Loe raamatut: «Погрешность. Книга стихов»

«В моей душе стихи загрустили».

© Владимир Карнаухов, 2016

ISBN 978-5-4483-4020-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Устала, милая, присядь…»

 
Устала, милая, присядь,
В ногах от набережных зуд.
Бесцельно в прошлое шагать
Даёт всегда другой маршрут.
Нам не труднее, чем другим,
Путь нашего движенья,
Давай сейчас договорим,
Где село примиренье.
Тебе мешает острота?
И двойственность вопроса?
Присядь, и выручит беда,
Что остаётся с носом.
Усталость выдаёт тебя,
И рухнули порывы,
В маршруте этом нет меня,
И покидают силы.
 

«Наши редкие снимки прошедших времён…»

 
Наши редкие снимки прошедших времён
Мне милее напыщенной цифры,
Вижу я без прикрас завалившийся дом,
Белый сад от распущенной вишни.
Вижу сердцу любимых людей,
Что ушли от нас разными тропами,
Вижу сорванных с места коней
И отца в суете с огородами.
Чёрно-белое фото любви,
Свадьбу друга с улыбками милыми.
Вот как будто мы только вошли
С рукописными, легкими виршами.
Так и тянет в места потаённые,
Что на фотках зависли в веках,
Что по ветру судьбой разнесённые
С болью полной на наших глазах.
Образ жизни меняет цвета
И меняет души отражение.
Чёрно-белое будет всегда
В нашей памяти весточкой времени.
 

«Звонкой репликой погода…»

 
Звонкой репликой погода
Занесла деревья снегом,
И стоят они с восходом
Нарисованные в белом.
Всё прекрасное под боком,
И глазам своим не веришь,
Всё, что создано под Богом,
На весах ни с чем не взвесишь.
 

«Слишком много твоей души во мне…»

 
Слишком много твоей души во мне,
Светлых помыслов и честной любви,
Ты костёр мой, зажжённый во мгле,
Вложенный памятью в глаза мои.
Ты имеешь право быть первой.
Женщина, солидарная с будущим,
Всегда остаётся необыкновенной,
Держа руку на пульсе бушующем.
Мы чеканные на двух сторонах медали,
Не подбрасываем её в небо.
Я категоричный в твоём идеале,
Оставляю за собой трудное дело.
Потому что жизнь, сделавшая нас,
Определила дальность нашего полёта,
И что принято – как наказ.
Не должен делать резкого поворота.
 

«Ночной город огнями запах…»

 
Ночной город огнями запах,
Поцелуем воздушным, осенним,
И терялся возлюбленный взмах
С уходящим прохожим последним.
Относительность – странная вещь,
Отмечая свою очевидность.
Ночь пытается город зажечь,
А любовь прячет в осень невинность.
 

«В углу за печкой гостем ходит…»

 
В углу за печкой гостем ходит
И будет весточкой живой,
И в прошлое меня уводит
Дух безмятежный и родной.
Замёрзший иней на окошке,
Зима разбрасывает снег,
Позвякивает мама ложкой,
Мой самый нежный человек.
Буфетная накроет сладость,
Начало утра на столе.
Её извечная усталость
Начнёт с улыбки в тишине.
И тронет тёплая ладонь
Души озябшую печаль,
Как в детстве согревал огонь,
Сияющий мне через край.
 

«Круги на воде с нашими разговорами…»

 
Круги на воде с нашими разговорами,
Мы сидим рядом, добавляем в них активность,
Берег из кочек и кустов недоволен нашими спорами,
Навлекает костром шерстяную сонливость.
Комары развесёлые, почуяв с кровью тела,
Направили на нас жала, как мы – на шашлык,
Три укуса, противоядие одного стакана вина
Растворяет зуд, что уже в капилляры проник.
На поверхности ночи уже начинается блуд,
Сознание вымеряет шаги до плетёных нар,
Мыслишка мучает, как больной, воспалённый зуб,
Скорее бы выпустить взаимно-полюбовный жар.
Потом приходит тишина через остаток созвездий,
Откинутые головы с открытыми ртами,
Будущее, проникшее в хлам испарений,
Уже подсчитывает расходы рублями.
Так и закончилось без городского уюта лето,
У реки, забегавшей утром с прохладой,
Берег из травяных кочек с кустами ореха,
И мы, прихваченные винной забавой.
 

