Loe raamatut: «Унэлдок», lehekülg 14
Вместо назойливых слепней, не дающих покоя днём, на кровавую вахту заступила несметная комариная армия. Кто-то в артели уверял: Приладожье – родина всех комаров. Всех не всех, но к вечеру их налетело столько, что весь воздух в округе тонко звенел, и казалось, звон этот спускается прямо с неба.
Славка постоянно хлопал себя по ногам, рукам и лицу, умудряясь иногда за один раз прибить двух, а то и трёх кровопийц. А Дядёк будто бы и не замечал атаковавших его насекомых. И только когда какой-нибудь совсем уж наглый комар начинал лезть прямо в глаза, старик неспешно отмахивался от него, но не убивал.
– Пойдём, с Бесом тебя познакомлю, – он поманил Славку и направился в сторону потешной деревеньки.
– С кем? – Славка двинулся следом.
– Пойдём, увидишь.
Миновали «деревеньку», оставив её по левую руку, свернули к лесу и пошли вдоль высокого кованого забора. Впереди под двумя старыми огромными дубами показалось ещё одно здание – конюшня, сложенная из толстых потемневших тёсаных брёвен. Рядом с деревянной изгородью, как конь на привязи, стоял Славкин знакомец – белый тракторок с тележкой, полной травы.
Дядёк сам отогнал его сюда сегодня, как закончили косить.
Старик вытащил из тележки холщовый мешок, быстро заполнил его травой, доковылял до входа в конюшню.
Бесом оказался длинногривый угольно-чёрный пони, единственный обитатель этих просторных хором.
Лошадка, едва завидя Дядька, приветливо заржала и смешно вытянула мягкие губы над бортиком денника. Старик ласково потрепал её по замшевой морде, не спеша высыпал свежую траву в сетку-кормушку. Потом достал из-за пазухи мытую морковку и положил сверху.
– Это Бес, хозяйкин фелл, – Дядёк передал Славке пустой мешок и начал отряхивать с одежды налипшие травинки. – Веронике до него совсем нет дела, поигралась и забыла. Наша с тобой задача его кормить, поить и на выпас к вечеру, как жара спадёт, выводить. Если день не знойный, то с самого утра на прогулку будем его отправлять. Ест он четыре раза в день, но понемногу. Много не давай, а то растолстеет. Останавливаться он не умеет, будет есть до упаду. Вода всегда должна свежая быть, но не ледяная. Вон бидон с водой. Подай-ка мне… Ты, Слава, запоминай. Как знать, может, меня скоро в усадьбу Егор Петровича переведут.
– Как это? – понурился Славка, подтаскивая большой алюминиевый бидон.
Старик хоть и был с приветом, но добрый, и в обозримой перспективе никого ближе у Славки тут даже и появиться-то не могло. И хотя к одиночеству он уже давно привык, как инвалид привыкает к протезу, известие о возможном расставании Славку расстроило.
– Да уж могут, – Дядёк открыл крышку и, кряхтя, начал наклонять тяжёлый сосуд над поилкой.
Славка кинулся помогать.
На обратном пути, когда вновь проходили мимо новеньких домиков, старик остановился и, глядя вдоль безжизненной улочки, вздохнул:
– Курятник.
– А? – не понял Славка.
– Говорю, вон курятник какой Вероника отгрохала. А знаешь зачем?
– Чтобы мы тут жили.
С неожиданной лёгкостью вписал он себя в это «мы». Так приходит смирение.
– Жили, – усмехнулся старик. – Она хочет крепсов тут разводить как курей. У неё это прям идея фикс. Чтобы, значит, детишки уже сразу рабами рождались. Кумекаешь? Так что в следующем поколении, Слава, у холопов даже вопросов не будет возникать, почему они чья-то собственность. Ну, вот, родились такими, что поделаешь…
О таком Славка как-то и не задумывался. Но теперь, разглядывая новенькие домишки, замер, поражённый глобальностью затеи молодой хозяйки. Ведь и вправду! Родившись в неволе, сызмальства приученные бить поклоны и беспрекословно выполнять приказы хозяина или хозяйки, эти дети вырастут идеальными рабами, даже не помышляющими об иной доле!
