Loe raamatut: «Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2»
Посвящается великим учёным и создателям, строителям и рабочим первого города атомной промышленности и атомной энергетики в СССР, городу, в котором была создана начинка атомной бомбы РДС-1, навсегда похоронившей мечту англосаксов разрушить и уничтожить Советский Союз. Городу Челябинск-40, его жителям и специалистам, всем людям, которые заслонили собой нас от атомной аварии 1957 года, посвящается.
Книга вторая
Пояс Ориона
Глава 1. Запахи прошлого
В памяти Леона всплыл запах «кожаных» сидений автобуса, в котором он злой возвращался домой после разбора «полётов». Греч упорно стучал кулаком по столу, вбивая в них свои претензии: «Враг не спит. Поймите вы, что нет никакой дружбы народов. Только борьба за первенство. Мы выиграли космос, мы сделали бомбу. На вас ложится задача – не прос*ать это всё, понимаете? А вас, голубчиков, в ресторане заметили. Кто эти девицы? Откуда? Вы у них паспорта, хоть, посмотрели? Конечно, нет. Теперь наш сотрудник выясняет, с кем это вы якшались и для чего? Вам что? Здесь баб мало? Тут их… лес не корчёванный… Уже женились бы… чёрт вас побери! Не дай бог до самого дойдёт, он, кстати, только с виду мягче Ткаченко. А, ведь, рано или поздно дойдёт обязательно!»
Да, поржали они тогда с Глебом. Но по выговору схлопотали. Режим – есть режим. Но всё, чему они так долго и тщательно учились в Академии, иногда невольно давало пацанский сбой. Молодые тело и душа просили своего природного, вопреки параграфам устава и правилам внутреннего распорядка государственного объекта.
– И что было тех девчонок проверять? Не они же к нам прицепились, а мы к ним. Мы всегда цеплялись к девчонкам, а для чего они тогда существуют? – Леон улыбнулся своим почти школярским воспоминаниям, и снова перед глазами памяти встала она, – девушка, севшая на сиденье впереди него.
Он тогда по привычке оценочно пробежался по внешним «маячкам»: «Не модница, но свеженькая такая. Плащик габардиновый, такие носят возрастные дамы, м-да, старомодненько, но платочек замысловато повязан на шее. Значит, кокетка, всё-таки».
Он навсегда запомнил свои мысли в тот момент, как знал. Или знал? Сейчас это казалось само собой разумеющимся.
У неё тогда волосы были полудлинные, заколотые «ракушкой» на голове, и из-под неё на спину спускались густой волной.
– Каждый вечер на папильотках спит, вон как концы загибаются. И не лень им завиваться? – Леон всегда удивлялся этим смешным девчачьим прибамбасам, которые никогда и ничего не значили в его собственных глазах. – А девицы, говорят, часами просиживали перед зеркалом, что-то выщипывая, подравнивая, затушевывая пудрой. У него не было сестры, а про мать он уже не помнил, занималась ли она такими делами.
Он слегка отклонился тогда вправо, чтобы увидеть её в профиль.
– Носик такой… точеный, с двумя четкими штрихами контура, как у детей на картинках в книжке Носкова. Но у такой каша не уплывёт, такая всё поймает. Рука тонкая, но не изнеженная. Кем работает, интересно? – Леон чуть наклонился вперёд и уловил запах йодоформа. – Или медсестра, или врач. Для врача молодовата, пожалуй.
В автобус вошли две пожилые женщины, места впереди все были заняты, девушка резво соскочила со своего места, уступая одной из них, за ней поднялся и Леон, постаравшись встретиться глазами с незнакомкой, всё равно выходить надо было через остановку.
– Ой, здравствуй, Лео. – девушка смущенно улыбнулась, встретившись с его недоуменным взглядом.
– Мы знакомы? Я тебя не узнаю. Ты кто? – Леон не мог не улыбнуться в ответ на внезапно покрасневшие от смущения щёки девушки.
– Ты меня не узнал? – девушка недоумевающе уставилась на него, как будто бы он обязан был их всех помнить в лицо.
– Не узнал. А где мы встречались? У Веты?
– У какой… Веты? Помнишь забор Тома Сойера?
– Забор? – Леон нахмурил лоб: «Чокнутая какая-то. Какой забор Тома…?» И тут он вспомнил: «Забор?! Тома Сойера?! Помню, конечно! А ты кто из них?»
