«На кладбище гуляли мы». Рассказы

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

– Ты знаешь, мне земля повсюду

Напоминает те холмы.

Осип Мандельштам

М. Цветаевой

1916 г.

© Ирина Ишимская, 2024

© Вадим Филатьев, 2024

ISBN 978-5-0062-5283-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ирина Ишимская

«…На кладбище гуляли мы»

Посвящается Вадиму Филатьеву

23 апреля. Внезапный звонок. Разговор с Вадимом Филатьевым по телефону.

– Ира! Ты можешь сейчас говорить?

– Да, Вадим, конечно, рада тебя слышать.

– Я вот что хочу сказать.

Я долго держал твой портрет, т. е. мой портрет, написанный тобой, повернутым к стенке. Стеснялся его показывать. Он получался выше Иисуса. Иисус у меня ниже висит. А недавно я его повернул и опять увидел, как же ты меня поняла. Ты самое главное разглядела во мне. Вот это мое состояние и крестик. Мне у тебя нравятся три вещи: портрет Куликовой, мой портрет и экспрессивный котик, которого я у тебя выпросил. Ты знаешь, мне как писателю лет на 50 обеспечена жизнь. Я надеюсь, что ты доживешь и увидишь, что твои труды не напрасны. Я-то сковырнусь скоро.

Кажется, что он не пьян. Ну разве немного…

– Спасибо, Вадим. Я тоже как раз вспоминала об этом портрете недавно. Хорошо, что ты меня тогда подталкивал. А так бы ничего не получилось. Я же хотела большой ваш общий портрет с Оксаной сделать.

– С Оксаной хорошо бы. Но это потом. Я вспоминал – в К. три человека мне дороги только: Ты, Антипин и Оксанка. Антипина нет уже. Но нам нужно как-нибудь встретиться.

– Обязательно. Я теперь легка на подъем.

Договорились на завтра. Сижу в электричке. Смотрю на платформу. Круглолицый мужчина прощается с женщиной. Два раза целуются в губы. Это трогательно и смешно. Соседи сели рядом, дачники. Муж и жена в возрасте. Но по разговору телефонному я поняла, что она ему не жена. С женой он разговаривал по мобильному. А мне-то что.

Ехала в электричке и всю дорогу читала книгу В. Ов-ва «Прогулки с учителем». Решила подарить все-таки Вадиму. У него день рожденья был, кажется, первого апреля. Забыла поздравить. Вот это и будет подарком, пусть с запозданием. А вторая книга о духовной практике Франклина Меррелла-Вольфа «Пути в иные измерения». Я ее раньше, много лет назад, читала очень часто. Она, можно сказать, была у меня настольная. Третья – одна из 10 книг, c которыми я не расстаюсь.

Звонок телефонный.

– Ира, ну как?

– Еду. Буду на Ладожском через два часа.

– Ну хорошо, – он обрадовался. – Я встречу тебя на вокзале, маршрут на первое время у меня уже разработан.

Когда второй раз звонил, он уже решил встретиться в другом месте.

– Я жду тебя у гостиницы «Московская».

Зеркало на Ладожском вокзале в женском туалете. Я в него часто смотрю, когда приезжаю для прогулок. Вижу в нем свое отражение и отражение женщин, стоящих в очереди в туалет. Часто я сама себе не нравлюсь. А сегодня я философски к этому зеркалу отнеслась. Я прочитала, что вселенная отражает нам наши мысли и чувства. Не знаю, правильно ли я поняла. Нужно еще вникать. Сегодня в этой поездке я все воспринимаю как знаки. Мужчина зашел в женский туалет и долго стоял, не понимая, куда он попал. Потом вышел.

Женщина с собачкой закатила коляску. И с коляской зашла в кабинку. Забавно.

Все шло хорошо. Но в электричке метро появился безногий нищий калека, передвигался по вагону с приговоркой: «Используй шанс помочь калеке». Я дала ему немного мелочи. Вышла из метро и направилась к киоску с водой. Передо мной стояла маленькая женщина. Она не могла дотянуться до прилавка. Вырвала с руганью протянутую тарелку. Рассыпала на ней свою мелочь и начала считать, злобно ругаясь. Вверху высоко на прилавке лежал ее пирожок. Я взяла его и подала его ей.

– Она еще не заплатила, – сказала девушка-продавец.

