Loe raamatut: «Графоманы не плачут», lehekülg 2

К Богине

Как только прозвучал звонок, в классе наступила тишина. Обычный урок литературы в обычной школе.

– Темой нашего сегодняшнего урока будет творчество Хьюго Бранта. К сожалению, до нас дошли лишь несколько стихотворений этого поэта, но уже они показывают, насколько велик был талант этого человека. – Мария Васильевна обвела взглядом учеников. Как всегда, на последних партах было слышно какое-то шуршание и сопение. Ничего, они же всё-таки дети. Но уметь заинтересовать было главным в её профессии.

– Итак, – продолжила она после небольшой паузы, – сегодня мы рассмотрим всего одно стихотворение – «К Богине». В нём Хьюго Брант описывает женщину. И это не просто женщина, это Женщина с большой буквы…

С последней парты третьего ряда раздался сдавленный смех. Опять этот Петров, подумала Мария Васильевна. Вечно он что-нибудь находит в её словах. Нахмурив на мгновение брови, она продолжила:

– Да, именно Женщину с большой буквы, хотя автор и описывает всего лишь простую женщину своего времени. По разным признакам мы даже можем судить о её профессии – она танцовщица. Это следует, например, из следующей строки: «Твой танец завораживает взор…» Но… Давайте сделаем так: пусть каждый сейчас сам прочтёт это стихотворение, а затем мы поговорим, какие образы, какие мысли автор хотел донести до нас этим прекрасным творением…

…Громко хлопнула входная дверь, и компания уже изрядно подвыпивших верзил с громкими криками и руганью заняла свободный стол у окна.

– Хозяйка, пива! – Огромный детина с чёрными нечёсаными волосами и в вонючей куртке так ударил по столу, что затряслись соседние.

Взгляды всех посетителей харчевни на миг обратились к нему, но почти сразу же каждый вернулся к своим делам – сплетням, грязным анекдотам, перемалыванию косточек соседям и, конечно же, к пиву.

Только один человек в харчевне, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Сидя прямо у стойки, он молча потягивал из своей кружки, наблюдая туманным взором за полётом мухи над тарелкой с куском позавчерашнего пирога.

Он бы сидел так ещё долго, если бы не Мари, хозяйка этого заведения, которая выросла прямо перед ним, закрыв своим далеко не малым телом от него эту идиллическую сцену:

– Хьюго, кстати, а как там дела с поэмой в мою честь? А?

Хьюго Брант с трудом смог сфокусировать свой взгляд на ней. Мари была настолько толстой, что за её спиной давно уже шутили, что «если бы наша Мари только захотела, то могла бы своим весом раздавить весь замок графа». Однако личико её было довольно милым.

Тем временем Мари настойчиво повторила свой вопрос:

– Так что же, Хьюго? Или ты нагло обманул бедную невинную девушку?

После этих слов по харчевне раскатился оглушительный хохот сорока глоток. Мари явно была довольна такой реакцией.

Огромный верзила с чёрными лохматыми волосами встал и тоже спросил:

– Да, Брант, мы все слышали, как ты на днях обещался написать поэму про нашу крошку Мари. Люди ждут. – И разразился ужасным хохотом. Остальные посетители не заставили себя ждать, а Мари, всплеснув руками, проговорила:

– Ах, Вильгельм, ты так мил, – что вызвало новую волну смеха.

Хьюго наконец смог прояснить свой взгляд, посмотрел сначала на Вильгельма, затем снова повернулся к Мари:

– Что ж, Мари, я практически закончил. Хотелось бы добавить ещё несколько строк, а затем я смогу прочесть это божественное творение во всеуслышание. Позволь, и я сделаю это прямо сейчас.

– Ну, я могу и подождать. А пока ты будешь дописывать, мы с Вильгельмом сможем поплясать. – Она кокетливо повела своими огромными бедрами. – Надеюсь, музыка не будет мешать твоему творчеству? – Последнее слово Мари произнесла, намеренно выделив его, после чего сразу же отвернулась от Хьюго и двинулась к Вильгельму. Завсегдатаи харчевни уже расчистили место в центре, и там возвышался Вильгельм.

