На верхнем этаже замка не спали. Путник, подошедший к замку с востока, издалека бы разглядел в узком окне пляшущий свет. «Сотню свечей жгут, – завистливо подумал бы он, глядя на яркие отблески на потолке, но, подойдя поближе, он бы уточнил, – пламя свечей не полыхает так сильно, это отблески от камина», и он был бы прав. В пиршественной зале горел большой камин, хотя сидело там всего три человека. Зала называлась пиршественной, но была вовсе не так великолепна, как ее название. Это был обычный каменный мешок без декораций, без украшений. Он вмещал человек двадцать, из них двенадцать могли усесться за вытянутым столом. В этих землях от замка до замка день пути бойкой рысью, поэтому и в самую пору охоты, когда рыцари гоняли дичь по окрестным лесам, больше дюжины гостей собраться на пир и не могло. В эту ночь в пиршественной зале безудержное веселье уступило место тревожному ожиданию.

Сэр Кормак в тысячный раз пересек комнату, в сотый раз отхлебнул из кубка, в двухсотый поворошил чугунной кочергой поленья в камине и устало плюхнулся в жесткие объятия резного стула. Ночь близилась к концу. В восточном окне скоро начнет светать. Так казалось сэру Кормаку, когда он в очередной раз взглянул в студеную тьму. Он бы удивился, когда б узнал, что бесконечная ночь не перевалила за середину и многое ему предстоит увидеть до той поры, как первый солнечный лучик прорежется из-за холмов.

– Я и забыл, как долго оно всегда тянется, – вздохнул он облачком пара, не обращаясь ни к кому конкретно. Его сын, Джон Кормак-младший, что-то пьяно булькнул в ответ со своего ложа, которое стояло подле стола вдоль его длинной стороны, занимая ее целиком. Великан Хельмут, недавно рукоположенный в причетники, кивнул, не отрываясь от молитвы, которую творил едва слышным шепотом в углу комнаты.

– И так тихо кругом, – добавил Кормак, – будто ничего не происходит. Сколько уже?

– Утром ровно круглый день стукнет, – ответил из угла Хельмут. Он закончил чтение и спрятал молитвенник за пазуху.

– Ты бы тоже помолился, – рыцарь вцепился в бесполезного сына, – никакой пользы с тебя!

– Когда в Палестину провожал, не так ты мне говорил, батюшка, – пьяно усмехнулся Джон. – От двух стрел твоего тестя спас, от третьей не успел, ногу под стеной оставил, а на одной не доскачешь, – и в подтверждение своих слов Джон, зябко кутавшийся в овечьи шкуры, вынул из слоев желтоватой шерсти культю и постучал ею по столу.

Реплики и жесты Джона не отличались разнообразием, и что бы он ни делал, что бы ни говорил, сэр Кормак видел и слышал это десятки раз, поэтому ни на что почти не реагировал.

– Хоть бы сегодня постеснялся калечность свою напоказ выставлять, – едва упрекнул сэр Кормак, тоже подчиняясь привычке.

– А чего стесняться? – удивился Джон. – Это вам наследник заместо меня надобен, так надобен, что хоть и незаконного, а в метрику как своего впишете.

– И впишу! – взорвался сэр Кормак. Этот упрек был из новых в арсенале Джона, к нему хозяин замка еще не успел как следует привыкнуть. – Племянником твоим впишу! А может, ты жениться надумал? Как справишься, так и твоего отпрыска впишу, а того выпишу.

– Знатный из меня жених, – едко позлорадствовал над самим собой Джон.

Крестовый поход. Акра. Осадные орудия. Бойня. Его доспехи покрыты шрамами от стрел, как застенок узника покрыт зарубками дней. Второй щит разрублен. Он наклоняется к мертвецу поднять взамен утрате третий и слышит над собой грохот камнепада. Пыль опускается. Из облаков проступает обломок стены, который лишил его ноги. Картина встает в его памяти как живая. Почему с такой ясностью не закрепилось в нем какое-нибудь приятное мгновение? Почему этот обломок? Потом был какой-то корабль, заражение крови, гангрена, лихорадка, бред, шесть месяцев у госпитальеров на Мальте. Потом еще шесть месяцев пути назад. Потом открытие, что болезнь забрала его способность быть с женщиной; потом открытие, что вино и мед позволяют с этим примириться.

