Loe raamatut: «Когда побегут мурашки», lehekülg 4
– И то дело, – согласилась она, поглаживая натруженной рукой левое плечо.
Пока Дима домывал фойе, она молча, с интересом, наблюдала за ним, а когда он закончил работу и сообщил:
– Готово, – она заботливо поинтересовалась:
– Устал, небось?
– Не устал – размялся, сказал он и улыбнулся.
– Счастливые твои родители, коли такого сына воспитали, – неожиданно похвалила она.
Похвала не часто заглядывала в глаза хулиганистому ученику, но заглянув сейчас, пролилась до самого дна и в горле запершило. Уняв незнакомое ощущение, он ответил:
– Может они и счастливы, только им думать об этом некогда. Я вот думаю, что счастье, как блоха: подпрыгнет, укусит, смоется, а ты чешешься, как припадочный.
– Ой, сынок, не смеши. Всё трясётся от смеха, больно, – попросила она, издавая звуки, похожие на смех и стон, одновременно. Дима коснулся её плеча и, похлопывая, начал приговаривать:
– Тихо, тихо, тихо.
– Я думаю, есть такое место, где живёт счастье, – разоткровенничалась женщина под баюканье боли.
– И где же, оно?
– Где вас много, а вам – не тесно, а уютно; где не только говорят, но и слушают, а если, тебе грустно, то заставят улыбнуться.
– Вы о семье говорите?
– Такое место может случиться везде. Главное, прийти туда надо не с камнем за пазухой.
Входная дверь дрогнула и распахнулась, впустив стайку учеников и следом яркую грудастую брюнетку – школьного врача Тамару Игоревну. На вид, ей было около пятидесяти лет, но можно было смело скинуть несколько годков. Яркая боевая раскраска, добавляла в её золотую осень семьсот тридцать миллилитров серых дождей поздней осени.
– Доброго утра, – поздоровалась она и обратилась к Нине Петровне. – Опять, прихватило?
– Да, милая. Согнуло малость, но добрый молодой человек в беде не оставил.
Бросив одобрительный взгляд на Диму, дородная женщина произнесла бодро. – Ничего, починим, – и подхватив хрупкую женщину под руку, повела её в свой кабинет.
– Ой, спохватилась Нина Петровна, – куртку отдать забыла.
Дима шёл позади них и принял, протянутую благодарной рукой, толстовку. Нина Петровна улыбнулась и тут же, заохала. Дима двинулся к ней, но Тамара Игоревна, остановила его не слабым голосом.
– Не нужно. Я справлюсь, не таких больных в Чечне таскала, а ты, очаровательный повеса, иди, учись. Девчонки глупых парней не любят. Хотя, ты и глупенький – хорош. Дима никогда не лез за словом в карман, но тут, растерялся и слегка покраснел. Слова нашлись, но было поздно: две женщины разного калибра и разного понимания жизни, свернули в боковой коридор. Нацепив толстовку, он зашагал в класс.
Нескончаемая текучесть уроков, без урока французского языка, была невыносимой и Дима пожалел, что вообще пришёл в школу, но на большой перемене, блеснул лучик короткого счастья. Дарья Николаевна выходила из школы. Что привело её на работу в выходной день, он не знал, но белый плащ, туго стянутый на талии, явно намекал, что возвращаться назад она не собиралась. Припав к стеклу высокого окна, Дима не отрывал от неё взгляда, на ощупь набирая номер друга и когда тот отозвался, он коротко сообщил: – Антон, забери мой рюкзак, у меня срочное дело.
– Репнин, будь человеком, – влилось в ухо. – Я, сегодня, не собираюсь к тебе.
– Хорошо, брось его в классе. Пока.
– Боже, пошли мне друга лучше, чем этот охламон. Куда он с такой – то рожей собрался. Но, друг не слышал его, он спешил не выпустить из вида стройную блондинку, которую так не хотел называть учителем и Дарьей Николаевной.
Даша вошла в кафе, села за стол, что-то сказала официанту и улыбнулась. Сквозь стеклянный пакет он видел её профиль, тонкие пальцы, положенные на стол и сердце танцевало динамичный танец на пальчиках. Её взгляд тронул окно и Дима отвернулся.
– Чёрт, – пробормотал он. – Только бы, моё лицо не увидела.