Да… Танцы в харчевне – это что-то, подумал Хьюго. Слова о том, что поэма уже почти завершена, были наглой ложью. Он даже не помнил, когда смог наобещать такого Мари. Но сказанного не воротишь. Придётся черкануть что-нибудь. Он подсел к освободившемуся столу, положил на него руки и уперся в них подбородком. Минут десять он наблюдал за танцующими людьми, впитывая в себя весь этот шум и гам. Затем открыл свою сумку, достал оттуда несколько листов бумаги, явно побывавших во многих передрягах, порылся на самом дне и извлек перо с чернильницей.

Вы хотите стихов? Что же, будут вам стихи. Какая-то искорка блеснула в глазах Бранта. Казалось, что весь хмель разом вышел из него. Он склонился над бумагой и стал выводить аккуратным почерком слова.

Спустя некоторое время он оторвал взгляд от бумаги, взглянул на Мари, лихо выплясывающую с Вильгельмом, затем опять посмотрел на неугомонную муху и написал последнюю строчку: «Твой танец завораживает взор».

Шёл дождь. В полной темноте Хьюго брёл по дороге, которая сейчас больше напоминала болото. Яркие молнии то и дело озаряли небо. Мыслями Брант всё ещё был в харчевне.

От его «поэмы» все остались в восторге. Особенно Мари. Даже попросила, чтобы он подарил ей это «чудное творение». Ему было не жалко.

«Дурачьё! Вы так ничего и не поняли! Да что вы могли понять? Куда уж вашим слабеньким умишкам понять то, что они понять не в состоянии. Ни до одного из вас так и не дошло, что скрывалось за всеми этими строками… Я высмеял их, а они восторженно хлопали меня по плечу и кричали от умиления. Дурачьё…»

Хьюго зацепился ботинком за какой-то хлам на дороге, не замеченный им в темноте, и всем своим весом рухнул в грязь. Поднявшись, он отыскал свою сумку и двинулся дальше.

«Ну ничего, ничего… Сейчас только дойду до своей лачуги…»

Хьюго подумал о стопке листов, тщательно спрятанных в специальном отделении его стола.

«Вот это настоящее творение. Вот это я смогу с гордостью прочесть людям. Пусть не этим, пусть другим, тем, которые поймут. Да, главное – чтобы люди поняли его, поняли его стремления, его переживания… Я отдал этому почти десять лет. Десять лет! Но сегодня я закончил свой роман. Да, закончил! И пусть они считают меня никудышным пьяницей, пусть…»

Вдруг, обогнув очередной поворот, Хьюго заметил в отдалении на холме красное зарево. Со всей возможной скоростью он бросился туда.

Когда он подбежал к тому, что ещё недавно было его домом, там уже почти ничего не осталось. Огонь ещё горел, но по большей части это были уже лишь угли. Не осталось практически ничего. Рядом с домом догорали остатки огромного дуба. Похоже, что молния попала в него, а уж от дерева, крона которого раньше закрывала от солнца часть крыши, заполыхал и сам дом.

Хьюго упал на колени, изо рта его раздался стон вперемешку с хрипом. Слёзы не были заметны на лице, по которому яростный ветер бил струями дождя.

– Нет, – только и смог произнести Хьюго… – Нет!

…Раздался звонок, и дети сразу заёрзали, загомонили.

– Тихо, ребята.

Мария Васильевна была довольна сегодняшним уроком, он прошёл просто блестяще.

– Итак, сегодня мы познакомились с творчеством поэта Хьюго Бранта. На следующем уроке я расскажу вам, как великий Уильям Шекспир писал свою известную пьесу «Гамлет».

28.11.1998, 19.12.1998

Халява

Стояла морозная январская ночь, когда из окон дома по улице Корлояровской раздались дикие крики:

– Халява! Приходи! Приходи ко мне, халява!

Такие крики продолжали оглашать окрестности ещё минуты три. Наконец Витька Добрушев закрыл форточку и подытожил: «Ну что ж, с подготовкой покончено». После чего выключил свет и с чувством выполненного долга отправился смотреть новый боевик, принесенный другом Генкой.