Воспоминания с той или иной степенью живости повторялись всякий раз, как вино по неведомым медицине путям поднималось из желудка младшего Кормака к его голове, а это случалось каждый вечер без исключений. Ни отец, ни кто другой обычно не упрекали младшего Джона за пьянство. Что бедняге еще оставалось? И в этот раз сэр Кормак осадил себя, избегая погружаться в дальнейшую брань. Он вслушался в ночь. Теперь, когда Джон все дни валялся в родительском замке, его досуг делился на две равные части: когда он пил и когда он был пьян настолько, что больше не мог пить. Наследник из Джона был никакой, поэтому сэр Кормак с таким нетерпением вслушивался в тишину, не раздастся ли в одинокой пустоте спящего замка голос нового человека.

– Сходить посмотреть? – спросил сэр Кормак, хотя прекрасно знал, что если бы были изменения, ему бы уже донесли.

– Сходите, господин, – ответил Хельмут. – А я тем временем поищу, к кому из святых высшей силы я еще не обращался с просьбой.

Сэр Кормак осторожным вором, будто незваный гость, а не хозяин в своем доме, выскользнул из залы, спустился по узкой винтовой лестнице, прокрался к двери, за которой вершилось таинство природы. Он приотворил деревянное полотно и подглядывающе запустил глаза в сумерки, но его появление не осталось незамеченным. Старухи зашикали на него, будто на черта. От хорового шипенья повитух Кормак виновато отпрянул, закрыл дверь и уж уверенно пошел обратно. Его дочь еще жива, но лицо ее было белей простыней, на которых она лежала вот уж… Кормак был не силен в счете, но Хельмут сказал, что с рассветом будет верный день.

Злость пришла на смену беспомощности. Кормак, перескакивая через одну высокие ступени, поднялся обратно и ураганом ворвался в каминный зал. Огонь горел, Хельмут молился, Джон цедил вино, брезгуя едой. Не тронутый ни Кормаком, ни Джоном, ни Хельмутом ужин заветривался на столе, медленно доходя до того неаппетитного состояния, когда его можно будет отправить слугам. Замок, кроме двух комнат, спал. Бодрствовали три человека наверху и пятеро внизу. Был еще один в самом низу, которому не спалось, но Кормак пока не думал о нем всерьез, хотя его мысли черными корнями тянулись вниз, к подземелью. Сэр Кормак выбил кубок из рук сына с такой силой, что серебро погнулось от удара. Джон проводил посуду равнодушным взглядом, неуклюже смахнул разлитое вино с покрывала и поглубже зарылся на своем ложе в уютные овечьи шкуры. Вина и кубков в замке еще много, а выправить вмятину сможет любой кузнечий подмастерье.

«Нужно что-то делать, – мелькало в голове у Кормака, – иначе она умрет. Чертовы старухи».

– Есть новости от Бога? – Кормак тронул Хельмута за плечо.

– На всё воля…

– Приведи мне колдуна! – перебил причетника рыцарь. Если нет вестей из горнего мира, самое время дать шанс чернокнижнику.

– Нет, господин, вы должны положиться на мудрость бесконечного промысла, на… – начал без всякого пыла, что выдавало в нем скрываемое неверие, увещевать Хельмут, но рыцарь, почувствовав слабину причетчика, не удостоил его спора и, перебив, приказал:

– Привести мне его! Наслушался я и молитв, и заговоров! – сэр Кормак по привычке бросил руку к тому месту на поясе, где когда-то неизменно находил рукоять меча. Те времена покрылись серыми слоями уютной домашней пыли, глубоко спрятались за привычками завзятого домоседа, но в минуты отчаяния рука еще бросалась туда, в минувшее молодое, на поиски последней надежды и утешения. Меча на поясе не было, теперь его добродетель – не сила, а мудрость, и сэр Кормак добавил: – Не наш ли король Эдвин Нортумбрийский, которому я прихожусь отдаленным потомком, окрестил свою дочь, сначала принеся жертвы в честь ее рождения языческим богам?