– Поздно метаться, любитель прогулов и драк, – услышал он совсем рядом. Обернулся, она стояла перед ним. – Сильно больно было? Дима отрицательно покачал головой. – Вот, возьми. – Учитель протянула ему баночку от крема, улыбнулась, но лицо, опять, ничего не выражало. – Доморощенное средство от синяков, сойдут быстро. Он взял пластиковую упаковку, едва коснувшись её пальцев. – Ты, ещё успеешь на два крайних урока, поспеши.
– Зачем вы это делаете? – вскипел Дима.
– Что именно?
– Говорите, как моя мама, мазь сунули. Вроде заботитесь, а веет холодом. Я не хочу называть вас учителем и Дарьей Николаевной. Я хочу называть вас своей девушкой. Нельзя?
– Нельзя, – спокойно отозвалась она. – Я пойду. Шагнула, остановилась. – Или останусь? Его глаза просияли. – Мне кофе принесли. Нехорошо уходить, не выпив и не заплатив.
– Ощущение, что я родился восьмого марта и этот день будет длиться всю мою жизнь, – усмехнулся, хотя был ранен, Дима.
– Если не нужна мазь, верни обратно.
– Нет уж, Дарья Николаевна, я не позволю вам жалеть меня, считая маленьким мальчиком. Пейте свой кофе, приятного вечера.
Она двинулась, остановилась и предложила:
– Может и ты со мной, выпьешь чашечку?
– С учителем? Как вам в голову такое взбрело? Сказал, развернулся и ушёл.
– Тебе, опять, больно, – сама себе проговорила учитель и вернулась в кафе.
Школа гудела ульем. Жужжала перемена перед вторым уроком. Репнин не спеша шёл коридором четвёртого этажа, направляясь к кабинету иностранного языка, но когда прозвенел звонок и коридор опустел, он передумал и поднялся на крышу.
После нескольких пасмурных дней, солнце, наконец-то, выиграло битву за выживание и щедро лило лучи на водонепроницаемое покрытие крыши. Невысокое металлическое ограждение шло по центру широкого бордюра на полметра возвышающегося над крышей, поэтому места было достаточно, чтобы уместиться на бетонной плите, замыкающейся в ровный четырёхугольник.
Отдав спине холодность металла, он вытянул ноги, дав солнцу возможность истязать краску на школьных, чуть укороченных, брюках.
Дима бесцельно смотрел, на разбегающиеся в разные стороны, улицы, ровные ряды и густые скопления деревьев, горбатый мост, перекинутый через канал и нескончаемые нити полезных проводов. Бессмысленное движение города размыло взгляд и он перевёл его на хаотично расставленные цветочные горшки, поднятые на крышу учителем биологии. Вспомнив о ней, память выхватила другого человека, уже ушедшего из его школьных будней, учителя географии в восьмом классе.
Зима трёхлетней давности выдалась на редкость тёплой, но день не уменьшил шагов от тепла и декабрьское солнце не просыпалось раньше. В школу приходили ещё в сумерках и первый вошедший в класс ученик, попадал в темноту с единственной полосой света, бегущей от входной двери к учительскому столу. Кому пришла в голову идея глупого розыгрыша, Дима уже не помнил. Скорее всего, это был совместный заговор любопытного детского ума и бесстыдства взросления.
Самая отчаянная мужская часть класса приходила раньше и, не включая света, ожидала прихода представительниц прекрасного пола. Лампу, что роняла полосу света из коридора, обезвреживали заранее и рассаживались в полной темноте, но перед этим, путём жеребьёвки, выбирали счастливчика и он становился напротив двери, ожидая коротких, но таких волнительных минут. Двери открывались и девочка попадала в объятия случайного кавалера. Свет включали, когда все сидели по местам и девочка, не успевшая понять, в чьи руки попала, обругивала всех. Мальчишки веселились.
Всё закончилось, когда счастливый билетик выпал Диме Репнину и он объял необъятное. Учитель географии была крупной женщиной, но самая выдающаяся часть тела – грудь, была неимоверно больших, по меркам восьмиклассников, размеров. Две горы-близнецы заходили в класс первыми, а потом появлялась их носительница.
Свет засиял всеми продолговатыми трубчатыми глазами и ладони ученика покорили вершины высоко вздымающихся гор.