Я взяла тарелку с мелочью и подала ее продавщице. Та стала считать. А маленькая покупательница скрылась. Продавщица покачала головой. Не хватает пятнадцати рублей. Я улыбнулась:

– Раз я влезла. Я заплачу.

– Да, придется платить вам. Тут такие особы ходят…

Я купила бутылку воды 0,5 литров негазированную «Минскую». Заплатила за себя и за женщину. В мой мир ворвались эти образы уже из мира Вадима. Я это поняла. Он где-то здесь, где-то рядом. Это не мое. Помню, однажды мы с ним стояли на вокзале в К. и говорили о своем. Потом он подошел к кассе и что-то возразил кассирше. Когда отошел, поделился каким-то возмущением со мной. Кассирша вышла из своей загородки, подошла к нему вплотную и громко на весь вокзал что-то стала доказывать. Я тогда так удивилась. Не было особого повода. У меня никогда не бывает таких эпизодов и необъяснимой агрессии со стороны мира.

Я прогулялась ко входу в гостиницу, но его там не нашла. Еще походила. Подошла в выходу из метро и наконец увидела стоящего вдалеке ко мне спиной мужчину небольшого роста. Это он. Я подошла. Когда он повернулся, я удивилась. Мы виделись в прошлом году или позапрошлом, но за это время мне показалось, что он сильно постарел. Лицо красное и опухшее. Борода рыжая и усы. Я никогда не встречала его с бородой. Он наверняка почувствовал мое замешательство, и я стала оправдываться, лепетать о том, что к его бороде не привыкла.

– Ты изменился…

Он, похоже, тоже в моем внешнем виде разочаровался.

– Я тоже изменилась…

Первая минута узнавания. А виделись год или два назад. У меня стоит еще перед глазами его образ молодой. С задумчивыми глазами, утонченными чертами лица. Эту красоту вобрал написанный мной портрет. И их дети с Оксаной взяли эту утонченность черт.

– Оксана часто приезжает?

– Нет, раз в месяц.

Как-то странно живет у подруги жены в СПб. вот уже лет шесть, наверное. А с женой мечтают жить вместе, когда квартиру купят. Оксана как-то говорила: «Сын без отца вырос». Но они все равно вместе. Браки разные бывают.

– Давай направимся на берег Невы. Раньше у меня была традиция – сидеть у воды на скамейке и подводить итоги.

– Туда мы прогуляемся в другой раз. А сейчас пойдем в мое любимое местечко. Я приготовил тебе сюрприз, – говорит этот новый обросший Вадим.

– Что за сюрприз?

А! Мы направились в Лавру. Перед входом он низко поклонился и перекрестился три раза. Я тоже. Хотя моя гордыня внутри меня часто мне не давала этого сделать. И я подумала, что мне не мешает лишний раз преклонить свою гордую голову у всех на виду. Солнце светило. И мы оказались уже в волшебном весеннем мире вербного воскресенья. Люди несли вербочки.

«Мальчики и девочки веточки и вербочки понесли домой».

А. Блок.

Мне бросилась в глаза ухоженность у главного входа, посаженные южные растения, цветы.

– Какое замечательное место.

Там в Некрополе бродит моя частичка Ира Губанова и сочиняет стих:

У людей замедлены движенья,

На скульптурах горести печать.

Я пришла сюда для отрешенья,

Постоять, подумать, помолчать.

Второе четверостишие совсем другого ритма. Но мне тогда было на это наплевать. Ведь я писала только для себя. И было это все живое. Потом на Лито стала показывать В. А. свои неумелые стихи и начала учиться. В конечном итоге я научилась, но первозданность ушла. А этот стих был опубликован в газете «Красный треугольник». С. сделал мне подарок. Там же на Лито я увидела В-ва Ов-ва, книгу которого сейчас везла подарить своему другу. В интернете заказала и купила. Прекрасно помню В-ва. Он выглядел тогда старше и солидней всех учеников. Ему было лет 30 с небольшим. Имя мне сейчас пришло в голову – мистическое, несущее свое предназначение изначально. Чья-то он слава. Помню его прочитанные строчки стиха:

«И окно библиотеки ветер рвал, как целлофан,

Рвал, коверкал, целовал!».