Часа через два он вернулся в свою комнату, удивился, обнаружив открытую форточку, снова закрыл её и включил настольную лампу. На краю стола, поодаль от обёрток жевательной резинки, расчерченных под «Морской бой» листков, карикатур на преподов и прочих полезных в студенческой жизни мелочей одиноко лежала зачётка. Неясное чувство любопытства заставило Витьку открыть сей документ и подробно рассмотреть каждую страницу, вплоть до фотографии с печатью. Почерпнув, видимо, много новой и полезной информации, Витька снова кинул зачётку на стол и повернулся к своей кровати.

Только по невероятной случайности его челюсть не сумела достичь пола в этот момент – поворачиваясь, Витька почёсывал рукой подбородок, и рука явилась преградой на пути челюсти в неизведанные низины.

На Витькиной кровати сидело существо. Именно так Витька охарактеризовал его для себя в первый момент. Существо было похоже на огромный тюк ваты с торчащими из него тоненькими ручками и ножками. Только вата была какая-то розовая, будто вымазанная вареньем. Прямо на этом тюке находились две чёрные бусинки глаз, а рот был будто небрежно нарисован куском угля.

Вернув распоясавшуюся челюсть на место, не потерявший самообладания Витька спросил:

– Ты кто?

– Как это кто? – ответило существо довольно высоким голосом. – Ты же сам не так давно орал что есть мочи: «Халява! Приходи!» Ну вот, я пришла.

– Ты что, всамделишная Халява? – Витька не верил своим глазам, лихорадочно вспоминая, не было ли вчера какого-нибудь очередного студенческого праздника, где бы он мог напиться до белых коней… вернее, до розовой Халявы.

– Естественно, всамделишная. Самая что ни на есть всамделишная. Ты что, никогда Халявы не видел? Тогда чего звал?

– Ну… я думал… поверье это такое студенческое…

– Поверье… Сам ты поверье. – Халява спрыгнула с кровати и подошла к Витьке вплотную. – Запомни, студент, никакое поверье просто так не может появиться. Ему почва нужна. – Для пущей доходчивости Халява постучала кулаком по Витькиному лбу.

– Ладно, – решила Халява, – пора и делом заняться. Ты, например, как зовёшься?

– Витька… Виктор Добрушев.

– Ага, Витёк, значить. – Халява уселась прямо на стол, предварительно сметя большую часть бумажного хлама на пол. – Отлично, Витёк. Учишься, значить, ты хорошо, – при этом она раскрыла зачётку на странице, где красовались три каллиграфически выведенные «уд.» – Что ж, помощь моя потребовалась?

– Ага…

– Ясно, что «ага». Чего сдавать собираешься?

– Матан. В смысле, математический анализ.

– У-у… Сильная вещь. Два вопроса и задача?

– Ага.

– А кто преподавателем у тебя будет?

– Макаров Борис Петрович.

Халява на секунду задумалась.

– Это такой лысый в очках? Нет?

Витька отрицательно покачал головой:

– Не… Он молодой.

– А, знаю. Это который сам недавно закончил? Точно, он! Ну, этот любит позверствовать. Ладно, двигаем научный процесс дальше: учил?

Витька опять отрицательно замотал головой:

– Ну, если только немного. Вот, конспект посмотрел.

Халява проследила за Витькиным взглядом и обнаружила небольшую полуобщую тетрадку, валявшуюся возле кровати. Халява пристально посмотрела на неё, и тетрадка сама вплыла в её тонкую ручку, раскрывшись на первой странице. По верху белого листа размашистым Витькиным почерком было выведено: «Мат. ан. Консп. студ. 1 гр. 2 к. Добрушева В.» В нижней части меленькими буковками, явно девичьей рукой, было приписано: «Макаров Борис Петрович». Халява перевернула страницу и обнаружила достаточно профессионально выполненный портрет какой-то девушки, скорее всего, той самой студентки, что выводила текст на первой странице. Далее был нарисован, по-видимому, сам Борис Петрович с огромным знаком интеграла в руке. Остальные листы тетради были девственно чисты.

Халява многозначительно взглянула на Витьку и спросила:

– Ну и как, что-нибудь запомнил?