Секунды утолённого любопытства, вылились в долгие часы стыда, неловкости, насмешек и горячего шёпота за спиной. Примирение тянулось недолго, но с привлечением директора школы и родителей. Не обошлось и без взбучки, что привела к решению, что открыто носить маску равнодушия и притворства гораздо комфортнее и выгоднее, нежели тайно терпеть неудобства и втридорога расплачиваться за свою индивидуальность и существование и лучше, встать вверх ногами, нежели получить удар ниже пояса.
Вспомнив давнюю историю, Дима улыбнулся и легко сорвался с места, направляясь к цветочным горшкам, обёрнутым плотными рядами, узорно скрученной верёвки. Пока он ворошил память, мозг посетила приятная мысль, вернувшая его к учителю французского языка.
Весна убыстряла шаги, пуская в рост каждую дикую травинку, лист, стебель, а комнатные растения в буйный цвет.
Неизвестная рукодельница, воплотившая свои фантазии в цветочные горшки, явно не предполагала, что ученику, прогуливающему урок, приспичит изувечить её творения, чтобы реализовать, внезапно блеснувшую идею.
Оголив несколько пластиковых кашпо, юный изобретатель получил довольно длинную верёвку. Зажигалка нашлась под пустым ящиком – тайником, известным, лишь школьным курильщикам. Оставалось выбрать красивый цветок, проплавить дырку и привязать верёвку.
Цветы все были красивые, но взгляд влюблённого романтика, упал на красную гортензию, что более других цветов, подходила его эмоциональному посылу. Цвет чувства – красный, решил он и принялся за дело. Вычислить окно, где проходил урок французского языка, оказалось минутным делом и ещё пару минут хватило на то, чтобы доставить послание.
Урок подходил к концу, когда за окном замаячил растущий букет, приковав лучистые взгляды учеников и прохладный взгляд учителя. Дарья Николаевна читала литературный отрывок и не собиралась прерывать чтения, но во французскую речь вплёлся русский девичий говорок:
– Что это? У кого-то День Рождения?
– Там что-то написано, – ученики вскакивали с мест и грудились у окна.
– Да это – любовное послание! На коричневой глади горшка было написано: Девушке, которую люблю.
– Интересно, кому?
– Боже, как романтично!
– Вот идиота кусок, – тихо, с сожалением, проговорил Антон.
Пока гадали, восхищались, снимали, Дарья Николаевна молчала, не сводя глаз с красивого цветка.
– Репнин, отрывается, больше некому.
– Эй, девчонки, колитесь, кому послание?
Оставив разговоры и фотографирование, все ученики, одновременно, повернули головы в сторону учителя. Вместо ожидаемой реакции с замешательством, неловкостью, лёгким негодованием, они увидели её спокойное лицо и такой же спокойный голос:
– Возвращайтесь на свои места, урок продолжается.
Дети нехотя рассаживались. За окном болталось кашпо, покачивая в себе соцветия чистой радостной и немного стыдливой любви и любопытство одного ученика взяло верх. Он, уже рванул ручку двери, как услышал:
– Артём Соловьёв, ты сбегаешь с урока?
– Дарья Николаевна, я в разведку. Пожалуйста, разрешите, – бился нетерпеливый голос.
Артём Соловьёв зря тёр подошвы кроссовок, поднимаясь на крышу. Она была пуста. Верёвка, завязанная прочным узлом, душила металлическое ограждение. Репнин, уже спустился по лестнице и прямиком отправился в школьную радиорубку, чтобы завершить свой план по покорению женского сердца.
Уроки шли во всей школе, когда в их разнообразную тематику ворвался голос ученика: «Внимание, внимание! Говорит ученик вашей школы Дмитрий Репнин! Я хочу извиниться перед всеми ученицами школы, кого я, когда либо, обидел или причинил боль. Девчонки, милые и прекрасные, простите меня. Я много наломал дров, прежде чем разжёг свой костёр – чувственный огонь в своём сердце. Порадуйтесь за меня: Я влюбился! Голос затих, наступила немая пауза, давая школе обдумать, сказанное её учеником и когда школьная братия зашевелилась, голос раздался вновь. « И ещё. Уважаемая Валентина Ивановна, исправьте тройку по литературе на четвёрку. Кажется, я не плохо сказал. Как думаете? Я сказал всё. Конец связи».
