Войска

Часть первая.

– Эй, салаги, б…, иди сюда!

– Вам чё, сука, жить надоело?! Ну-ка быстро ко мне!

– Кому сказал, бегом сюда!

Наглого вида группа солдат-кавказцев с растёгнутыми до груди воротами гимнастёрок и приспущенными ремнями, примерно так, только в сочетании с матом, позвала нас познакомиться, когда мы- пятеро новоприбывших в полк солдат, переступили порог армейской казармы, большого помещения, в котором в несколько рядов были расставлены около пятидесяти коек с тумбочками и табуретками.

– Б…, сюда иди… и дальше тирада матерных слов.

Мы- два новоиспечённых младших сержанта и трое рядовых из разных учебок, медленно молча приблизились к "дедам".

Усатый высокий сержант, по всей видимости, азербайджанец и низенький тоже усатый полный армянин со сверлящим взглядом позвали меня первым. Возле них стояло ещё солдат семь.

– Эй ты! Иди сюда! Ты кто?

– Младший сержант Дзюбов…

– Мы видим, что младший. Я спрашиваю: кто ты по национальности?

– Еврей

Секундная пауза показалась вечностью. Я подумал, что впервые в жизни произношу это слово открыто и с достоинством.

– Хорошо. У нас нет евреев. Ты первый.

Такого спокойного ответа от них я не ожидал, но сразу понял, что они к евреям относятся лучше, чем русские в моём родном Саратове.

– А ты – кто? – перекинули пристальное внимание "деды" на второго белобрысого младшего сержанта в очках.

– Младший сержант Альберт. Я русский…

– Что-то не похож ты на русского и фамилия… Откуда ты?

– Из Молдавии из Кишинёва

– Так ты молдаван?

– Нет. Русский…

– Смотри. Если врёшь- тебе не жить.

Остальные: рядовой Житарь, полноватый, высокий и интеллигентный, но с детским испуганным и растерянным выражением лица студент, молдаванин из Кишенёва, русский парнишка, которого я плохо запомнил, и азербайджанец Мамедов из моей учебки.

Последнего приняли как родного и тут же отвели в сторону- "зёма" (земляк) и перешли на азербайджанский. А нам четверым сказали, что тут нет деления на сержантов и рядовых, а всем "салагам" до года службы положено подчиняться "дедам"– кто прослужил от года до полутора лет и "дембелям" – от полутора лет до увольнения. Кроме беспрекословного подчинения в наши обязанности будет входить читать "дембелям" сказку на ночь, но это они объяснят позже.

"Ясно?! Салллаги!"– рявкнул усатый сержант-азербайджанец.

В ответ кивнул и промямлил "так точно" только запуганный Житарь.

Последнюю из сплошного мата фразу я понял так: "Кто не будет подчиняться- будем избивать до смерти"…

Ноябрь 1985-го был холодным. В последние недели в учебке мы уже перешли на зимнюю форму одежды: новенькие по-размеру шинели и шапки вместо пилоток сидели на нас идеально. С группой солдат и сопровождающим офицером мы сели на поезд Москва-Ивано-Франковск, который примерно за сутки должен был довезти нас, и оттуда ещё одним поездом мы должны были добраться до нового места службы возле городка Надворная, расположенного в Прикарпатье, недалеко от границы с Румынией. В память врезался момент, когда была остановка поезда во Львове. Перед тем, как выйти подышать воздухом или курящим- покурить, офицер провёл с нами беседу:

"Львов- это вам не Россия и даже не Украина- а Западная Украина. Местные жители- это потомки бендеровцев и тех, кто был против Советской власти. Остались и те, кто воевал на стороне фашистов. Русских здесь не любят, а Советских солдат- ненавидят. Приказываю: от поезда не отходить и быть начеку."

Из Ивано-Франковска до Надворной ехало меньше десяти солдат. А там нас встретил прапорщик на грузовике, в который посадили меня, ещё одного младшего сержанта и трёх рядовых солдат.

Воинская часть занимала довольно большую территорию и в неё входили не только ракетный технический дивизион, куда нас распределили после учебки, но там же были казармы и пехоты, и связистов, и других подразделений, огромная общая столовая и чайная- небольшой магазин-буфет.

Половина казармы, где располагался наш дивизион, была отгорожена ширмой с широким проходом, за которой находились солдаты-водители.