– Я? Да я же Стаси. Ну, ты меня ещё звал «белобрысая Стаси». Не помнишь?!
– Ты? Стаси? Божичка ты мой, голова моя квадратная! Ну конечно! Да ты и сейчас… белобры… белокурая, я хотел сказать. Вот сейчас узнал. Ты какими судьбами тут?
– Простыми. По распределению, недавно приехала.
– Так, дай отгадаю. Ты медик? – девушка охотно кивнула, улыбаясь. –Ты… – он успел быстро просчитать, сколько ей примерно сейчас лет и раз по распределению недавно приехала…, – ты врач. – А куда направили?
– В городскую пока, а потом…
– А живёшь где? Замужем? – Леон от неожиданности нахлынувших детских воспоминаний, не дожидаясь ответа, частил вопросами.
– Живу в общежитии, мне там комнату дали, сказали, что квартиру года через полтора дадут.
– Так. А там, в Берлушах, давно была?
– Недавно совсем. Перед отъездом сюда своих проведывала. Просилась в ту клинику, в наших Берлушах не было мест, говорят. Но это место тоже престижным очень считалось. Только отличников так распределяли. Ну и согласилась я, в конце концов.
– А тебе что? Не нравится здесь? Покруче, чем в Берлушах-то этих.
– Ну, не знаю. Пока нет, не кажется мне, что покруче. И там всё родное, а тут…
– Почему?! Здесь и снабжение, и условия, снабжаемся же почти, как Москва, по первому разряду.
– Не знаю. Мне кажется, что периметр давит. Наверное, это привычка. Я так хотела на море съездить. Теперь не получится.
–Но зато всё другое…
–Ну да, конечно. Ой, это моя остановка. До свидания. – девушка быстро пошла к выходу, покачиваясь на высоких каблучках и придерживаясь руками за рукояти на спинках сидений.
– Ножки стройные. Вот так номер! Стаси. Белобрысая Стаси! – он помахал ей в ответ, проплывая медленно мимо. – Чёрт! А что же я не вышел-то? Во, дурак! И где она тут живёт? Ладно, уж где-где, а тут-то найду. Белокурая Стаси! А бегала-то, как мальчишка, только она не казалось такой… маленькой. Или это я с тех пор так дунул? Я, конечно. Не метр же восемьдесят ей быть? Забор Тома Сойера…. Надо же, помнит, а я забыл, как мы с ней дурили пацанов. Наменяли тогда целую кучу всего, – что значит читать классику вовремя. Ну и жук же я был! – и тут же возник смешок: – Почему был-то? И сейчас ты жук. Ножки же успел хорошо рассмотреть? На остановку бодро спрыгнула, не качнулась. Ладно. Жить стало немного веселей. Хоть что-то новенькое здесь происходит иногда. – и тут же получил небольшой и ехидный укол совести, что тут, вообще-то говоря, много чего происходит, а он просто нагло «харчами перебирает».
… Леон лежал, боясь пошевелиться, ему казалось, что сейчас он оказался прямо там в Городе, на той автобусной остановке, вспомнил запах кустов сирени на его остановке, на него пахнул одуряющий аромат цветущей калины в их с отцом «саду». Запах прихожей, и всплыло в памяти, возникшее тогда внезапно, чувство непонятной радости от того, что где-то тут недалеко теперь живёт человек из его голопятого детства.
Впрочем, тогда эта мимолётная радость за суетой и спешкой в делах, которые Греч на них вываливал щедрой рукой, быстро улетучилась, всё как-то стерлось, поблекло. Они с Глебом целыми днями копались в бумагах, домой Леон приходил поздно, чтобы поесть и поспать.
По выходным друзья ходили в новое кафе в парке, угощали девушек, гуляли по парку, раскинутому на берегу Озера. Несколько раз Леон видел Стаси мельком, но всё как-то не вовремя, и она была слишком далеко, чтобы окликнуть её. И всегда Вета обволакивала его своим вниманием «без продыху, как липучка для мух», сердито говорила тётя Таня. Стаси лишь улыбалась и коротко кивала головой при таких встречах. Один раз Леон заметил, что Вета специально обняла его, завидев Стаси издали, и он ничего не предпринял, чтобы дистанцироваться, только спросил: «Ты чего, Вета?»