Голос стих и прозвенел звонок, но никто в классе не трогался с места. Все смотрели на Дарью Николаевну
– Что? – спросила она, глядя на класс. – Шокированы выходкой своего одноклассника или на мне узоры нарисованы? Думаете, он – рыцарь в серебряных доспехах? Нет. Он – придурок! Кажется, это любимое ваше слово? Идите, урок окончен. Дети медленно и молча выходили из класса, больше шокированные учителем, чем учеником, к чьим проказам, уже привыкли и только в коридоре позволили себя спросить: Что она так разозлилась? Было же, круто.
Когда последний ученик покинул класс, учитель села на стул и уткнулась лицом в руки, брошенные на классный журнал.
Вечер выдался скучными сделался вдвое скучнее, когда Дима сел за домашние уроки. Умом он понимал, что это – необходимость, которую он должен вынести, чтобы в просвет его будущего мог заглянуть хотя бы, один лучик. Но, сердце, не взаимодействуя с умом, было далеко от школьной рутины. Оно, уже прорвалось в пространство, залитое солнечным светом и этим светом, было его первое окрылённое чувство. Первые неудачи, лишь потрепали, выросшие за спиной, крылья, но не отбили желания летать и подняться ещё выше. Наскоро расправившись с тяжёлым бременем, он скидал учебники в рюкзак и прыгнул на диван, где соблазнительно поблёскивал чернотой, экран телефона. С улыбкой набранный номер, засветился надеждой, а дыхание прекратило жить, когда он услышал, дорогой сердцу, голос учителя. На её спокойное:
– Я слушаю, говорите, – он отозвался уверенным голосом, включив и успокоив дыхание:
– Добрый вечер, Дарья Николаевна. У меня возник вопрос.
– Тебе что-то непонятно с уроком, что ты пропустил?
– С уроком, мне вообще ничего непонятно, поэтому уделите мне пару часов в выходной.
– Хорошо, – согласилась она и сердце ученика перемахнуло верхнюю планку и она, тут же упала, когда он услышал. – Встретимся в городской библиотеке.
– Может, лучше в кинозале? – попытал он удачу и сердце затихло, ожидая ответа.
– Как в семнадцать лет можно быть таким испорченным?
– Мне – восемнадцать. Я – второгодник.
– Не паясничай, Дмитрий Репнин. Я кладу трубку.
– Нет, пожалуйста, прошу. Выслушайте меня до конца, – забился его голос.
– Даю минуту, говори, – предупредила она.
– Дарья Николаевна, не отказывайте первому красавцу школы, это понизит мой рейтинг и ещё: я усы наклею и буду выглядеть старше.
– Что?
– Усы наклею, мне идёт, – промямлил он, понимая, что надежда показывает корму.
Её звонкий приятный смех брызнул в его ухо и сердце оттаяло и забилось.
– Не смеши меня, второгодник, а то у меня ранние морщины появятся, – проговорила она, унимая смех.
– Я буду любить вас, даже с морщинами, – неожиданно вырвалось у него. Воцарилась немая пауза и заставила его нервничать. Её голос вернулся, когда он, мысленно ругал себя, за неслучайно брошенную фразу:
– Лучше учи уроки. У тебя экзамены на носу.
– А у вас на носу две очаровательные веснушки. Они ещё там? – грустно и серьёзно сообщил он, понимая, что больше не услышит её голос. Так и вышло: связь прервалась. – Чёрт, – в сердцах выкрикнул Дима и швырнул телефон на диван и тот, словно обидевшись, зазвонил снова.
– С кем ты так долго разговариваешь, игнорируя друга? – услышал Дима нетерпеливый и рассерженный голос друга.
– Тебе приспичило? – лениво отозвался он, хотя внутри ещё не утихла буря.
– Нет, но я тут подумал: осталось два месяца до конца учебного года. Может, нам собраться всем классом? Фиг знает, когда встретиться придётся.
– Больше думать не о чем? – сорвался друг.
– Ты чего? – прилетело от друга.
– Ничего, – смягчил голос Дима – Идея хорошая, но надо со всеми обсудить. Что делаешь?
– Физику мучаю, – донёсся погасший голос и вспыхнул. – Чёрт дёрнул этих учёных столько формул придумать. Им делать больше нечего было?