– Да, – честно ответил Витька. – Имя, фамилию и отчество преподавателя.

– Да… Это в нашем деле главное. А ты ещё, к тому же, и название предмета знаешь.

Уперев руки в бока, Халява спросила:

– Ну и какую оценку ты, касатик, хочешь?

– Ну… – Витька явно ещё и сам не знал, какую оценку хочет касатик. – Ну, пять – никто не поверит, три – уже надоело, вот четыре – в самый раз, – решил он.

Халява молча наклонила голову и посмотрела на Добрушева снизу вверх. Витька сразу решил добавить:

– Можно с минусом.

Ещё немного помолчав, Халява наконец произнесла:

– Ладно, четыре так четыре. На экзамен я завтра с тобой зайду. Пиши и говори только то, что я тебе показывать буду…

– Так, а как же…

– Не боись, меня никто, кроме тебя, видеть не будет. Чай не первый раз экзамены сдавать помогаю. Много вас таких… образованных. А теперь – спать. Здоровый сон перед экзаменом – залог успеха.

Назавтра Витька решил не высовываться, а потому пошёл отвечать последним. Как Халява и говорила, всё прошло отлично. Сначала она помогла решить задачу, а затем подсказывала ему ответы на все вопросы Бориса Петровича, при этом не забывая делать положенное количество ошибок. То есть Витькин ответ полностью подпадал под критерий «знает на хорошо».

Генка, ждавший друга в коридоре, с пессимизмом в голосе спросил Витьку, когда тот показался из-за двери:

– Ну что, пересдача?

– Четыре балла, – гордо ответил Витька.

– Ну, ты, блин, даёшь… – только и смог произнести Генка, с восхищением глядя на неожиданно поумневшего друга.

Забежав в туалет и проверив, что там никого нет, Витька перевёл дыхание и произнёс: – Ну, Халява, спасибо. Век не забуду.

Розовое облачко с ручками и ножками сидело на подоконнике и беспечно болтало ногами.

– Да ладно, чего уж там. Такова наша работа – учиться помогать, – произнесла ещё более зардевшаяся от удовольствия Халява. – Только помни одно: пользоваться услугами Халявы можно только три раза. Больше трёх – нельзя.

– Ясно, – ответил слегка огорчённый Витька, который уже строил планы на годы вперёд. – Ну да ладно, – махнул он рукой.

– Ну, тады я пошла. У меня дел ещё хватает. Пакедова.

А в это время в аудитории собирал вещи после экзамена молодой преподаватель Борис Петрович.

– Ну, Халява, спасибо, – сказал он, глядя на сидящую перед ним Халяву. В отличие от Витькиной, эта имела сероватую окраску.

– Да ладно, Боря. Что мне, впервой? Помогать принимать экзамены – наша святая обязанность.

– Прямо и не знаю, как бы я без тебя…

– Ничего-ничего, скоро узнаешь, – весело ответила спасительница, – ведь отпущенные тебе десять преподавательских вызовов Халявы уже подходят к концу. Сегодня – девятый.

– Нда… – многозначительно ответил Борис Петрович. – Быстро, однако.

– А ты думал! – Припомнив былое, Халява мечтательно произнесла: – Вот посмотреть бы на тебя, когда б ты сам кандидатскую писал, – и хитро подмигнула.

Борис Петрович пропустил эти слова мимо ушей:

– Ну что, пошли. – Он поднялся. – До скорого свидания, Халява. Свидимся как-нибудь.

– Свидимся-свидимся. Я в этом не сомневаюсь. Ну всё, пока.

В коридоре Борис Петрович столкнулся нос к носу с Витькой.

– Вы, Добрушев, порадовали меня сегодня, порадовали. За ум взялись, я погляжу. Молодец, учитесь так и дальше.

– Уж постараюсь, Борис Петрович, – ответил Витька, повернулся и побежал догонять Ленку из второй группы.

А в коридор, невидимые никому, одна за одной выходили Халявы различных окрасок и вместе двигались дальше – сессия только началась.