– А нечего на чужих парней заглядываться.
– А кто заглядывается-то, и на кого?
– А вон, твоя новенькая знакомая. На тебя заглядывается, – и Вета махнула своими локонами в сторону Стаси, проходившей мимо с авоськой и маленьким «врачебным», как тогда говорили, чемоданчиком.
– А где написано, что я – твой, или чей-то, парень? А? – Леон был слегка взбешен такой постановкой вопроса.
– Привет, Стаси. – Леон первым поздоровался с девушкой, заметив, что та специально отворачивается от их компании.
– А! Здравствуй, Лео.
– Ты с работы?
– Да, с дежурства. До свидания.
– Пока, Стаси.
– А вы хорошо знакомы, как я вижу. А она сама не призналась в этом. Ишь какая! – Вета прищурившись проводила Стаси долгим взглядом.
– Какая? Нормальная. А знакомы мы с ней с детства. Очень славная девчонка.
– Да?! А с нами она отказалась разговаривать.
– А о чём вы с ней пытались разговаривать? О чём вообще с вами интересно разговаривать нормальному человеку? – Леону так надоели эти их разговоры, вроде и девчонки ничего с виду, но их вечные ехидные обсуждения каждого проходившего мимо человека раздражали его неимоверно.
– Ну, как о чём? Как обычно, – почувствовав в голосе Леона жесть, Вета «сбавила обороты». – Кто она, откуда? Кто её сюда устроил, по какому знакомству? Она никуда не ходит, говорит, что ей некогда, и что это глупо – просто сидеть вот так и отдыхать. Она любит «библиотЭку» и кататься на лыжах. А! Вот,… она на лодке ещё мечтает покататься,… наверное ещё и под алым парусом, как Ассоль – Вета, прикрыв глаза, театрально вытянула вперёд подбородок и руку с носовым платочком. Все покатились со смеху. Леон раздраженно сбросил её руку со своего плеча: «А ты, кроме этих посиделок и пустой болтовни языком, что любишь?»
–Много чего. А что, собственно, ты так взвился? Ну, хотя бы туфли приличные она могла бы себе купить? И плащ не с маминого плеча, – в обед сто лет уже такому фасону. Врач, всё-таки. Не последний кусок…
–А не заткнуться ли тебе, пока не поздно? – как всегда Леон переставал сдерживаться, когда его коробило ханжество тупого превосходства. – Твой раздвоенный язык когда-нибудь сослужит тебе плохую службу. Всего хорошего. Аплодисментов не надо.
Так, собственно из-за Стаси, Леон распрощался тогда с обычной своей компанией детей из обеспеченных семей, очень узкой компанией, до оскомины на зубах привычной и известной до мелочей ещё со школы.
Ему, конечно, давно было понятно, что детские мечты у некоторых так и остались вялотекущими потоками детских соплей и мечт на фоне стабильной жизни. Сытая и спокойная жизнь в Городе превращала их в избалованных, обеспеченных и полупраздных молодых людей. Они годами где-то учились чему-то, и некоторые всё никак не могли закончить своё вечное, заочное обычно, студенчество. Собирались «избранным» кругом и до самозабвения восхищались чем-нибудь «вдруг», удовлетворяя потребность в развитии, как, уж, умели. То находили новый сорт вина, то какого-то поэта, открывая «тонкие грани» его творчества, то внимали кому-нибудь из своих же, которого от нечего делать или местечкового невежества сами же и назначали быть «гением» то от искусства пения, то от философии, то от театральной жизни Города, и сами же впадали в эйфорию от собственной неординарности.
Все они друг другу порядком надоели, но ограниченность Периметра и положение родителей, обеспечивающее им роскошный по тем временам досуг, смиряли их порывы иногда и вынужденно возвращали всё в тот же круг. В Москве в это время уже готовился заранее Первый Фестиваль молодежи и студентов, рамки границ раздвигались, там появились первые стиляги. А тут ничего такого быть не могло. Границы были всегда на одном месте. Зато сплетни и злословие среди юных бездельников расцветали пышным цветом, удовлетворяя вечную нужду серого вещества в новой информации у этих малочисленных, болтающихся без особых забот и дел, «деточек».