  Прапорщик отвёл нас в коптёрку- небольшое складское помещение, где мы сдали наше новенькое обмундирование, шинели и шапки, а взамен получили то же самое, только не по размеру и очень старое, в мазутных пятнах, якобы для работы, чтобы не пачкать новые вещи. Как потом выяснилось: всё новое отдали "дембелям" для увольнения, а нам в этом старье предстояло ходить ещё целый год. Но мы уже были готовы и к худшему, так как перед отъездом из учебки сержанты нам пообещали множество неприятных сюрпризов в "войсках" с весёлым напутствием: "Вешайтесь!"

  Отбой был в десять вечера, а подъём в шесть утра, как и в учебке, но мы были очень уставшие после дороги, и я моментально заснул… Вдруг примерно через час меня сильно толкнули в плечо. В полумраке надо мной склонилось трое солдат, одного из которых я узнал: это был моего призыва рядовой Гарбаджиу из Молдавии, но не из учебки, а уже служивший в этом дивизионе в войсках.

– Подъём, сержант. Мы тебя сказке учить будем.

– Какая сказка?! Утром расскажешь.

– Нет. Нужно срочно. Мне деды приказали. А если не выучишь до завтрашнего вечера, то нам обоим так навешают, что родная мама не узнает.

– Я всё равно не запомню: память плохая.

– А ты запиши: вот тебе лист и карандаш.

Мы отошли ближе к дежурному освещению и я, положив листок на тумбочку, записал примерно такой дембельский "фольклор":

"Шестьдесят пятый день прошёл, старшина-козёл домой ушёл… Дембель стал на день короче. Всем дедам спокойной ночи." Из "инструктажа" Молдавана – такая у него была незатейливая кличка, я понял, что деды будут нас "салаг" вызывать в любое время, а мы должны вести счёт: сколько дней им осталось до дембеля или официального дня начала увольнения их призыва. Ну и, естественно, рассказывать им эту "дембельскую сказку". Меня разбудили не первым: младший сержант Альберт, который прибыл со мной, тоже не спал и читал эту "сказку". Разговаривать с ним я не стал, так как он мне показался очень замкнутым, и я быстро уснул.

  На утро, по команде "Технический дивизион, подъём!", мы быстренько оделись,  застелили наши койки и собирались идти умываться, как нас, всех пятерых, прибывших из учебки, остановил сержант Асланов, тот самый высокий усатый азербайджанец.

– Куда?! Вернитесь и застелите остальные койки.

– Какие? Мы свои застелили.

– Вот эти…

И сержант указал нам на девять коек, причём на двух из них продолжали ещё спать деды. Приказ сержанта, да ещё и деда, пришлось выполнять. Только рядовой Мамедов воспользовался тем, что он "зёма", кое как застелил одну кровать, а нам каждому досталось по две.

  Утренней трёхкилометровой пробежки, к которой мы привыкли в учебке, здесь не было. Но до завтрака всё же надо было привести себя в порядок, почистить сапоги.

Все умывальники с нашей стороны казармы были заняты, и я зашёл умыться на стороне роты водителей. Умылся и уже собирался вернуться к своим, когда меня позвал невысокий смуглый, видимо узбек, солдат-водитель.

– Эй, салага! Иди ко мне, почисть мне сапоги!

– Сам себе почистишь – не инвалид.

– Я те… тебе дам инвалида! Б… Сука!… и ещё несколько слов матом. Иди сюда, кому сказал!

Он размахнулся чтобы ударить меня, но я вовремя увернулся и перехватил его руку, оттолкнув его второй рукой. К нему на подмогу спешило ещё трое водителей. Завязалась бы серьёзная драка, и вероятно, мне бы хорошо досталось, если бы нас не разнял проходивший мимо офицер роты водителей. Я вернулся на нашу территорию. Мы сходили на завтрак в столовую, а после завтрака началась разборка: пять дедов-водителей зашли на нашу половину казармы и устроили переговоры с дедами нашего дивизиона. Деды-водители возмущались.

– Ваш салага оборзел: полез на наших дедов. Да мы его уроем. Он – не жилец!

– Который из них?

– Этот.

Один из водителей показал на меня.

Сержант Асланов махнул мне рукой. Я подошёл.

– Ты чего, офигел салага- жить надоело?

– Я никому не буду чистить сапоги.

– Ааа. Вот оно что.

Тут он обернулся к дедам-водителям.

– Это вы, мужики, нашим салагам зря приказы даёте. Мы им командиры.

– А чё он борзой такой?! Объясните ему, что дедов надо уважать и слушаться.