И новая, совершенно другая Россия предстала перед мысленным Славкиным взором – покорная, смиренная, послушная. Страна рабов. Страна господ. И начиналась эта страна вот в этом самом месте.
Комары, обрадованные, что никто их не гонит, облепили Славкины руки и щиколотки, лезли целоваться в лицо. А он всё стоял не шелохнувшись, впав в задумчивость без мыслей и без эмоций. Даже боль укусов не воспринимал.
Дядёк крякнул, сморщился как от зубной боли, подошёл, встал рядом. Так и стоял со скомканным лицом, будто силился что-то очень невкусное проглотить, но никак не мог.
– У каждого предназначение своё, – заговорил он тихо. – Одним – страдать, другим – страдания прочих множить. Божий промысел нам, смертным и грешным, порой может показаться несправедливым и жестоким. Но на то он и Божий, что неисповедимы Его пути. Господь наш даёт каждому крест в соответствии с имеющимися у него силами. И даёт тот крест не для того, чтобы человек просто так мучился, но для того, чтобы с креста человек взошёл в Царствие Божие. И если жизнь твоя полна скорбей, это значит лишь то, что Бог тебя любит.
Славка ожил и с горькой насмешкой посмотрел на Дядька.
– Я думаю, вы и сами не верите в то, что говорите. За соломинку своей веры держитесь, чтобы совсем с ума не сойти от всего, что здесь творится. Словом Божьим, как лопатой, от всего отмахиваетесь. На всё у вас ответы имеются. И все они про одно – Бог терпел и нам велел! Да?!
– Нет моей веры, Слава, – спокойно ответил Дядёк. – Вера общая для всех. А вот твоё неверие, оно только твоё. И от тебя зависит, с ним тебе жить или с Богом вот здесь.
Он постучал себя ладонью по груди и направился к «общежитию».
– Да вы хоть понимаете, что вы Словом Божьим оправдываете не только наши страдания, но и чужое злодейство! – Славка шёл за Дядьком, с жаром выговаривая всё накипевшее тому в спину. – Этак скажете ещё, что «светлые» божественную миссию исполняют – мучают людей, чтобы им, значит, сподручней было в это ваше Царствие Небесное прыгать.
– Других мучают, потому что человек слаб и противиться соблазнам сил в себе не находит, – не оборачиваясь ответил старик. – Трудно Богом быть, а господином – легко. Особенно плохим господином. И ещё неизвестно, отрок, как бы ты себя повёл, получи волю чужими жизнями распоряжаться и иметь всё, что душа пожелает.
– Я бы ни за что людей мучить не стал.
– А что бы ты стал?
Славка никогда не представлял себя «светлым», а тут задумался. Каково это? Но ничего путного в голову не приходило. Все мысли вращались только вокруг понимания, что «светлым» быть хорошо. Очень хорошо! Он увидел себя в отменно скроенном костюме, рядом с бесподобной «буржу» на фоне великолепного дворца. А дальше словно заело слайдоскоп – никак не сдвинуться. И до того глупыми и мелочными показались ему эти фантазии, что он даже зажмурился, силясь выдавить их из глаз. Но видение только ярче стало.
– Ну что, Ваша Светлость, надумали чего?
Славка мигом открыл глаза и испуганно заозирался. Но Дядёк с ироничной улыбкой смотрел прямо на него.
– Не думается что-то.
– А мне кажется, тебе отлично думается. Только не о других, а о себе. Ведь так?
– И ничего не так! – огрызнулся Славка.
2.8 Сомов
Покинув допросную, он тут же направился в мониторинговую. Быстро прошёл через зал, привычно кивая дежурным «смотрящим», нырнул в свободную ячейку и запустил Систему.
Первым делом – просмотреть время отъезда Насти от дома.
Он вбил Настин ПИН, дату и время и запустил запись.
Вот она красная стрелочка-рыбка едва заметно колеблется в углу бетонного короба двора. А вот она уже плавно движется к выезду на дорогу.