Я часто тогда ходила в публичную библиотеку наверстывать упущенное в образовании, выходила на метро «Московская» и шла в общие залы. Читала Блока, Пушкина, Мандельштама, М. Цветаеву. Бродила в свободное от работы время по городу и старалась поймать какую-то музыку. Были просто состояния эйфорические. Но мир внутренний и внешний не сходились как-то. Потом все заменило другое. Великий покой медитации, выравнивание каналов, устремление вверх.

Вот я недавно прочитала о Блоке воспоминания Леонида Борисова.

Когда он, молодой поэт, пришел к Блоку за советом. Тот ему выдал речь о поэзии:

– Умение писать стихи – нехитрое умение. Научиться владеть размером – можно, писать грамотно и даже безукоризненно – также не ахти как сложно и трудно. Но не каждому дано – вернее позволено – включиться в музыкальный ритм своего времени, исчезнуть в нем, раствориться и, растворясь, говорить о том, что видишь и что чувствуешь. Вы понимаете, что я говорю? Если понимаете, это, возможно, лучше – в том смысле, если вы не поэт. Но и в том, и в другом случае вы рискуете остаться только литератором, если будете жалеть себя, думать о себе.

Но это моя, как говорится кое-кем, «писанина» – ни в коем случае не воспоминания. Я пришла на встречу со своим другом Вадимом. И хочу забрать в себя свою частичку. Там было все величественно. А сейчас вокруг одни редкие памятники и пустынно. Я уже привыкла к тому, что пространство меняется как хочет. Вещи пропадают, а потом внезапно находятся. У меня в детстве мир переворачивался несколько раз. Но все же. Это уже слишком. Там была могила Натальи Николаевны, как написано – «Ланской»?

– А где Некрополь? – спросила я у Вадима. – Где памятники? Это и все? Я помню – там было много скульптур.

Я не сразу поняла, что мы уже прошли главный вход в Некрополь, куда нужно покупать билеты. Подошли к ограде и вернулись назад.

– Я тебя долго не задержу. Погуляем часа два, три. У тебя же один выходной, отдыхать нужно.

– Ну что ты, Ира. Все отлично. Я сейчас отдыхаю. Вот здесь в Соборе долго не было ремонта. А недавно все отремонтировали.

Обогнув Свято-Троицкий Собор, мы оказались на берегу реки Монастырки на Никольском кладбище, и моим глазам открылся замечательный вид. Могилки, скульптуры, оградки, старинные плиты. Кое-где ходили люди. Чудный апрельский фон для нашей встречи. Как он угадал.

– Это мой сюрприз.

– Молодец. Здорово!

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

Ты знаешь, мне земля повсюду

Напоминает те холмы.

– Откуда это?

– Ты что не знаешь? Это Мандельштам. Прекрасный стих, посвященный Марине Цветаевой. Здесь есть несколько скамеек. Вон та занята.

– А мы можем сесть на этом круглом пне.

– Вполне, вполне… Рядом с этой старинной могилкой без оградки. Одна плита.

– Кто здесь похоронен?

– Кирилл Михайлович Величковский, воспитанник 3-й гимназии, ученик пятого класса. Родился в 1904-м году. Умер в 1915, – прочитал Вадим.

– О, какая старина! Приятная компания.

Я устроилась на пне. Мой друг присел на корточки напротив над похороненным гимназистом. Достал сигарету, закурил. За деревьями у церкви на скамеечке невдалеке сидели две старушки. И я подумала, что мы можем перебраться туда, когда они уйдут. Время еще есть. И так много нужно друг другу сказать. Но с чего начать?

– Помнишь, как мы сидели с тобой на стадионе? Ты держал в руках только что вышедшею твою книгу «Калаус».

– Да, помню.

Вадим выпрямился в полный рост, и тут я почувствовала опять его истинный образ. Он стал тем «божественным мальчиком». Синоним Марины, обращенный к Осипу, вполне подходит и к нему. В «Калаусе» главный герой предстает чутким, впечатлительным юношей, попавшим в одно из замкнутых отдаленных мест со своими звериными законами и школой выживания. Для меня те места кавказских минеральных вод ассоциируются только с прекрасным, нежным и воздушным, как сияние вдалеке Эльбруса.