– Ладно, учись, только зубы не сломай о гранит науки – улыбнулся Дима.
– Погоди, – остановил его друг.
– Что ещё?
–Ты зачем это представление устроил? Реально, на француженке свихнулся?
– Всё, дружок. Пока, – ласково и протяжно пропел Дима и отключился.
Положив телефон на стол, он задумался: Два месяца, всего два месяца и конец.
В другое время, прочувствовав этот факт, он был бы, на седьмом небе и звёзды казались бы ему цветущими алмазами, но в этот момент, он ощутил горькое разочарование и страх. Два месяца и она исчезнет из моей жизни, думал он. Чёрт, я даже не знаю, из нашего она города или нет. Я ничего о ней не знаю.
Он вскочил и начал быстро одеваться. Через небольшой промежуток времени, он бежал к её дому, не замечая, как сгущаются тучи над головой. Дождь хлынул неожиданно и ливнем.
– Откуда он взялся, весь день солнце светило. Вот ведь, всегда так. Чёрт, весь промок, – дёрнулся он, стряхивая рукой капли дождя с волос.
Кажется, что время течёт очень быстро. На самом деле, оно не меняет размеренного хода, это мы уменьшаем шаги. Но, ученик Репнин не собирался убавлять шаги и обороты. Он решил расставить всё на свои места, пока они ещё свободны и поэтому, побежал ещё быстрее. Надавить на кнопку звонка, в его возбуждённом состоянии, оказалось простым делом и скоро, он предстал перед учителем мокрым и улыбающимся.
Как же он был красив в россыпи прозрачных капель, сиянии очаровательной улыбки и юношеской доверчивости в его серых с голубизной глазах. Она залюбовалась им и надавила на дверь, чтобы закрыть перед самым носом, но Дима подставил ногу.
– Я продрог, – признался он, не объясняя ничего и объясняя всё сразу и снова, улыбнулся.
Дарья Николаевна отступила, пропуская его в прихожую.
– Почему ты здесь в столь позднее время? – спрашивала она, пока он снимал обувь и промокшую куртку.
Оставшись в светлой мягкой толстовке, он прошёл вперёд, за отступающей внутрь квартиры, хозяйкой. Синие узкие джинсы и трикотажная просторная рубашка в чёрно-белую мелку клетку, сидели на ней очень мило и Дима отметил, что даже в домашней одежде, она выглядит, как королева. Учитель прошла на кухню и включила чайник, видимо намереваясь согреть незваного гостя горячим чайком или кофе. Она стояла, прислонившись к стене и смотрела на ученика.
– Почему? – медленно и задумчиво, повторил он её вопрос, шагнул к ней, обнял, прижал к себе и ответил:
– Я скучал, очень сильно скучал.
Она не вырывалась, не понимая, что происходит с ними обоими. Струйки дождя, с его волос, стекали ей за воротник, но она не двигалась. Вынув лицо из её волос, он начал медленно приближать лицо к ней и когда его губы были совсем близко, так близко, что её коснулось его дыхание, она двинулась в сторону и заскользила вдоль стены, цепляя спиной, локтями, плечом – календарь, полотенце, панно, выключатель. Но, ни она и ни он не заметили, что ярко вспыхнул свет и всё попадало на пол. Она двигалась, ускользая, всё ещё надеясь убежать.
Он следовал за ней, выпуская её и снова ловя, вдавленными в стену руками, не теряя её глаз, губ, не давая опомниться. На краю пропасти, измученная сомнениями, она ослабла и сдалась, позволяя его губам нежно, едва, коснуться своих губ. Потом, ещё – смелее и энергичнее. Первые поцелуи разогрели его юношеское нетерпение и разожгли огонь. Он целовал её страстно и жадно, скользя губами по изящной линии шеи и плеча, одновременно с пальцами, скользящими по линии пуговиц. Губы целовали, а пальцы текли вниз, отсчитывая перламутровыми каплями, длину линии до края, где всё размоется, смешается и покорится великой силе притяжения. Проворная рука скользнула под просторную рубашку и пальцы ощутили её прохладную нежную кожу.