Сомов нажал «паузу», отмотал запись на начало движения Настиного маркера, выделил на карте зону прямой видимости и приказал Системе отобразить все маркеры, попавшие в эту зону. Всего две новые стрелки зажглись на карте. И оба этих маркера, судя по их положению и скорости движения, не имели никакого отношения к Настиной поездке. Но это не значит, что она была в машине одна. Рядом с ней мог находиться «светлый» или какой-нибудь высокий чин МГБ со скрытым маркером или… невидимка, перевёртыш! Слишком много вариантов! Но вот эти двое, что отобразились на карте, они могли что-то видеть.
Он идентифицировал первый маркер: Галина Павловна Круглова, 68 лет, пенсионерка, адрес проживания… Переписал данные в блокнот. Второй маркер: Валентин Михайлович Хрунов, 43 года, работник жилищно-коммунального треста № 175, адрес проживания…
– Всё ловишь, поручик?
Голос за спиной прозвучал неожиданно, стоило большого усилия не выдать своего испуга.
У входа в бокс стоял и со скучающим видом поглядывал в маппер старший дежурный смены подполковник Лисицын. В одной руке он держал пластиковую тарелку с мини-эклерами, в другой надкусанное пирожное.
– Я уже снова капитан, – похлопал себя по погону Сомов, разворачиваясь так, чтобы максимально закрыть обзор информера.
– Ух ты! А я и не заметил. Темновато у нас здесь. Вот ведь! И не сказал же никто! Коллективчик! Слышал только, что ты обратно в спецотдел подался. Ну, поздравляю, капитан!
– Спасибо.
– Так, это… Говорят, вы серийника ловите? Не поймали ещё?
– И кто ж говорит?
– Да все! Это сейчас новость номер раз в Управлении. Давненько уже дикие так громко себя не проявляли.
– Нет. Пока не поймали. Но поймаем, господин подполковник! Обязательно поймаем.
Маленькие глазки Лисицына продолжали как бы невзначай шарить по мапперу.
– Он что, уже и в городе засветился?
– Нет пока. Но всякое может быть. Подробности, извините, разглашать не буду.
– Да это понятно. Тайна следствия. Эх! Интересно там у вас! А тут скукотень-рутина. Ну, ты в курсе. Все такие законопослушные, аж противно.
Сомов натянуто улыбнулся. Подполковник, закинул остаток пирожного в рот и придирчиво выбрал следующее.
– Ну, это… Не буду тебя отвлекать. Ищите-ловите. Бог помощь!
Подождав, пока Лисицын отойдёт, Сомов скопировал полученные данные в блокнот, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, чувствуя, как всё тело охватила мерзкая слабость. Это страх, обёрнутый в неуверенность.
Бурцеву наверняка уже доложили, что он интересовался делом Насти. Как он отреагирует? Но это ещё полбеды. А вот несанкционированная работа со свидетелями – это уже беда. Это уже прямое вмешательство в следствие.
Сомов стукнул кулаком по столу.
Но он больше не может так! Не может просто сидеть и ждать! И ещё это чувство… Как слабая, но постоянная тошнота. Усталость? Бессонница? Нервы? Нехорошее предчувствие? Надо ехать! Надо опросить этих двоих. И так слишком много времени потеряно!
Он жадно втянул в себя воздух. Сердце билось часто-часто, и эти удары глухо отдавались в барабанных перепонках. Нестерпимо хотелось курить.
В матовом отражении погасшего монитора он увидел своё перекошенное лицо. Настолько неузнаваемое, что сперва ему показалось, что он смотрит на человека, которого видел недавно сидящим в кресле допросной комнаты номер шесть. Лицо страха – оно общее для всех.
Поставленный на беззвучную работу руфон в кармане нетерпеливо завибрировал.
Звонил Каша. Просил ещё раз проверить ситуационный план по гражданину Точилину на момент, когда, предположительно, у того был похищен телефон.
– Может, там ещё кто-то поблизости ошивался и видел нашего невидимку. Проверь.
Сомов с тоской посмотрел на раскрытый блокнот.
– Сейчас сделаю.
«Вечером домой заеду и заодно поговорю с этими двумя», – решил он и начал настраивать Систему на новую задачу.