– Черт, и чего я давно их к чёрту не послал? А перед Стаси стыдно. Что эти змеюки ей наговорили, что даже и здороваться-то не очень хотела со мной? – запоздало раскаивался Лео, пытаясь догнать Стаси. Но её уже нигде не было видно.
Тётя Таня, соседка, мать заведующего поликлиникой, приехавшая сюда вместе с командированным сыном, называла всех знакомых девушек Лео «пустобрёшками»
– Леончик, ты только найди себе путёвую девушку, не из этих. Эти же все «до первой раны», как у нас в госпитале говорили, – увещевала его порой тётя Таня, которая добровольно и смиренно взвалила на себя заботу о двух мужчинах-соседях, «горемыках», как про себя она их называла. Она и до сих пор наводила в их доме кое-какой порядок в силу своих возможностей и сил, иногда готовила по праздникам что-нибудь вкусненькое и укладывала в стопку постельное бельё, чтобы везти в прачечную, вышивая на нём их метки.
Трусы и носки отец приучил Леона стирать каждый день самостоятельно: «Не дело, сын, чтобы женщина за нами нашу вонь стирала. И с женой потом тоже – будь чистоплюем.»
– Ох уж этот отцов романтизм и служение прекрасной даме! Ну и что? Ушла, ведь? И там-то наверняка стирала носки и трусы. Тому. Генералы свои носки точно не стирают. Хотя там же домработница какая-нибудь была, как и у наших тут. – Леон, хоть с сарказмом и вспоминал, как отец учил его быть настоящим мужиком, но привитую привычку не менял всю жизнь, так и стирал всё своё нижнее сам.
И сейчас стирал. И всегда. Кроме тех паскудных проклятых недель и дней, когда он молча лежал, ничего не делал, обрастал щетиной до густой бороды.
– И кто тогда это делал? Отец? Тётя Таня? Люся? Мать? – Леон снова перевернулся, чтобы уйти от этих тягостных и пустых воспоминаний. – Всё равно не вспомнить.
Их Город, построенный усилием воли и напряжением сил огромной, только что вылезшей из послевоенной разрухи, страны, был очень чистым, сытым, обеспеченным всеми возможными условиями благоустроенной жизни. Он затерялся в Уральских горах и низинах вокруг озёр. Слухи о нём скудно просачивались в областной центр, шепотом говорили о нём между собой уральцы, зато сейчас радио «Свобода» упоминало об их Городе едва ли не каждый день и с придыханием ужаса.
За каждое упоминание о Городе по радио, если от него веяло хоть какой-нибудь новизной, начальство со всех своих службистов «снимало стружку». Чаще всего эти упоминания были всё-таки ремейками или вообще «фейками», как сейчас говорят. Тем не менее, сотни людей трудились над тем, чтобы это таким и оставалось, фейками и ремейками. Режим есть режим. Но внутри этого режима жили люди обычные, с обычными мечтами, разве что лучше обутые и одетые, чем большинство сограждан, да лучше питающиеся. В таких Городах не было преступности, коляски жители не заносили в квартиры, оставляя их в просторных подъездах. Этот Город был создан для важнейшей работы и хорошей жизни с одной стороны, а с другой стороны этот Город, мало кому доподлинно известной, был опасен для жизни, как никакой другой.
Снова свою бывшую белобрысую подружку, отныне навсегда произведенную в белокурую подружку детства, Леон увидел случайно, на танцах.
Леон увидел Стаси, как только вошел на танцплощадку. Было жарко, на Стаси в этот раз было ситцевое белое платьице в мелкий синий цветочек с короткими рукавчиками «фонариком». Лёгкое простое платьице с пышной нижней белой юбкой, обшитой по краю тонюсеньким кружевом, кокетливо выглядывающим, когда она поворачивалась или нагибалась, поднимая что-то невидимое, или поправляя что-то, тоже невидимое Леону, стоявшему за колонной ограждения – выгодно выделяло её из толпы дорого, нарядно и с претензией одетых девиц.
Высокий узел поднятых волос делал её старше и выше. Она почти не стояла. Как только начинался следующий танец, к ней кто-то подскакивал и увлекал её в круг танцующих. Её светлые каблучки несколько раз промелькнули мимо Леона в танцевальных вихрях.