28.11.1998

Жертвы греха

Мне часто снится один и тот же сон. Сон, который заставляет меня вскакивать в холодном поту…

Весь в грязи, пропахший потом и гарью, я врываюсь в небольшой домик. Обычный, ничем не примечательный домик. Да кроме двери я ничего и не вижу, я только знаю: там – Враг. Там тот, из-за кого мы живём в Аду вечной войны. И поэтому я врываюсь в этот дом. Порезы на руках кровоточат, форма ошмётками висит на теле, а в руках у меня нож, огромный армейский нож.

Я влетаю в комнату и на миг застываю. Дубовый стол, за которым могли бы поместиться человек двадцать, в центре тускло светит керосиновая лампа. Она могла бы давать и больше света, но то ли из экономии, то ли по другой причине пламя уменьшено до маленького язычка, который борется за право существовать каждую секунду. А за столом, спиной ко мне, сидит человек. Похоже, что взгляд его ловит каждое движение огонька, а разум… разум витает где-то далеко-далеко… Он не слышит грохота, с которым я появился у него за спиной. Не слышит или не желает слышать?

И тут я вновь ощущаю: это – твой Враг. Враг, которого ты обязан уничтожить. И с криком ярости, с пеной берсерка на губах я ударяю ножом ему в спину. Но ярость не лучший помощник – лезвие, скользнув по лопатке, находит щель возле ключицы, пронзает слабую плоть и уходит по самую рукоятку.

Уже понимая, что рана не смертельна, я резко выдергиваю нож. Он, Враг, медленно, как в вязком тумане, начинает поворачиваться ко мне. Ага, я достал тебя! Теперь ты понял, что я уже здесь!

Я дёргаю его за раненое плечо, быстрее разворачивая к себе, и вновь втыкаю нож. Я должен попасть ему в сердце, должен! Но, видимо, весь мир против меня… Лезвие вновь съезжает по рёбрам и уходит ниже, протыкая лёгкое.

Кровь льётся из раны в плече, его руки даже не пытаются подняться и хотя бы оттолкнуть меня, только пальцы сжались в судороге, в мгновение став похожими в этом сумеречном свете на когти.

С криком бешенства я вырываю нож из его плоти, запёкшаяся кровь на моих руках покрывается свежей. Новая порция яда… Я заношу руку для последнего удара и тут…

Солнце жарило немилосердно.

Гэл услышал скрип калитки и повернулся навстречу гостю, отложив очередное полено. Топор он воткнул в бревно возле сарая, снял с двери рубаху и вытер ею пот со лба.

Кузнец Холхо приближался к нему, пробираясь по узким тропинкам между бесчисленных грядок. Старый приятель Холхо, которого обожала вся детвора, девушки просто висли на нём, а он даже не замечал этого, и потому в свои почти сорок лет так и оставался холостяком. Он был здоров как бык, запросто гнул руками подковы на потеху мальцам, но никогда и мухи не обидел. Казалось, что на его лице всегда играет улыбка, а радость и умиротворённость так и разбегаются от него тёплыми волнами во все стороны.

Но именно сейчас Холхо почему-то был темнее тучи. Ещё издали он помахал рукой Гэлу. Пёс Дрок тоже учуял гостя и выскочил навстречу, молотя себя хвостом по бокам и аж подпрыгивая от нетерпения вылизать ему лицо. Холхо стойко выдержал вылизывание рук, пощекотал Дроку шею, и только тогда собака соблаговолила отпустить его.

Подойдя наконец к Гэлу, Холхо протянул ему руку и произнёс зычным басом, хотя и попытался говорить тише:

– Здорово, Гэл.

– Здорово. Давай вовнутрь зайдём, печёт ужасно. – Гэл вошёл в сарай и сел на доски у стены, а Холхо облокотился о косяк двери, оставшись у порога.

Он явно пришёл не просто поприветствовать старого друга, но подталкивать его к разговору не хотелось. Захочет – сам скажет. А не решится – так оно и к лучшему, наверное.

– Выборы скоро… – наконец выдавил он из себя.

– Как всегда, – ответил Гэл, не понимая, к чему клонит кузнец.

Холхо тяжело вздохнул, посмотрел на топор, легко достал его из колоды и повертел в руках.

– Тебе ничего выковать не надо? – произнёс он, разглядывая лезвие.