Но Вадим и там попал в такое место, где беспросветная работа и сложность человеческих отношений. Ад и рай существуют рядом. Они в нас самих. А скорее всего, его туда послали для освещения проблемы. Вот сейчас он встал на кладбищенской земле и спрашивает не у меня, конечно, а у небес, может быть:

– Я хочу писать, хочу общаться, а мне нужно работать, что я такого сделал в прошлых жизнях, что на мне висит этот рок?

– Карма, Вадим…

Вот у всех этих похороненных здесь была своя карма. И они отыграли свои роли. Многие родились вновь. И гимназист этот уж родился. Вероятно, не один раз. Но карму можно изменить. А все-таки хорошо. Здесь история. Вся Россия.

– Да, мне тут все знакомо, Тем более что я жил здесь.

– Где?

– Здесь на кладбище, когда приехал в Питер, в середине 80-х годов.

– А где конкретно?

Он засмеялся.

– Да вот тут, на этом месте и спал. Или вон на той скамейке, что на том берегу.

– О!!! Если бы я была твоим биографом…

– А тебе придется быть моим биографом, – сказал он тоном, не требующим возражений. – Мне год остается, наверное, для жизни, очень плохо себя чувствую, сердце болит, почки, спина. Я так завидовал Антипину, когда ты показала о нем рассказ. Думал: «Вот бы Ира так написала обо мне».

– Что ты, Вадим, настраивайся на жизнь. Тебе же еще мало лет.

– Пятьдесят. Да, для мужчины это мало.

Я вспомнила похороны Виктора Антипина, нашего общего друга. И опять свои угрызения совести.

– Почему я не произнесла речь на его похоронах? Ведь он заранее во время болезни просил меня. Стоял рядом, наверное, ждал.

– А тогда никто ничего не произносил. Очень разношерстная публика была. Приехали его питерские друзья, бывшая жена Наталья. Они как-то особняком держались.

– Но я молитву прочитала. Незадолго до смерти он как-то позвонил, спросил: «Ира, ты напишешь мой портрет?».

Я грубовато ему ответила. Я и сейчас не могу этого сделать, хотя обещала ему перед гробом. Все через себя приходится пропускать, а на нем было много порчи – одна ясновидящая сказала.

– Это двойной должен быть образ, два лика: светлый и темный.

– Да, Вадим, ты в точку попал.

Как же ты жил здесь? Что ты помнишь?

– Холод собачий.

– Ужас! Да ты как Андрей Макин. Он в Париже на кладбище спал. Писал восторженные рассказы об этом городе, и парижане стали носить его на руках. Известным писателем стал. Париж ведь любит людей, которые им восхищаются и ценят его. Сейчас он почти француз. На законных основаниях западный стиль жизни критикует.

Я подумала о том, что Питер не такой, как Париж. Он любит только покойников. Памятники им ставит. А при жизни гнобит. Болотная идеология. Сейчас в литературе пошла тенденция писать о парижанках. И нашим женщинам внушается: «Будьте как парижанки, учитесь у них». Чтобы русские женщины стали как парижанки, мужчины должны дать им воздух свободы и любви хотя бы.

– Да, до пяти утра трясся от холода, а когда метро открывалось, шел туда отогреваться. С 10 утра – в «Сайгон». Там все меня уже знали. Чем-нибудь да накормят. Фауст длинноволосый, хиппи. Сколько раз менты арестовывали, били. Писали – без определенного места жительства. Слова «бомж» тогда еще не было. Потом на трубе играл. Рублей восемьдесят в месяц зарабатывал. Этим и кормился.

– А потом Снегурочка появилась?

– Это позже. Она умерла уже. Недавно узнал. Раком болела.

– Да? Печально. А сына видел?

– Нет, не удается встретиться. Я о многом хотел с тобой поговорить. Вчера даже речь в голове прокручивал.

– Я тоже…

– А сейчас как-то все сбилось.

– Давай скорректируем наши планы. О чем будем беседовать.

– О литературе, об искусстве, о жизни.

Я стала загибать пальцы по желаемым темам, которые хотела освятить в разговоре.

– Потом на ту скамеечку перейдем.

– Конечно. Я тоже хотел. Там старушки сейчас сидят.

– А после можно будет на тот берег вот на ту красивую лавочку, где ты в молодости спал.

Кричали вороны.

– Да туда можно будет полдня добираться. В обход придется идти.

– А что это за церковь?