Минуту назад, она была готова сорваться с края, но сейчас, когда его пальцы вторглись в недосягаемое пространство, всё, что было в ней: ум, дыхание, каждая клеточка, вступили в борьбу и лёгкий толчок позволил прервать натиск, высвободиться. Дима глубоко втянул воздух, разбавляя внутренний жар собственной крови. Сердце ухало молотом и им, а не ушами, он впитал её холодный голос:
– Что ты делаешь, маленький монстр?
Несколько секунд он отрешённо смотрел на неё, держа все мышцы в напряжении и вдруг, обмяк, сдулся, как воздушный шар, проколотый тонкой иглой. Нервная улыбка дёрнула ещё не остывшие губы и он, злясь на себя, выдавил:
– В тебе, хоть что-то шелохнулось?
– Моя гордость. Ты лапал её, – невозмутимо ответила она и мигом застегнула все пуговицы.
– Прости…те, – выдавил он, отступая в прихожую, но резко двинулся вперёд, взял девушку за плечи и произнёс, полушёпотом:
– Неужели, ты ничего не чувствуешь?
– Ты говоришь неформально?
– Тебя волнует это, когда я пытаюсь признаться тебе в своих чувствах? – разозлился он. – Я схожу с ума. Что мне делать? Ты знаешь?
– Не знаю, – тихо произнесла она и опустила глаза.
– Я пережил, что ты три раза проигнорировала моё признание, но повторится ли, это, если я скажу, глядя тебе в глаза. Я вижу, что ты тоже что-то испытываешь ко мне. Скажи, ведь ты любишь меня? Она молчала. Дима убрал руки и тут же, опять, притянул её к себе. – Скажи, скажи мне прямо в глаза, что ты не любишь меня и я исчезну из твоей жизни.
– Исчезнешь?
– Да.
– Думаешь, расстегнул на мне рубашку и можешь делать что хочешь?
– Я знаю, что не могу и не буду. Просто, выслушайте меня, до того, как я уйду.
– Хорошо, говори.
Его лицо, недавно бледное и напряжённое, расслабилось, глаза засияли, на щеках вспыхнули ямочки и чертовски притягательные губы заговорили:
–Я влюбился в вас с первого взгляда, хотя и не верил никогда, что такая любовь существует. Я решил, что вы – особенная и это, так и было. Я увидел в вас то, чего не находил в других девушках. Вы – первая, кого я сравнил с неприступной крепостью. Смешно, но это – так. Я радовался, как дурачок, когда вы влепили мне пощёчину. Странно? Для меня это не было странным. Для меня, всё это, было впервые. Я был счастлив, когда видел вас и скучал, когда вас не было и вы дали мне понять, что любовь – не легкодоступные поцелуи и зажимания по углам, а огромное пространство, где много солнца. Я ошибся? Я просто, хотел любить вас. Нельзя? Вы первая девушка, которую я полюбил по-настоящему и к чёрту, что вы – учитель, а я – ученик. Не проводите черту, я всё равно переступлю её.
– Я люблю тебя, но не так, как ты хочешь. Я не могу сказать больше, чем могу и, возможно, ты поймёшь, почему, но не сейчас. Прости.
– Что? Я так жалок? Губы дрогнули и голос, всё время держащий ровную окраску, прозвучал слабо. Дима прикусил нижнюю губу. – Так вот, что такое любовь, – начал он, скрыв волнение, – ложь и трусость. Ах, да, ещё жалость. Взял её руки, кинул себе на плечи и обнял её за талию. – Так пожалейте бедненького маленького мальчика, после того, как струсили и обманули. Потёрся щекой о её плечо. – Мне поскулить?
– Руки заняты, а ты всё бьёшь. Себя бьёшь. Зачем? – сказала она тоскливым голосом, не изменяя холодному взгляду.
– Точно, жалость, – рассмеялся Дима. – Я пойду, – заявил он и двинулся к выходу. У двери его остановил мягкий и кающийся голос учителя:
– Прости, Дима, я не хотела причинять боль.
– Ничего, молодые ростки крепчают от невзгод! Они поднимаются, если, даже, наплевали на их чувства. Спасибо вам, Дарья Николаевна за гостеприимство. Простите за причинённое неудобство, за расстёгнутую блузку и поцелуи. За то, что чайку с вами не попил. Я пойду и перестаньте меня жалеть, противно, – закончил он монолог отвергнутого, но не сломленного влюблённого, открыл дверь и остановился, услышав её голос:
– Так выглядит жалость? Что ты увидел?
