Loe raamatut: «Родное. Избранное», lehekülg 2

Друзьям

 
Не уходите, друзья мои,
не уходите!
Разве не нам
предназначено солнце в зените,
Преданность женщин
со всепонимающим взглядом,
Промыслом Божьим
в пути оказавшихся рядом?
 
 
Разве не мы полюбили
до боли, до крика
Мир, где соседствуют
чертополох и гвоздика,
Где не всегда и не всем
воздают по заслугам,
Но ослепительна музыка
радуг над лугом?
 
 
Не уходите,
Помедлите чуть у порога,
Не возвращает ушедшего эта дорога.
Прошлое можно лишь
памятью сердца окликнуть.
Надо привыкнуть,
к чему невозможно привыкнуть.
 
 
Только успеть бы,
свечой на ветру догорая,
Просто обняться
у самого-самого края,
У рубежа,
за которым иная обитель…
Не уходите, друзья мои,
не уходите!
 

Точка

 
Точка – это не конец.
Ну, куда от пауз деться?
Не петля и не свинец,
Просто повод оглядеться.
 
 
Жизнь казалась, видит Бог,
Бесконечною, как поле…
Время подвести итог,
Промежуточный, не боле.
 
 
Бросить пить, сменить режим,
Предпочесть горбушке мякоть
И над замыслом чужим
От отчаянья заплакать.
 

Оттепель

 
К ночи сгущается воздух сырой,
Вольно и наспех прошитый капелью.
Пахнет в округе набухшей корой,
Дымом печным и оттаявшей елью.
 
 
Забуксовало зимы колесо —
Дерзко и весело царствует влага!
В зыбком тумане
Почти невесом
Звук торопливого женского шага.
 
 
Снега январского жалко до слёз…
Много ли проку в такой канители,
Если ненадолго и не всерьёз
В чаще лесной затаились метели?
 
 
Их возвращения не тороплю,
Видимо, свыкся с погодой сырою.
Утром остывшую печь затоплю,
Стол на двоих, как бывало, накрою.
 
 
Красная скатерть, хмельное вино,
Встречи на миг, остальное – разлука.
Буду смотреть в зоревое окно,
Ждать понапрасну условного стука.
 
 
Лучше б весь мир занесло, замело,
Снежная запеленала одежда…
Необъяснимо такое тепло.
Необъяснимее только надежда.
 

На реке

 
Застывшим Буддой,
Без движенья,
Сижу с удилищем в руке.
Уженье – это как служенье,
Причастность небу и реке.
 
 
Услышу:
Как младенец кроток,
Спокойно дышит шар земной.
Увижу:
Добрый зимородок
На ветке
Рядышком со мной.
 
 
За поплавком живым слеженье
Полезней йоги и ушу,
И вот уже без раздраженья
На суетливый мир гляжу.
 

«Сечёт по стёклам тёмная вода…»

 
Сечёт по стёклам тёмная вода.
Вздремнёшь и усомнишься поневоле,
Что где-то есть большие города,
Там, за рекой,
Где чёрный лес и поле.
 
 
Но дождь пройдёт,
И капли на ветле
Горят, как бус серебряная нитка.
И весело
На сорванной петле
Качается скрипучая калитка.
 

Метро. Кольцевая

 
День и ночь грохочет кольцевая,
Не смолкая летом и зимой…
Вывози, как водится, кривая,
Если не выходит по прямой.
 
 
Каждому победы и потери
Круговерть подарит в свой черёд.
Поскорее закрывайте двери,
Проходите, граждане, вперёд!
 
 
Лезем напролом, покуда живы,
Пробиваем стены головой —
Все, без исключенья, пассажиры
Хитроумной ветки кольцевой.
 
 
Узнаю затылок этот бычий,
Лысину крутую, как гора…
Никаких особенных отличий
Нету между завтра и вчера.
 
 
Жизнь в который раз идёт по кругу
И яснее ясного уже:
Надо лишь тесней прильнуть друг к другу,
Чтобы устоять на вираже.
 

«Когда одолеют печаль и усталость…»

 
Когда одолеют печаль и усталость,
Деньки золотые за годы сочти!
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.
 