– Прикладбищенская Николая Мирликийского, по его имени кладбище названо Никольским. Рядом с ней могила Льва Николаевича Гумилева.

– Да? Интересно посмотреть. В церковь мы не пойдем…

– Нет, конечно. Не нужно метаться. Одно дело лучше делать.

Я подумала о жизни мальчика Величковского. Что же привело его к смерти? Но никакой информации не получила. Пусто.

– А здесь тихо и спокойно. Я тебя сейчас сфотографирую у могилки гимназиста.

Достала фотоаппарат. Но смогла сделать только один кадр. Батарейки сели.

– Ой, батарейки закончились. Вот жалость. А вокруг столько красоты.

– А у тебя всегда что-нибудь не так, – он засмеялся. – Смотри, какие нежные почки на деревьях. Я все-таки мечтаю создать свое издательство. Я думаю, что так и будет.

Ну слава богу. Жизнь пошла…

Не взяла с собой ни планшет, ни смартфон, только мобильник старый и фотоаппарат с незаряженными батарейками. Да и зачем они нужны – эти подслушки.

Я достала книгу, которую читала в электричке.

– В-в просто подвиг совершил. Если бы не он, C. голос бы не остался. Остальные все его извращают. По-своему подают. Свои фантазии представляют. Не нужно заканчивать литературный институт. Можно просто эту книгу прочитать, и ты будешь разбираться в литературе и в живописи.

– Так ты покажешь мне книгу? – он давно уже ждет, наверное, в нетерпении.

– Ах, да. Вот она.

– Я такой ее и представлял. Вот такую обложку. Я тоже читал начало в журнале «Северная пальмира». Даже поехал в «Лавку писателя» покупать.

– Я дарю ее тебе. С опозданием, на день рождения.

– Спасибо, я так и думал, что ты мне ее подаришь. Еще себе говорил: «Если Ира мне ее не подарит, я сам ее выпрошу».

Страсть Вадима к книгам мне знакома. В книжном шкафу был идеальный порядок. Видела, когда я приходила к ним домой.

– А что это за церковки такие маленькие у могил?

– Усыпальницы.

– Красота!

– Вот в той я прятался от дождя.

– Так это твой дом…

– Да, я тебя домой к себе привел.

– У тебя первого день рождения?

– Нет, пятого. Запомни. 1-го у Гоголя, 3-го у Андерсена, а 5-го – у меня.

– Теперь запомню. Я вообще дни рождения плохо запоминаю.

Однажды с мужем мы пришли к Вадиму на день рождения. Его дети и жена нарисовали большую стенгазету, выражали слова любви. Оксана приготовила очень вкусные блюда. В. они очень понравились. А какого апреля это было, не помню. Еще я подумала о том, что вся Россия прошлых веков ушла в могилы. Унесли с собой свой неповторимый мир.

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

Вспомнился мне стих Марины Цветаевой. Кстати, ее присутствие я ощутила сразу же, как мы сюда зашли. И Осип Мандельштам с ней. Оба молодые. Гуляют по кладбищу на Владимирских просторах. А я ощущаю, что здесь. Мы встали и пошли по направлению к другой скамеечке, что выше. По пути заглянули в усыпальницы. Такие красивые старинные сооружения и такие запущенные.

– Вот в этой я прятался от дождя.

– Как здесь грязно внутри. Такую редкость и так не беречь.

– Тут ничего не изменилось. Двадцать лет назад так же было.

– Да Макин в сравнении с тобой в хоромах жил. В Париже-то кладбища ухоженные.

Мне могилы не надо. Не нужны мне эти веночки и всякие фигочки. Я сразу же пойду домой. Мне не нужны ни провожатые, ни встречающие. Тело сжечь и прах развеять. В.А. прав. Зачем утруждать людей. Кто-то должен ходить, ухаживать за могилкой.

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идет, и плачет, уходя.

Вспомнились вдруг стихи Фета.

Далекий друг, пойми мои рыданья,

Ты мне прости болезненный мой крик.

С тобой цветут в душе воспоминанья,

И дорожить тобой я не отвык.

Сейчас Мать Земля избавляется от человеческих миражей, которые окутали ее орбиты. Возносясь, она сбрасывает их. Так что строить миражи – это не для меня. Но создавать свою светлую грезу и учиться ее манифестировать – вот чему мне хотелось бы научиться, поддерживать землю и все природные царства в их вознесении.