**
Тёмная, почти чёрная полоска воды то и дело терялась в грязно-зелёной вате деревьев. Одинокая голубая метка-маркер горела у самого берега, там, где Староладожский канал немного расширялся, образуя укромную заводь.
Сомов ускорил таймер, дав команду остановить временную прокрутку в случае появления новых маркеров в зоне локализации. Двое суток, что провёл гражданин Точилин на берегу, уместились в несколько минут. И ни разу Система не прервала бег времени. А это означало, что Точилин, телефоном которого воспользовался невидимка, всё это время был в местечке, именуемом Каменная пристань, совершенно один.
Сомов набрал номер Каши:
– Проверил.
– И что?
– Всё то же. Никого, кроме него. Он единственный наш свидетель, так что не убей его там случайно.
– Ну, от допросов ещё никто не умирал, – весело отозвался Каша.
– Разве?
– Не в мою смену. Отбой.
– Отбой.
Сомов положил телефон на стол и посмотрел на экран.
Тёмный, зеленовато-чёрный край озера вгрызался в ярко-зелёную мякоть лесистого берега. Чуть ниже почти параллельно друг другу карту пересекали две тёмные полосы, одна из которых была заметно шире и ровней – Новоладожский и Староладожский каналы. На длинном лоскуте земли, зажатом между каналами, белели крышами построек, как два подсохших плевка на асфальте, деревеньки Бережки и Лопатицы.
Староладожский, или как его ещё называют – Петровский, канал уже давно не судоходен, почти на всём протяжении его русло завалено упавшими деревьями или заросло настолько, что превратилось в болото. И только на отдельных участках, таких как Каменная пристань (да ещё возле деревень), канал сохраняет относительную полноводность.
Царь Пётр начал строить этот водный тракт в обход Ладожского озера незадолго до своей смерти. Достраивали его уже при Екатерине Первой, а в полную эксплуатацию запустили при Анне Иоанновне в 1731 году. Но уже через сто тридцать лет началось строительство нового канала, так как Петровский не справлялся с грузопотоком и к тому же начал мелеть. Новый канал прорыли между озером и старым каналом. Вторая попытка оказалась более удачной – канал действовал до сих пор и являлся излюбленным местом для рыбаков и отдыхающих.
Сомов вновь выставил таймер на то время, когда Точилин появился на берегу Каменной пристани, но на этот раз выделил участок не Староладожского, а Новоладожкого канала и запустил ускоренный ход времени. За двое суток в выделенной зоне отметилось более полусотни маркеров: рыбаки пешие и на лодках, отдыхающие, инспекторы ГИМС… Всё это происходило в каких-то пятистах метрах от того места, где в полном уединении ловил рыбу гражданин Точилин.
Задумчиво разглядывая карту, Сомов размышлял, почему Точилин выбрал для рыбалки именно Петровский канал, а не куда как более удобный во всех отношениях Новоладожский?
И тут вдруг сердце резко ухнуло вниз от неожиданно пришедшей догадки.
Сомов схватил руфон и вновь набрал номер Каши:
– Слушай, а ты ещё рядом с этим рыбачком?
– Заканчиваем уже. Представляешь, этому уроду, оказывается, мужики нравятся. Поставим на учёт извращугу и пусть пока катится к своей дуре-жене. А у тебя что?
– Узнай… Узнай у него, с чего он вообще на Каменную пристань попёрся?
– Так-так-так…
– Ты спроси, он это местечко сам отыскал или кто ему посоветовал. Уж больно удачно он там без пригляду и возможных свидетелей оказался. Отыскать его в этой тьмутаракани мог только тот, кто заранее знал, что он там будет. Понимаешь?
– Ещё как! – радостно отозвался Каша. – Перезвоню!
Но майор не перезвонил. Вместо этого десять минут спустя он самолично ворвался в мониторинговую.
– Не сам, собака! – возбуждённо затараторил Каша, протискиваясь в ячейку. – Не сам! Его туда на поводке привели, как… Вот как собаку и привели! Типа большие щуки там водятся.
– И кто ж это его «как собаку»?