– Это было, небось, лет шесть тысяч назад, – лениво ответил причетник. Он не знал ничего об этом историческом факте. Кормак иногда поражался, насколько темен оказывался Хельмут в истории, которую даже он, простой рыцарь, не читающий на латыни, худо-бедно изучил между охотами, выписывая мудреные книги из Кентербери. В этих случаях на память Кормаку приходили слова другого короля, Альфреда Великого, который очень резко отзывался о грамотности тогдашнего духовенства: «Мало было людей по эту сторону Хамбера, кто мог бы понять службу на английском языке или перевести написанное с латинского на английский. И думаю, что и за Хамбером таких было не слишком много». И ни одного такого грамотея не мог припомнить Альфред Великий к югу от Темзы. Так если с тех пор не многое изменилось к лучшему, то виноват в этом точно не он, нет: сэр Кормак тут ни при чем.

Хельмут не знал слов Альфреда Великого, однако знал, что теперь с Кормаком лучше не спорить. Если старый рыцарь хватался за воображаемый меч, который молодой Джон оставил в Акре на поживу сарацинам, дело может выйти боком. И простым охотничьим ножом Кормак в порыве яростного затмения расчихвостит за милую душу: не одного медведя свежевал. Сам Хельмут не боялся хозяйского гнева, они с рыцарем существовали как бы в разных ипостасях, как фигуры от разных игр. Хельмут и колдун стояли на доске шахматными ладьями разных цветов, а сэр Кормак залетел на чужое поле шальной игральной костью, поэтому настоящие играющие не обращали на него внимания, а если бы обратили, то наверняка смахнули бы подальше. Но Кормак ничего об этом не подозревал и под горячую руку мог схватиться нож или кочергу и нарушить далеко идущие планы причетника. Лучше держать рыцаря в холоде спокойствия, пока не будет слишком поздно. Хельмут покорно вздохнул, извинился перед небесным наставником за своего господина, но всякая власть от Бога, и он пошел в подвалы отыскивать того, кого требовал к себе хозяин замка.

Словно кочергу, Хельмут подхватил тяжкий молот, который всё это время стоял в углу. Когда Хельмут вставал на колени, чтобы вознести молитвы высшим силам, он ставил молот перед собой, поэтому могло показаться, что он молится молоту, в этом было что-то подозрительно языческое, хотя, скорее всего, простое совпадение.

С оружием в руках он удалился в сырые подземелья. Недолго ходил он, и вот перед Кормаком свалился в ноги хромой старик. Охромел он во время первой встречи с Хельмутом. Не жаловал причетник колдунов, а этот ему нужен был особо, вот и заехал он старику молотом в колено и, как беззащитное гнездо, разворотил хрупкий сустав.

– Ты умеешь облегчать роды? – спросил сэр Кормак у чернокнижника.

– Конечно, – ответил старик, пытаясь привстать на здоровой ноге, – но раньше надо бы начинать. До рассвета недолго, а у вашей дочери времени и того меньше.

– Не мели мне! – огрызнулся Кормак. – Если поможешь, отпущу. Если нет, на кобыле надвое разрежу. Берешься?

Колдун посмотрел в окно, вдохнул ноздрями воздух, перевел взгляд на Хельмута, поморщился от вида молота, но на семь бед один ответ, и ответ случится быстрее, чем думает Хельмут.

– Условия невыгодны, господин хозяин замка, – ответил колдун.

Кормак махнул Хельмуту, и тот отвесил колдуну такую оплеуху, что тот отлетел в камин. Со стоном колдун выскочил из пламени на здоровой ноге, прибивая голыми ладонями красные лепестки огня на затлевшей одежонке.

– А чего тебе еще ждать? Если откажешь, думаешь, медом напоят? Этого видел? – Кормак указал на Хельмута. – У него давно руки чешутся все косточки в тебе переломать, ребра через живот вытащить.

– Ждать мне, господин, есть чего, хоть и ожидание страшит меня не меньше ваших подземелий, – сообщил чернокнижник странное. – Но я согласен вам помочь. Отведите меня к нуждающейся женщине.

– Вытащишь ублюдка мертвым, останешься без головы, – отозвался с ложа Джон, – а вытащишь живым, всего лишь ногу отнимут, – добавил он и снова постучал культей по столу.

