на пути пусть беда не попадется». То там, то тут встречались статьи, где было написано, что снять проклятье можно тем же способом, каким его и наложили. Или что оно потеряет свою силу, когда жертва закончит свой земной путь. Еще один способ гласил, что нужно сжечь дотла останки вместе с костями, принадлежащими человеку, чья извращенная адом душа превратилась в демона.

Она читала, читала, до рези в глазах, до первого солнечного луча, тугого и ровного, разогнавшего ночной морок. Но тогда почему же ей так неспокойно? Как будто она упустила что-то, не заметила что-то важное. Но чем дальше она мысленно углублялась в прошлое, тем больше воспоминания, истории, знаки складывались в узор.

Даша вдруг осознала, как же ей надоело просыпаться в холодной пустой постели, ничего не знать, ждать, когда ей снова померещится страшная спутница, чувствовать себя лишним, бесполезным балластом. И не ощущать ничего, кроме невыносимого одиночества.

– Что ж, ставки сделаны, – прошептала она, закрывая ладошками лицо. – Посмотрим, что скажет бабушка.

***

Жарко.

Зимняя ночь приняла в свои объятия и скрыла от глаз все то, что хочется скрыть. Недосказанные слова, невыплаканные слезы.

Электричка, покачивая, уносила её прочь от кареглазого счастья. Под перестук колес проносились мимо темные силуэты деревьев, огни и фонари бросали неровные отблески сквозь окно.

Душно.

Футболка в мокрых пятнах. Ни надежды, ни радости, ни света. Слёз – и тех уже нет… И только одно слово: "Почему? Почему?" Да потому что так надо. Теперь она знала, что так было решено еще до ее рождения.

Горько.

Даша села, обняла руками колени, уткнулась лбом. “Тук-тук”, – стучат колеса на стыках. “Тук-тук”, – стучит сердце в такт. Болит. Пощады просит.

Тоскливо.

Еще недавно все было так просто и понятно. А теперь…

Она взяла телефон, пролистала свои недавние фотки. "Тогда еще ничего не было. Была мама. Были мечты, каникулы, речка… Было волшебное лето. Жара, оставляющая только самую суть, философские дебаты, маевки, костры и песни под гитару. Были друзьями Сашок и Любава. Был долговязый Эдик, что ухлестывал за ней с первого курса, были лекции, смех, прогулки… Как же хорошо было… Почему вся жизнь рухнула в один миг? Почему?" И вот эти воспоминания, острые, резали и кололи как заточенные финские ножи.

Придорожные фонари тянулись один за одним. Медленно, как в немом кино, возникали они из тумана, проплывали светящейся полосой мимо, и так же медленно таяли позади. Дорожное полотно с тонкими тускло поблескивающими ниточками рельсов разматывалось под колесами и растворялось в темноте январской ночи.

Когда поезд подкатил к станции, Даша уже стояла в прокуренном тамбуре. Успеть бы – стоянка две минуты. Морозные елки на маленьком дверном окошке вспыхивали желтым. Все стекло затянуло узорами, так что сквозь него ничего не было видно. Поезд дернулся пару раз и затих. Проводница открыла дверь и спустила лесенку, выпуская Дашу в неуютную стылую темноту.

Здесь даже не вокзал – пустынная платформа. Но дорогу Даша прекрасно помнила – каждое лето она проводила здесь. Переход через замерзший ручей, а там за узкой полоской леса нахохлилась приземистыми домиками деревня. Прямо по центральной улице через пустые углы дворов и замершие до весны сады – бабушкин давно некрашеный дом.

Круглолицая луна танцевала в облаках, пока Даша шагала по узкой натоптанной тропке. От быстрой ходьбы дыхание сбивалось, неровными толчками выпуская облачка пара, а хрустящий снег забивался в ботинки.

У покосившейся двери – старушка, в выцветшем трикотажном халате, с накинутой на плечи толстой мохнатой шалью, и трогательных валенках, вся сморщенная – и особенно рот: одни складки, сборки. Губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос – и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же – заговорила.

– Я ждала тебя.

Даша порывисто обняла бабушку, вдохнула терпкий запах детства и счастья. Пахло печным дымом, хлебом, квашеной капустой и снегом. Бабушка похлопала Дашу рукой по спине, протянула ей старый лысый веник, чтобы стряхнуть налипший снег с ботинок, потом развернулась и зашла в дом.

Такой любимый и родной. В сенях желтый свет электрической лампочки. Под столом два желтых глаза – кошка. В кухне тикали советские еще голубые ходики с кукушкой и трещала печь, и три одинаковых кольца рыжели в темноте – под ними пламя вперемешку с углем, дровами, золой. По стенам луковые косы. У печи ведро и оттуда торчала ледяная глыба, посверкивая черными острыми краями.