К слову: было тогда такое повальное увлечение у молодежи всей страны – танцевать по субботним вечерам. Большие специальные танцплощадки были в каждом уважающем себя городке, районе, клубе, доме культуры. Летом в хорошую погоду танцы организовывались на улице. Оркестры звучали, собирая взрослую молодежь, которой уже необходимо было обзаводиться своей личной «ячейкой общества». В городских посёлках и на окраинах перед вечером танцев можно было часто увидеть картину, как девушки мыли под общественными колонками ноги, помогая друг другу давить на рычаг, а очередная моющаяся натирала обломком кирпича пятки. От этого они и розовыми становились, как у младенца и почти гладкими.
В этом Городе всё это было гораздо цивильнее. На берегу озера, в котором по глухим слухам не рекомендовалось купаться, но все купались, и виды были живописными и романтическими, раскинулся парк, любимое и очень теплое место отдыха жителей города. Здесь было уютно, удобно, красиво. Под навесом летней сцены располагался оркестр, на площадке, огороженной от вездесущих пацанов и пацанок, танцевали пары, заходясь в эмоциях и замирая в томном танго, или прыгая и легко переступая ногами в экстравагантном фокстроте. Здесь были свои кумиры и поклонники, здесь разгорались страсти и роковые измены. Здесь зарождались семьи, и в вихрях вальсов крутились любовные романы. Здесь вращались все холостяки и незамужние девицы и для важных личных дел, и для простого времяпрепровождения. Это было принято везде, тем более в таком молодежном и Молодом Городе.
– Постоянного у неё нет никого. Неужели до сих пор никто не клюнул? Что-то странно? Обычно здесь таких быстренько к рукам прибирают. Не Иваново, а совсем наоборот. Ладно, пойду приглашу, танцует неплохо, вроде. – Леон оторвался от колонны, и в своей ослепительной белой рубашке, парусиновых светлых брюках и матерчатых туфлях, наватоленных зубным порошком до стерильной белизны, как только очередной кавалер довёл Стаси до места, прямиком направился к ней, стоявшей среди других «дам».
– Можно Вас пригласить? – склонился он перед ней в шутливом полупоклоне. Заиграло танго.
– Ой, Лео. А я думала, что ты сюда не ходишь?
– Это почему ты так думала? – резко разворачивая её в танце, спросил Леон.
– Ну, так,… ты очень респектабельно выглядишь всегда.
– А ты меня часто видишь?
– Да. Часто. Ты же на бульваре по вечерам отдыхаешь? А я с работы там хожу.
– А я тебя всего пару раз и видел.
– Так ты всегда окружён девушками. Когда тебе по сторонам-то смотреть?
– Ну! Девушки – они и есть девушки. Веселятся. Что им?
– Ты, что ли, не женат? – она весело и податливо двигалась, точно подчиняясь ритму в его руках.
– Да нет, пока. Всё ищу, ищу, а найти не могу, – дурачась, тоскливо пожаловался он.
– Ой ли? То-то на меня девушки сейчас так серьёзно посмотрели, как будто я последний пирожок с блюда взяла? – Стаси тоже дурачилась, подыгрывая ему. – Тут твоя девушка есть? Не вижу её. – останавливаясь после быстрого танца около колонны, спросила она, слегка запыхавшись.
– Моя? Нет, вроде.
– А ты получше посмотри. И вон девочка в чёрном муаровом платье, черненькая такая, глаз с тебя не сводит. Иди уже, пригласи, а то неудобно.
– Тебе какая разница? Пусть смотрит, на то ей и глаза даны. Это Ирка, из столовой, где я столоваюсь в обед, – небрежно бросил он, взглянув на «черненькую». – А ты где обедаешь? – он разговаривал с ней, как с хорошим приятелем, немного с высоты положения старожила.
– Когда как. Иногда бутерброд и чай прямо на работе съедаю.
– Ты с этим делом кончай, желудок испортить легко, починить трудно. Ты же врач?
– Не успеваю иногда. А когда успеваю, то в столовой тоже, около больницы.
– И я там же. – он, как только заиграла музыка, даже не оглянувшись ни на какую Ирку, снова увлёк её в круг танцующих.
Больше к Стаси в этот вечер не подошел ни один парень. Нет, они подходили, конечно, но Леон с сожалением объяснял, что она «уже» ему обещала. Неписаные правила этикета требовали уважать обещания, данные девушкой партнеру. Разбираться между собой можно было, но … после. После танцев, после провожаний. По-мужски. Стаси тоже была знакома с этими не писаными законами по институтским вечерам.