«Я просто выпил чашу не свою…»

 
Я просто выпил чашу не свою,
В которую мне намешали дряни.
Очнувшись во вселенной на краю,
Я возвратился с книгой со стихами.
Про автора не сказано ни слова,
Одной строкою проживаю год,
Но если я не пропускаю Бога,
То книга мне страницу выдаёт.
Так и живу, вплетённый в сеть извилин,
Прочитывая сложности стиха,
Я стал душой, открытой на помине,
Страдать от уязвимости греха.
И, принимая выплаканные слёзы,
Чужую боль, страданье от беды,
Я понял в ней мне не угрозы,
А только свежий след в моём пути.
И знать не зря мне намешали дряни,
И чашу поднесли не зря ко рту,
Чтоб я кому-нибудь с такими же стихами
Подсунул книгу во вселенной на краю.
 

«Давай порадуемся морю!»

 
Давай порадуемся морю!
Махнём его через плечо
И поплывём к его покою,
Где всходит солнца колесо.
Там, обрубив концы земному,
Определимся в чистоте
И, сбросив всё в морскую воду,
Оставим море на плече.
 

«Как быстро закроется небо…»

 
Как быстро закроется небо,
В которое мы влюблены,
И дождь вдруг пощёчиной серой
Хлыстать станет кроны листвы.
Мы спрячемся в старом подъезде,
Намокшие до неприличья,
И наше с тобой паденье
Оценивается тёмным затишьем.
Мы будем с тобой согреваться,
Прижавшись тесно плечами,
И люди с квартир ополчатся
С нескромными к нам речами.
Но мы не услышим их бреда,
И мокрых волос твоих дикость
Я буду терзать до победы,
Пока наша страсть не утихнет.
И вот уже небо над нами,
В которое мы влюблены,
Прольётся на нас вновь лучами
И запахом свежей листвы.
 

«Моя любовь с пустым ведром дорогу переходит…»

 
Моя любовь с пустым ведром дорогу переходит,
Я говорю ей: милая, постой,
Тебя разлучница по косогору водит,
Спустись к ручью, к водице ключевой.
Ты зачерпни и дай умыться мне,
Сама взгляни на наше отраженье.
Вся суть в серебряной воде —
Снять с наших лиц дурное настроение.
Мы привыкаем, мучаясь, к рутине,
Где всё уже, как старая кровать,
Обращено к истерзанной пружине,
Скрипит и стонет, не давая спать,
От свежести светлеют имена,
Вода созвучней наших с тобой ссор,
Есть волшебство от полного ведра,
Давай я сам спущусь за косогор.
 

«Самообман, положенный на лист…»

 
Самообман, положенный на лист,
Вдруг начинает грызть из середины,
И я стараюсь, как плохой артист,
Играть сюжет незначащей картины.
Не получается, и вот погнали прочь,
За перебранку с собственной душой,
За зря исписанную ночь
Мне незнакомой голубой луной.
Потом я надеваю бледный вид,
Намазываю колер пораженья.
Рву в клочья свой конфузный лист
Написанного стихотворения.
И начинаю заново корпеть,
Впрягаясь в утреннюю слякоть.
На всё уже по новому глядеть
И выжимать лирическую мякоть.
Самообман прикончил тут же степлер,
Одним щелчком со сладкой зевотой,
И правильно мне угодивший вектор,
Волнует душу силою живой.
 

«В огранке небесной дурнушка…»

 
В огранке небесной дурнушка,
Последней дорогой земля
Её награждала психушкой,
Она улыбалась всегда.
В ней, тоненькой и ясноглазой,
Для всех не кончалось добро,
И если она предсказала,
То счастье за дверью ждало.
Ходили к больнице с цветами,
Ругали беспутную власть,
И сотни людей окружали,
Пушинкой несли на кровать.
Дурнушка опять оживала,
С молитвы воспрянет душа,
И тихо на ушко шептала:
Молитесь и вы, господа.
Крестила прозрачною ручкой,
И хворь покидала людей,
Живинкой владела сподручно,
И всем становилось светлей.
С небесной огранкой дурнушка
Затихла вдруг ясной зарёй,
И все говорили, девчушка
Была непременно святой.
 

«На сброшенном плаще твои противоречья…»

 
На сброшенном плаще твои противоречья,
Твой гнев из целлулоидных масок,
Я признаю, что вычеркнутый вечер,
Как орган воспалённый для острасток.
Но только не кидайся сапогами,
Не зли судьбу и не стреляй в упор.
Пусть что-то остывает между нами,
Но всё затаптывать не надо в грязный пол.
Мы надкусили горькие плоды,
Где вечер безрассудство нам пророчил.
Да, начал я, но подхватила ты,
И колдовские ты открыла очи.
Мы виноваты, что теряли верность,
Твой танец непокорный на крови,
Раскинул всю тебя на грешность,
Раздел тебя на сувениры тьмы.
До перемен дотронемся с обидой,
Я приготовлю кофе, ты ложись,
Оставь свой яд на полочке, змеиный,
А я – прощение, в котором наша жизнь.
 