Даша шагнула внутрь и ее обдало теплом. Протянула к печи озябшие ладошки и стояла так, не раздеваясь и с закрытыми глазами, несколько минут. Из ее жизни на какое-то время исчезнут давка в автобусах по утрам, суматошные дежурства у Антона, кофе с пенкой и капроновые колготки. А вместо этого будут дни, сотканные из одних запахов, наполненные уютным треском дров в печи и скрипом снега, окутанные морозным паром, и сердце у Даши замерло от остро-сладкого чувства счастья.

Она проведет здесь неделю или две, пока не заживут окончательно сломанные ребра, не перестанет кружится голова. Она будет выходить по утрам на крыльцо, смотреть как занимается заря, а потом совать ноги в огромные смешные валенки, бежать по белоснежному ковру мимо маленьких окошек, украшенных замысловатыми узорами, мимо забора в причудливых снежных шапках, мимо елок, будто обсыпанных сахарной пудрой, в хлев; будет набирать полную охапку душистого колючего сена и целовать в пушистую морду старую бабушкину корову, будет ставить низенькую скамеечку, гладить набухшее теплое вымя и слушать, как упругие струи парного молока ударяются о стенки ведра – сначала звонко и весело, а потом тихо, будто шепотом – шурх, шурх, шурх.

А по вечерам бабушка будет гладить ее по волосам. Она будет улыбаться внучке глазами и милым, заросшим, с лучами-морщинками ртом. Бабушка заварит душистый мятный чай, достанет банку темного, почти черного смородинового варенья, напечет стопку толстых сладких блинов, положит сверху кусочек масла, и он покатится, поплывет и будет таять, таять… И Дашина решимость задать бабушке самые сложные вопросы будет таять, как этот кусочек масла.

Глава 19

Уже подходила к концу вторая неделя и надо было возвращаться в город, когда Даша решилась наконец. Не спросить, нет, спросить язык не поворачивался, а сначала попытаться самой найти хоть что-то.

Бабушкину историю она знала лишь отрывочно. Несмотря на то, что проводила здесь каждое лето и частенько и зимние каникулы, ей мало что рассказывали. Знала только что у бабушки была какая-то сложная история в прошлом, вероятно еще до ее, Дашиного, рождения, о которой ни она, ни мама не распространялась. Ей всегда казалось, что мама одновременно гордилась матерью и стыдилась ее, они редко созванивались, а виделись еще реже – бабушка даже не бывала у них в гостях, не приехала на похороны мамы, сказала, что нет денег. Но Даша понимала, что причина на самом деле была в другом. Теперь ее мучил вопрос, что же тогда случилось. Почему бабушка Вера Васильевна бросила вдруг карьеру судьи, отдала дочери свою двухкомнатную квартирку в Томске и уехала насовсем в глухую деревню, где и жила с тех пор безвылазно в старом доме с туалетом на улице, доила свою корову и почти ни с кем не общалась. Мало-помалу, деревня оказала на нее свое влияние и Вера Васильевна из интеллигентной образованной женщины превратилась милую, с чудными местечковыми словечками, старушку.

Даша надеялась найти хоть что-то. И она была почти уверена, что это что-то здесь, в маленькой угловой спальне, которой никто не пользовался. Сама бабушка всегда спала на диване в большой комнате, примыкавшей к кухне, куда выходил теплый печной бок. Все время ей говорила, что старые кости любят тепло. Но теперь вдруг Даша осознала, что дело не в этом.

Она отодвинула цветастую занавеску, заменяющую дверь и заглянула внутрь. Сердце заколотилось где-то в горле, словно она вор. Отпрянула назад. Удушливая волна залила лицо краской. Боевой настрой ее таял, как зефир в горячем какао.

Но что-то держало, звало ее внутрь этой странной комнаты. Она, подчиняясь, шагнула, зашла в маленькую спальню. Нашарила высоко справа круглый карболитовый выключатель, щелкнула кнопкой. В углу кровать со стопкой подушек. Надо же, они они убраны белоснежной тюлевой накидкой. Рядом комод, высокий, деревянный. На нем салфетка такая же белая, кружевная. У подслеповатого окна письменный стол. Ни пылинки. Ни одного случайного предмета. Ни одной детали, говорящей о том, что каморка обитаема.

Даша обвела комнатушку взглядом. Что? Где? В комоде, может? Потянула верхний ящик на себя – не идет. Старый комод, без роликов. Дернула посильнее. Со скрипом ящик подался навстречу.

Сверху лежала старая газета, советских еще времен. Бережно дотронулась пальцами. Сухая она, шершавая. А под ней папка, толстая, на тряпичных завязках.