На скамеечке второй я уже сидела, когда позвонила Оксана. Вадим отошел в сторонку. Я представила ее голос, говорящий с расстановкой: «Вадюша!..». Заботится все-таки… Я уже хотела приложить палец к губам, показать ему, чтобы не говорил о нашей прогулке. Но он сам догадался.

– Да я на кладбище…

Оксана, видимо, удивилась: «Что ты там делаешь?».

– Гуляю, – он повысил голос. – Да просто захотел прогуляться.

Узнает потом. Я ведь все опишу. А сейчас эта наша встреча – писателя и его биографа. Я уже стала входить в свой образ. Пока они долго разговаривали, достала листочки бумаги, кое-что записала. Книга В. Ов-а вызовет ряд подражаний. Модно станет заводить себе биографов. Когда Вадим, наговорившись с супругой, сел на лавочку, он опять закурил. Что мне не очень нравится. И еще у него есть привычка – почти совсем догоревшие окурки класть на прошлогоднюю листву. Я сказала:

– Моя любимая книга раньше была Франклина Меррелла-Вольфа «Пути в иные измерения». Я ее в дороге тоже читала, и она со мной.

– Сколько же ты книг взяла c собой?

– Всего три. Там автор говорит, что духовный путь – это путь выше гениальности, над гениальностью. Хочешь, я тебе сейчас прочту отрывок?

– Гениальность – это частный луч, который исходит из Великого Солнца Космического Мудрости и движет людьми, которыми овладевает, как пассивными инструментами. Но человек, проникший к сердцу Познания, следует сознательно и свободно там, где простой гений движется беспомощно. Я не берусь измерить, до каких глубин в самую суть себя смог я проникнуть. Могут измерить другие свидетели, но я не допускаю для себя никаких пределов. Из глубин, которые суть Высоты, я нисхожу безгранично далеко и нахожу абстрактную мысль столь пространной, что едва могу различить ее присутствие. Я мыслю Мысли, из которых предложения будут здесь целыми томами, а тома – целыми библиотеками. Но ниже этого есть Сознание более определенное и тем не менее далекое от определенности, четкости – и здесь тоже невыразимое. Общение, великая Любовь. Но я опускаюсь еще ниже и улавливаю полуоформлено то, что мыслимо, но еще неописуемо. А ниже этого – уровень, где я медленно и мучительно передаю в словах этого внешнего сознания малую толику части от части Великой Бесформенной Мысли. Эта Великая Бесформенная Мысль – как мне намекнуть о ней? Чистый смысл, максимально сжатый. Обнаженные протоны и нейтроны в тесной сплоченности (глоточек нейтронов в миллион тонн). Так что есть глубины за глубинами, а на поверхности – малюсенькая культура эгоистического человека, к которой он привязан, как нищий к корке хлеба.

– Как это верно! Но есть люди, идущие по пути изучения гениальности и славы. Это выбор души. У каждого есть своя задача, своя карма.

Что меня понесло? Я выболтала все самые сокровенные мысли. Все свои секреты. И даже самый главный секрет – свой закрывающий череду приходящих снов сон-откровение, сон-катарсис. А может быть, это и не сон. Нет, это был выброс в другую параллельную реальность. Но он, кажется, слушал не совсем внимательно.

– Видишь, монах в длиной рясе прогуливается.

– Может быть, охранник?

– Может…

Вороны раскричались.

– Единственное, что я сейчас хочу – это быть в постоянной медитации. Но мне не дают.

Я заговорила о том, что пишу. Спросила его совета: печатать или нет мою вещь под названием «Игра».

– Ира, я полностью тебе доверяю, и тебе как человеку, и тебе как художнику. Если ты так видишь ее в печати, я – за «Игру». Я ее принимаю, читаю, что-то свое нахожу. Там есть, конечно, некоторые композиционные сложности, но, думаю, если ты примешь мои предложения, их можно будет преодолеть. Правда одна… в историческом обозрении. А ты все-таки затрагиваешь исторический пласт (80-е гг. как минимум), а это, естественно, несет дополнительную нагрузку. Историю литературы 80-х годов будут изучать и по твоей «Игре» в том числе. Пусть и в очень узком ракурсе, но от этого суть вопроса не меняется.