«Газетный вечер серый, серый…»

 
Газетный вечер серый, серый,
Дороги строчками легли.
Корреспондент статьёй умело
Дом редкий вырвал из петли.
Там сквер зелёный тихо жил,
Его уже с землёй сравняли.
Булгаков часто там ходил,
И что-то всё в тетрадь писали.
Кругом истерзанная память
И наших рук бесчеловечность,
Мы можем беспричинно ранить
И безрассудно изувечить.
Любой российский уголок,
Пропетый именем известным,
Кричит, чтоб кто-нибудь помог,
Чтоб не купил барыга местный.
Газетный вечер серый, серый,
Дороги строчками легли,
И улицы бегут несмело,
Чтоб только их уберегли.
 

«Неизвестность – твой конёк…»

 
Неизвестность – твой конёк,
Скинув лёгкие одежды,
Прилетаешь на денёк
И становишься волшебной.
Я любуюсь твоим светом,
Кожей бархатно-упругой,
Как контуженный при этом
Бью нечаянно посуду.
Пианино – сладкий голос,
И зелёные глаза,
Ты мой не открытый космос!
Ты безвестная звезда!
Я в закладе светлых истин
Ворошу свой мозг сравнением
И заправским шахматистом
Ставлю мат своим сраженьям.
Только вновь твои одежды
Зашуршат скользнувшей тенью,
И денёк, уже прошедший,
Лишь оставит впечатление.
 

«В моей душе стихи загрустили…»

 
В моей душе стихи загрустили,
Книжный червь, забрав свою вечную мудрость,
Перелез в уплотнения другие,
Чтобы грызть чью-то новую глупость.
Я не каюсь известной мне птице,
Что поэзией кличут веками.
Только некоторым бы синицу,
А другим – в высоте журавлями.
Как в нескладное хочется верить
И писать своим собственным миром,
Не раздумывая ответить,
Косяку быть дверному кумиром.
Серым волком иначе завыть,
В одиночном своём измерении
И попробовать полюбить,
Как своё, незнакомое пение.
Как же выдохнуть тяжкую думу?
На огрызок вчерашней газеты,
Где опять я не много побуду
Никому не известным поэтом.
 

«Есть принцип у неба…»

 
Есть принцип у неба
Заламывать руки.
Дать сдохнуть без дела
Иль брать на поруки.
Иль с северных окон
С холодным приветом,
Иль с южных, заскоком,
Горячим ответом.
Где выдаст поверенный
Странную ксиву,
Любое безвременье
Роет могилы.
И всё, что положено,
Всё за спиной,
Ваш скарб придорожный
И баба с косой.
 

«На подоконнике горячих лет…»

 
На подоконнике горячих лет
Горшки событий расцвели внезапно,
На перегное выращенный бред
Бутоном лжи покачивает властно.
Всё поливали чёрною водой,
Лихие ветры сквозняком сопели,
И обвязались легкою спиной,
Колючей проволокой побеги.
Тщеславие – творение людское,
И названные так цветы
Упали в племя молодое
За грош от стартовой цены.
Подняли шум деревья у окна,
Их попилили НА-НА-человеки,
И сколотили с криками «УРА»
Невиданный доселе гроб столетий.
 

«Не наступай на пятки, время…»

 
Не наступай на пятки, время,
Так тяжёло идти порой,
И созревающее племя
Победно шествует за мной.
Взаимосвязь темнее ночи,
Столпотворение в умах.
Я так, прошедший между прочим:
Они летят на парусах.
Без багажа куда как легче,
Быть ветрогоном на горе
И гнать беспроводные смерчи
В моей потрёпанной душе.
Я всё-таки ещё взволнован,
Пропущенный через совдеп,
Пропущенный через такую кому
Демократических утех.
Я русский дед, плясать хочу!
Ещё под русскую гармошку,
Ещё я русскую приму,
По-русски так же, на дорожку.
 

«По жизни зайцем ты проехал…»

 
По жизни зайцем ты проехал,
Как безбилетный пассажир,
И завораживающим смехом
Ты отвлекаемо шутил.
Ты думал кончится поездка
И, сэкономив мелочь дня,
Ты снова сложишь под газетку
Своё возлюбленное «Я».
Ты потирал свои ладони,
«Как ловко я их всех надул»,
И неизменно был доволен,
Что жизнь опять ты обманул.
И постепенно зарождался
Осадок мнимого покоя,
И вот однажды ты попался,
Прихваченный в своём походе.
Сломалась жизнь, и под газетой
Твоё возлюбленное «Я»,
Придерживаясь за стены века,
Сползало в пропасть бытия.