– Да нет, кажется…

– А то заходи… Я тут мимо проходил, дай, думаю, спрошу, не нужно ли чего Гэлу.

Гэл взглянул на него исподлобья. Нет, что-то с ним сегодня не то творится. Взгляд какой-то растерянный. Не за этим он сюда пришёл, не за этим.

– Как твои дела-то вообще? – спросил он, чтобы поддержать разговор.

– Да… более-менее. Помаленьку. Там коня подкую, здесь кочергу сделаю. Солидных заказов нет давно, – какое-то сожаление чувствовалось в его голосе.

– Ну так радоваться должен! На славу, значит, работу делаешь, раз люди так долго не обращаются.

– На славу, – опять со вздохом согласился Холхо.

Вроде бы он и порывался что-то сказать Гэлу, но то ли опасался расстроить, то ли боялся оказаться непонятым, а потому только мялся и молчал. Гэл в свою очередь и не знал даже, что предпринять. За все годы их знакомства, со времён совместных детских проказ и до нынешних дней, он ещё ни разу не видел, чтобы Холхо был так озабочен чем-то. Да ещё эти постоянные вздохи каждую минуту…

– Как думаешь, кого выберут в этот раз? – тихо спросил Холхо.

Наверное, именно с этим и связано его поведение, решил про себя Гэл. Выборы должны состояться уже послезавтра. Но вот почему это так взволновало Холхо?

– Не знаю даже, – ответил он вслух. – Это Совету решать, на то они весь год и наблюдают за нашей работой.

– Знаю, что Совету, но ведь кого-то они выберут. Знать бы, кого…

Странно, что Выборы так взволновали Холхо. Выборы были всегда, это было как явление природы. Только не стихийное, а происходившее в чётко определённый день каждый год. Каждый год Совет выбирал кого-то из общины, это было не просто привычно, это просто было. Было и всё. Гэлу даже и в голову никогда не приходило задуматься о том, кто же будет избран в очередной раз.

А вот Холхо это пришло в голову.

– Как думаешь, меня могут выбрать? – почти неслышно спросил он.

– Тебя?! – изумился Гэл.

– Здравствуйте, дядя Холхо, – раздался вдруг девичий голос позади кузнеца. Холхо отодвинулся и первым делом в сарай заскочил Дрок, сразу кинувшийся вылизывать своего хозяина, будто не видел его много лет. Вслед за псом на пороге появилась Эла в своём белом платьице. Она остановилась на пороге, и в свете солнца стала видна её точёная фигурка, просвечивающаяся под тонкой материей.

«А девчонка-то выросла, я и не заметил…» – подумал Гэл, сразу позабыв про последние слова Холхо.

– Папа, мама звала всех в дом. Обед стынет. – Она озорно улыбнулась кузнецу и убежала.

– Что ж, обедать так обедать… – охнув для приличия, Гэл поднялся. – Идём, Холхо. А то ты уже отощал на своей холостяцкой диете. Сейчас моя Клэ покажет тебе, что такое настоящая стряпня. А вообще, – он похлопал Холхо по спине, – жениться тебе, брат, надо. Дети, они все беды снимают…

Как назло, в день Выборов погода испортилась, и с пасмурного неба сыпал мелкий дождик. Гэл по привычке поднялся рано, но по закону работать в этот день запрещалось, поэтому, позавтракав, он сидел у окна и наблюдал, как свинья катается в свежей грязи, подставляя то один бок, то другой тёплым струйкам воды. Курица со своими цыплятами тоже не была сильно расстроена сменой погоды, малыши норовили убежать каждый в свою сторону, а бедная мамаша разрывалась, стараясь собрать их всех вместе от греха подальше.

«Скотине закон не писан… Что праздник, что будние, знай, живут себе да и всё…»

Наконец время пришло, и Гэл стал собираться. Он надел свою самую красивую куртку и новые штаны, что Клэ прикупила ему на ярмарке. Обняв на прощание жену и поцеловав дочурку, он двинулся к зданию Совета. Дрок было увязался за ним, но Гэл погрозил ему пальцем, и пёс, повесив уши, спрятался в своей будке.