– Мы с ним разберёмся. Это наше дело.

Водители ушли, ругаясь. А я весь напрягся в ожидании нового конфликта со "своими" дедами. Деды обступили меня, а Асланов сказал:"Младшой, мы не любим, когда не подчиняются нам. Уроем сразу. Но ты не подчинился водилам, а это – правильно. Не боись, мы тебя не будем бить. Но имей ввиду: нашим дедам ты делаешь всё, что они тебе прикажут. А водил не слушай. Если они к тебе полезут- ты нам говори. Мы своих в обиду не дадим."

  Этот инцидент, как ни странно, помог мне понять, что выживать в войсках будет непросто, но возможно. Даже появилось некоторое уважение ко мне не только молодых солдат, но и дедов. И ещё наши деды решили нас двоих салаг-сержантов "не припахивать к грязной работе типа чистки сапог и т.д." Это уже было моим первым, пусть и маленьким, достижением в борьбе с дедовщиной.

  Попыток унизить достоинство молодых солдат было множество. Проблема ещё заключалась в том, что мы были плохо знакомы и не держались друг друга, как это делали выходцы из Азербайджана, Армении, Грузии и Узбекистана. Больше всех доставалось Молдавану и Житарю. Они были рядовыми и не могли себя защитить, оба были боязливыми, и деды этим пользовались регулярно, а при малейшем сопротивлении давали таких тумаков, что оба эти парня превращались в униженных рабов. Меня это сильно злило, особенно было жалко студента Житаря. Он был слишком интеллигентным по сравнению с деревенским Молдаваном, и по его лицу можно было прочитать- насколько он страдает морально от каждого инцидента с дедами. Пару раз я пробовал за него заступиться. Толку от этого было немного: против большой группы дедов один не попрёшь, но, по крайней мере, Житарь был мне благодарен, и мы вскоре подружились.

  Мне, можно сказать, крупно повезло, что в войска я попал уже сержантом. Рядовых же деды превращали в настоящих рабов, которые беспрекословно должны были не только заниматься ежедневной уборкой казармы и туалетов, так как они выполняли эту работу за якобы дежурящих дневальных дедов, но они за дедов и дежурили или стояли на стрёме ночью, пока те спали, стирали их обмундирование, чистили им сапоги и бляхи на ремнях, застелали постель, рассказывали им на ночь "дембельскую сказку", делали им массаж, а по дороге на дежурство в грузовике развлекали их песнями.

  Первый месяц нас не отправляли на боевые дежурства на позицию. Но в расположении полка тоже было много работы. Я и младший сержант Альберт по очереди были дежурными. Нам в подчинение давали трёх рядовых-дневальных так, чтобы мы могли круглосуточно нести дежурство: один спит, другой занимается уборкой казармы и туалетов, третий- охраняет знамя и вход (стоит "на тумбочке"). Сержанты уборкой не должны были заниматься, но ночью спали меньше рядовых и отвечали за всё дежурство, пересменки и докладывали дежурному по роте офицеру о состоянии дежурства. Офицер же делал замечания, если где-либо были недоработки: плохо убрали помещение или дневальный отошёл от охраняемой "тумбочки" со знаменем нашего технического девизиона. Приходили офицеры обычно раз днём и один или два раза ночью, причём чаще под утро, чтобы застать нас врасплох.

  Когда со мной в дежурстве дневальными были рядовые моего призыва, то всё было по уставу, и такие дежурства проходили очень спокойно, когда был один дед, то он ничего не делал, а за него отдувались двое молодых. Хуже обстояли дела, когда был один молодой и два деда. Но раз мне совсем не повезло: мне назначили дневальными трёх дедов. Они, естественно, смотрели друг на друга и ничего делать не собирались. Более того, они пытались мне навязать сутки стоять "на тумбочке", а вместо четырёх часов сна- чтобы я убирал казарму. Я, конечно, отказался, но и жаловаться к начальству не пошёл. Днём мои дневальные-деды разбрелись кто куда, а ночью спали. Мне же пришлось до отбоя стоять и охранять знамя и вход. А в десять вечера, когда все пошли спать, я быстро подмёл помещение и сел на табуретку отдохнуть. Опираясь локтём на колено, а кулаком в подбородок, просидел до полуночи и уже начинал дремать, когда сквозь туманную пелену увидел со стороны роты водителей приближающуюся тень. Резко встать не получилось, но всё же секунды мне хватило осознать, что приближается дежурный офицер.