– Я запомню вашу шутку, господин сын хозяина замка, – ответил колдун.

– Если будет девочка, колдун, я подарю тебе свою здоровую ногу взамен перебитой! – пообещал Джон. Он уже ненавидел мальчика, который займет его место, но девочка или трупик любого пола его обрадуют.

– Это изменить не в моих силах, – пожал плечами колдун.

– Хорош трепаться, – Хельмут толкнул старика в спину.

Кормак и Хельмут подхватили старика и понесли в комнату. Спуститься по винтовой лестнице втроем оказалось нелегкой задачей.

– Как ты занес его сюда наверх? – спросил рыцарь у причетника, когда убедился, что три человека разом могут спускаться по лестнице только кубарем.

– На спине, – объяснил Хельмут.

– Ну так снеси его вниз, – Кормак исчез в темноте спуска, а Хельмут, бормоча проклятия, посадил старика на спину и затопал по ступеням.

Кормак широко распахнул перед слугой и пленником дверь, и колдун увидел роженицу. У ее раздвинутых ног стояли на коленях четыре старухи. У одной в руках был кубок с вином, у другой – Библия, у третьей – золотой, у четвертой – кинжал. Так повитухи младенца выманивали. Если пьяница будет, пойдет к вину, если священник – к Книге, воина привлечет блеск лезвия, скрягу и скопидома – золотой. Но ничто из верных бабушкиных средств не помогало, и ребенок уверенно сидел там, где по срокам ему быть не полагалось. Старухи обернулись на топот ног Хельмута, шамкающие рты раскрылись, готовясь изрыгать брань на посмевших нарушить неприкосновенность комнаты, но колдун опередил их:

– Вон! – прикрикнул он, возвышаясь на полголовы выше Хельмута, покрепче схватил свою лошадку за шею левой рукой, отчего Хельмут захрипел, а большим пальцем правой красноречиво указал на дверь. Такого решительного натиска на свое ремесло повитухи, собранные со всех окрестных сел, не ожидали. Побросав «дары» и шипя, словно змеи, старухи разбежались. Им и самим страсть как хотелось отдохнуть, пусть теперь хромой дед отвечает за всё, но, проходя мимо рыцаря, они не поленились высказать, что думают о проявленном недоверии:

– Спасибо, хозяйчик милой, привел черта.

– В грехе зачала, в грехе рожает.

– От старика в лимб, от бабки – в божий мир.

– Нас прочь гонит, а дитя не может, – усмехались беззубые рты.

Лишь пятая бабка, которая полоскала в горячем тазу простынь, подошла к старику:

– Хошь, по-звериному вой, а долго не стой. Рассвет скоро, – предупредила она, что время кончается.

– Знаю, – махнул рукой колдун, – останься. Обернешь.

Колдун заковылял к изголовью кровати, уселся на поднесенный бабкой табурет и прошептал заклинание.

– Нам уйти? – робко спросил сэр Кормак, внезапно проникшийся к колдуну безотчетным страхом.

– Можете остаться, – не отвлекаясь, ответил колдун, – мое искусство – не тайна.

Так ответил он и задумался. Заклинание истинного видения открыло ему, что ни болезни тела, ни духа, ни колдовские чары, ни злые духи не властвуют над роженицей. Его колдовская сила была бесполезна, этот случай находился под силами природных сил. Пальцем он начертил на белом лбу невидимую руну, но руна не помогла. Какая сила могла препятствовать естественному? Оставалась только одна такая сила.

– Зачем ты держишь его? – спросил колдун.

– Он незаконный.

– Твой отец запишет его сыном твоего мужа.

– Я три года не была с мужем.

– Закону такие пустяки не помеха, – усмехнулся волшебник.

Через несколько минут пятая бабка заворачивала сучащего ножками младенца в простыню, поверх которой ребенка обернули в гербовый плащ деда. Они успели до рассвета.