 
А было, чего уж там, кажется, проще —
Вот стаи взмывают под свист ребятни,
Плывут над Филями,
Над Марьиной Рощей.
Не плачь, дорогая, вернутся они.
 
 
Ах, дяденька строгий, за шум извините!
Наш двор проходной раскалён добела,
И дверь нараспашку,
И солнце в зените,
И белые в небе мерцают крыла.
 
 
Какое там горе,
Какая там старость
В полёте беспечном, ты это учти…
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.
 

«Побудь со мною, тишина!..»

 
Побудь со мною, тишина!
Давно искал я этой встречи.
От праздной человечьей речи
Душа остывшая темна.
Побудь со мною, тишина.
 
 
Лишь на мгновенье отреши
От нескончаемого быта.
Какая музыка в тиши
От сердца суетного скрыта!
Лишь на мгновенье отреши…
 
 
Судьбой добытые слова
Растают в небе легче дыма,
Поскольку жизнь неизъяснима
И в пепел обращать права
Судьбой добытые слова.
 
 
Молчат высокие леса,
Безмолвны медленные реки,
Чтобы могли мы в кои веки
Ушедших слышать голоса.
Молчат высокие леса.
 
 
Побудь со мною, тишина!
Моё проклятье и спасенье,
Раскаянье и воскресенье,
И оправданье, и вина.
Побудь со мною, тишина.
 

«Вслед за омутом – мели…»

 
Вслед за омутом – мели,
Блики солнца на дне,
В дымке чёрные ели:
Тихий август на Цне.
 
 
Пахнет поле полынью,
В небе ястреба тень,
И последней теплынью
Наливается день.
 
 
Храма Божьего главки,
Желтизна там и тут.
Лишь старушки на лавке
Безмятежно цветут.
 
 
Чей-то слышится клёкот
За остывшей рекой…
До зимы недалёкой
Далеко-далеко.
 
 
Тихо катится солнце
За рябиновый куст,
А вода из колодца
Ледяная на вкус.
 

«Леса одеты в рыжий мех…»

 
Леса одеты в рыжий мех,
В огонь, прозрачный и летучий.
Уже без солнечных прорех
Неповоротливые тучи.
 
 
Дрожат заречные огни
Живою строчкой многоточий.
Чем быстротечней гаснут дни,
Тем нескончаемее ночи.
 
 
Уснули стылые ветра,
Лишь тьма колышется сырая…
Глаз не смыкаешь до утра,
По крохам жизнь перебирая.
 
 
Неверной памяти вино
Отравит горечью былого
И отболевшее давно
Вдруг обожжёт до боли снова.
 
 
Встречая осень у крыльца,
Поймёшь, печальный и смущённый,
Как прост был замысел Творца.
Тобой ни в чём не воплощённый.
 

«Всё это было так…»

Г. З.

 
Всё это было так:
Вечерний снегопад
И музыка не в такт,
И речи невпопад.
 
 
Струящийся в окно
Невыразимый свет,
Забвенное вино
Необратимых лет.
 
 
И мы – к щеке щека,
И мы – рука в руке,
И впереди – века,
И – жилка на виске.
 
 
Сошедшие с ума,
Повергнутые ниц.
Два маленьких холма,
Две тени от ресниц.
 
 
Жизнь, как предсмертный крик,
Не набело, вчерне.
Ей холодно, старик,
В твоём худом челне.
 
 
Таится по углам
Кладбищенская мгла,
Но мы остались там,
Где музыка была.
 
 
Нас времени река
Несёт – рука в руке.
И впереди – века,
И – жилка на виске.
 

Звезда

 
Таинственную обретая силу,
Стремительно пронзая толщу лет,
Летит к земле
Её неугасимый
И всё-таки
Такой холодный свет.
Горящая бестрепетно и вольно
Немыслимые долгие века,
Она глядит на праздники
И войны,
На горести людские
Свысока.
Подвластная законам мирозданья,
На перекрёстках судеб и орбит,
Она не знает чувства состраданья,
Ни боли,
Ни печали,
Ни обид.
Но отчего, когда порой гляжу я
Бессонной ночью в искристую даль,
Мне жаль её,
Холодную,
Чужую,
Как самое родное только жаль.
 