Площадь перед Советом уже была заполнена народом – похоже, не он один изнывал дома от безделья. Тем не менее, по узким улочкам всё прибывали и прибывали новые люди. Сегодня здесь соберётся почти весь их городок. День Выборов!

Дождь не прекращался, но людей он не смущал, в такой день можно пережить всякое. Даже долгое отсутствие Советников не сильно возмущало собравшихся. Каждый нашёл общие темы для разговоров, и площадь Совета была скорее похожа на базарную в день ярмарки. Однако спустя полчаса после обычного срока людей всё больше стало одолевать волнение. И как раз в это время двери здания Совета отворились, и на помост перед домом вышли три Советника.

Сегодня они были облачены в торжественные наряды, чёрные балахоны до земли с красной каймой по краям. На головы были накинуты капюшоны, закрывающие лица, и лишь сквозь специальные прорези в них стоявшие ближе остальных могли попытаться разглядеть холодные и решительные глаза.

Двое Советников стали по бокам помоста, а третий – Главный Советник – вышел вперёд, держа в руках пергаментный свиток – дань традиции.

В тишине, мгновенно обрушившейся на собравшихся, он развернул его. Многие даже смогли расслышать, как хрустнула, разламываясь, сургучная печать.

– Сегодня, в день Выборов, – молодой голос Советника разнёсся над толпой, – мы собрались здесь, чтобы объявить очередных избранников. Их имена записаны в этом свитке, своими деяниями за прошедший год они доказали свою избранность, так пусть же они будут названы! – он обвёл взглядом толпу, и каждый почувствовал в этот миг, как в него впился тяжёлый взор. Выдержав необходимую паузу, Советник крикнул в толпу:

– Семья Гэла-мастерового!

Толпа загудела, крики стали нарастать и перешли в ужасный рёв.

Знакомые и незнакомые руки подхватили Гэла, стоявшего посреди площади, и вынесли прямо на помост. Он, ошарашенный и не верящий в произошедший выбор, стоял на коленях перед Главным Советником. Двое Советников, стоявших до этого по краям, подошли к нему, подхватили под руки и поставили на ноги. Затем ему помогли усесться в празднично наряженную повозку в установленное специально для Избранника кресло.

Возница щёлкнул кнутом, и повозка двинулась в сторону дома Гэла. Беснующаяся толпа с радостными криками расступилась, пропуская её, а затем люди медленно стали уходить с площади, следуя за Избранником.

Через двадцать минут на площади остались только три Советника. Главный проводил взглядом последнего человека, исчезнувшего в узкой улочке, смял в руках свиток, повернулся и быстрым шагом вошёл в здание Совета. Остальные двое проследовали за ним, и дверь захлопнулась.

Повозка с сидящим в ней Гэлом остановилась на улице перед домом. Гэл и не заметил, как нежные и заботливые руки двух девушек быстро обвязали его веревкой, лишив любой возможности двигаться. Но и желания такого у него не возникало.

Он спокойно смотрел, когда подоспевшая толпа ринулась во двор, сметя забор. Спокойно взирал на то, как успевшие раньше остальных принялись крушить всё, что попадалось под руку.

Дрок, не понимая, что происходит вокруг, сначала выскочил из будки, радостно виляя хвостом, а затем быстро юркнул обратно, почуяв беду. Наружу торчал только его нос, собака жалобно скулила и подвывала, пока пробегавший мимо малец лет десяти не запустил в неё булыжником. Дрок взвизгнул, но не выскочил наружу, и тогда трое парней постарше приволокли тяжелую колоду и вместе сбросили её на будку сверху. В отчаянии собака попыталась выскользнуть, но, получив удар по морде, осталась внутри, когда колода раскрошила будку в щепки, раздавив череп добродушной дворняге.

Мальчик и девочка, совсем ещё дети, носились по двору, хватая цыплят и сворачивая им шеи, бабы втроём волокли за ноги упирающуюся и визжащую на всю улицу свинью.

Гэл спокойно смотрел, когда на шум из дома выскочила Клэ, и Грик, сын её детской подруги, наотмашь полоснул её косой, разрубая тело пополам. Его мать, оказавшаяся рядом, накинулась на Грика с криком, врезала звонкий подзатыльник и кинулась помогать резать свинью.