– Ты не боишься, что ты уже три раза отказал вон тому, длинному. Он тут с приятелями, не один.
–Так я тоже с приятелями. Может, ты сама с ним хочешь потанцевать?
– Да нет же. От него так табаком несёт…Я за Тома Сойера боюсь просто.
– На то он и Том Сойер. Что за него переживать? Никто его тут никогда не тронет.
– Почему?
– Потому что.
– А где ты работаешь, Лео? Я не успела тебя тогда спросить.
– Я? – Леон замялся. И врать не хотелось и правду говорить не моглось. – Да так. Сторожем. – он улыбнулся насмешливо, Стаси в ответ не улыбнулась, только внимательно на него посмотрела.
– Это опасно?
– Что опасно? Сторожем работать? – он рассмеялся.
– Контрразведчиком. – тихо проговорила она.
–Что? Ты с чего это взяла? – он хмыкнул, пряча растерянность от услышанного. – Не вздумай вслух тут такое говорить. На смех поднимут.
– Ты меня обманываешь? Понятно. Это секретно. Тут кругом одни сплошные секреты, а я – балда.
– Ты не балда. Но тут действительно… секретновато немного. Но с чего ты решила…
– Лео. Это же просто. У вас на кабинетах нет никаких надписей и названий. Здание такое… особенное. Не простое.
– А ты откуда про кабинеты знаешь? – эта девчонка решительно его удивляла.
– Да меня тут на вызов срочно вызвали, у дядечки вашего одного давление скакануло под двести тридцать. Вокруг меня сразу четыре провожатых образовалось, чтобы ни шагу вправо-влево, и всё бегом. Я тебя там мельком видела в коридоре. И там все с тако-о-ой выправкой военной, но все в штатском. Как разведчики зашифрованные. И разговаривают, как команды отдают.
– А, так это про тебя, значит, у нас анекдоты ходят? Интересно, откуда такая наблюдательность у такой молоденькой девчонки? А, Стаси? – Леон шутливо перегнул её через колено в последнем па.
– Какие анекдоты ещё? – Стаси с испугом смотрела на Леона.
– Обычные. Как девчушка в белом халатике полковника заставила капельницу до скорой нести. Одним взглядом, буквально, заставила. Как говорят.
– А чего он?! Раскомандовался! У человека конкретно инсульт на глазах развивается, а он мне про магнезию, … и я же откуда могу знать, что он полковник?
– Да нет. Нормально всё, Только у него новое прозвище, по ходу, между нами появилось…
– Какое?
– Медбрат. Они же таскают обычно эти подставки и судна. Молодец, справился.
– Ну и пусть. Он обижается?
–Не-а. За честь считает такой подчиняться. Ржёт. Так откуда такая наблюдательность у молоденькой девчонки?
– Читала много.
– Хоть ты и много читала, но ошиблась. Там просто одно из подразделений одного предприятия. И вообще, старайся свой мозг не нагружать лишними наблюдениями, усекла?
На самом деле в отделах несколько дней хохотали над Бурым, в отделе которого на совещании у сотрудника от нервного напряжения внезапно повысилось давление. И с удовольствием рассказывали друг другу, как приехавшая врачиха, миловидная пичуга с гулькин нос, резко остановила Бурова, когда он попытался вмешаться во врачебный процесс и попросил по-быстрому обойтись «какой-нибудь там магнезией» и не срывать важного заседания: «Вы у себя командуйте, пожалуйста, а тут я – главная. На носилки больного – и быстро! Капельницу несите лучше. Раскомандовались тут!» – спасла тогда Стаси от развития инсульта Семёныча, а растерявшийся от наезда девчонки Буров послушно нёс капельницу за носилками.
– Да я давно всё усекла. Больше не буду нагружать. Но вообще правильно, что никого никуда заграницу не пускают отсюда. Да ведь?
– Почему?
– Потому. А вдруг сюда какой-нибудь проходимец пробрался, и тоже любит гулять и думать в одиночестве, просто так по вечерам, и наблюдать от скуки за всем подряд? – Леон офигевал от этой девчонки: «А что? Вполне себе возможен и такой вариант. Если уж она дважды два сложила – то много вам, товарищи, работы ещё предстоит с этими «сквозными», с пропусками-вездеходами и службами. И таблички на дверях… но это-то элементарно, такие мелочи. Сказать кому – оборжутся».