Убедившись, что и внук, и дочь здоровы, оставшийся без накидки сэр Кормак на своей спине снес колдуна обратно в обеденную залу и усадил к камину. Хельмут, поигрывая молотом, плелся следом. «Плодитесь, плодитесь, – думал он. – Недолго осталось». Хельмут, как и Джон, был лишен возможности деторождения по причинам, от него не зависящим. В его чуждом всему человеческому сознании роды были неотъемлемой частью сугубо животного мира, который он презирал с позиции существа, претендовавшего на высшее, чем человек, положение в мироустройстве.

– Через три дня зададим пир! – сэр Кормак опустился на любимый резной стул и с облегчением вздохнул: мальчик. Джон-пьяница протянет еще лет пятнадцать, если не будет ездить верхом, да и сам сэр Кормак рассчитывал потоптаться на земле еще годков этак с двадцать. Новорожденный возмужает, и будет кому передать замок и земли. – Утром пошлю гонцов во все концы!

Улыбка осенила лицо колдуна, но осенила накоротко. Были у него заботы потуже, чем молот Хельмута и гнев Кормака. Теперь поздно уходить из замка. Нет времени скрыться, нет сил на дорогу.

Скоро он будет здесь. Тот, который давно идет за ним, жуткий преследователь, что проходит через миры, отыскивает следы там, где и следов никаких не оставалось, который и самих мертвых требует к ответу. Ошибка промысла, оживший мертвец, над кем и смерть не утвердилась вполне в своих по законам природы установленных правах, не человек, не зверь, не бог, а существо, вмещавшее по части ото всех материй. Только бегством удавалось держаться от него на расстоянии, но вот нашла коса на камень. Не в том замке решился переночевать колдун и на три недели угодил в унизительное заточение, ох уж этот Хельмут. Ох и хитрый прощелыга! Не знал колдун, кем был на самом деле Хельмут.

– Чему понурил голову, черная душа?! – настиг колдуна глас хозяина замка. – Я держу слово! Будешь награжден свободой и всем, что унесешь!

Хельмут хмыкнул в кулак: много добра эта скрюченная молотом хромоножка на себе не снесет, но так принято награждать. Щедрей не одаришь. А впрочем, и этой награды людской колдунишка не увидит. Если знаки верны, к утру от замка камня на камне не останется.

– Он идет, – ответил колдун, взглянув на небо в восточном окне. Звезды заволокло тучами. Внизу, застилая окрестные деревушки до краев дымоходов, клубился ниоткуда взявшийся туман.

– Кто? – спросил сэр Кормак. Хельмут вдохнул воздух, наполненный только ему и колдуну различимыми аберрациями эфира, теперь и причетник знал, но не в его интересах делиться своим знанием.

– Он приходит в одеждах из бури. Молнии – его факелы, гром – стук в ворота. Он постучит трижды, – ответил чернокнижник.

– Выпьем за здравие! – Кормак махнул рукой причетнику, чтобы тот налил всем вина.

Хельмут пошарил на столе, отыскал в углу комнаты помятый кубок Джона, снял недостающую посуду со стены и наполнил из бочонка три кубка, которые разнес по комнате.

– За наследника замка! – провозгласил со своего места сэр Кормак и поднял кубок.

– За наследника! И пусть тому конюху икнется! – поднял кубок Джон. Колдун поднял кубок, но присоединиться к тосту не успел, потому что едва он раскрыл рот, за стенами замка раздался удар. Гремел свежей бронзой отлитый по заказу сэра Кормака колокол, в прошлом месяце водруженный на недавно законченную колокольню. Колдун с открытым ртом посмотрел на рыцаря, тот с удивлением взглянул на причетника и кинулся к окну. Где это видано, звонить средь ночи?! Не пожар ли? Но всё было тихо. Двор замка тонул в тумане. Деревни было не различить. Даже высокая колокольня не просматривалась. Раздался второй удар.

– Что за выходки? – разъярился Кормак.

– Может, в честь избавления от бремени звонят? – предположил Хельмут. Колдун сказал правду. Он позвонит трижды. Придется подождать.

– Откуда ж знают? – не удовлетворился таким объяснением сэр Кормак.

– Бабки донесли, – продолжал успокаивать хозяина Хельмут.

– Ворота заперты.

– Лисицы их знают, как старушечьи слухи разносятся, видать, с жабьим кваком перепрыгивают, – не унимался Хельмут. Пусть Кормак в последний раз отвлечется его компанейским пустословием. – Всегда говорил, бабьим слухам стена, что твоему гонцу брод, а дверей бы и вовсе нет, ведь в каждой двери щель, да каждая языком заткнута.