Майор взял театральную паузу. Его глаза счастливо блестели.
– Да егерь там один из Лопатиц.
– Он его описал? Фамилию знает?
– Не, фамилию не назвал. Случайно, говорит, познакомились в магазине. Но описание дал, как сфотографировал.
Это уже была зацепка!
– По делу свет Мулячко один местный егерь проходил, помнишь? – ткнул указательным пальцем в грудь майора Сомов. – Ты ещё душу из него чуть не вытряс. Такой дурашливый паренёк лупоглазый. Федька! С нами на берег ходил. Думаю, он нам по описанию легко определит этого советчика. Он всех там знает, тем более егерей.
– Не определит! – Каша разве что вприсядку не шёл от возбуждения. – Не определит, Сом, потому что, судя по описанию, дурашливый-лупоглазый и посоветовал Точилину порыбачить вдали от прочих глаз!
Всякому любителю рыбалки знакомо то чувство, когда стоявший прежде неподвижно поплавок вдруг оживает и начинает приплясывать на гладкой воде. В такой момент вместе с поплавком вздрагивает и сердце рыбака, растекается по всему телу волна радостного азарта – клюёт! Надо только удачно подсечь, и затрепыхается на крючке пойманная добыча, сольётся это трепыхание с внутренним тремором удильщика, рождая неукротимый восторг близкой победы.
А следователь МГБ в некотором роде тот же рыбак, только добыча куда крупнее и азарт слаще.
**
Курсанты следственного факультета Академии приступали к обучению работе с ГЛОСИМ со второго семестра. А уже через месяц, изучив теорию, переходили к практике.
Учебные программы, построенные на реальных уже раскрытых преступлениях, были похожи на увлекательную игру и настолько захватили курсанта Сомова, что всякий раз он ожидал их с нетерпением прожжённого лудомана.
Но самый первый практический семинар стал для него особенным, оставив нестираемую отметину не только в его судьбе…
– Два года назад шестнадцатого октября на пульт дежурного позвонила гражданка Н. и сообщила, что вечером на заборе напротив её дома появилась надпись, угрожающая целостности нашей страны, – майор Зеленков зачитал вводную и с артистичностью пианиста щёлкнул по клавиатуре.
На огромном экране, заменяющем классную доску, возникло изображение – высокий забор под широкими жёлто-оранжевыми шапками клёнов. На масляно-чёрной металлической поверхности отчётливо читалась надпись, выведенная большими неровными белыми буквами: «ДОЛОЙ ЦАРЯ!».
– Вот, господа курсанты, – указал рукой на экран майор, – то, с чем рано или поздно всем вам придётся столкнуться. Чистой воды экстремизм во всём его графическом проявлении.
Он традиционно взгромоздился на стол.
– Итак, мы имеем преступление и необходимость его раскрыть. Так как это лишь ваше первое практическое занятие, мне будет достаточно получить от вас более-менее взвешенный план, по которому вы собираетесь вычислить преступника. Мне нужен ход ваших мыслей! Не бойтесь ошибиться! На данном этапе обучения ошибки неизбежны и, я бы даже сказал, нужны. Думайте! Стройте версии! Проверяйте их, доказывайте или опровергайте. Из этого во многом и состоит работа сыщика. Кое-какие данные по этому делу я от вас утаил, иначе вам было бы совсем просто разобраться в этом деле. Но вы можете задавать вопросы. Если вопрос будет правильный, я честно на него отвечу. У вас два часа.
Курсанты дружно включились в работу.
Курсант Сомов промониторил весь тот день в ускоренном режиме, дав Системе задачу фиксировать личные номера всех, кто задерживался у обозначенного участка забора дольше, чем на 10 секунд. Место было довольно людное, вдоль забора проходила пешеходная дорожка. За день набралось 512 подозреваемых. «Пробить» каждого из них означало потерять уйму времени. Отведённых двух академических часов на это бы никак не хватило.
Майор Зеленков озорно поглядывал на курсантов и ждал «правильных вопросов».
Он учил их думать. Думать как преступник. Это основа основ сыскного дела.