«Полуоткрыты оконные створки…»

 
Полуоткрыты оконные створки:
В небо впечатана церковь на взгорке.
Дальше – полоска сутулого бора,
Ближе – сирени костёр у забора.
 
 
Мир непридуманный, мир настоящий,
Ливнем омытый,
Поющий, летящий.
Птица, растение, ветка немая
Празднуют ясную радугу мая.
 
 
Долго земля эту силу копила:
Тянутся ввысь лебеда и крапива,
Люди, деревья и церковь на взгорке…
Полуоткрыты оконные створки.
 

«Ни тропинки, ни следа…»

 
Ни тропинки, ни следа,
Травы в пояс, бор – стеною,
А под елями вода,
Вёдрышко берестяное.
 
 
Манит белое, как снег
Средь полуденного зноя…
Видно, добрый человек
Проходил передо мною.
 

Стая

 
Тьма воронья в озябшей кроне,
И так шумлив гортанный хор,
Как будто птиц не стало,
Кроме
Вот этих, сбившихся на ор.
 
 
До сплетен всяческих охочи,
Томимы жаждой барыша,
Они с утра до поздней ночи
Галдят, отбросы вороша.
 
 
Не лезь в разбойничью породу,
Подальше выбери приют!
Здесь чужака не примут сроду:
Забьют, затравят, заклюют.
 
 
Здесь и своим порой несладко:
От гибели на волосок,
Когда внезапно вспыхнет схватка
За подвернувшийся кусок.
 
 
Война!
Хотя последний житель
Тут с юных лет уже учён,
Что первым делом
Победитель
Стать новой жертвой обречён.
 

Поездка

 
Сухие старческие плечи,
Морщин кривые колеи.
«Садитесь, это недалече.
Тут на сто вёрст кругом свои».
 
 
И мы поехали,
И плыли
За нами следом
До поры
Густые клубы рыжей пыли,
Как бесконечные миры.
 
 
Цвела июньская картошка,
Гудели в клевере шмели,
И товарняк-сороконожка
Полз, еле видимый, вдали.
 
 
Кладбища тёмная ограда
Вдруг проплыла передо мной,
Но в этом не было разлада
С наивной прелестью земной.
 
 
И долго помнилось мгновенье,
Когда в полуденной тиши
Впервые
Умиротворенье
Коснулось суетной души.
 

Роща

 
Вот и птицы певчие оттенькали,
Стало подмораживать к утру.
Невообразимыми оттенками
Полыхает роща на ветру.
 
 
С тихим звоном ветви долу клонятся
Вдоль стволов,
Отмытых добела.
Храм пресветлый,
Золотая звонница,
В поднебесье кроны – купола.
 
 
Ослепит высокое сияние
Подожжённых холодом дерев —
И душа запросит покаяния,
Запоздалой мудростью прозрев.
 
 
То стыдом,
То горечью охвачена,
Заболит, замечется она…
Видно, рано думать, что заплачено
За ошибки прошлые сполна.
 

«Здесь только вороньё витийствует картаво…»

 
Здесь только вороньё витийствует картаво,
А я хочу к тебе, в убежище твоё
В полутора часах от городских кварталов,
Где яблони цветут и сушится бельё.
 
 
Ещё не пить с утра я не давал зарока,
Но трезвый как стекло, лишь кепка набекрень.
А вот и на столбе знакомая сорока,
Крылечко во дворе и пылкая сирень.
 
 
Что будет – поглядим, а прошлого не жалко,
Хотя оно внутри, как взведенный курок.
Сто первый километр —
всё та же коммуналка:
Распахнутая дверь, весёлый матерок.
 
 
Иному – тяжкий крест,
а грешнику – отрада,
Я всплеском этих рук заведомо сражён.
Не верю, что ждала, но так наивно рада
Случайная моя и лучшая из жён.
 
 
Потом минует день и вскрикнет электричка,
И я тебе шепну: «Любимая, держись!»
Платок твой вдалеке
Погаснет, будто спичка,
А может быть, свеча,
А может быть, и жизнь…
 

Змея

 
Тёмный зев разрушенного дота,
Где на камне греется змея,
И настырный запах креозота:
Два луча – стальная колея.
 