Третий удар колокола разнесся над темными холмами, и за похожим на последний стон бронзовым гулом раздался глухой грохот падающих камней.

– Завалилась колоколенка, – вздохнул Хельмут. – Но хоть не зря зодчего того вздернули, говорил же, крысит на растворе шкура безбожная.

– Кто это был? – покрасневший от страха сэр Кормак обернулся к колдуну.

– Мы скоро узнаем, – ответил колдун.

За его словами раздался новый скрежет. С таким лязгом обычно вытягивались с воротов железные цепи.

– Замковые ворота распахнулись, – вздохнул Хельмут. Ворот было не видно. Они выходили на южную сторону, а не на восточную.

Причетник поближе к молоту перехватил рукоять своего оружия. Сквозняк пролетел по комнате, задул на столе дорогие сальные свечи, и даже жаркое пламя камина, в котором можно целиком, с головой и ногами, изжарить крупного борова, что всю ночь взвивалось над бревнами в человеческий рост, одаривая зал приятным теплом и уютом, плюнуло в дымоход столпом огня и вдруг зачахло, оставив после себя несколько тлеющих угольков. Замок погрузился во тьму.

Удар кулака сотряс дверь. Один. Два. Три. «Он стучит трижды», – повторил про себя Кормак слова колдуна и громко, чтобы было слышно за дверью, спросил:

– Кто пришел?

– Гость, – ответил из-за дверей голос. – Отворяй.

– Что тебе надо? – спросил Кормак и тут же наклонился к уху Хельмута. – Нельзя впускать нечисть в дом, – вспомнил рыцарь бабушкины сказки, – чтобы оно ни говорило, не впускайте его, – шепотом подсказал он причетнику, который двинулся к двери.

– Брось суеверия, нерадивый хозяин, – ответил голос из-за двери, каким-то образом услыхавший, что Кормак говорил Хельмуту, хотя шептал рыцарь так тихо, что даже колдун его не расслышал, – двери людские да из соли круги мне не преграда.

– Ага! – воскликнул Кормак. – Уговаривать начал, нехристь. Значит, не можешь войти!

Хельмут покачал головой. Единственное во всем замке, да и во всей стране, средство, которое могло остановить гостя, находилось сейчас в его руках.

– Входи, тварь из тьмы! – позвал Хельмут. – Я давно жду тебя, дух полночный.

Кормак дернулся наподдать Хельмуту за опрометчивые слова, но звук, донесшийся от двери, отвлек его внимание. Стальные скобы, которыми крепились к камню дверные петли, противно скрипя, вывались из стены, и, потеряв опору, дубовая дверь ввалилась в комнату.

– Дверь была не заперта, – упрекнул потустороннего пришельца Хельмут.

– А речи вели, будто с сильным запором, – проговорил гость, чей силуэт вырисовывался за проемом.

– Зачем ты пришел? – повторил Кормак и больно пнул по лодыжке Хельмута, чтобы тот не вздумал снова встревать и еще больше раздражать пришельца.

– Я погляжу, законы приличия, обычаи древние приема гостей здесь чтить не привыкли. Гостя сперва приглашают к столу, местом его оделяют, мед горячий подносят в дымящейся кружке, яствами потчуют, потом уж ведут разговоры, но с уставом своим, как народ говорит, и мне не пристало в чужой монастырь с поучением лезть.

– Как звать тебя, дух нечистый? – снова поперек хозяина замка влез в разговор Хельмут.

– Ремли зовусь я в мире Мидгарда, жрец неуемный, времени блюсти тишину не учившийся, – ответил пришелец.

Ремли. Причетник в уме переставил буквы: это был он. Тот, кого он ждал, ради кого выслеживал колдуна, ради кого втерся в доверие к недалекому Кормаку. Истинный Хельмут оставался скрыт от гостя, равно как и от всех остальных. Гость видел в нем лишь причетника, вооруженного молотом.

– В приглашении ты не нуждаешься, так не проси его, – обратился рыцарь к Ремли, кого почитал за простого темного духа. – Мы не хотим тебя видеть, но коли подобру ты не уходишь, то скажи, зачем нас потревожил?