– Много услышал и мало увидел. Вы виртуозно владеете маской. Я пойду.
Дверь тихо закрылась.
Дарья Николаевна тупо смотрела на куртку, забытую им. Подбежала к окну. По стеклам струился дождь. Рванулась в прихожую, сорвала куртку и бросилась на улицу. Одинокий полуслепой фонарь, выхватывал влажные полосы дождя. У подъезда Димы не было и она побежала к арке, по ней, за неё и снова, оглядывалась и искала, не замечая дождя. Но, сколько бы, она не крутила головой, так и не увидела ученика, что ушёл от учителя в полном отчаянии и с болью в разбитом сердце.
– Почему, он не понимает, не видит, не чувствует. Может, признаться ему? Нет, нельзя, нельзя, метались мысли, когда она, прижимая к груди его куртку, возвращалась домой.
Тучи, не сразу становятся чёрными и злыми. Чтобы накопить зловещую черноту, нужно время. Необходимо впитать, распределить и уплотнить в себе, множество испарений из бирюзового океана, мутного моря, прозрачной реки, грязной лужи или вонючего отстойника. Накопить и сжать в грозовой кулак. Но, где и как разожмётся этот кулак и прольёт своё содержимое, не знает никто. Возможно, он прольётся благодатным дождём или рассеется в белые облака, что уплывут за еле очерченный недосягаемый горизонт. Возможно, туча станет бродить по небу, так и найдя места, где ей пролиться, но пока она туча и ходит в школу в образе Дмитрия Репнина, она имеет место быть, пока ветер перемен не качнёт её в ту или иную сторону.
Уже несколько дней, Антона бесило неизменно-хмурое настроение друга. Даже дурацкий школьный юмор не трогал улитку, засевшую под свой панцирь. Похоже, оттаявший Ледяной принц, замёрз заново и что творилось в его заиндевелой душе, было неведомо даже его другу. Дима приходил в школу каждый день, отсиживал все уроки, уходил и возвращался на следующий день в таком же пасмурном настроении, хотя весенняя погода радовала солнцем и теплом. Смотря на безукоризненный профиль друга, Антон пытался угадать его мысли, но это, ещё больше бесило его. Наконец, он не выдержал:
– Давай, поговорим.
– Не хочу.
– Тебе не обязательно переживать всё в одиночку, у тебя есть я. Или я для тебя – никто? Дима повернул голову и впервые за несколько дней, его глаза выразили что-то иное, чем печаль.
– Приходи вечером, – бросил он и со звонком исчез из класса.
Вечер не задерживается, так же, как и друг, спешащий на помощь другу. В хорошей дружбе, всегда есть то, что ощутимо, лишь друзьям. Верность? Искренность? Жертвенность? Да! Но, есть ещё кое- что: совпадение душ по всем их контурам, даже если они не имеют чётких очертаний. Случайные несовпадения приводят к страданиям обеих или нескольких сторон и тут, является он – великий целитель и искусный маг: задушевный разговор.
– Что происходит? – спросил Антон, усаживаясь на диване, напротив друга. Тот устроился на кровати в куче цветных обёрток от шоколадных батончиков. – Сколько не заедай горькую правду, она слаще не станет. Рассказывай.
– Не знаю, с чего начать, всё так запуталось.
– Я видел тебя ленивым, грубым, высокомерным; валяющим дурака и выглядевшим идиотом, но таким, каким ты являешься сейчас – никогда. Ты кто, парень? Давай, знакомиться?
– Прекрати, – пробурчал Дима.
– Дело в ней?
– Думаю во мне. Твой друг влюбился, дружище. Влип по самые уши, ввяз, как пчела в мёд.
– Я заметил. Что дальше?
– Дальше, я не сдержался и обидел её, очень сильно обидел и теперь, она, даже не смотрит в мою сторону.
– Да на тебя смотреть противно. Мне деваться некуда, я твой друг, вот и смотрю. Но, скажу честно, иногда воротит.
– Прости.
– А чего ты ожидал? Она – учитель. Думаешь, ей просто броситься в объятья ученика, даже такого смазливого, как ты. Моральные устои, рамки, долг, страх и разница в возрасте. Года через четыре, при твоём образе жизни, эта разница сотрётся. Просто, подожди.