И курсант Сомов думал:
«Я собираюсь нанести удар Государству, посеять смуту или заявить о себе. Но я не хочу быть пойманным. Я знаю, что Система видит всё. Я должен обмануть Систему. Как?»
Самый очевидный вариант, пришедший, наверное, каждому курсанту, озвучила отличница Зоя Хлестова.
– Возможно ли такое, что надпись нанёс человек или группа лиц с отсутствующими средствами личной идентификации?
– Скажу так, в нашей с вами работе возможно всё, – при упоминании о невидимках майор стал непривычно серьёзен. – Но так как преступник нами изобличён, такой вариант из задачи мы исключаем. Просто постарайтесь выстроить аргументированную версию преступления. А лучше несколько. Правильно выстроенная версия – на девяносто процентов раскрытое преступление. Думайте.
Сомов думал.
«Как нанести надпись на чёрном заборе белой краской таким образом, чтобы этого никто не заметил? Проделать такое днём совершенно нереально, обязательно найдутся свидетели. Писать ночью? Ночь помогает укрыться от глаз людей, но не от Системы. Любой человек, оказавшийся ночью возле забора, тут же попадёт в ряды подозреваемых. Не мог же преступник этого не знать?»
На всякий случай Сомов настроил Систему на поиск подходящих маркеров в тёмное время суток. Но тут же одёрнул себя. По условию задачи, гражданка Н. обнаружила надпись вечером. Не мог же крамольный призыв, написанный к тому же довольно крупными буквами, весь день прокрасоваться на заборе, прежде чем кто-то из граждан на него отреагировал?
Но если не днём и не ночью, то когда? А может, не «когда», а «как»?
Дистанционно нанести надпись на забор невозможно. Но что, если надпись проявляется не сразу, а, как симпатические чернила, возникает значительно позже того времени, когда была нанесена? Реакция на влажность? На температуру?
Сердце застучало бойчее. Неужели близко?
Он ещё раз посмотрел на дату обращения гражданки Н. 16 октября. Пробил дату по метеорологической сводке. Есть! Именно в этот день, а если ещё точнее, вечером этого дня, резко похолодало. Температура с плюсовой упала к 19:00 до минус шести.
Он уточнил данные. Оказалось, что это было первое похолодание в сезоне. До того держался стабильный «плюс».
– Версии, версии, господа будущие сыщики, – подбадривал майор Зеленков.
Но Сомов хотел не просто построить рабочую версию. Версия у него уже была. Он же хотел пойти дальше – попытаться вычислить преступника на основе тех скудных предположений, которые были у него на вооружении.
Сомов думал.
«Допустим, существует краска, реагирующая на температурные изменения. Скажем, на понижение температуры. Уверен, что такая есть! И что? В этом случае надпись могла быть нанесена даже весной, и всю весну и лето себя никак не проявлять. До первых заморозков. И как найти таких экстремистов?»
Он ещё раз посмотрел на фотографию. Поверхность забора блестела чёрным ровным глянцем. Забор явно не так давно красили. Когда?
За забором школа. Синий сектор. И можно предположить, что забор красили перед началом учебного года. То есть надпись не могла появиться раньше середины-конца августа.
Сомов думал.
«Я экстремист. Я боюсь поимки. Как я поступлю, имея даже такие чудо-краски? Ночью писать я наверняка не буду, так меня легко вычислят, просто промониторив все ночи. Значит, я воспользуюсь ситуацией и нанесу невидимую надпись днём. Но днём вокруг много народа и подозрительные манипуляции могут заметить прохожие. Необходимо действовать так, чтобы не вызвать подозрений и помешать Системе указать именно на меня. В этом случае идеальна ситуация, если людей вокруг будет больше, чем обычно. Намного больше. Где умный человек прячет камешек?..»
Прозвенел звонок, курсанты пошли на перерыв. Но Сомов остался сидеть у монитора, увлечённый первым в его жизни расследованием.