Танцы для Леона и Стаси закончились в тот день что-то слишком быстро. Народ шел сначала общей шумной толпой по улице, потом рассеялся. Стаси и Леон медленно шли и разговаривали просто так, ни о чём.
– Так ты тут скучаешь, значит?
– Иногда, редко очень. Обычно есть дела. И на дежурствах часто бываю в больнице, и так есть чем заняться. Читаю.
– Может, ты ещё и вышиваешь? – Леон ехидно улыбнулся.
– А что? Нельзя?
– Да вышивай себе на здоровье. Мне-то что?
– А откуда ты это узнал?
– Про вышиванье?
– Да.
–Так это элементарно, вот у тебя кончик среднего пальчика правой руки – Лео развернул её ладонь кверху с уже не выводимым, похоже, чернильным пятном от ручки на среднем пальце – весь в ковыряшках каких-то. Почему? Предположение: возможно иголка. Смотрим на левую руку, на указательный палец, вот сюда. И что мы видим? – Лео держал теперь её руку левую руку и чувствовал пульс на запястье.
– И что мы видим? – Стаси недоуменно уставилась на свой указательный палец.
– А видим мы три одинаковых параллельных царапинки. У моей бабушки такие от иголок раньше были. Отвлечется и иголкой в палец – бац! Больно! Или ты шьёшь на руках. Но тогда немного, потому что – где же мозоли от ножниц? И, значит, ты ещё и рассеяна, о чём-то думаешь. О грустном. Весёлые девчонки вышиванием не занимаются вообще. И что ты вышиваешь?
– Ничего, – Стаси была явно обескуражена. – Для подушки-думочки наволочку вышиваю. Я её со второго класса всё никак закончить не могу.
– Так брось – и делу конец!
– Она мне уже подругой стала. Друзей не бросают. Да ведь?
– А-а. Ну, тогда не знаю, что и посоветовать? Приятеля лучше заведи. Хотя ты очень экономная на знакомства и вообще экономная. Кефиром можешь одним обходиться, как я в твоей авоське прочитал давеча. А приятели они котлеты любят в основном. Нет у тебя приятеля.
– Ничего мне не надо советовать. Но ты хитрый.
– На том и стоим.
– Что? Ты можешь вот так всё обо мне узнать?
– Если захочу, то всё.
– Просто так, без документов всяких шпионских?
– Без. – Леон склонив голову набок и с удовольствием смотрел, как на её бесхитростном лице мысли быстро сменяли друг друга.
– Замужем не была, и детей нет, – прикончил свой опус Леон.
–А это ты откуда знаешь?
– От знакомого вирболюда, – коверкая слово, дурачась и смеясь, смущал Леон Стаси.
– Да ты просто лепишь наугад, всё, что в голову придёт. Вот и все твои знания. И не очень-то я и экономлю. Вот хочу утюг электрический купить, например. И ещё кое-что (Стаси присмотрела в обувном магазине новые ярко блестящие чёрным лаком ботики-сапожки с красным мягким фетром внутри).– А насчёт детей? А может у меня двойня дома в деревне ждёт? С бабушками? А я просто на заработки приехала?
– Ага. На заработки на время ездят, на месяц, на год, если на Северный полюс. А ты тут навечно теперь моей подружкой стала. И никакой двойни у тебя в принципе быть не может.
– Ещё и в принципе даже не может быть?! Объясни!
– Нет, давай я не буду. Просто поверь, что я это точно знаю. – Леон, шутливо шмыгнув носом, отвернулся от неё.
– Личное дело читал?
– Да нафига оно в таких вопросах, Стаси? И так всё понятно. Ты на свою грудь посмотри.
– Что понятно? – Стаси порозовела от смущения. – Грудь, как грудь. Как у всех .
–Да нет. Не как у всех. – Лео с безразличным видом отвернулся на витрину магазина, заметив в отражении, что Стаси чуть-чуть выпрямилась, приподняв свои вызывающе-изящные формы.
– Как у всех, – упрямо повторила она и тоже посмотрела мельком на своё отражение в витрине.