 
Клевера наивные головки.
Времени застывшая зола.
Улетает вдаль без остановки
Поезда зелёная стрела.
 
 
Сталь гудит, натянутая туго,
Как струна от лёгкого смычка,
Но ни удивленья,
Ни испуга
В глубине змеиного зрачка.
 
 
Мир вокруг гремит, как дискотека,
И звенит, и стонет колея,
Но боится
Только человека
Молодая мудрая змея.
 

«Лежу на диване, болею…»

 
Лежу на диване, болею.
В озябшее вижу окно
Безлюдную к ночи аллею,
Рекламу авто и кино.
 
 
Мерцает она, раздражая,
Когда и безделье – не мёд,
И жизнь, как одежка чужая,
У самого ворота жмёт.
 

«Обычности искус…»

 
Обычности искус —
Обманка для разинь.
Искусство из искусств
Плетение корзин.
 
 
Угонишься навряд
За парой лёгких рук,
Когда за рядом ряд,
Когда за кругом круг.
 
 
Из гущи лозняка,
Бесформенности мглы
Вдруг станут возникать
Изгибы и углы.
 
 
Лозы текучей медь
Обречена пленять.
О, мне бы так уметь
Слова соединять!
 

Слово

 
Возница, палица, подпруга,
Аршин, ярыга, бука, ряж…
Слова, как люди, сходят с круга,
Ветшая,
Выходя в тираж.
 
 
Живое с уст не сходит слово.
Но срок наступит, и оно,
Мертво для доброго и злого,
В миру окажется равно.
 
 
Ещё вчера вело и грело,
Роднило город и село,
А вот, поди ж ты, устарело,
Музейный статус обрело.
 
 
Мертво для споров и оценок,
Для откровений и суда,
Как будто в радуге оттенок
Теперь утрачен навсегда.
 

Желание

 
Солнца медленное кружение,
Свет последний неугасим.
Это время самосожжения
Клёнов, ясеней и осин.
 
 
Ни безверия, ни распада…
Так бы встретить суметь и мне
Время грустное листопада,
Остывающий свет в окне.
 
 
Не юродствуя,
Не озлобясь.
Камень ближнему не тая,
Чтобы раньше на миг, чем совесть,
С белым светом расстался я.
 

«Уходя подобру-поздорову…»

 
Уходя подобру-поздорову,
Обожгусь, задувая свечу…
К твоему ненадёжному крову
Ни за что привыкать не хочу.
 
 
Есть резон у такого итога:
Безнадёжна любовь-инвалид.
Отчего же не место ожога —
Всё простившее сердце болит?
 

«Давно забытая отрада…»

 
Давно забытая отрада —
От счастья голову терять,
Но девичьего винограда
Так дерзко пламенеет прядь!
 
 
Так воздух утренний разрежен
И удивителен на вкус,
И, облетевший, не заснежен
Вдали черёмуховый куст.
 
 
Пускай седыми холодами
Грозит недальняя зима,
Пускай не видимся годами
С той, что свела меня с ума.
 
 
Но иногда приходят снами —
Её лицо, улыбка, речь…
И очарованная память
Уже дороже новых встреч.
 

«Не знаю, как любовь кончается…»

 
Не знаю, как любовь кончается.
Быть может, над землёю тленной,
Как струйка дыма, истончается,
Чтобы остаться во Вселенной.
 
 
А может, нищенкой на паперти —
Ни мёртвая и ни живая,
За медяками нашей памяти
Стоит, лица не открывая.
 
 
Неизгладима и невенчана,
Забвенна и неотторжима…
Прости, что музыка не вечная
Нас на путях земных кружила.
 
 
Ведь так бывает, так случается:
Вдруг разминулись бестолково…
Не знаю, как любовь кончается.
Со мною не было такого.
 

Выстрел

 
Уповая на чудо,
Отпустил тетиву.
В никуда ниоткуда,
Наугад,
В синеву.
 
 
И пошёл за стрелою
Через поле и рвы.
Лишь лихое да злое
Повстречалось, увы.
 