Массовых мероприятий возле школы было несколько, но только День знаний укладывался в заданные рамки – забор уже покрашен, а надпись ещё не нанесена. 1 сентября возле школы полно людей: учителя, родители, дети. Основная активность происходит в школьном дворе, по ту сторону ограды. Но и с внешней стороны людей хватает. Тем более что на торжественную линейку родителей не пускают, они толпятся у забора, пытаясь разглядеть своих чад.
Сомов запустил запись мониторинга гражданской ситуации на утро 1 сентября, выделив зону контроля и включив параметр «отображать все метки». Сотни голубых стрелок-маркеров зароились на экране, накрыв карту сплошным пёстрым облаком.
И как определить, кто именно писал?
Сомов думал.
«Я преступник. Но кто я? Случайный, чужой человек, воспользовавшийся удобной ситуацией, чтобы затеряться среди толпы? Я чужак?».
Он раскрыл купленный специально для подобных случаев карманный блокнот, и записал:
1. Чужак.
«Мой ребёнок учится в этой школе. Я родитель, пришедший проводить своего ребёнка на занятия и заодно кинуть вызов Государству и Системе?»
В блокноте появилась вторая запись:
2. Родитель или родственник ученика.
«Я учусь в этой школе?..»
3. Ученик.
«Я преподаю в этой школе?..»
4. Учитель.
Курсанты вернулись с перерыва и расселись по местам. Майор Зеленков занял привычное место на столе.
– Мне нужны ваши мозги, – напомнил он. – Как, при каких обстоятельствах могло быть совершено данное преступление. Думайте. Остался час.
У Сомова было уже четыре версии. Но он не торопился их озвучивать. Азарт расследования вёл его дальше.
Отбросить менее вероятные варианты и сосредоточиться на основных.
Сомов думал.
Родители? Каким надо быть родителем, чтобы на заборе школы собственного ребёнка написать лозунг, грозящий пожизненной люстрацией и тюремным сроком? Ребёнок в этом случае также проведёт остаток жизни в белом секторе. Пока исключаем.
Учитель? На заборе собственной школы? Сомнительно. Исключаем.
Чужак или ученик? Оба варианта подходят.
Чужаку нечего бояться. Он покинет это место, и найти его будет затруднительно. Но! Проверить всех на причастность к школе не так-то уж и сложно. Система найдёт того, у кого не было повода приходить сюда в День знаний и топтаться возле ограды. Даже если таковых случайных людей наберётся с десяток, проверка не займёт много времени, а «честный допрос» укажет виновного.
Сомов обвёл надпись «чужак» и приписал к ней знак вопроса.
И ученик…
В висках стучало. Сердце колотилось, как пинг-понговый шарик на соревнованиях профессионалов. Курсант Сомов полностью ушёл в работу и совершенно не замечал того, что происходит вокруг.
Ученик. Старшеклассник. Младшие на такое вряд ли пойдут. А подросток может. Вызов, озорство, юношеский максимализм, гипертрофированная вера в собственную неуязвимость. Ученик!
Сомов отключил от отображения все маркеры взрослых, оставив только детей от 11 до 17 лет. Количество маркеров заметно уменьшилось.
Фотография забора по-прежнему светилась на общем мониторе. Сверху ограды решётка из мощных стальных прутьев. А нижняя часть, метра полтора высотой, была сплошной. Надпись сделана корявыми буквами на высоте пояса взрослого человека.
«Допустим, школьник раздобыл где-то специальную краску, реагирующую на изменение температуры. Но как он мог незаметно для других ходить с банкой, да ещё и писать?»
Сомов вспомнил себя в школьные годы. Тяжёлый ранец за спиной и вечно мешающий, болтающийся под ногами самозатягивающийся мешок со сменной обувью на длинной верёвке. Потом ранец сменила дерматиновая сумка через плечо, но «сменка» в неудобном мешке осталась.
«Конечно! Он прятал банку в мешке для «сменки»! Незаметно макал туда кисточку. Потом, прикрываясь фалдами ученической шинели, шёл вдоль забора, выводя букву за буквой. Как мелом на чёрной доске, писал на заборе слова, которые затем разрушат всю его жизнь. А так же жизнь его родных, ведь родители несут ответственность за своих чад до их совершеннолетия».
А вот и он!