– Ага. Как у всех кормящих, ещё скажи. И такая упругая, что соски в разные стороны смотрят, как у молодой козочки. Не смеши мои тапки.
– Знаешь что?!
– А я предупреждал, что я всё знаю! Не только ты тут такая наблюдательная.
– Всё. Я пошла домой.
– Обиделась, что ли? Я же просто вслух восхитился, вспомнив козочку.
– Ты – наглец!
– Всё, я вспотел от смущения, высох, замёрз и умер. Я молчу.
– Можешь и не молчать. Я ухожу.
– Я провожу.
– Сама дойду. Иди к своей Вете-конфете. Она наверняка любит твои сомнительные комплементы, да ведь?
– Стаси, ну извини. Я сглупил немного. Но ты-то сейчас не глупи. Ты же умнее меня, и веди себя прилично. Ты возмущаешься так, что на нас оглядываются. Мы же не муж с женой пока, чтобы так ссориться. Да, ведь? – это смешное детское «да, ведь» Стаси вставляла в конце почти каждой своей утверждающей фразы.
Стаси рассмеялась, представив всю комичность ситуации.
– Мир? – Лео раскрыл свою ладонь.
– Ладно. Мир. – Стаси шлёпнула, как в детстве, ладошкой по его ладони. – Но больше, пожалуйста, не ставь на мне твои психологические опыты. Они мне не нравятся.
–Замётано. Больше не буду. Зуб даю! – и Лео, в довершение сказанного, ногтем большого пальца щёлкнул, по-босяцки поддев передний зуб.
Оба расхохотались, завершив разногласия. Впрочем, для себя Стаси отметила, что этот мальчишка, когда-то давным-давно бегавший по их селу в «московских» коротких штанишках, совсем уже не мальчишка, а очень даже остроглазый и раскованный парень, сохранивший свою детскую том-сойеровскую нагловатость и практичность.
Пока они шли до её общежития, Леон показывал ей, где какой магазинчик тут затерялся, но в основном это мало её интересовало, кроме одного: ей нужен был магазин, где можно было купить радиоприёмник, «но самый-самый недорогой».
– Самый недорогой? Это «Рекорд», пятьсот рублей. Все диапазоны. Или тарелка громкоговоритель, за тридцать, но для неё отдельная радио-розетка нужна. Есть?
– Нет. Лучше приёмник, месяца через три я накоплю, хотя я в этих диапазонах совсем не разбираюсь. Мне просто надо утреннюю зарядку, новости, театр у микрофона и концерты по вечерам.
– Хорошо, приказ понял, покажу, научу, настрою. Ну-у-у, у тебя по лицу сразу всё видно. А ты ещё спрашиваешь, могу ли я про тебя всё рассказать? – Леон засмеялся, увидев её ошарашенное лицо.
– А я тебя, вообще-то, ни о чём не прошу. Я просто так сказала. Я сама всё сделаю. Ну ладно. Я дошла. До свидания. – Стаси резко, почти испуганно, сменила тему. Она явно не хотела углубляться в дебри физиогномистики, быстро, неловко-грубо вырвала руку из его ладони, слегка придержавшей её ладонь, и убежала, не давая ему ни малейшего шанса что-либо предпринять.
Лео подождал, не выглянет ли она в какое-нибудь окно, но так и не дождался такого подарка, и, задумчиво пошвыряв камешки под ногой, пошел домой. Стаси явно избегала дальнейшего сближения.
Весь вечер, сидя перед диваном за партией шахмат с отцом, Леон решал шараду «Стаси»: «Вся целеустремлённая, парня до сих пор нет. На танцах вокруг неё было густо, и никого не осталось, значит, точно и не было никого раньше. Почему? Хорошенькая? Очень! Глаз сразу цепляется. Что не так? Может она и их раскусывает, как меня случайно раскусила, и они ей становятся неинтересны? Тоже мне, Мата Хари белобрысая. И с учётом опыта Бурова, который сам потом ржал, побыв в роли её подчиненного, характер у неё ещё тот. А что Буров? Она и меня тогда выжала, как тряпку, с этими трофеями Тома Сойера. Ага, хорошенькая маленькая, кошечка-рысь, того и гляди… Но вполне может быть, что и есть кто-то. Просто не пришёл на танцы Что-то я тут «свободных» девиц не особо наблюдаю».
