Loe raamatut: «Серьезный человек»
Макаръ Андреевичъ Снѣжковъ считался серьезнымъ человѣкомъ. Но это была нѣсколько особаго рода серьезность: вертлявая, юркая, надоѣдливая. Онъ находился, такъ сказать, въ вѣчной борьбѣ со всѣмъ, что встрѣчается въ жизни несерьезнаго и неправильнаго. На все въ мірѣ у него была какая-то прописная точка зрѣнія, и онъ не переносилъ никакихъ отступленій отъ нея. Онъ всѣмъ всегда совѣтовалъ, всѣхъ поучалъ – убѣжденно, крикливо, съ непріятной манерой наступать на собесѣдника, брать его за рукавъ, за пуговицу, и – что хуже всего – обрызгивать его въ концѣ концовъ слюнями. Являлся онъ куда-нибудь всегда съ разбѣгу, бросалъ куда попало скверный пропотѣвшій котелокъ, втягивалъ широкими ноздрями воздухъ, и начиналъ прямо съ выговора:
– У васъ, батенька, жарко, духота! Что-же это вы въ такую погоду съ закрытыми окнами сидите? Вѣдь спертый воздухъ, это – погибель!
Если хозяинъ оправдывался боязнью сквозного вѣтра, Макаръ Андреевичъ училъ его:
– А вы фуфайку-то носите? Спасительная вещица! Я давно уже круглый годъ ношу. Вотъ и теперь, я весь въ поту, а посмотрите-ка…
И онъ засучивалъ рукавъ сюртука, вытягивалъ изъ подъ маншетки кромку грязной фуфайки, и заставлялъ не только осмотрѣть ее, но и ощупать.
– Безъ фуфайки, батенька, ни на шагъ. Да что это, я замѣчаю, вы какъ-будто прихрамываете? Тѣсны ботинки, а? Да вы у кого шьете? Я тридцать лѣтъ шью у Сухожилова, первый сапожникъ въ мірѣ! Совѣтую вамъ непремѣнно къ нему перейти.
Позовутъ Макара Андреевича обѣдать, онъ и тутъ наставитъ, научитъ, объяснитъ гигіеническій смыслъ каждаго блюда.
– Раки? Раки, батенька мой, надо въ маѣ есть, когда ихъ изъ Финляндіи привозятъ. Они тогда нѣжные, труповъ еще не нажрались. Рябчики? Для нихъ теперь время уже прошло, они только до новаго года хороши. Да вы гдѣ ихъ берете? Ихъ только у Сидорова, въ Пустомъ рынкѣ, и можно брать. Я тридцать лѣтъ тамъ ихъ беру.
Все это, по правдѣ сказать, дѣлало Макара Андреевича довольно несноснымъ. Но у насъ иногда за что-то любятъ такихъ людей. «Серьезный, молъ, человѣкъ, всегда дѣло говоритъ».