Казалось, сильные толчки сердца сейчас сдвинут стол, за которым курсант Академии МГБ Сомов обнаружил своего первого преступника. Пусть и тренировочного.
Захват маркера и идентификация.
Максим Корольков, ученик восьмого «в» класса. Его маркер не мог не привлечь к себе внимания. Максим Корольков медленно двигался с внешней стороны забора в тот момент, когда остальные ученики уже строились на торжественную линейку.
Сомов включил остальные маркеры в зоне наблюдения. Голубая стрелка ученика Королькова тут же затерялась среди таких же стрелок родителей. Обнаружить его, не применив возрастного фильтра, было бы невозможно. Надо отдать парню должное. ГЛОСИМ он не обманул, но сделал всё, чтобы максимально обезопасить себя от людей, которые с Системой работают. Криминальный талант!
Сомов пробил по базе адрес проживания Максима. И снова удача! Максим Корольков жил в доме через дорогу. Окна его квартиры выходили как раз на эту часть школьной ограды. Скорее всего, юный экстремист планировал полюбоваться своим «подвигом» из окна, как только надпись проявится. Больше похоже на хулиганство. Но лучше бы он написал что-нибудь другое. Например, признание в любви к однокласснице. Или то, что так любят писать на заборах дети и недалеко от них ушедшие взрослые. Но он написал то, что написал.
Сомов быстро навёл справки о родителях мальчика. Мать – Надежда Валентиновна Королькова, продавец-кассир торговой сети «Полюшко», работает в универсаме через улицу. Отец… А вот и ответ на вопрос, откуда краски! Отец – Юрий Васильевич Корольков, оператор флексопечатной машины на производственно-полиграфическом комбинате «Парнас-Парнас».
Водил сына на производство? Сам принёс домой чудесные краски? Уже неважно.
Стоп!
Холодная волна разочарования моментально остудила пылающую печь азарта.
Родители мальчика не подвергались никаким наказаниям за проступок сына. Оба работают на своих местах и значатся полноправными гражданами страны – «синие». А значит…
Сомов быстро отыскал мальчика в текущей реальности. Максим Корольков по-прежнему учился в школе. Уже в десятом классе. И, судя по всему, никаким наказаниям вообще не подвергался.
Он откинулся на спинку стула и шумно выдохнул, едва ли не со слезами глядя в монитор.
– Что, курсант Сомов, не по зубам задачка? – издали заметил его маяту майор Зеленков и посмотрел на часы. – Заканчиваем ломать головы.
Профессор бодро соскочил со стола и пошёл по проходу.
– Как я вам сказал в самом начале занятий, я вас немного надул. Не дал всех данных по этому преступлению, надеясь, что кто-нибудь из вас проявит чудеса смекалки и рассудительности. Или хотя бы спросит. Не случилось. Поэтому на следующем занятии у вас будет эта же самая задачка, но уже с дополнениями. Итак…
– Извините, разрешите обратиться, Владимир Михайлович? – прервал профессора Сомов. – У меня вопрос по существу данного дела. Можно?
– Ну, вы уже начали, хотя времени для вопросов я давал предостаточно. Хорошо, продолжайте. Что у вас?
– Краска, которой была нанесена надпись…
На лице преподавателя проступила заинтересованность. Он перестал прохаживаться и внимательно посмотрел на Сомова.
– Так. И?
– Может ли краска менять свои свойства под воздействием тепла или холода?
Майор разглядывал своего ученика с нескрываемым интересом.
– Термохромная краска! – на всю аудиторию объявил он. – Пигменты такой краски обладают эффектом, позволяющим визуально отмечать реакцию на изменение температур. Бесцветное становится цветным и наоборот. Наши криминалисты, разумеется, определили состав краски, взяв пробы с места преступления.
С видом первооткрывателя, только что совершившего прорыв в науке, профессор оглядывал присутствующих, потирая руки и улыбаясь. Затем его торжествующий взгляд снова обратился к Сомову.
– Именно это я от вас и утаил, чтобы дать возможность вашей фантазии и логике развернуться на полную. Сомов, ставлю отлично! Вы только сейчас до этого додумались?