 
В никуда ниоткуда
Проутюжил стерню.
Молодецкую удаль
Загубил на корню.
 
 
Заблудился не первым
В дикой чаще лесной:
Ни лягушки-царевны,
Ни стрелы запасной.
 
 
Вот наука невежде…
Хватит ваньку валять!
Надо целиться прежде,
А потом уж стрелять.
 

«Вот мальчик…»

 
Вот мальчик.
Влюблён и наивен.
Охотник, дитя, дуралей.
Вот женщина.
Лето и ливень,
И чувственный сумрак аллей.
 
 
Наверное, это случится
И душу отравит, как яд.
Зовёт, ускользает, лучится
Её понимающий взгляд.
 
 
Так следуй, мальчишка отважный,
Ознобному гулу кровей!
…Как волосы пахнут
На влажной,
Дождями омытой траве.
 
 
О, женщина!
Автор и зритель
Спектакля, что создан шутя.
Пусть думает: он – победитель!
Охотник наивный,
Дитя.
 

Соловей

 
Сколько их под этой звёздной сферой —
То правее трели, то левей…
Говорят, он маленький
И серый,
В зарослях поющий соловей.
 
 
В темноте почти бессильно зренье,
Но глубок и осязаем звук.
Ни к чему цветное оперенье
Этой песне воли и разлук.
 
 
Ничего не знаю совершенней.
Слушаю – живую воду пью!
Никаких особых украшений
Русскому не надо соловью.
 

«Всего не постигнуть умом…»

 
Всего не постигнуть умом
И не надо:
Есть тайна в предутреннем шелесте сада,
В гуденье недавно растопленной печки,
В несвязном журчанье мелеющей речки.
 
 
Как сладко услышать средь тысяч созвучий
Таинственный зов пламенеющей тучи
И шум поднебесный угрюмого бора
Раскатами неисчислимого хора!
 
 
Душе ведь не нужно особой науки —
Ловить на лету эти ритмы и звуки,
Мелодии, жалобы, вздохи и пенье,
В которых сливаются страсть и терпенье.
 
 
Неявную весть о былом и грядущем
Навеют дорога и поле, и пуща.
Не всё и всегда уловимо для слуха,
Но сердце стократно надёжнее уха.
 

«Речки заросшее узкое русло…»

 
Речки заросшее узкое русло,
Непроницаемый сумрак дерев.
Что ж вы молчите и смотрите грустно,
Щёку ладонью легко подперев?
 
 
Где-то кричит одинокая птица,
Рыба играет и вьётся вьюнок,
Всё впереди – и простить,
И проститься.
Всё позади – и вина, и вино.
 
 
Знаю, победа сродни пораженью,
Зыбок над временем наш перевес.
Белые лилии льнут к отраженью
Немолодых предзакатных небес.
 
 
Краток роман, оттого и не скучен,
Скоро забудутся год и число.
Только вот лодка со скрипом уключин,
Вечер
И в золоте капель весло…
 

«Сначала полем…»

 
Сначала полем
до речной излуки,
Где лунный свет
восходит из глубин.
Как август щедр
на запахи и звуки,
На красный цвет
осинок и рябин!
 
 
Ещё тепло,
и птичий посвист нежен,
И жизнь кипит
В любом из уголков,
Но спелый воздух
вымыт и процежен
Сквозь марлю
загустевших облаков.
 
 
Антоновкой пропахшая
и сеном,
Округа дремлет,
вечностью дыша,
Но исподволь готовы
к переменам
созревшие
Природа и душа.
 

«Был вечер сер и тих…»

 
Был вечер сер и тих,
Вдруг вспыхивает свет
На самый краткий миг,
Но остаётся след.
 
 
Как память о тепле,
Что берегут вдвоём,
След капли на стекле
И на лице твоём.
 
 
Как зыбок этот мир!
И как непрочен след!
Но, вспыхнувший на миг,
Не угасает свет…
 

«И дым черёмух у крыльца…»

 
И дым черёмух у крыльца,
И этот ливень с чёрной тучей
Недолговечны, как пыльца
На крыльях бабочки летучей.
 