– Я что – олимпиец, раз в четыре года голы забивать, – вспылил Дима и вскочил с кровати. Рывком собрав все этикетки, он сжал их в кулаке и подкинул над головой. – Что мне делать, я с ума схожу. Какая разница, кто она – учитель, гоблин или вампир. Я люблю её.
– Не кипятись, сядь. Есть один способ привлечь внимание девушки, – обнадёжил Антон и тут же, вселил сомнение. – Хотя, классической девушкой её не назовёшь. Произошло нечто: Ледяной принц растаял, но появилась Снежная баба. Погоди, – насторожился Антон, ты уже забил что ли? Бог мой, так тебя использовали и смыли в унитаз? – весело ужаснулся он.
– Что несёшь, поганец. Этого не случилось, чуть не случилось. Голос упал, но мимолётная улыбка скользнула в уголках губ.
– И всё-таки, нет лучшего способа, вернуть мужчину к жизни, как поговорить о сексе, – похвалил себя Антон.
– Не отвлекайся, мужик. Лучше, о своём методе расскажи.
– Конечно, – вернулся в тему Антон. – Заставь её ревновать. Говорят, срабатывает.
– Что, что ? – оживился друг, начиная по каплям терять чёрную меланхолическую желчь.
– Блин, у тебя так жарко. Пойду я домой, по дороге проветрюсь.
– Ладно, иди, а я буду думать, – сказал Дима и принял позу « Мыслителя» французского скульптора Огюста Родена.
– Эй, мыслитель, тебе скалу под задницу подсунуть? Подушка, брошенная Димой, ударилась о дверь, за которую успел выскочить Антон.
Утро вечера мудренее, поэтому, пока его мудрость не испарилась, перед началом уроков, Дима подошёл к Лене Кисляковой и без лишних прелюдий, задал прямой вопрос:
– Лена, у тебя парень есть?
– Что? – переспросила она, чувствуя неловкость. Уловив состояние девочки и не желая смущать её дальше, он перешёл к главному, прошептав на ухо:
– Можешь некоторое время побыть моей девушкой?
– Неужели, кто-то отшил принца, – шепнула она.
– Не важно, просто помоги мне.
– А если я влюблюсь в тебя? Что будешь делать? Разобьёшь мне сердце? Я не хочу быть одноразовой девушкой. Я хочу быть любимой до самой смерти.
– Ладно, забудь, – вздохнул Дима и вернулся на своё место.
– Что она сказала? Что? – любопытство сжигало Антона.
– Дохлый номер.
– Похоже, в твоём королевстве открылся космический анус и тебя затягивает всё глубже, – задумчиво произнёс Антон и вдавился в стул.
– Да иди ты, – улыбаясь, отмахнулся Дима.
– Слушай, у тебя такая прелестная улыбка. Почему я раньше не замечал? Может, я стану твоей девушкой. – Антон сделал милое лицо и заиграл глазами.
– А ты – миленький, – подыграл Дима. – Может и правда, к чертям всех девчонок. А?
Антон отстранился от друга и встал.
– Чижевский, – услышал он. – Хотите отвечать? Тогда, прошу к доске.
Заигравшись, они не заметили, как начался урок истории.
– Да, Герман Зиновьевич, я иду. В конце концов, надо когда-нибудь попробовать. Класс коротко хохотнул.
– Смелей, Чижевский, не на гильотину идёшь – приободрил учитель.
Пока Антон излагал исторические события, Дима упорно думал, но вдохновение явилось после перемены, к началу следующего урока, когда в класс вошла Муза. Лучи, исходящие от неё, зажгли не только блеск в глазах, но и осветили разум ученика, что взглядом провожал её до учительского стола. Вырвав тетрадный лист, он начал писать короткие записки, меняя в них имена и не меняя основного текста, где красивым почерком было начертано: Будь моей девушкой. Разорвав лист на прямоугольники, Дима скатал около десятка бумажных шариков и все они, в течение урока, разлетались и приземлялись на парты девочек.
Ответы приходили и все предсказуемые: « Отвали», «Что взамен?», « Я, уже – твоя», «Иди в сидячее место», « Буду, если сделаешь принцессой».