На папке надпись: “Уголовное дело №113/12”. Измятые пожелтевшие листки торчали наружу оборванными краями. Даша едва дыша взяла в руки папку, потянула веревочки. Чистосердечное признание, черно-белые фотографии, рапорты, протоколы, отпечатанные на печатной машинке, судебное решение. Осколки исковерканных судеб.

Даша вчитывалась в имена, фамилии, даты. Семидесятые годы. И ни одного знакомого имени. И только на судебном решении под круглой закорючкой подписи фамилия: Невская Вера Васильевна. Вот оно. Бабушка. Почему ты хранишь эту папку, бабушка? Почему среди сотни твоих дел – это лежит не в архиве?

Даша воровато оглянулась на пеструю занавеску, стыдливо прикрывающую проем без двери и села на пол. Постель, идеально гладкую, мять не хотелось.

Ей вдруг стало не по себе. Будто она как непослушный ребенок подглядывает в замочную скважину. Будто сейчас ее застукают и накажут.

Страницы дела словно театральный занавес открывали ей другой, чуждый мир. Мысли роились в голове, перебивая одна другую, но ответов все не было. Это был целый морок невыразимого: она не понимала, как найденная папка связана со словами тети Лены о какой-то ошибке, почему тетя говорила об этом так, будто доверяла ей нечто, что скрывала всю свою жизнь, правда ли что над их маленькой семьей много лет назад нависла угроза, и почему ее преследуют неудачи одна за другой.

– Страшно, правда?

Бабушка неслышно подошла к ней сзади.

Даша вздрогнула. И обернувшись, взглянула ей в лицо, прошептала:

– Зачем это здесь?

Бабушка села на кровать, смяла безупречную гладь покрывала, зажала руки между колен и, наклонив голову, как человек, который о чем-то скорбит или молится, произнесла:

– Зачем… видно пришла пора рассказать тебе…

Ты ведь знаешь, что я не всегда жила в этой глуши и ходила за коровами. Когда-то, много лет назад, я знала другую жизнь. Счастливую, в достатке и уважении. Я же была народным судьей, мы с твоим дедом как сыр в масле катались! Хорошее время было… Пока не грянул гром.

В те времена интернетов этих ваших не было и такое не показывали по телевизору, да и в газетах не писали. Но случись что – слухи расходились словно круги по воде.

Пришла беда – отворяй ворота. На весь город гремело тогда – пропала девочка. Десяти лет всего, ушла в школу и не вернулась в обед. Не пришла и вечером, и наутро. А уж когда милицию с собаками на уши подняли, то нашли ее за гаражами, завернутой в одеяло. Уж не знаю, как оперативники сработали, а только убийцу нашли очень быстро. Да он не просто ее убил, а сотворил с ней кое-что куда хуже… Город гудел как улей. Люди были злы и напуганы. Страшно стало детей отпускать. А моим девчонкам как раз тогда столько же исполнилось.

И вот его поймали. Следствие было, чистосердечное из него даже выбили – вот оно все тут. Даже адвокат в суде и тот молчал. А народные заседатели разве что не порвали его там же. Заседание открытым было, чтоб не повадно, значит. Народу набилось тьма. И среди всех – жена евошняя. Я тогда думала, бомжиха какая-то, удивлялась еще, почему ее в КПЗ не забрали. Грязная, вонючая. И вот как вынесли мы ему смертный приговор, дак она соскочила, стала визжать, руками размахивать, ко мне прыгнула. Я и глазом не успела моргнуть, как она бумаги на столе подожгла, и как только пропустили ее со спичками? Ну ее скрутили, увели конечно, да только у меня ее крик до сих пор в ушах звенит. Прокляла она меня и весь мой род…

– Но почему? Ты ведь сделала все по закону?

Даша поднялась с пола, села рядом с Ниной Васильевной, взяла ее за руки.

– Закон… – она сморщилась. – Каждый из нас – сам себе прокурор. Я себе приговор подписала.

– Я не понимаю, бабушка…

– А через месяц повторилось все. Еще одну маленькую девочку нашли убитой. Тот же почерк, те же следы. Тогда-то я и поняла, что ошиблась. Чудовищно ошиблась. И стоило это жизни невиновному человеку. Его жена была права, и месть ее жестока.

Все пошло наперекосяк сначала у меня. Буквально через две недели твой дед разбился в машине насмерть. А потом, когда Леночка с Маринкой подросли – и у них тоже. Каким богам я только ни молилась, что я только ни делала! Все бесполезно. Все… И в церковь ходила, и к бабкам, и экстрасенсу даже. Она мне тогда сказала, что проклятие это на мужиках завязано, на нашей к ним слабости. И что если с ними отношений не иметь, то и в жизни все будет сносно.