С треском падали подрубленные деревья в саду, со звоном вылетали выбиваемые стёкла… Люди рвали и ломали всё то, что можно было превратить в ничто, в однообразную мешанину.

Ни одна мышца не дрогнула на лице Избранника, когда трое парней и девчонка, лучшая подруга Элы, вытащили его упирающуюся дочку на крыльцо. Она кричала, когда подруга с двумя парнями заставили её упасть и стали держать за руки и ноги. Кричала, когда самый высокий и здоровый из них, мечта любой девушки, стал расстегивать брюки, пытаясь что-то сказать ей среди бушующего смерча из людей. Кричала, когда его плоть вошла в неё. Кричала, не понимая своей Избранности…

Гэл даже не отвернулся, когда молодёжь, вдоволь натешившись с дочерью, методично перерезала её хрупкую шею кухонным ножом.

Смерть и разрушение были повсюду.

Как по команде, все отступили. Несколько мужиков с канистрами быстро облили стены дома бензином и подпалили его. Пламя мгновенно охватило весь дом. Тогда пришёл черёд сарая. Он удостоился той же участи, что и дом, только в нём предварительно широко распахнули ворота. И когда огонь заплясал на крыше, несколько особенно рьяных добровольцев подтолкнули повозку с Гэлом, и она прямёхонько въехала в пылающий ад.

Никто не видел улыбки, которая озарила в этот момент лицо Избранника…

Люди быстро разбрелись по домам. Возле пепелища стоять было уже не интересно.

Один только Холхо стоял у останков ограды и молча взирал на то, что ещё утром было цветущим садом и гостеприимным домом с добрыми хозяевами. Он оттолкнул ногой сломанную калитку и вошёл вовнутрь. Возле дымящегося остова дома опустился на колени, будто пытаясь разглядеть, найти что-то, спрятанное среди золы и пепла… Слеза скатилась из глаза и с шипением исчезла на горячей головешке.

– Что-то ищете, дядя Холхо? – неожиданно раздался сзади звонкий молодой голос.

От неожиданности кузнец резко повернулся. Нет, это был всего лишь соседский мальчишка.

Холхо забыл о слезе, а вот парень заметил мокрые дорожки под глазами.

– О чём вы плачете, дядя Холхо? – участливо спросил он.

Холхо рукавом вытер остатки слёз и, проглотив комок в горле, ответил:

– Я был уверен, что выберут меня… Я ведь почти ничего полезного в последнее время и не сделал…

– Ну, дядя Холхо, не стоит так расстраиваться… Это ведь не последние Выборы, да и вы ещё не старый. Вы ещё тоже сможете ответить за грехи города… – мальчишка с воодушевлением посмотрел ему прямо в глаза.

Холхо отвел взгляд, молча кивнул в ответ и побрёл вверх по улице…

…И тут я поднимаю лицо… Мои глаза встречаются с глазами моего Врага. Глазами, в которых застыли боль и страдание. Глазами, в которых нет мести, а лишь непонимание и… сострадание. Глазами, так похожими на мои собственные. Глазами моего брата.

Его тело начинает опадать, и мне приходится подхватить его левой рукой. Изо рта льётся кровь, глаза заволакивает туманом. Он мог бы выжить, если бы ему оказали помощь. Мог бы. Но тут нет никого, кто бы это сделал, кроме меня. А я… я уже ступил на этот путь, назад дороги нет. Да и я отчётливо осознаю: как бы ни старался я помочь ему, даже имей при себе лучшие медпрепараты, это не поможет. Моя помощь ему не поможет. Он умрёт, умрёт в любом случае. Умрёт, истекая кровью.

И тогда я делаю единственное, на что ещё способен. Со всей силой я опускаю нож! Пальцы ощущают, как сердце последний раз сжалось вокруг появившейся внутри преграды и… отпустило. Его затуманенные глаза расширились, рука схватила меня, и тогда я выдернул лезвие…

Невесть откуда появившийся ветерок всё-таки погасил борющийся из последних сил огонёк в лампе…

18.07.1999