 
Но встал и замер у стены,
Когда явились вдруг,
Нерезки,
Твои глаза
Из глубины
Полуосыпавшейся фрески.
 

«Рябины стынущий рубин…»

 
Рябины стынущий рубин
Под вьюгой нервною…
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
 
 
Своим теплом отогревал
В беде без робости,
И целовал,
И предавал
У самой пропасти.
 
 
У той немыслимой черты,
Во тьме скрываемой,
Нерасторжимостью четы
Одолеваемой.
 
 
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
Недаром ангел вострубил
В конце над скверною.
 
 
Душа, остывшая до дна,
Прими отмщение!
Но казнь всегда была одна —
Её прощение.
 

«Небеса набухшей парусиною…»

 
Небеса набухшей парусиною
Тянут лето красное на дно.
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.
 
 
Прошлое связав и настоящее,
Отлучив на миг от суеты —
Лёгкое, весёлое, манящее
Несказанным светом высоты.
 
 
От неё отвык я, как и водится —
Человек обычный, во плоти.
Ветер набежит,
И распогодится:
Поднимайся, пёрышко, лети!
 
 
Ах, душа, омытая печалями,
Что ж ты полюбила гладь да тишь?
В свой черёд
За дальними причалами
Пёрышком по небу полетишь.
 
 
Время будто надвое расколется,
Но, не ошибаясь и во тьме,
Проплывёшь над милою околицей,
Над церквушкой тихой на холме.
 
 
Над остывшим полем, над Россиею.
Надо всем, что в жизни нам дано…
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.
 

«Разве слово о малости…»

 
Разве слово о малости,
Если стала тоской
Ностальгия по жалости
Бескорыстной людской?
 
 
Той, в фуфаечке ношеной,
Что встречалась в пути,
Необидной,
Непрошенной,
Незаметной почти.
 
 
«Не беда, перемелется,
Это слёзы не те…»
Так безудержно верится
Лишь одной доброте.
 
 
На Руси и при голоде
Не пропасть на миру,
Отчего ж это в городе
Пусто, как на юру?
 
 
Отчего наваждение
Не избыть до конца —
Холод и отчуждение
Дорогого лица?
 
 
Где отыщешь виновного
В том, что живы едва
Узы единокровного
И иного родства?
 

«Для горечи немало оснований…»

 
Для горечи немало оснований:
Болезнь, обман, неотданный должок…
О, бесконечных разочарований
Жестокий и завистливый божок!
 
 
Уныния смертельная отрава
Отрадна и по-своему сладка,
Когда едва забрезжившая слава
Украдена, как булочка с лотка.
 
 
Есть женщина, которая из плена
Отчаянья
Несла со мною кладь…
Но где любовь, а где её подмена —
Уже и самому не разобрать.
 
 
Пусть заметает времени пороша
Казавшиеся главными дела.
Несбывшегося тягостная ноша,
В конце концов, не так и тяжела.
 
 
И я, как все, взлетал и разбивался,
И мне утраты остужали пыл.
Кто в жизни вдрызг не разочаровался,
Тот эту жизнь взахлёб и не любил.
 

«Бесчисленных встреч и прощаний…»

 
Бесчисленных встреч и прощаний
Мне был по душе карнавал,
Но, кажется, я обещаний
Тогда никому не давал.
 
 
А память по давнему следу
Ведёт сквозь глухие дожди:
«Вернусь… Не забуду… Приеду…
Ты только, пожалуйста, жди!»
 
 
Когда это было на свете?
В какой сумасшедшей весне?
Той девочкой в синем берете
Зачем ты приходишь во сне?
 
 
Нас так помотало по свету —
Случалось больнее грешить.
Зачем же историю эту
Почти у черты ворошить?
 
 
Судьбы не изменит прощенье.
К чему мне сегодня оно?
Но горькое это смущенье
Уже до конца суждено.
 

«Какая долгая зима!..»

 
Какая долгая зима!
Луны лучина…
Давно я понял:
Свет и тьма
Неразлучимы.
 
 
Не зря струится белый снег
Из мглы кромешной,
Когда бредёт,
Не видя вех,
В метели пеший.
 