– Ищу я встречи с волшебником силы великой. Давно уж ищу, – отвечал дух, назвавшийся Ремли. – Слух до меня докатился, что пленен муж Искусства рыцарем Кормаком, в замке томится. Имя его Мельхиор. В похвалу благородному Кормаку я добавлю, что допрежь него и черных волхвов никто своим пленным Мельхиора называть не храбрился, ибо редко кому он позволял себя полонить. Вы не встречали его? – лукаво спросил дух.

– Он был моим пленным, – согласился Кормак, – но сегодня я даровал ему свободу и за услугу обещал наградить. Теперь он мой гость, а раз порядкам гостеприимства ты заявил свое уважение, мне можешь отвечать без утайки, какое дело у тебя к Мельхиору, поскольку теперь он под моей защитой.

– Вопрос справедлив, о честный хозяин, честь герба не забывший. Раз Мельхиора ты приютил, я по порядку отвечу тебе. Дело о воровстве разрешить мне с ним надобно, – объяснил дух. – Да что ж в темноте мы, почитай-ка, сами разбойники будто, беседу ведем.

Дух хлопнул в ладоши, и свечи вспыхнули пламенем, загорелся в камине потухший огонь, осветилась комната, как прежде.

– Коль так, то не под моей крышей сводите свои счеты, – ответил Кормак. – Мельхиор же волен оставаться в замке, пока сам не решит дать тебе ответ.

– Неужто твой дом, твое родовое гнездо, ты, сэр Кормак, хранящий ярлык короля к совершенью судов справедливых, ты в вертеп превратил, укрывающий беглых? – ехидно всхохотнул дух.

– Мой дом – не воровское прибежище, Ремли, но обвинения от человека без рода, да и от человека ли вообще, мне не указ.

Мельхиор, сидевший на стуле, окликнул хозяина:

– Лучше вам удалиться, сэр Кормак. Он не привык считаться с преградами. Беду навлеку я на ваш дом.

– Мудр Мельхиор, и слова его верны, – дух ступил на упавшую дверь и вышел на свет. – Се человек, – повторно представился он, – зовут меня Ремли.

Сэр Кормак и Хельмут увидели юношу в поношенном охотничьем костюме.

– Я его хребет на кулак намотаю, – выступил, отстраняя хозяина, Хельмут, уверенный в своих силах. До рассвета осталось совсем ничего, надо успеть прикончить Ремли, – хотя бы крики его этот замок обрушили, – добавил он, осознавая, что это самые малые разрушения, которые последуют, если сойдутся они с «се человеком» в полную силу.

Ремли не стал ждать более, он бросил вперед руку, и черная шаровая молния врезалась в причетника, но тот держал наготове молот и успел заслониться им от смертельного заклинания. Вспыхнули красным руны, глубоко врезанные в железо. Ремли взглянул на свою руку, потом на Хельмута, потом снова на руку. Черную сферу – смертельное для большинства низших тварей из плоти или из магии заклинания эфира – отражают немногие. Не вкралась ли ошибка…

– Твоя магия бессильна, Ремли, – подал голос Мельхиор. – Как и моя. У него молот…

– …Брузхамр, – подхватил Ремли, – оружие Хмурого Бруза, короля из пещер, выкован он в Нифльгейме, остужен в воде Хвельгельмира, четыре тысячи дней молот тот остывал в воде, холодней ледников. Эта история помнится мне, также я помню, что в мире немало оружия сыщется, укротить гнев Брузхамра способного, и Эскалибур есть в том ряду.

Ночной гость легким движением извлек из ножен меч, что даже на желтом свечном свету блеснул чистотой белого золота. Хельмут перехватил молот подальше за рукоять, замахнулся посильнее, намереваясь попробовать на крепость защитные чары Ремли.

Пока причетчик замахивался, Ремли оглядел пиршественную залу. От удара Ремли увернулся, Хельмута завертело на месте, пока молот не врезался в стену, насквозь пробив каменную кладку в локоть толщиной.