Вот и стала я девок учить хвостом не вертеть да на парней не заглядываться. Леночка-то умница у меня, послушалась, в девках ходит до сих пор, зато работа на зависть и живет себе припеваючи. А Маринка… Эх… Вскружил ей голову отец твой, алкаш покойный, и на себя несчастие навлек, и ее измучил… А когда Маринка поняла наконец что к чему, стала тебя учить уму-разуму. Добра она тебе желала, а ты туда же… Уже я вижу успела беды натворить с мужиками, раз пришла искать правды?

– Успела… Но я люблю его, – сказала Даша и слезы высохли, не успев пролиться, – любила, – произнесла она твердо. После той новогодней ночи, когда она, ошеломленная переменой в Сашкиных глазах, времени, проведенного в больнице, когда он отписался одной-единственной дежурной фразой, она поняла, что вместо души у нее – выжженная пустыня и там не осталось больше чувств к этому человеку. – На чужом несчастье счастья не построишь, правда ведь?

– Правда.

– Но что же делать? Что же мне теперь, всю жизнь, как тетя Лена, одной жить? Не сметь даже взглянуть в их сторону? Отвергать все ухаживания? Завести кошку и в сорок лет состариться?! – уже почти кричала Даша.

– Нет, дочка, конечно же нет! Мы что-нибудь придумаем!

– Что?! Что мы придумаем? Ты же сама сказала, что ничего, ровным счётом ничего не помогает! Все эти способы, они не работают!

Бабушка молча погладила Дашу сухой морщинистой рукой по щеке, а потом ее рука безвольно упала на папку, которую все еще держала в руках Даша. И тут же, как будто ей нужна была только эта небольшая подсказка, прочитала все знаки, которые до этого тревожили Дашу, и пазл наконец сложился.

– А эта бомжиха… ну, то есть, жена его… Что с ней потом стало? Ты вообще знаешь, как ее зовут?

– Чапчавадзе Тамара Петровна. Я это имя на всю на всю жись запомнила… Да ты и сама посмотреть можешь, в деле все написано. Я когда поняла, что это из-за нее все так получилось, хотела найти ее, прощения просить да в ножки кланяться. А только поздно уж было… Померла она через неделю примерно опосля расстрела… Я на кладбище потом ходила, на могилку еешнюю, и молилась, и плакала. Да только видать крепко она на меня разозлилась, ой крепко.

– Ты знаешь, где она похоронена?!

– Знаю конечно, говорю ж, ходила тудыть как к себе домой.

– Где? Расскажи, бабушка!

Бабушка наклонила голову вбок и испытующую посмотрела на Дашу.

– Расскажу, если ты пообещаешь не рисковать жизнью. Я не дура. Вижу ведь, что ты что-то задумала.

– Не стану я рисковать!

Бабушка пристально посмотрела на нее.

– Обещай.

– Ладно. – сказала Даша. – Обещаю.

Бабушка глубоко вздохнула.

– Чапчавадзе Тамара Петровна похоронена на Бактинском кладбище двадцать восьмого апреля семьдесят четвертого года. Его тогда открыли недавно. Так вот могилка почти в первой линии, там как заходишь сначала почетные места, а вот по левой стороне сразу за ними и есть она.

– Я знаю, что делать, бабушка. Ты не пробовала еще один, последний способ снять проклятье.

– Это какой же? – бабушка странно прищурилась, словно опасаясь за Дашин рассудок.

Вместо ответа Даша поднялась, завязала веревочки на папке с делом и убрала назад в ящик.

– Мне нужна лопата и керосин. А еще термос с горячим чаем и пирожки. Сделаешь пирожков?

– Это еще зачем? Что ты такое удумала? Ты мне обещала, помнишь? – бабушка поджала губы, словно пытаясь успокоиться.

– Бабуль, я все потом расскажу, – и Даша коротко и тихо рассмеялась, окрыленная внезапной догадкой. – Испеки пирожков. С капустой!

И она звонко чмокнула бабушку в краешек рта, откуда веером разбегались морщины и побежала за своим телефоном, который не доставала уже целую неделю.

Глава 20

Даша включила мобильный интернет, чтобы удостовериться в своей догадке, а заодно и посмотреть на карте схему проезда к кладбищу. И сразу же телефон брякнул новым сообщением в чат. Сашка?! Сердце дрогнуло и забилось быстрее. Но нет, это Эдик.

[15:36, 23.01.2020] «Привет, ты как?»

Всего три слова, три простых, обычных слова выдали его с головой. Даша уже хотела было ответить что-нибудь краткое, не дающее повода к дальнейшему диалогу, но вдруг подумала, что Эдик – как раз то, что ей нужно.

[13:36, 30.01.2020] «Привет, большой Эд. Мне нужна твоя помощь. Могу я на тебя рассчитывать?»

[13:37, 30.01.2020] «Детка, что за вопрос?! Конечно!»

[13:37, 30.01.2020] «Как насчет ночного приключения? Можешь со мной съездить в одно место?»