 
Да я и сам блуждал в ночи,
Ведомый роком,
Пока не вымолил свечи
В окне далёком.
 
 
Среди бесчисленных огней
Живётся проще,
А я с тех пор иду за ней
Почти на ощупь.
 
 
Дорога к истине крива,
Черно над нею.
Свеча горит едва-едва,
Но с ней виднее.
 

Лесное озеро

 
Тропинка вывела кривая,
Как бы сама собой,
Туда,
Где дремлет добрая,
Живая,
Незамутнённая вода.
 
 
Где всё исполнено значенья,
Как в мудрой речи стариков,
И так загадочно
Свеченье
Студёных донных родников.
 
 
Неразличимы глазу всуе,
Как утром пасмурным дымы,
Восходят солнечные струи
Из непреодолимой тьмы.
 
 
Лучей причудливы изломы,
И там, где чуть редеет мгла,
Сияют древние шеломы
И золотые купола.
 
 
Мерцают огненные блики
На тёмном движущемся дне,
И тайны их
Равновелики
Непостижимой глубине.
 

«Хорошо быть дающим…»

 
Хорошо быть дающим,
труднее – просящим.
Вот бы жить научиться
с душою в ладу!
Собираю грибы
под дождём моросящим,
Словно рыжее солнце
в корзину кладу.
 
 
Хорошо полюбить
и уже не расстаться
До конца, до предела
пути и судьбы.
Сколько будет ещё
эта книга листаться?
Я не знаю…
Хожу, собираю грибы.
 
 
От земли до небес
перелески да чащи,
Огнеликих рябин
верстовые столбы.
Что на свете ещё
горше жизни и слаще?
Я не знаю…
Хожу, собираю грибы.
 

«Какое счастье пёрышком скрипеть!..»

 
Какое счастье пёрышком скрипеть!
Переводить лиловые чернила.
Описывая то, что учинила
Над нами жизнь,
Её перетерпеть.
 
 
За веком не стремиться поспешать,
Земные сроки меряя чинами.
Какое счастье
Медленно ветшать,
Как шуба, позабытая в чулане.
 
 
Всё проиграть,
Но партию спасти.
Пройти в ферзи, изображая пешку.
Чтобы шутя триумф перевести
В пародию, иллюзию, насмешку.
 

«Подошёл, похлопал по плечу…»

 
Подошёл, похлопал по плечу.
Что-то говорит, а я молчу.
Надо научиться – что скрывать? —
Старые обиды забывать.
Предал друг?
Ну что же – век такой.
Не кляни,
забудь,
махни рукой.
…Подошёл, похлопал по плечу.
Что-то говорит, а я молчу.
 

Последний снег

 
Летит, прогнозами нечаемый,
Из галактических прорех
Неосмотрительно отчаянный
И обречённо поздний снег.
 
 
Над городами и над пашнями
Уже весенними вполне.
И эта дерзость бесшабашная,
Необъяснимая,
По мне.
 
 
По мне,
Поскольку откровения
Невыносимо серых дней
Не стоят одного мгновения
Полёта к гибели своей.
 

«Всё в душе отзовётся…»

 
Всё в душе отзовётся:
И ливень, и пекло, и вьюга,
И безмолвие туч,
Что плывут голова к голове…
Но прекраснее нет
Безмятежно цветущего луга
С огоньками вразбег
Земляники в поющей траве.
 

«Мне столько в жизни выпало любви!..»

 
Мне столько в жизни выпало любви!
Ту речку вспоминаю и поныне,
Где молнией мерцали голавли
В предутреннем тумане
На стремнине.
 
 
Стоял июнь,
Цвели вокруг луга,
К воде клонились сумрачные ели…
Потом иные были берега,
Водовороты, омуты и мели.
 
 
Мир превращений и метаморфоз
Слепил, да так – мороз бежал по коже.
Но голубые крылышки стрекоз
Мне всех чудес немыслимых дороже.
 
 
Жизнь, как река —
Внезапна и быстра.
А был ли счастлив я на самом деле?
Лишь только там,
У тихого костра,
Среди земли,
Как будто в колыбели.