Ремли запустил в спину Хельмуту дубовый стол на двенадцать персон. Лопнули от столкновения доски, а Хельмут, бормоча проклятия, выбрался из-под обломков стола и снова попер на Ремли, помахивая молотом.

– Не человек ты, хоть под личиной людской предстоишь, – Ремли раскрыл Хельмута. – Хоть гляжу, а не вижу твой от рождения облик: так Брузхамр скрывает тебя. Если мой враг ты, то предстань, каковым тебя знаю, назови настоящее имя. Если мы не знакомы, расскажи, из каких ты земель, что делить нам иль за какую обиду отмщенье вершить ты намерен.

– Имя я редко скрываю. Коли ты Ремли, я – Хельмут, – ответил Хельмут. – Нет между нами обид, нас война разделила.

Хельмут снова замахнулся и промазал.

– Touché, – объявил попадание Ремли, когда увернувшись, мечом распорол противнику бок.

Хельмут с удивлением от полученной раны развернулся и занес молот над головой. Ремли снова опередил его и пронзил лезвием плечевой сустав. Хельмут качнулся, молот выпал из его рук, и он повалился назад, прямо на ложе Джона.

Ремли спрятал в ножны окровавленный клинок. Сэр Кормак кинулся к лежавшим накрест Джону и Хельмуту. Упавший молот размозжил Джону череп, а Хельмут был еще жив и из последних сил прижимал к ране в боку здоровую руку, пытаясь остановить кровь.

Сэр Кормак схватился за оброненный Хельмутом молот. Рыцарь понял, что оружие Хельмута – это единственное, чего боится ночной гость, но Ремли предупредил находчивость рыцаря, и они схватились за Брузхамр одновременно с сэром Кормаком. Рыцарь почувствовал, что богатырская сила живет в его противнике.

– Оружие это не ковалось для смертных, – улыбнулся дух, – выпусти, дядя, пока не познал, для чего эту силу назначили древние.

Но сэр Кормак не слушал советов и не сдавался так просто. Набухли под одеждой бугры мускулов, потекла кровь по забытым путям, но плоть Ремли, плетеная из слюны пауков, была сильнее, и рыцарю пришлось немедля измышлять, как бы хитростью решить схватку в свою пользу. До ударов по щиколоткам он не опустится, другой прием применить здесь сподручнее. Правая рука была наверху, значит, направление против часовой стрелки будет ему неудобнее. Сэр Кормак быстро крутанул молот по часовой стрелке (для стоящих лицом к лицу направления обращаются) и перехватил его, чтобы легче вырвать, но Ремли перехватил рукоять столь же ловко, и вот уж сапоги рыцаря поехали по камню, когда Ремли потянул на себя молот изо всех сил. Снова дернул гость на себя покрепче, и сорвались пальцы Кормака с древка, а сам он опрокинулся на Хельмута.

Ремли поставил молот на пол, придавил сапогом и вырвал из паза рукоять. Рукоять он швырнул в камин, а железную голову взвесил на руке.

– Бруз меня выковал гибель магам Мидгарда нести, ётунам – славу, – прочитал Ремли руны, украшавшие голову молота.

Под рукой врага, того самого мага, на погибель которого вырезались в железе древние руны, надписи на Брузхамре злобно светились, гневно вспыхивали и переливались красным огнем, словно стремились обжечь им неприятеля. Ремли спрятал норовистый трофей в кожаный мешок, который носил на поясе. Убирая молот, он извлек из мешка булавку. Он направил ее на Мельхиора. Из булавки вырвался зеленый луч, и колдун схватился за раздробленное колено. Заклинанием истинного видения он созерцал, как под зеленым исцеляющим лучом по осколку собираются воедино кости, сращиваются жилы и сосуды, выходит под штанину скопившийся гной. Закончив излечение, Ремли бросил булавку к ногам Мельхиора.

– Откуда? – скорее себя, чем Ремли, спросил Мельхиор, ища в памяти, когда же он видел в последний раз свою рубиновую змеиную головку. Где потерял? Когда оставил? Уж так давно не вспоминал он о ней, что и забыл, будто владел когда таким сокровищем. Ремли не ответил, оставляя Мельхиора самому прикинуть, какой долгий путь прошла его безделушка, прежде чем возвратиться к законному владельцу.